ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ ЛЕКЦИЯ.

Человек верит в богов не только потому, что у него есть фантазия и чувство, но также и потому, что у него есть стремление быть счастливым. Он верит в блаженное существо не только потому, что он имеет представление о блаженстве, но и потому, что он сам хочет быть блаженным; он верит в совершенное существо потому, что он сам хочет быть совершенным; он верит в бессмертное существо потому, что он сам не желает умереть. То, чем он сам не является, но чем он хотел бы быть, это он представляет себе имеющимся в своих богах; боги — это желания людей, которые мыслятся как осуществленные в действительности, которые превращены в действительные существа; бог есть стремление человека к счастью, нашедшее свое удовлетворение в фантазии. Если бы человек не имел желаний, то он, несмотря на фантазию и чувство, не имел бы ни религии, ни богов. И сколь различны желания, столь же различны и боги, а желания столь же различны, сколь различны сами люди. Кто предметом своих желаний не имеет мудрости и рассудительности, кто не хочет быть мудрым и рассудительным, тот не имеет и богини мудрости предметом своей религии. Мы должны по этому случаю опять восстановить в своей памяти то, что было сказано в первых лекциях, а именно, что для того чтобы понять религию, мы должны при ее объяснении избегать всяких односторонних, ограниченных оснований или не уделять этим основаниям иного места в религии, чем то, которое они занимают в ней в действительности. Поскольку боги являются силами и притом первоначально силами природы, которые человеческое воображение переделало в человекоподобные существа, человек падает перед ними ниц; он чувствует перед ними свое ничтожество; они — предметы его чувств ничтожества, страха, почтения, изумления, удивления, страшные или чудесные, величественные существа, производящие на человека все то впечатление, которое вообще на него производит существо или образ, наделенный волшебными силами фантазии; поскольку же они силы, исполняющие желания людей, дающие человеку то, чего он хочет и в чем он нуждается, они — предметы человеческого эгоизма. Короче говоря, религия имеет по существу одну практическую цель и основание; стремление, из которого исходит религия, ее последнее основание есть стремление к счастью, и если это стремление представляет собой нечто эгоистичное, то, стало быть, — эгоизм. Кто этого не замечает или это оспаривает, тот слеп, ибо история религии подтверждает это на каждой своей странице, она подтверждает это и на низших, и на высших стадиях религии. Пусть вспомнят при этом те свидетельства, которые в одной из прежних лекций я приводил из христианских, греческих и римских писателей. Этот пункт практически и теоретически самый важный, ибо если доказано, что бог обязан своим существованием лишь стремлению человека к счастью, но что религия удовлетворяет это стремление лишь в воображении, то необходимым следствием этого является то, что человек ищет удовлетворения этого стремления иным способом, чем религия, другими, не религиозными средствами. Вот еще несколько подтверждающих примеров.

Тогда как прежде моя задача заключалась в том, чтобы доказать, что любовь к себе есть последнее основание религии, — теперь моя задача более определенная: доказать, что религия имеет своей целью человеческое счастье, что человек почитает богов и молится им только для того, чтобы они исполнили его желания, чтобы он стал через них счастлив. “Просите, — говорится в Библии, — и дано будет вам; ибо всякий просящий получает. Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень? Итак, если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более отец ваш небесный дает блага просящим у него”. “Если бы, следовательно, кто-либо мог, — говорит Лютер в своем собрании церковных проповедей, — взять у самого бога мужество, дабы возыметь по отношению к нему дерзание и сказать ему от всего сердца: ты — мой дорогой отец, — чего бы он только не мог попросить? и в чем бы бог ему мог отказать? его собственное сердце скажет, что должно быть так, как он просит". Бог, таким образом, представляется в виде существа, исполняющего желания, выслушивающего просьбы. Молятся для того, чтобы получить добро, чтобы быть избавленным “от опасностей, от нужды и от всякого рода невзгод”. Но чем больше нужда, опасность, страх, тем сильнее дает себя знать и инстинкт самосохранения, тем живее желание быть спасенным, тем горячее молитва. Так, индейцы, как рассказывает в качестве очевидца Хеккевельдер в не раз уже упоминавшемся сочинении, обращаются при приближении бури или непогоды к Манитто воздуха (то есть к богу воздуха, к воздуху, представленному в виде личного существа), чтобы он отвратил от них все опасности; так чиппевеи на озерах Канады молятся Манитто вод, чтобы он предупредил слишком большое нарастание волн, пока они совершают переправу по воде. Так и римляне приносили жертвы бурям и морским волнам всякий раз, когда они отправлялись в море, Вулкану, богу огня, когда у них случался пожар, или чтобы пожара не было. Когда ленапы отправляются на войну, то они, по свидетельству Хеккевельдера, предварительно молятся и поют следующие строфы: “О, я, бедный, выступающий в поход против врага! И не знаю я, вернусь ли я обратно, чтобы порадоваться объятьям моих детей и жены. О, бедное создание, чья жизнь не от него зависит, которое не имеет власти над своим телом, которое, однако, все же пытается исполнить свой долг во имя благополучия своего народа! О, ты, великий дух, там, наверху, имей сострадание к моим детям и к моей жене! Предохрани, так чтобы им не пришлось по мне горевать! Дай успеха этому моему предприятию, чтобы я, мог убить моего врага и принести знаки победы домой, моей дорогой семье и моим друзьям, так, чтобы мы друг другу порадовались. Имей сострадание ко мне и сохрани мою жизнь, и я принесу тебе жертву”. В этой трогательной, простой молитве перед нами собраны воедино все указанные моменты религии.

Человек не имеет власти над успехом своего предприятия. Между желанием и его осуществлением, между целью и ее исполнением лежит целая пропасть всяких трудностей и возможностей, способных не дать этой цели осуществиться. Как бы ни был превосходен мой план сражения, всякие как природные, так и человеческие происшествия — ливень, поломка ноги, случайно запоздавшее прибытие вспомогательного корпуса и другие подобные случайности — могут погубить мой план. Человек поэтому заполняет своей фантазией эту пропасть между целью и ее выполнением, между желанием и действительностью, заполняет при посредстве существа, от чьей воли он мыслит зависимыми все эти обстоятельства и чье благорасположение ему стоит лишь вымолить, чтобы уверенно представить себе счастливый исход предприятия, исполнение своих желаний (22). Человек не располагает своей жизнью, по крайней мере, не располагает безусловно; какая-нибудь внешняя или внутренняя причина, будь то разрыв малейшего сосуда в моей голове, может внезапно положить конец моей жизни, может, вопреки моему сознанию и воле, заставить меня расстаться с женой и детьми, с друзьями и родственниками. А между тем человек хочет жить; жизнь ведь есть совокупность всех благ! Человек превращает непроизвольно поэтому — в силу ли своего инстинкта самосохранения, или по причине любви своей к жизни — это желание в существо, которое может его исполнить, в существо, имеющее глаза, как и человек, чтобы видеть его слезы, и уши, как человек, чтобы слышать его жалобы; ибо природа этого желания не может выполнить; природа, какова она есть в действительности— не личное существо, у нее нет сердца, она слепа и глуха к желаниям и жалобам людей.

В чем может мне помочь море, если я его представляю себе как простое скопление водяных масс, короче говоря, как то, чем оно является в действительности, когда море для нас — просто предмет? Я могу лишь в том случае молить море, чтобы оно меня не поглотило, если я его представляю себе в виде личности, от чьей воли зависит движение моря, чью волю, чье настроение я поэтому могу склонить в свою пользу жертвами и почтительными подношениями, если, стало быть, я его представляю себе в виде бога. Поэтому отнюдь не только ограниченность человека, в силу которой он мыслит себе все на свой образец, отнюдь не его незнание только, незнакомство с тем, что такое природа, отнюдь не одна лишь его сила воображения, которая все олицетворяет; но также и душа, любовь к себе, человеческий эгоизм, или стремление к счастью, являются причиной того, что он действия и явления природы производит от желающих, духовных, индивидуальных человечески живых существ, все равно, принимает ли он существующими, когда верит во много богов, многие личные причины, или, при вере в единого бога, только одну природную причину, действующую сообразно своей воле и сознанию. Ибо только тем, что человек делает природу зависимой от бога, он делает природу зависимой от него самого, он себе природу подчиняет. “Может быть искуплена, — говорится в Овидиевых “Фастах”, — молния Юпитера, может быть управляем гнев жестокого”. Если какой-нибудь предмет природы, например море, является богом, если от его воли зависят столь опасные для человека бури и волнения моря, и воля морского бога при этом определяется в пользу почитающих его людей их молитвами и жертвами, — “дары побеждают даже богов”, — то, стало быть, косвенно, то есть посредственно, движение моря зависит от человека; человек господствует над природой через бога или посредством бога. Так, некогда одна весталка, ложно обвиненная в смертоубийстве, взяла в руки решето и обратилась к Весте со словами:

“Веста! если я тебе постоянно служила непорочными руками, то сделай так, чтобы я этим решетом могла зачерпнуть воду из Тибра и принести к тебе в храм”, — и сама природа послушалась, — как выражается Валерий Максим, — смелых и необдуманных просьб жрицы, то есть вода, вопреки своей природе, не протекла сквозь решето. Так, солнце в Ветхом завете останавливается по молитве или приказу Иисуса Навина. Молитва или приказ не отличаются, впрочем, друг от друга существенно. Преодолей (или укроти, победи), говорит, например, у Виргилия божественная река Тибр Энею, гнев Юноны смиренными молитвами, преодолей, говорит ему там же Гелен, смиренными дарами могучую повелительницу.

Молитва есть лишь смиренное приказание, но приказание в религиозной форме. Современные теологи, правда, вытравили из Библии чудо приостановки солнца и объяснили это место поэтическим оборотом речи или еще, я уже не знаю, каким образом. Но есть еще много других, столь же удивительных чудес в Библии, и поэтому решительно все равно, сохранить ли вместе с верой это чудо или, не веруя, его устранить. Так же точно по молитве Ильи падает дождь. “Молитва праведного, — значится в Новом завете, — может многое. Илья молился, чтобы не было дождя, и дождя не было на земле в течение трех лет и шести лун. И он еще раз помолился, и небо послало дождь”. И псалмопевец говорит: “Бог исполняет волю богобоязненных”. “Бог, — говорит Лютер в своем толковании второй книги Моисея, касаясь этого места Библии, — бог делает так, как этого хочет тот, кто верует”. И в настоящее время христиане молят во время длительной засухи о дожде, во время длительных дождей — о солнечном свете; они верят, следовательно, хотя они это в теории и отрицают, что, воля бога, от которого, как они думают, зависит все, определяется молитвой человека, даст ли бог дождь или солнечный свет, и притом вопреки естественному ходу вещей; ибо если бы они верили, что дождь и свет солнца тогда только приостанавливаются, когда это следует согласно природе, то они бы не молились, — молитва была бы глупостью, — нет! они верят, что молитвой можно властвовать над природой, что природу можно с помощью горячей молитвы подчинить человеческим желаниям и потребностям. Именно поэтому человеку, по крайней мере человеку, привычному к религиозным представлениям, то учение, которое природу понимает из нее самой, которое не делает мир или природу зависимыми от воли бога, существа, к человеку благоволящего, человекоподобного, кажется безотрадным и потому ложным учением; ибо, хотя теист в теории и предполагает ложность безотрадности и поступает так, как будто он ее отвергает только благодаря доводам разума, но все же на практике, то есть на деле, в действительности ложность выводится только из безотрадности; это учение потому отвергают как ложное, что оно безотрадно, то есть неприятно, не так удобно, не так льстит человеческому эгоизму, как противоположное учение, выводящее природу из существа, определяющего ход вещей согласно молитвам и желаниям людей. “Эпикурейцы, — уже говорит добродушный Плутарх в своем сочинении о невозможности счастливо жить, следуя Эпикуру, — уже тем самым наказаны, что они отрицают провидение и тем лишены отрады, которую дает вера в божественное провидение”. “Какое успокоение, какая отрада, — говорит Гермоген у Плутарха в том же сочинении, — заключается в представлении о том, что существа всезнающие и всемогущие так благосклонно ко мне относятся, что из-за заботы обо мне их глаз постоянно бдит надо мною как днем, так и ночью, что бы я ни делал, и что они подают мне всевозможного рода знаки, чтобы обнаружить передо мной исход каждого предприятия!” “Жить без бога, — рассуждает подобным же образом английский теолог Кёдворт, — значит жить без надежды. Ибо какую надежду может возлагать человек на бесчувственную и безжизненную природу, или какое доверие к ней питать?” И приводит при этом изречение греческого поэта Лина: “На все можно надеяться (ни в чем не отчаиваться), ибо бог все делает с легкостью, для него ничто не служит препятствием”.

Вера — представление, которого лишь потому придерживаются, если не на словах, то на деле, потому считают истинным, что оно утешительно, приятно, что оно льстит эгоизму, любви человека к себе; оно имеет также своим происхождением лишь чувство, лишь эгоизм, лишь себялюбие. По впечатлению, которое какое-либо учение производит на человека, можно с уверенностью судить о происхождении этого учения. На что какая-либо вещь, то есть в данном случае воображаемая, представленная вещь, оказывает действие, оттуда она и происходит. Что оставляет, как говорится, холодным, равнодушным сердце, то не имеет и своего основания ни в каком сердечном или эгоистичном интересе человека. Так вот таким-то представлением, соответствующим себялюбию человека, и является представление о том, что природа действует не с неизменной необходимостью, но что выше необходимости природы стоит существо, любящее человека, человекоподобное, существо с волей и разумом, руководящее и управляющее природой так, как это полезно человеку, берущее человека под свою особую защиту, оберегающее человека от опасностей, которые ему в любой момент угрожают со стороны природы, действующей беспощадно и слепо. Я выхожу на воздух; в этот же момент падает с неба камень; в силу естественной необходимости он падает мне на голову и убивает меня, ибо я оказался как раз в направлении падения этого камня и тяжесть, в силу которой падает камень, не имеет никакого почтения ко мне, как бы я ни был знатен, как бы я ни был умен. Но бог парализует силу тяжести, уничтожает ее действие, чтобы меня спасти, потому что бог имеет более уважения к человеческой жизни, чем к законам природы, или он, по крайней мере, умеет, если не хочет сотворить чуда, так искусно и умно, так рационалистически хитро повернуть и направить обстоятельства, что камень, не нарушая законов природы, к которым рационалисты питают великое уважение, не причиняет мне вреда. Как удобно поэтому бродить под покровом небесной защиты и как тяжело и безотрадно, как это делает неверующий, непосредственно подвергаться действию наглых метеоров, града, ливней и солнечных ударов природы. Я должен, однако, сейчас же прервать ход своего изложения замечанием, что, хотя это представление о божественном провидении, равно как и другие религиозные представления, благодаря своим приятным и отрадным для сердца свойствам, отвечающим любви человека к самому себе, и вытекают из себялюбия, из сердца, — но вытекают лишь до тех пор, пока сердце находится на службе у воображения и именно поэтому находит себе утешение в религиозных фантазиях. Ибо стоит лишь человеку раскрыть глаза, взглянуть на действительность, какова она есть, не будучи ослепленным религиозными представлениями, как сердце восстает против представления о провидении за ту пристрастность, с которой оно одного спасает, другому дает погибнуть, одних предназначает для счастья и богатства, других — для несчастья и нищеты, за ту жестокость или, по крайней мере, за ту пассивность, с которой оно миллионы людей подвергает ужаснейшим страданиям и мукам. Кто в состоянии сочетать ужасы деспотизма, ужасы духовной иерархии, ужасы религиозной веры и суеверия, ужасы языческой и христианской уголовной юстиции, ужасы природы, подобные черной смерти, чуме, холере, с верой в божественное провидение? Верующие теологи и философы, правда, напрягли все силы своего разума, чтобы сгладить эти очевидные противоречия действительности с религиозным представлением о существовании божественного провидения; но гораздо более согласуется с сердцем, любящим правду, гораздо более даже с честью любого бога, с честью божества вообще, прямо отвергнуть его бытие, чем при помощи постыдных и смешных ухищрений, измышленных верующими теологами и философами для оправдания божественного провидения, влачить свое жалкое существование. Лучше с честью пасть, чем с бесчестьем продолжать свое бытие. Атеист дает богу с честью пасть, теист же, рационалист, напротив того, — с бесчестием, во что бы то ни стало сохраниться!

ПРИЛОЖЕНИЯ И ПРИМЕЧАНИЯ ЛЮДВИГА ФЕЙЕРБАХА.

К ЛЕКЦИИ ДВАДЦАТЬ ВТОРОЙ.

© (составление) libelli.ru 2003-2020