А. Р. Лурия. Потерянный и возвращенный мир

«Я живу в беспамятном мире»

Сам он не считал «странности пространства» своим основным несчастьем. Основным несчастьем он считал «странности памяти», ее утерю, ее распад. Это его особенно мучило, это была катастрофа.

Он помнит первые недели после ранения, недели, предшествовавшие тем дням, когда он обнаружил, что не может читать.

Вначале его память была совсем разрушена: он плохо понимал ту речь, с которой к нему обращались, и что самое ужасное — не мог вспомнить ни одного слова, он все забыл. Он должен сказать свое имя, свою фамилию — он не помнит их, у него какая-то пустота. Ему нужно попросить «утку» — и этого нет. Язык слушается его, он легко повторяет то, что ему говорят, но, как найти слова? Откуда он? Где он живет? Какого района? Как зовут мать, сестер?! И снова — пустота, мучительные поиски. И снова слов нет, они куда-то пропали. Он потерял самое человеческое, что есть у человека, в памяти его нет ни одного слова. Можно ли представить себе что-нибудь ужаснее, чем эта потеря «речи-памяти»?

Все это обнаружилось уже в первые дни — в полевом госпитале.

«После обеда, когда все улеглись спать, мне вдруг захотелось... мне нужна была «утка»... но вот сложный вопрос, как вспомнить это слово, чтобы позвать няню. Но я никак не мог вспомнить это слово «утка», хотя я не раз называл это слово и сам подчас вспоминал (после ранения я стал понимать смысл этого слова), но на этот раз, когда нужно было вспомнить это слово, я не мог его вспомнить... Какая-то бесконечная помеха в памяти, в каждом слове не дает мне возможность вспомнить то или иное слово, в данном случае «утка» и «судно»...

Я не мог почему-то, не мог вспомнить названия своего района, своего поселка и даже своей области, хотя мне казалось, что я вот-вот назову их, но вот никак не могу вспомнить, хоть жди час, другой или жди весь день...

А мой сосед взялся вспоминать за меня различные области, районы, поселки, различные имена и отчества. Вот он назвал несколько областей... и вдруг я вспомнил среди них — Тульскую область, т. е. нашу область, где живут мои родные, и я радостно произ-

нес: «Тульская область!». Тогда мой сосед обрадовался и сказал, что мы оба земляки!..

Но неугомонный товарищ опять начал произносить при мне различные имена женские, и вскоре я вспомнил имя своей старшей сестры: «Евгения» — вот таким же образом. И товарищ взял конверт и надписал на нем: «Тульская область, Епифанский район...

Так я и лежу все время на правом боку или сижу понемножку в постели. Сижу и пробую вспоминать что-либо из памяти, из прошлого, но мне не удается что-либо вспомнить по своему желанию. А когда я ни о чем не думаю, мне вспоминаются различные слова, разные мотивы песен, и я их потихоньку себе под нос напеваю...».

Это было ужасное ощущение: оказывается — он не только живет в раздробленном мире: его покинула память, припоминание прошлого стало трудным, он не мог выразить свои желания, свои самые простые мысли. Окружающие предметы потеряли свои названия, из прошлого не возникало ни одного слова; не немой, не парализованный — он оказался лишенным самых простых средств общения.

И начинается новая мучительная работа над тем, чтобы вспомнить забытое, научиться припоминать слова, схватить слово, когда оно так нужно, общаться с людьми, вернуть свою речь.

На первых порах это было трудно, почти невозможно. Потом слова стали появляться — то одно, то другое, потом возникли простые фразы, они не сразу приходили в голову, ему нужно было делать усилие, чтобы вспомнить и не забыть их, но вот, через месяц самое тяжелое было уже позади — он мог общаться с людьми.

«А пока в это время я набирался главным образом зрительных образов памяти (предметов, вещей и прочее) и памяти словесной, развивал ее подвижность. Я заново осознавал все окружающее и старался его связать со словесным, с речевым, ибо я все забыл и живу сызнова, хотя я этого сам еще не мог наблюдать и замечать, как, что и почему все это происходит в моей голове, но отражение действительности понемногу регистрировалось такой памятью, какова она есть теперь в моем понимании вещей...

Уже к концу первого месяца после ранения или в начале второго месяца ранения я начал все чаще и

чаще вспоминать о матери, о брате, о младшей и о старшей сестрах.

Я вспоминал их не сразу, а по частям: то вспомню о матери, то о брате, то об одной сестре, то о другой и все это вспоминал в разные дни, в разное время. И все приходило в голову неожиданно, не тогда, когда бы мне самому захотелось вспомнить, а тогда, когда все это само по себе вспомнится! Но вот к концу второго месяца ранения один товарищ по госпиталю начал интересоваться мною и стал записывать адрес моих родных по отдельным моим воспоминаниям — кусочковым. Я вспомню вдруг название района — он запишет; на другой день или через день я вспомню вдруг название поселка — он запишет; то вдруг я вспомню имя сестры — он запишет. И наконец, товарищ написал моим родным, на свое усмотрение, письмо с несовсем точным адресом, так как я не знал уже, забыл совсем улицу, номер дома и номер квартиры. Я, конечно, все еще не могу вспомнить фамилии своей младшей сестры и фамилию матери, которые носили иную фамилию (по второму отцу)...

Иногда я вспомню название города, но тут же быстро и забуду через минуты, а то и меньше, то иногда вспоминаю адрес района, и тоже быстро забуду, потом долго не вспоминая его.

...Я слушал все, что говорят кругом, и песни, рассказы, разговоры как бы понемногу наполняли голову... подвижность слова, его новое запоминание и вспоминание слова, которые затем понемножку будут входить в состав мышления, в состав моих мыслей.

Сначала я не мог припомнить нужных слов для письма. Но в конце концов я взялся писать письмо домой и быстро написал его — коротенькое и маленькое. Прочитать же то, что я написал, я совершенно не мог в этот раз, а показать товарищам, что я написал, мне почему-то не хотелось. А чтобы излишне не смущать свою душу, я быстро запечатал конверт, написал домашний адрес родных и отнес письмо на почту».

Самое тяжелое уже позади. Так ли это? Думал ли он, что первые успехи, которые были достигнуты, так и останутся последними, что то, что он понял в первые месяцы после ранения — распад его памяти, невозможность черпать из прошлого полной мерой, припоминать слова, вспоминать то, чему его учили, легко использовать свои знания, что все это

невозвратно исчезло, что память так и останется у него раздробленной, недоступной, что над каждым кусочком, который он извлекает из памяти, ему нужно работать, работать, работать.

Если бы он с самого начала знал это — жизнь стала бы для него непереносимой. Но он надеялся, пытался делать все, чтоб «разработать» свою память, боролся за каждый участок, пытался разобраться в том, что же с ним произошло, понять, что же это?

Он писал как исследователь, с точностью психолога, который владеет всеми деталями этой науки; мучительно он подбирал выражения, фразы, чтобы описать свои трудности, сформулировать свою мысль, — и он дал нам классические страницы анализа своего дефекта.

И он делал это один, сидя за столом своей маленькой комнатки, в городке, который раньше назывался Казановкой, потом стал рабочим поселком Кимовском, не общаясь ни с кем, ни от кого не получая помощи.

«До ранения в моей памяти быстро и четко работала мысль в любом направлении, управляя моими желаниями. После ранения моя память как бы раздробилась на мельчайшие памятки, слово и значение его разобщилось друг от друга некоторыми промежутками времени, мысль уже перестала работать четко, она так же путается, как и слово и как значение его; главная часть памяти исчезла навсегда: любые понятия «доходят» с большими затруднениями, а то и вовсе не «доходят», от многих больших значений остались только одни слова безо всякого значения...

В голове происходит что-то непонятное, неясное, странное. Я пытаюсь что-то вспомнить, но не вспоминаю. Я пытаюсь что-то сказать, но не в силах что-либо сказать. Все мысли и слова куда-то разбежались. Вспыхивают в голове какие-то образы предметного -вещественного порядка, которые быстро появляются и мгновенно исчезают, заменяются другими образами и те исчезают. Когда я пробовал и пробую что-нибудь говорить или вспоминать словесно, то я без конца мучаюсь, ищу и часто не найду то или иное слово для своей же речи и мысли.

Эти бесконечные невспоминания того или иного слова, тех или иных мыслей, тех или иных воспоминаний или непонимание тех или иных понятий не дают мне возможности учиться, помнить, запоминать и осознавать все то, чему когда-то я учился, помнил, знал, осознавал...

Я уже писал, что после ранения я уже не имею памяти, память моя разобщена, разорвана, раздроблена на отдельные мельчайшие «памятки». Причем и эти отдельные «памятки» тоже сохранились не все, а лишь небольшая, незначительная их часть.

Я начинаю, я пробую вспомнить, что только могу, но... у меня ничего не получается из воспоминаний, ну, в крайнем случае — десяток, другой слов, не больше, из общих воспоминаний, и все тут. Больше я ничего не могу вспомнить...

Я не мог заниматься чем-либо, сразу все забывал и ничего абсолютно ничего не мог вспомнить. Чем я занимался — все куда-то исчезало из памяти! Словно навесили некий замок на память, когда я оставался один...

Какое-то странное дело произошло после ранения. Словно в голове оборвались какие-то связки памяти, от чего я страдаю и до сих пор. Найти бы эти связки и исправить их, как исправляют электрики оборванные провода в сети города!».

И все это тянется бесконечно: дома, в городе, на прогулках, когда он один, когда он пытается общаться с окружающими.

«Когда я хожу по поселку, гляжу на вещи, на предметы, на явления, то я всегда вынужден что-то вспоминать, напрягаясь, чтобы вспомнить, как же называется та или другая вещь, тот или другой предмет, то или другое явление... Я особенно не огорчаюсь... Когда же я сижу на скамеечке у своего дома, разговариваю со знакомыми из своего дома, в простом и обычном разговоре я уже немного повышенно напрягаюсь в памяти, чтобы припомнить и осознать, что говорят мне и что я должен говорить. А когда я берусь говорить со своей матерью или со своей младшей или старшей сестрой, я напрягаю свою память и нервы еще больше, чтобы осознать и понять, что мне говорят и что я должен говорить иди сделать... а тут невспоминание нужных слов или понятий...

Или вспомнится малая доля того, что хотел говорить, а большая доля памяти застряла где-то там, в голове и нельзя ее вытащить из памяти. Мои родные пробуют переспрашивать меня, что бы я рассказал им, но, не добившись от меня нужных слов, они отходят от меня или отмахиваются, что, мол, все равно не доскажет, не вспомнит, что хотел рассказать.

На собрании я боюсь выступать, так как все быстро забываю, что говорилось на собрании, и не знаю что бы я мог сказать, так как в голове словно пусто или бессвязно, как-то рассыпано в моей голове, что не соберешь слов, мыслей. Поэтому я и не пытаюсь что-либо на собраниях говорить.

...Прямо бесконечная забывчивость! Иногда я приходил к сараю, чтобы взять ведро угля, дровишек, но, увидев замок у сарая (я забыл ключ), я возвращался домой, а придя в квартиру, я уже забывал, что мне нужно снова идти в сарай, взять ключ...

В первые дни и месяцы жизни в поселке я сначала боялся далеко отходить от дома, так как я быстро забывал, где я нахожусь, совсем не мог ориентироваться ни на местности, ни в пространстве...

Я почему-то часто по-прежнему не могу сказать, какое сегодня число, какой сегодня день (среда ли, четверг ли и так далее), а когда я берусь вспоминать, что кушал на завтраке или на обеде — я тоже часто не могу сказать, что я кушал в этот день...

Но главная моя беда, главная болезнь — это забывчивость и беспамятство, а из-за этого невспоминание слова и невспоминание образа. Уж очень стал беспамятным окружающий меня мир. И до сих пор, куда я не взгляну — на вещи, на предметы, на явления, на животный мир, на человека — я не в силах припомнить сразу или даже за весь день нужное слово, чтобы его произнести своим языком или в уме своем. И хотя я общаюсь с людьми упрощенно — простыми повседневными словами, однако даже в своей квартире не могу вспомнить названия того или другого предмета, той или иной вещи, хотя бы там... «конфорка», «шкаф», «шторы», «занавеска», «подоконник», «рама» и так далее, и так далее. Еще хуже вспоминаются части различных предметов, вещей и так далее. А от долгого невспоминания различных слов, которые я не «тренирую» для речи, для памяти или на которые я не обращаю внимания, хотя и вижу их, я начинаю забывать их, теряю их назначение, я даже забываю назначения частей своего тела...».

Что же с ним? Почему он не владеет своей памятью? Все ли в его памяти одинаково разрушено? И как именно распалась его память?

Надо разобраться в этом... И он начинает кропотливую работу, работу археолога памяти, пытаясь отделить то, что сохранно, от того, что неотвратимо утрачено.