Как вспоминаются слова

(ОТСТУПЛЕНИЕ ВТОРОЕ)

Раньше все казалось очень просто: каждая вещь имеет свое название, и слово наклеено на нее, как ярлык. Как на кухонной полке у хорошей хозяйки: на каждой банке четкая надпись: «сода», «перец», «соль», «крупа». Надо только по­дойти и взять нужную банку. Так думали раньше, так ду­мают многие и сейчас.

Как это далеко от истины! Даже Свифт в своих путе­шествиях Гулливера, попавшего в страну Лапуту, высмеи­вал этих простецов. Они даже решили, что слова совсем не нужны: не проще ли выкинуть ярлыки и просто объясняться вещами? И носили с собою за спиной мешки — вынут нуж­ную вещь и покажут.

Так ли это? Почему же иногда так трудно найти нуж­ное слово? Почему поиски нужного слова могут стать таки­ми же трудными, как поиски утерянных воспоминаний?

Вещь не проста. Она имеет много свойств. Биллиард похож на стол; его сукно похоже на зеленое поле; под ним — грифельная доска, в каждом углу и посредине — сетки... и по нему катятся шары, а стоит он посередине комнаты... А как найти нужное слово — «биллиард»? Не стол, не сук­но, не поле, не сетки, не шары, а «биллиард»... И шары

87

складываются пирамидкой...  «Пирамидка»? А не  «кучкам? Не «гнездо»? Не «тройка»?

Как из множества свойств выделить нужное, задержать всплывающие посторонние ассоциации, из тысячи связей вы­делить одну, только одну, нужную?

Припоминание слова — всегда выбор из многих возмож­ностей, из многих альтернатив. В одних случаях нужная связь всплывает с большей вероятностью, появление дру­гих — почти совсем невероятно. «Наступила зима, и на ули­це выпал... Ну, конечно, снег!» Вряд ли у кого возникнет другое слово... Здесь есть еще только две-три возможности, выбор еще прост. Ну, а в других случаях дело обстоит го­раздо сложнее... «Я вышел на улицу, чтобы купить...». Что именно? Хлеба? Газету? Шляпу?... Возможностей — тысячи, и найти нужное слово можно только, зная всю ситуацию. Здесь вероятность появления нужного слова неопределенна и только контекст подскажет, что следует выбрать из храни­лища своей памяти...

А как сделать, если контекста совсем нет? Если чело­век должен просто найти нужное название?

Это вовсе не так просто, как кажется.

Вы входите в лабораторию и видите прибор. Вы знаете его назначение: он режет залитые в парафин кусочки пре­паратов на тончайшие срезы, ну так, как в хороших гастро­номических магазинах режут ветчину, только в тысячи раз тоньше. Как назвать его? Вы знали это, вы роетесь в своей памяти... Что-то «микро...» «Микро-скоп»? «Мани-пулятор»? «Микро-рез»? Нет, не то... Ах вот, «микро-том»!

Вы идете в музей и хотите вспомнить фамилию грузин­ского художника, одного из основателей школы примитиви­стов... «Пассанаур»? Нет... «Пиро-стон»? Нет... «Прангишви­ли»? Нет, тоже нет... Там что-то напоминало «огонь»... «Пи-ро-техник»? Нет... что-то про турков... «Осман»?... Но — ах вот оно: «Пиросман»!, конечно, «Пиросманишвили»! Нако­нец, слово найдено и все остальные «слова-попутчики» ис­чезают.

Такие мучительные поиски у каждого из нас редки, мы ищем так только в тех случаях, когда слово у нас слабо закреплено или когда мы пытаемся найти нужную, но не очень прочно осевшую фамилию, ну вроде чеховского «Овсо-ва», в которой что-то «лошадиное» может напомнить и «Ко­няшина», и «Оглоблева», и «Ямщикова»... В припоминании названий обычных предметов этого, как правило, не слу­чается, названия очень прочно запечатлены, основной при­знак вещи, который и отражается в названии, выступает достаточно отчетливо. Ведь в слове «стол» с его корне

88

«стл» — настилать, постилать, настил — этот ведущий при­знак очень отчетливо выделяется из остальных, а в слове «часы», в слове «паро-ход», «паро-воз» — он настолько ясно выступает, что название сразу всплывает с полной вероятно­стью и не нужно применять каких-нибудь усилий, чтобы вы­брать его из тысячи возможных, сама вещь, с ее четким восприятием обеспечивает этот выбор.

А если мозг поврежден?... Если повреждены те его от­делы, которые обеспечивают анализ и синтез зрительно — вос­принимаемых предметов, выделяют существенные признаки, тормозят всплывание побочных ассоциаций?... Что тогда?

И. П. Павлов, этот великий знаток тех законов, по ко­торым работает кора головного мозга, говорил, что в нор­мальных условиях она подчиняется «закону силы»: сильные и существенные раздражители вызывают сильную реакцию, их следы прочнее удерживаются и легче всплывают, и только в состоянии истощения или сна действие этого закона нару­шается: как сильные, так и слабые раздражения уравни­ваются, ответы на них становятся одинаковыми, они одина­ково удерживаются и их следы начинают всплывать с равной вероятностью...

Вспомните, какие странные ассоциации неожиданно при­ходят в голову, когда мы засыпаем, какая путаница возни­кает в это время в наших мыслях и как беспокоящие нас в таком состоянии вещи при полном пробуждении оказывают­ся пустяками.

Патологический процесс вызывает в коре такое состоя­ние, которое И. П. Павлов назвал «тормозным», или «фазо­вым». Работа пораженной коры теряет свою четкость, су­щественное начинает плохо отделяться от несущественного, признаки, которые явно выделялись из остальных, домини­ровали, перестают выступать, «уравниваются» с побочными, мало существенными, и выбор нужного признака и, ко­нечно, нужного слова, из числа всех возможных, которые теперь стали равновероятными, становится страшно за­трудненным...

Осколок, проникший в мозг, нарушил нормальную работу тех отделов коры, которые непосредственно связаны с ана­лизом и синтезом сложных связей, с их организацией в оп­ределенные системы, с выделением нужных признаков вос­принимаемых вещей, с систематизацией и хранением следов речевого опыта. Часть нервных клеток разрушена, часть на­ходится в патологическом, «фазовом» состоянии. Нужно ли Удивляться, что выбор нужного признака, а поэтому и нуж­ного слова становится у него таким трудным, а иногда и во­все недоступным?..

И он начинает мучительно искать нужное слово, пере­бирая десятки других, «слов-попутчиков», делая это так, как

89

делаем мы, когда ищем забытую фамилию. Он пытается найти тот класс, к которому относится это слово, заменяя его слишком общим названием: «Ну, это... ну, как его... эта вещь... эта штука... это животное...». Он пытается нащупать какой-то контекст — может быть это поможет найти ему нужное слово... «Ну вот... они так хорошо пахнут... Эти кра­сивые, красные, душистые... розы!!».

Он пытается вызвать «автоматически» то, что не полу­чается произвольно, и иногда, только иногда, это удается ему.

К каким только приемам он ни прибегает в этом мире нарушенной вероятности... И как отличается этот процесс припоминания слов-названий от всплывания наглядных об­разов, где выбор из таких равно вероятных альтернатив не нужен... Как отличается нарушенная «речь-память» от пол­ностью сохраненной памяти событий.

«Я пробую вспомнить: «Это... столетник, это... фикус, это... рождественник, а это...» и я не мог вспомнить несколько банок с цветами, которые дер­жит моя мать для красоты окон.

А вот сейчас я никак не вспомню, как назы­вается такая погода?.. облака... тучи... ветер... Я про­бую называть разную погоду: «Дождь, вихрь, солн­це...», а вот нужное слово я все еще никак не могу вспомнить.

Отчего и почему происходит такая задержка в моей голове — я, конечно, не знаю. Но эти задерж­ки и невспоминания всюду мне мешают помнить, говорить, понимать, осознавать, произносить речь в самых обычных условиях в своей семье, и я из-за них всюду страдаю в любой час, в любую минуту...

Но ведь часто я вспоминаю что-нибудь общее из слов и мыслей, а вот что-нибудь определенного не могу вспомнить.

И мне приходится все время опираться на об­щие слова, которые могут заменяться, не очень ред­ко изменяя смысл заменяемого слова...

Когда я часто покупаю один и тот же продукт, то я часто начинаю его произносить, чаще его вспо­минаю и уже почти всегда могу назвать это слово. А когда я реже покупаю тот или иной продукт, то я его ни за что не вспомню и вынужден пользовать­ся показом «а витрину: «Дайте мне... вот... эту... вещь!» И так до сих пор все это...

90

Все слова (по моим наблюдениям!) можно раз­делить на три рода: 1. Одни слова, хотя и медленно, но вспоминаются (снег, солнце, лес, трава, кошка, птица, человек и т. д.). 2. Другие слова, как, на­пример, спина, шея, пихта, сосна, зяблик, ландыш и т. д., вспоминаются не до конца, а в пределах опре­деленной области. Так, например, я уже вспомнил слово «спина», и я уже понимаю, что это слово яв­ляется частью общего значения слова «человек», т. е. «спина» является частью человека, но какой ча­стью, и где она расположена — я не знаю. 3. Третий род слов, как, например, химия, экстракт, кредит, экспедиция, тригонометрия, алгебра и т. д., вовсе по­теряли свое значение, и от этих слов остались толь­ко одно чувство знакомости, что когда-то (перед ра­нением) я знал их значения очень хорошо.

В итоге выходит, что я «забыл» в результате ранения очень многое, забыл все, чему учился без перерыва ровно четырнадцать лет».

И так продолжается много лет: борьба за каждое слово, которое не в силах найти пораженный мозг, у которого так сужен объем, необходимый ему, чтобы удержать целые системы, в которые прочно уложились бы слова, системы, которые так помогают без труда найти нужное слово... Поэтому-то и возникают такие трудности: вот появилось нужное слово, но мысль перебегает к другому, а первое уже исчезло, и его нужно снова искать. Это не только суженная, обедненная, это потерянная память, и с годами это не исчезает.

«Моя голова была словно под каким-то тяже­лым замком: с трудом откроешь одно слово, потом долго ищешь другое слово целыми минутами, а то и часами. И пока ищешь новое слово из памяти для своей мысли, первое слово, держащееся в памяти, быстро забывается, а часто и мысль, держащаяся в голове тоже вдруг исчезает куда-то из памяти...

И вот до сих пор — более 20 лет — я все еще никак не могу сразу вспомнить названия. Уж давно бы, кажется, пора было бы заучить за эти годы сло­ва, которые тысячу раз повторялись... А я все не мо­гу сделать это».

91

© (составление) libelli.ru 2003-2020