А. Р. Лурия. Потерянный и возвращенный мир
Начало Вверх

«Я начал жить и вспоминать с изнанки»

Он начал думать об этом и скоро с удивлением обнару­жил, что память нарушена у него неравномерно. Сначала он не мог вспомнить ничего: где он? кто он? откуда он?

Потом постепенно воспоминания прошлого начали всплы­вать, но обычно это были воспоминания давнего прошлого, картины детства, воспоминания о школе, о товарищах, учите­лях, воспоминания о годах, проведенных в институте. А кар­тины недавнего прошлого не приходили в голову. Он начал вспоминать «с изнанки».

«В первые недели ранения я не мог вспоминать свое имя, отчество, фамилию, даже и своих близких (мать, сестер, брата). И лишь потом я начал понем­ножку вспоминать о том, о сем, и вспоминал больше о прошлом из детства и начальной школы, т. е. начал жить и вспоминать с изнанки, так как теперь легче вспоминалось давно прошлое — детский сад, его зда­ние, здание начальной школы, игры, лица детей, учи­тельницы, а вот недавнишнее прошлое, хотя бы жи­тье-бытье на фронте, или совсем забыл от ранения, или долго не вспомню...

Странное это дело. Вместо того, чтобы все вспом­нить и помнить последние времена перед ранением — наиболее яркие и живые — я вспоминаю больше из периода детства и начальной школы, — они мне легче приходят в голову — в ее пострадавшую память...

И я по существу живу памятью этого дошкольно­го и пионерского времени!? И так по сей день...

Я вот сижу или что-нибудь делаю и вдруг — об­раз или видение — картина, стоящая перед глазами минуты две. Так, например, мне встречались видения-картины из детского прошлого, хотя бы: берег Дона, где я в детстве любил купаться, или вид собора г. Епифани (где я жил — Тульская обл.), или выступ­ление мое в клубе вместе с товарищем.

По этим видениям я узнаю свое прошлое (хоть и небольшими частицами), и мне даже кажется, что частое появление таких видений несколько восстанав­ливает зрительную память прошлого и мою общую память. Почему? Потому что, когда появляются эти видения-образы, то я смотрю на них, как на фотогра­фии недавнего прошлого...».

Только позднее к этим воспоминаниям стали присоеди­няться другие: вот он вспоминает школу, где он проходил

76

военную подготовку, у него всплывают картины фронтовой жизни, он вспоминает, как он шел в наступление, картины его последнего, трагического дня.

Потом — все пусто. А потом госпиталь, лица врачей, нянь, которые к нему подходили и спрашивали его: «Ну, как ты, Лева?..». А потом — всё новые и новые госпитали. И, на­конец, восстановительный госпиталь на Урале, где впервые с ним начали заниматься и пребывание в котором так много внесло в его жизнь.

И как красочно описывает он этот госпиталь... Как яр­ко возникали у него позднее картины жизни у себя в Кимов­ске, потом — картины других госпиталей и санаторий.

«Место для госпиталя прекрасное: на несколько километров вокруг видны небольшие возвышенности, покрытые сплошным хвойным лесом, а частью и лист­венным лесом, а среди лесного массива выступают то там, то здесь большие озера! Есть что посмотреть, есть чем позаняться и отдохнуть. Все тут же, среди разбросанных в хвойном лесу нескольких зданий-кор­пусов; слева и справа от корпусов — два большущих озера, где можно заниматься рыбной ловлей, ловлей раков и ловлей птиц... прогулки на лодках по озеру; прекрасная купальня, статуи и в воде и на суше, клумбы с цветами, цветы; порханье лесных птиц, бес­конечный их гомон; прогулки за грибами, ягодами, различные игры на воздухе, танцевальная площад­ка, клуб, кино! Только отдыхай и развлекайся, да на­бирайся сил и здоровья!..».

И вот еще одно более позднее описание:

«Санаторий «Пумпури» находится совсем близко от моря, и всплеск морских волн при порывистом вет­ре подчас, кажется, заплеснет здание, когда ветер ду­ет с моря. Утром 10 июня я вошел в санаторий, где меня дружески приняли, провели нужную запись, врачебный осмотр, назначения врача, а потом вклю­чился в санаторную жизнь.

И вот я живу здесь. Санаторий мне понравился: недалеко от здания видишь песчаный берег моря, ко­торое без конца волнуется от небольшого ветерка! Кажется, кругом не заметишь ни одной пылинки. Воздух чист и прозрачен. Сквозь облака видишь сол­нышко, но оно не жжет так сильно лицо или кожу, как жжет далеко, где-нибудь на суше. И как только я приехал в санаторий, я не ощущал ни жары, ни хо­лода, что мне очень понравилось...».

77

Образы прошлого всплывали во всей их яркости, со все­ми подробностями, только поэтому он и смог написать свой дневник.

Но когда он пытался вызвать их намеренно, самостоя­тельно вспомнить что-нибудь — это не удавалось ему.

Сначала это было совсем трудно: ему называют пред­мет, а он не может сразу же увидеть его образ. А за обра­зом, который всплывал с таким трудом, не вспоминалось все, что раньше было связано с ним такими прочными нитями.

«Назовет мне профессор слово «кошка» там или «собака», просит меня: «Ну-ка, Лева, представь-ка себе собаку с глазами, с ушами. Представишь?». Но я не могу представить ни кошки, ни собаки, ни любое существо после этого ранения. Я знаю, что значит собака — видел их, но в глазах представить собаку не могу после ранения... Не знаю, как муху, как кош­ку нарисовать или представить, как лапы, как уши у кошки представить, — я не представляю...

Если же я хочу представить в своих глазах ка­кой-нибудь «образ» с открытыми или закрытыми гла­зами, то мне не удается этого сделать, я не могу пред­ставить себе образ человека или животного, или ра­стений. Лишь иногда появляются какие-то чувства, которые несколько напоминают подобие образа, бы­стро исчезающего. А так я все время вижу перед глазами какие-то точки и тельца...

Я пытался вспомнить и представить себе лицо моей матери, лицо старшей сестры, лицо младшей се­стры, но почему-то не мог, образ не вставал из памя­ти. Но когда я стал входить в комнату и увидел ли­ца родных, то я сразу узнал и мать, и сестер. Они очень обрадовались моему приезду и стали обнимать и целовать меня со слезами, а я-то уж сам не мог це­ловаться, потому что забыл, как нужно целоваться, а мать плакала, прижав меня к себе. Она плакала и от счастья, что сын приехал, и от горя, что сын приехал с разбитой головой, а от другого сына нет ни слуха, ни духа с самого начала сорок первого года, как на­чалась война. Потом начались разговоры и расспро­сы, как доехал, то, се, а я пробую что-то отвечать, сказать, но у меня совсем ничего не получается. Язык что-то еще пробует мямлить непонятное. Я одно слово начну говорить, а еще нужных пять-десять слов никак не могу вспомнить...

Я не могу понять, как возникло дерево, из чего оно состоит, и все, все, к чему бы я не дотронулся — все стало для меня таинственным и непонятным, я

78

не могу что-нибудь придумать, о чем-нибудь дога­даться, что-нибудь создать новое. Я стал совсем дру­гим человеком, противоположным по сравнению с тем, каким был до этого страшного ранения».

Потом стало легче. Память как будто начала возвра­щаться, воспоминания прошлого стали богаче, красочнее, но весь мир по-прежнему оставался таким странным, невыра­зительным, разбитым на куски, то, что стояло за каждой ве­щью, за каждым впечатлением, по-прежнему оставалось за­бытым.

«До ранения я хорошо все помнил, помнил чему учился очень долго, все легко понимал и осознавал, мог бы давать любые советы людям в любых направ­лениях! И вдруг после ранения я ничего не помню, ничего не знаю, на ходу все забываю. Я без конца удивляюсь этому, когда приходят в мою голову такие мысли. И при виде учительницы (или учителя) всег­да полуглупо улыбаюсь, думая про себя: «Я это или не я? Сон это или не сон я вижу сейчас?»

...Бессмысленно и беспомощно гляжу я на прохо­дящую мимо меня сегодняшнюю жизнь.

Да, жизнь проходит как-то без меня. Я часто слу­шаю радио, слушаю какие-нибудь рассказы или сказ­ки, или пение, или музыку, и мне по старинке хочет­ся все слушать по радио, слушать и вникать в суть дела, но оказывается, не тут-то было. Я не успеваю понимать, что говорится, или не понимаю вовсе, или понимаю, что говорится по радио, но тут же на ходу забываю все совсем — такова моя сегодняшняя па­мять...

После такого страшного ранения моего весь ок­ружающий меня мир стал выглядеть в моих пред­ставлениях как-то по-иному...

И что бы я ни делал, о чем бы я ни думал — все получается не так, как это нужно   делать   на самом деле...

По-прежнему все вещи, предметы, явления, жи­вущие существа мне кажутся непонятными, неясны­ми, я боюсь их понимать, трогать, щупать; по-преж­нему тяготит меня пространство, я его боюсь, оно мне неясно. Окружающий меня мир остается непонятным и загадочным».

И все это не исчезало, все продолжало оставаться, хотя месяцы и годы — в трагедии памяти не изменялось ни­чего.

79

«Я понемножку читаю детские книжицы. Из­редка я беру в руки учебник по грамматике или по физике, но опять я бросаю их в стороны: не идет в душу, болит и ломит от этого за­нятия голова...

И вот мне опять только и остается, что вспоми­нать из своей разбитой памяти свое прошлое, разви­вать свою память, слова и значения...

Да, всюду я встречаюсь с невспоминанием слова, подчас долгого его невспоминания, что является ка­ким-то образом отражением поврежденного, проби­того и обожженного осколком и поврежденного путем нескольких операций головного мозга. Почему я до сих пор чувствую свою ненормальность в памяти, в речи, в мышлении, в сознании, где бы я ни был, куда бы я ни пошел (в кругу ли семьи или в различ­ном обществе людей, или на прогулке, или в труде). До сих пор я чувствую сам свою ненормальность в разговоре с людьми, сам чувствую глуповатую улыб­ку при разговоре с людьми, глуповатый смешок и поддакивания, когда слушаю говорящего, или когда сам говорю и сам глуповато или ненормально под­смеиваюсь, хотя и сам не знаю чему...

Я ничего, абсолютно ничего не мог вспомнить, чем я занимался... все куда-то исчезло из памяти!.. Словно навесили некий замок на память, когда я оставался один. Когда же со мной разговаривают и я слушаю речь и слова, замок в моей памяти несколь­ко приоткрывался — за счет говорящих со мной, от их слов — и я наэлектризовывался слегка словами и об­щением.

Странным я стал человеком после ранения и каким-то болезненным, и каким-то сызнова новым. Все, чему я когда-то учился и переживал в жизни до ранения — все куда-то исчезло, пропало из головы, из ее памяти после моего страшного ранения в го­лову. И вот я снова вынужден осознавать все то, что видел уже после ранения, что вижу теперь в повсе­дневной жизни своей. Когда я выхожу из здания гос­питаля на воздух — поближе к цветам, к деревьям, к озерам, — то я начинаю ощущать не только что-то непонятное и неопределенное новое, но и что-то страшно бессильное, не дающее возможности по-на­стоящему охватить и понять окружающее меня».

Что же это такое? Почему он забыл все? В чем корень этих «странностей памяти» - памяти, в которой так легко

80

всплывают старые образы и которая никак не может вос­становить прежние, навсегда утерянные знания?

81

Яндекс.Метрика

© (составление) libelli.ru 2003-2020