А. Р. Лурия. Потерянный и возвращенный мир
Начало Вверх

«Я живу в беспамятном мире»

Сам он не считал «странности пространства» своим ос­новным несчастьем. Основным несчастьем он считал «стран­ности памяти», ее утерю, ее распад. Это его особенно мучи­ло, это была катастрофа.

Он помнит первые недели после ранения, недели, пред­шествовавшие тем дням, когда он обнаружил, что не может читать.

Вначале его память была совсем разрушена: он плохо понимал ту речь, с которой к нему обращались, и что самое ужасное — не мог вспомнить ни одного слова, он все забыл. Он должен сказать свое имя, свою фамилию — он не помнит их, у него какая-то пустота. Ему нужно попросить «утку» — и этого нет. Язык слушается его, он легко повторяет то, что ему говорят, но, как найти слова? Откуда он? Где он живет? Какого района? Как зовут мать, сестер?! И снова — пустота, мучительные поиски. И снова слов нет, они куда-то пропали. Он потерял самое человеческое, что есть у человека, в памя­ти его нет ни одного слова. Можно ли представить себе что-нибудь ужаснее, чем эта потеря «речи-памяти»?

Все это обнаружилось уже в первые дни — в полевом госпитале.

«После обеда, когда все улеглись спать, мне вдруг захотелось... мне нужна была «утка»... но вот сложный вопрос, как вспомнить это слово, чтобы позвать няню. Но я никак не мог вспомнить это слово «утка», хотя я не раз называл это слово и сам под­час вспоминал (после ранения я стал понимать смысл этого слова), но на этот раз, когда нужно было вспомнить это слово, я не мог его вспомнить... Какая-то бесконечная помеха в памяти, в каждом слове не дает мне возможность вспомнить то или иное слово, в данном случае «утка» и «судно»...

Я не мог почему-то, не мог вспомнить названия своего района, своего поселка и даже своей области, хотя мне казалось, что я вот-вот назову их, но вот ни­как не могу вспомнить, хоть жди час, другой или жди весь день...

А мой сосед взялся вспоминать за меня различ­ные области, районы, поселки, различные имена и от­чества. Вот он назвал несколько областей... и вдруг я вспомнил среди них — Тульскую область, т. е. нашу область, где живут мои родные, и я радостно произ-

70

нес: «Тульская область!». Тогда мой сосед обрадовал­ся и сказал, что мы оба земляки!..

Но неугомонный товарищ опять начал произно­сить при мне различные имена женские, и вскоре я вспомнил имя своей старшей сестры: «Евге­ния» — вот таким же образом. И товарищ взял кон­верт и надписал на нем: «Тульская область, Епифан­ский район...

Так я и лежу все время на правом боку или си­жу понемножку в постели. Сижу и пробую вспоми­нать что-либо из памяти, из прошлого, но мне не уда­ется что-либо вспомнить по своему желанию. А ког­да я ни о чем не думаю, мне вспоминаются различ­ные слова, разные мотивы песен, и я их потихоньку себе под нос напеваю...».

Это было ужасное ощущение: оказывается — он не толь­ко живет в раздробленном мире: его покинула память, при­поминание прошлого стало трудным, он не мог выразить свои желания, свои самые простые мысли. Окружающие предметы потеряли свои названия, из прошлого не возника­ло ни одного слова; не немой, не парализованный — он ока­зался лишенным самых простых средств общения.

И начинается новая мучительная работа над тем, чтобы вспомнить забытое, научиться припоминать слова, схватить слово, когда оно так нужно, общаться с людьми, вернуть свою речь.

На первых порах это было трудно, почти невозможно. Потом слова стали появляться — то одно, то другое, потом возникли простые фразы, они не сразу приходили в голову, ему нужно было делать усилие, чтобы вспомнить и не забыть их, но вот, через месяц самое тяжелое было уже позади — он мог общаться с людьми.

«А пока в это время я набирался главным обра­зом зрительных образов памяти (предметов, вещей и прочее) и памяти словесной, развивал ее подвиж­ность. Я заново осознавал все окружающее и старал­ся его связать со словесным, с речевым, ибо я все за­был и живу сызнова, хотя я этого сам еще не мог на­блюдать и замечать, как, что и почему все это проис­ходит в моей голове, но отражение действительности понемногу регистрировалось такой памятью, какова она есть теперь в моем понимании вещей...

Уже к концу первого месяца после ранения или в начале второго месяца ранения я начал все чаще и

71

чаще вспоминать о матери, о брате, о младшей и о старшей сестрах.

Я вспоминал их не сразу, а по частям: то вспом­ню о матери, то о брате, то об одной сестре, то о дру­гой и все это вспоминал в разные дни, в разное вре­мя. И все приходило в голову неожиданно, не тогда, когда бы мне самому захотелось вспомнить, а тогда, когда все это само по себе вспомнится! Но вот к кон­цу второго месяца ранения один товарищ по госпита­лю начал интересоваться мною и стал записывать адрес моих родных по отдельным моим воспомина­ниям — кусочковым. Я вспомню вдруг название райо­на — он запишет; на другой день или через день я вспомню вдруг название поселка — он запишет; то вдруг я вспомню имя сестры — он запишет. И нако­нец, товарищ написал моим родным, на свое усмотре­ние, письмо с несовсем точным адресом, так как я не знал уже, забыл совсем улицу, номер дома и номер квартиры. Я, конечно, все еще не могу вспомнить фа­милии своей младшей сестры и фамилию матери, ко­торые носили иную фамилию (по второму отцу)...

Иногда я вспомню название города, но тут же быстро и забуду через минуты, а то и меньше, то иногда вспоминаю адрес района, и тоже быстро забу­ду, потом долго не вспоминая его.

...Я слушал все, что говорят кругом, и песни, рас­сказы, разговоры как бы понемногу наполняли голову... подвижность слова, его новое запомина­ние и вспоминание слова, которые затем поне­множку будут входить в состав мышления, в состав моих мыслей.

Сначала я не мог припомнить нужных слов для письма. Но в конце концов я взялся писать    письмо домой и быстро написал его — коротенькое и малень­кое. Прочитать же то, что я написал, я совершенно не мог в этот раз, а показать товарищам, что я напи­сал, мне почему-то не хотелось. А чтобы излишне не смущать свою душу, я быстро запечатал конверт, на­писал домашний адрес родных и отнес письмо на почту».

Самое тяжелое уже позади. Так ли это? Думал ли он, что первые успехи, которые были достигнуты, так и останут­ся последними, что то, что он понял в первые месяцы после ранения — распад его памяти, невозможность черпать    из прошлого полной мерой, припоминать слова, вспоминать то, чему его учили, легко использовать свои знания, что все это

72

невозвратно исчезло, что память так и останется у него раз­дробленной, недоступной, что над каждым кусочком,    кото­рый он извлекает из памяти, ему нужно работать, работать, работать.

Если бы он с самого начала знал это — жизнь стала бы для него непереносимой. Но он надеялся, пытался    делать все, чтоб «разработать» свою память, боролся    за каждый участок, пытался разобраться в том, что же с ним произо­шло, понять, что же это?

Он писал как исследователь, с точностью психолога, ко­торый владеет всеми деталями этой науки; мучительно он подбирал выражения, фразы, чтобы описать свои трудности, сформулировать свою мысль, — и он дал нам классические страницы анализа своего дефекта.

И он делал это один, сидя за столом своей маленькой комнатки, в городке, который раньше назывался Казановкой, потом стал рабочим поселком Кимовском, не общаясь ни с кем, ни от кого не получая помощи.

«До ранения в моей памяти быстро и четко ра­ботала мысль в любом направлении, управляя моими желаниями. После ранения моя память как бы раздро­билась на мельчайшие памятки, слово и значение его разобщилось друг от друга некоторыми промежут­ками времени, мысль уже перестала работать четко, она так же путается, как и слово и как значение его; главная часть памяти исчезла навсегда: любые поня­тия «доходят» с большими затруднениями, а то и во­все не «доходят», от многих больших значений оста­лись только одни слова безо всякого значения...

В голове происходит что-то непонятное, неясное, странное. Я пытаюсь что-то вспомнить, но не вспоми­наю. Я пытаюсь что-то сказать, но не в силах что-ли­бо сказать. Все мысли и слова куда-то разбежались. Вспыхивают в голове какие-то образы предметного -вещественного порядка, которые быстро появляются и мгновенно исчезают, заменяются другими образа­ми и те исчезают. Когда я пробовал и пробую что-ни­будь говорить или вспоминать словесно, то я без кон­ца мучаюсь, ищу и часто не найду то или иное слово для своей же речи и мысли.

Эти бесконечные невспоминания того или иного слова, тех или иных мыслей, тех или иных воспоми­наний или непонимание тех или иных понятий не да­ют мне возможности учиться, помнить, запоминать и осознавать все то, чему когда-то я учился, помнил, знал, осознавал...

73

Я уже писал, что после ранения я уже не имею памяти, память моя разобщена, разорвана, раздроб­лена на отдельные мельчайшие «памятки». Причем и эти отдельные «памятки» тоже сохранились не все, а лишь небольшая, незначительная их часть.

Я начинаю, я пробую вспомнить, что только мо­гу, но... у меня ничего не получается из воспомина­ний, ну, в крайнем случае — десяток, другой слов, не больше, из общих воспоминаний, и все тут. Больше я ничего не могу вспомнить...

Я не мог заниматься чем-либо, сразу все забы­вал и ничего абсолютно ничего не мог вспомнить. Чем я занимался — все куда-то исчезало из памяти! Слов­но навесили некий замок на память, когда я оставал­ся один...

Какое-то странное дело произошло после ране­ния. Словно в голове оборвались какие-то связки па­мяти, от чего я страдаю и до сих пор. Найти бы эти связки и исправить их, как исправляют электрики оборванные провода в сети города!».

И все это тянется бесконечно: дома, в городе, на прогул­ках, когда он один, когда он пытается общаться с окружаю­щими.

«Когда я хожу по поселку, гляжу на вещи, на предметы, на явления, то я всегда вынужден что-то вспоминать, напрягаясь, чтобы вспомнить, как же на­зывается та или другая вещь, тот или другой пред­мет, то или другое явление... Я особенно не огорча­юсь... Когда же я сижу на скамеечке у своего дома, разговариваю со знакомыми из своего дома, в про­стом и обычном разговоре я уже немного повышенно напрягаюсь в памяти, чтобы припомнить и осознать, что говорят мне и что я должен говорить. А когда я берусь говорить со своей матерью или со своей млад­шей или старшей сестрой, я напрягаю свою память и нервы еще больше, чтобы осознать и понять, что мне говорят и что я должен говорить иди сделать... а тут невспоминание нужных слов или понятий...

Или вспомнится малая доля того, что хотел гово­рить, а большая доля памяти застряла где-то там, в голове и нельзя ее вытащить из памяти. Мои родные пробуют переспрашивать меня, что бы я рассказал им, но, не добившись от меня нужных слов, они отхо­дят от меня или отмахиваются, что, мол, все равно не доскажет, не вспомнит, что хотел рассказать.

74

На собрании я боюсь выступать, так как все бы­стро забываю, что говорилось на собрании, и не знаю что бы я мог сказать, так как в голове словно пусто или бессвязно, как-то рассыпано в моей голове, что не соберешь слов, мыслей. Поэтому я и не пытаюсь что-либо на собраниях говорить.

...Прямо бесконечная забывчивость! Иногда я приходил к сараю, чтобы взять ведро угля, дрови­шек, но, увидев замок у сарая (я забыл ключ), я воз­вращался домой, а придя в квартиру, я уже забывал, что мне нужно снова идти в сарай, взять ключ...

В первые дни и месяцы жизни в поселке я сна­чала боялся далеко отходить от дома, так как я бы­стро забывал, где я нахожусь, совсем не мог ориен­тироваться ни на местности, ни в пространстве...

Я почему-то часто по-прежнему не могу сказать, какое сегодня число, какой сегодня день (среда ли, четверг ли и так далее), а когда я берусь вспоминать, что кушал на завтраке или на обеде — я тоже часто не могу сказать, что я кушал в этот день...

Но главная моя беда, главная болезнь — это за­бывчивость и беспамятство, а из-за этого невспомина­ние слова и невспоминание образа. Уж очень стал беспамятным окружающий меня мир. И до сих пор, куда я не взгляну — на вещи, на предметы, на явле­ния, на животный мир, на человека — я не в силах припомнить сразу или даже за весь день нужное сло­во, чтобы его произнести своим языком или в уме сво­ем. И хотя я общаюсь с людьми упрощенно — про­стыми повседневными словами, однако даже в своей квартире не могу вспомнить названия того или дру­гого предмета, той или иной вещи, хотя бы там... «конфорка», «шкаф», «шторы», «занавеска», «подо­конник», «рама» и так далее, и так далее. Еще хуже вспоминаются части различных предметов, вещей и так далее. А от долгого невспоминания различных слов, которые я не «тренирую» для речи, для памяти или на которые я не обращаю внимания, хотя и вижу их, я начинаю забывать их, теряю их назначение, я даже забываю назначения частей своего тела...».

Что же с ним? Почему он не владеет своей памятью? Все ли в его памяти одинаково разрушено? И как именно распа­лась его память?

Надо разобраться в этом... И он начинает кропотливую работу, работу археолога памяти, пытаясь отделить то, что сохранно, от того, что неотвратимо утрачено.

75

Яндекс.Метрика

© (составление) libelli.ru 2003-2020