Идеал как идеальная форма (способ) развития

В. Лазуткин, Московская область

Идеал как идеальная форма (способ) развития

Прежде чем начать разговор об идеале несколько слов о проблеме идеального. Идеальное (ideale) есть вполне определенная форма тождества единичного и всеобщего, это есть такое единичное, которое с максимальной полнотой и конкретностью выражает всеобщую природу вещей, входящих в некоторое многообразное единство, целостность. И когда единичная вещь выражает своей формой (не обязательно внешней, но и формой действия) эту целостность многообразного бытия, мы имеем явление идеального (ideale). И поскольку всякий процесс развития в конечном счете стремиться к определенной завершенности, конкретности и полноте, постольку в природе (в том числе и в дочеловеческой) бесспорно существует стремление к идеальному и само идеальное (ideale) как предел такого стремления.

«Разум существовал всегда, - заметил как-то Маркс, - но не всегда в разумной форме». В дочеловеческой природе указанное выше стремление слепо, стихийно. Оно ведет к завершенности (совершенности) к ideale, как моменту (проблеску) истины, далеко не идеальным путем трагических случайностей, катастроф, чтобы достичь блага, творится много зла, и трудно, практически невозможно здесь отделить[1] одно от другого.

«…И в полосе неверного сиянья

Стояли яблони, как будто изваянья,

Возникшие из мрака древних лет.

Дрожащий свет из окон проливался

И падал так, что каждый лепесток

Среди туманных листьев выделялся

Прозрачной чашечкой, открытой на восток.

И все чудесное и милое растенье

Напоминало каждому из нас

Природы совершенное творенье,

Для совершенных вытканное глаз.

Лодейников склонился над листами,

И в этот миг привиделся ему

Огромный червь, железными зубами

Схвативший лист и прянувший во тьму.

Так вот она, гармония природы,

Так вот они, ночные голоса!

Так вот о чем шумят во мраке воды,

О чем, вздыхая, шепчутся леса!

Лодейников прислушался. Над садом

Шел смутный шорох тысячи смертей.

Природа, обернувшаяся адом,

Свои дела вершила без затей.

Жук ел траву, жука клевала птица,

Хорек пил мозг из птичьей головы,

И страхом перекошенные лица

Ночных существ смотрели из травы.

Природы вековечная давильня

Соединяла смерть и бытие

В один клубок, но мысль была бессильна

Соединить два таинства ее»[2].

Само стремление к совершенному (актуальная потенция – ideell) в дочеловеческой природе, а во многом и в общественном развитии, носит далеко не идеальный характер, и именно в силу свой слепоты и неразумности (вернее, только лишь стихийно проявляющейся разумности). А это, в свою очередь, приводит к тому, что само ideale (идеальное) носит характер лишь закономерной случайности. Оно является необходимым моментом развития, в известном смысле – точкой его опоры, но оно не способно стать движущей силой развития, обрести предикаты субъективности (стремление, потенция, у человека – воля). Что касается человеческого общества, то фабула трагикомедии «Горе от ума»[3] и, что несравненно хуже, фабула трагифарса, в котором «ум, попирающий элементарные требования нравственности, кончает как глупый подлец, как подлый глупец[4]», к сожалению, крайне актуальны и до сего дня.

Мы можем со всей определенностью сказать, что в процессе стихийного развития, также как и в процессе развития культурно-исторического, есть и ideale и ideell. Но что невозможно в стихийном развитии, так это тождество (совпадение) ideale и ideell; такое тождество возможно только в культуре, и это тождество и есть то, что должно называть идеалом – умным разумом или разумными умом, прекрасной и доброй истиной или истинной красотой и добром. Идеальное (ideale) в культуре становится движущей, действенной силой развития[5] в отличие от грубовещественной силы развития в природе.

Красота есть в природе, но как таковая, как выражение в чувственной форме полноты истины, идеального или, по выражению Вл. Соловьева, достойного бытия, она практически не обладает действительностью. Пение самца соловья не оказывает никакого специально-эстетического действия на самку, то же можно сказать про красоту бабочек, жуков и рыб. Здесь действует чисто сексуальная привлекательность (инстинкт) вопреки суждениям того же Вл. Соловьева[6] в сочинении «Красота в природе»[7]. И очень часто в природе тождество истины и красоты не носит гармонического характера, впрочем как и в стихийном, отчужденном общественном развитии, где, по словам Ильенкова, глянешь в одно зеркало – на тебя глядит истина, а в другое – глядит на тебя звериный и злобный оскал безобразия[8].

Исходя из всего вышесказанного об идеальном можно определить общественный идеал как образ (в его научном, художественном и нравственном – нравственное чувство – аспектах), не только выражающий объективную тенденцию общественного развития, устремленность к относительной завершенности и полноте данного этапа общественного развития – положительный идеал, или устремленность к новой форме, новому более достойному способу общественного бытия – отрицательный идеал, но и выражение, обретающее предикаты субъективности, активно действующее на субъект в плане формирования его деятельных способностей и их направленность на сознательное практическое преобразование общества.

Но как вообще возникает идеал, как у становящегося человека формируются идеальные представления-устремления? Откуда берутся идеальные побуждения? Известный британский писатель XIX века О. Уайльд, упрекая своего идола лорда А. Дугласа в безнравственности, в бесчеловечности, объяснял их абсолютным отсутствием у Дугласа способности воображения[9], а без способности воображения не может быть и способности любви. В самом деле, если человек не способен ввести себя во образ другого человека, увидеть в другом человеке себя самого, то он не способен и отнестись к другому как к самому себе, а значит и обрести всеобщее в себе. Обрести всеобщее в себе, или, что то же самое, увидеть во всем себя, это и значит иметь идеал, идеальные побуждения-представления, это – просто тождественные выражения. Но как это возможно?

Анализируя литературу по психологическим исследованиям формирования идеала у школьников, А. К. Дусавицкий отмечает, -результаты исследований свидетельствуют: вплоть до старшего школьного возраста подростки фактически не имеют никакого сознательного идеала человека, поскольку имеющиеся у них представления такого рода не носят действенного характера, то есть не представляют собой вместе с тем деятельные способности по реализации в себе, в своей деятельности таких представлений, а без этого идеальное стремление есть абстракция, томление пустое. Совершенно другая ситуация в классах развивающего обучения, где начиная уже с третьего-четвертого классов формируются сознательные установки на самосовершенствование, на преобразование себя, причем не по внешней мерке, а по собственной внутренней мере, в соответствии с развивающимся представление о всеобщем в человеке, о природе человека[10]. Отличие развивающего обучения от обычной школы в том, что с самого начала образовательный процесс строится как собственная и, к тому же, как общая деятельность учащихся и педагогов. В самом деле, способность обретения идеала, или, что то же самое, осознанного смысла жизни и деятельности, не дана человеку от рождения. Как всякая другая культурно-историческая способность она есть продукт собственной деятельности индивидов[11] и к тому же деятельности общественной в подлинном смысле этого слова, то есть способность обретения идеала есть результат общего дела свободных индивидов, есть их общая (в собственном смысле слова общественная) собственность. Поэтому идеал есть всегда деятельная способность, взятая как предмет и цель деятельности, идеал не возможен без обращенности человека на себя самого.

История СССР показала, что можно сколь угодно повторять фразы о верности коммунистическому идеалу, но при этом двигаться в совершенно ином направлении общественного развития. Можно, вообще говоря, достаточно адекватно представлять себе идеал как должный результат, как образ достойного бытия, но в реальной жизни, в практической деятельности руководствоваться совершенно посторонними и даже противоположными идеалу целями и мотивами, при этом ссылаясь на обстоятельства времени, на необходимость противостояния внешнему враждебному окружению, на условия идеологической войны, на разруху и т. п. Ясно одно, что в этом случае идеальный образ не обладает действительностью, поскольку ему не соответствуют субъективные способности и устремления. Но недействительное идеальное[12], как мы уже отметили выше, не есть идеал. Исчезает духовное наполнение образа, он теряет предикаты субъективности и идеал превращается в идола, которому приносят жертвы, в том числе и человеческие. Вернее, жертвы приносятся собственным эгоистическим интересам, лишь выступающим под маской того или иного идола.

Идеал действителен только тогда, когда в соответствии с ним живут и действуют люди, когда его претворяют в жизнь, реализуют в поступках, в деятельности, прежде всего предметно-практической. И если мы утверждаем, что наш идеал – человек как самоцель, как гармонично и целостно развивающаяся всесторонняя личность, то и осуществить его можно только в процессе такого развития и задача тех, кто стоит в развитии выше, не дуть людям в рот, боясь, что они сами не смогут дышать, а помочь им в создании условий такого развития. Если мы называем себя демократами, если утверждаем демократию как политический и социальный идеал, то и должны дать людям возможность самим под собственную ответственность решать свои дела, а не ссылаться на то, что большинство людей якобы ничего не понимает в политике и должны представлять только пассивный электорат. Если люди и пассивны, то только потому, что так называемая представительная демократия давно уже превратилась в лишь представляемую демократию, лишь в представление, а демократический идеал – в демократический идол.

Таким образом, идеал всегда есть цель, и как всякая цель он включает в себя не только представление о конечном результате, но и представление о пути к нему, способе (способности) его достижения.

Нечто ведь может быть результатом долгого и мучительного развития[13] через потрясения и катастрофы, через уродливые формы (вспомните сказку о гадком утенке). Рассуждая о красоте в природе и утверждая, что красота представляет единство общеидеальной сущности и специально-эстетической формы[14], Вл. Соловьев замечает, что весьма слабая степень достойного или идеального бытия может быть в высшей степени хорошо воплощена в данном материале, и точно также возможно крайне несовершенное выражение самых высших идеальных моментов. «Возьмем, - пишет Соловьев, - с одной стороны, внутренностного червя (глисту), а с другой – алмаз… Идея органической жизни, хотя бы и на степени червя, выше идеи кристаллического тела, хотя бы и в виде алмаза… Итак, по первому критерию глиста выше алмаза, потому что содержательнее его. Но прилагая собственно эстетический критерий, мы приходим к другому заключению… Алмаз есть предмет в своем роде совершенный… В черве, напротив, мы находим одно из несовершеннейших, зачаточных выражений для той идеи органической жизни, к области которой это существо принадлежит»[15]. Ясно, что и на уровне общественного развития мы можем выделить такие примеры. Буржуазное общество много богаче по своему содержанию, чем прекрасная античность: человеческое богатство, человечность находятся здесь на неизмеримо более высоком уровне развития, чем в античности, но это богатство носит настолько отчужденный характер, что ему никак (или очень крайне редко) удается воплотиться в своей полноте и универсальности в прекрасной человеческой индивидуальности, чаще оно выражается в ней ideell (лишь в плане возможного развития).

Возникает вопрос, возможен ли иной тип развития? Возможно ли совершенствование человечности без принесения в жертву человека, без кровавых эксцессов, без насилия и прочих общественных уродств? Возможна ли гармония цели и средств, результата и пути к нему? То есть речь идет об идеале, выражающем не только идеальный результат, но и идеальный путь к нему. Таким образом, речь идет о полноте и совершенстве самого идеала.

В самом деле, «чем иным является богатство, как не абсолютным выявлением творческих дарований человека, без каких-либо других предпосылок, кроме предшествующего исторического развития, делающего самоцелью эту целостность развития, т. е. развития всех человеческих сил как таковых, безотносительно к какому бы то ни было заранее установленному масштабу. Человек здесь не воспроизводит себя в какой-либо одной только определенности, а производит себя во всей своей целостности, он не стремится оставаться чем-то окончательно установившимся, а находится в абсолютном движении становления»[16].

Для Маркса идеал – абсолютное движение становления человека в его целостности, полнота развития. Под социализмом он понимал сознательное, свободное развитие человека, в противоположность его вынужденному и стихийному (а тем самым и отчужденному) развитию. Только социалистический человек имеет образом своего собственного совершенствования собственную целостность, только социалистический человек имеет себя совершенного как самоцель, а потому и не нуждается ни в каких трансцендентных образах совершенства, ни в каких идолах. Как замечает Маркс в Экономическо-философских рукописях 1844 года, социалистический человек не нуждается даже в атеизме, поскольку начисто отсутствуют основания его религиозности[17].

И здесь мы опять возвращаемся к проблеме идеального. Ильенков подчеркивает, что идеальная форма деятельности (или, что то же самое, деятельность по форме идеала) возможна только у человека. Животным она недоступна, не говоря уже в целом о процессе стихийного развития, который безусловно носит далеко не идеальный характер. Но здесь и смысл появления человека как существа сознательного, по истине он не есть какой-то внешний для природы субъект, а есть субъект самой природы: не мы мыслим мир, неоднократно подчеркивал Мих. Лифшиц, но мир мыслит нами. Но это значит также и то, что «в конечном счете человек имеет дело всегда с самим собой, формирует и преобразует себя, но делает это, формируя и преобразуя внешний мир. А раскрывающийся перед ним внешний мир есть мир его сознания, мир его субъективности»[18].

В этом смысле задача человека – сделать свое (мира) сознание «соответствующим своему понятию» – сознательности, выработаться в истинного субъекта процесса развития, а само развитие сделать сознательным и свободным, то есть идеальным, соответствующим общественному идеалу. Поэтому общественный идеал и есть не что иное, как сознательное стремление к разумной форме действительности разумного, к свободе и полноте развития человечности мира – человека.

Развитие всегда есть отождествление противоположностей, но тождества бывают разные и потому развитие может быть, по выражению Мих. Лифшица, симфонией, а может быть какофонией. Причем путь симфонического (гармонического) развития чрезвычайно тонок[19] в том смысле, что гармоническое развитие – это всегда неустойчивое (иначе это было бы не развитие) равновесие (иначе это была бы не гармония). Эта подлинная середина есть, как отмечал Мих. Лифшиц, то что Аристотель называл также вершиной «акротес»[20], а на вершине удержаться не так просто. Для этого необходима высокая культура ума, эстетического и нравственного чувства, чтобы уловить тончайшее отличие разумной формы разума ситуации, как дифференциала, щели между двумя противоположными, но равно дурными крайностями, от самих этих крайностей, способных опрокинуть развитие далеко назад. И культурой этой, этими деятельными способностями, должны обладать не единицы, а массы, народы, классы, в пределе все человечество. Если этого нет, то приходиться выбирать ту дурную крайность, которая при всех издержках все же есть движение вперед, хотя бы в развитии субъективности, сознательности самих масс. Рискну предположить, что «сталинизм» был именно таким выходом для России конца двадцатых годов прошлого века[21]. Каков же выход в нынешней ситуации глобального кризиса, характерной как для России, так и для всего мира? Боюсь, что время неидеальных выходов безвозвратно уходит, и мало времени отпущено на то, чтобы обрести способности к обретению идеального пути, способности обретения всеми идеала, в истинном смысле этого слова. Идеальный путь, способ развития, свобода и полнота, цельность и гармоничность его станут реальностью только в случае обретения идеалом всеобщей действительности или, что то же самое, - действительной всеобщности.

[1] Именно отделить, различить можно.

[2] Н.А. Заболоцкий. Из поэмы «Лодейников».

[3] «Плохая музыка там, где умный человек становится дураком именно в силу своего ума. Но хоть и плохая эта музыка, она все же музыка действительной жизни, и чтобы исправить ее, не достаточно ни насмешки, ни умного совета, ни морального осуждения. Пока не скажет за вас свое твердое слово «натура», вы будете умный человек, но ум ваш будет дурак». Мих. Лифшиц. Очерки русской культуры. – М., 1995. С. 143-144.

[4] Э.В. Ильенков. Искусство и коммунистический идеал. – М., 1984. С. 188.

[5] Даже если речь идет о явлении культурному человеку идеальной формы в дикой природе.

[6] «При изучении Вл. Соловьева мы очень часто встречаемся со своего рода каким-то материалистическим идеализмом» (А.Ф. Лосев. Владимир Соловьев. – М., 2000. С. 90). Это, впрочем, понятно, в своих попытках последовательно, до конца провести принцип диалектики Вл. Соловьев не мог не приблизиться к материализму. Он понимает, что предмет, чувственность, необходимо брать и в форме деятельности, субъективно, он видит при этом, что современная «позитивная» наука, способна относится к предмету не иначе как внешне, чисто эмпирически, и что, с другой стороны, современная идеалистическая философия, по выражению Маркса, не знает действительной чувственной деятельности как таковой. Но и сам Вл. Соловьев не знает предметно-практической преобразующей деятельности человека как таковой, она у него поэтому и мистифицируется, в связи с чем и представляется, что необходимо говорить о мистическом материализме и мистической диалектике Вл. Соловьева, но отнюдь не о материалистической идеализме.

[7] См. Вл. Соловьев. Соч. в 2 тт. Т. 2. – М., 1990. С. 350-389.

[8] Искусство и коммунистический идеал. – С. 310.

[9] Уайльд О. De Profundis. Из глубин. Тюремная исповедь. – М., 2001. С. 168-169.

[10] Дусавицкий А. К. Развитие личности в учебной деятельности. – М., 1996.

[11] Идеал не может быть продуктом отчужденной деятельности.

[12] Или идеальное действительное лишь как материальное.

[13] По выражению Маркса.

[14] По Вл. Соловьеву эта последняя отличает красоту от добра и истины, тогда как идеальная сущность у них одна и та же – достойное бытие или положительное всеединство, простор частного бытия в единстве всеобщего.

[15] См. Вл. Соловьев. Соч. в 2 тт. Т. 2. – М., 1990. С. 362-363.

[16] См. Grundrisse. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч. 1. С. 476.

[17] Маркс К. Социология. – М., 2000. С. 271.

[18] Лобастов Г.В. Онтология и гносеология образования//Интегральная педагогика. – М.: ВНТИЦ, 2000, № 1. С. 24-30

[19] Недаром в отношении этого пути использовались такие метафоры, как «лезвие бритвы» (И. Ефремов), «щель», «дифференциал» (Мих. Лифшиц).

[20] Мих. Лифшиц. В мире эстетики. – М., 1985. С. 279.

[21] Петровские реформы тоже.