Глава XXIV. — Так называемое первоначальное накопление                                  725

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ТАК НАЗЫВАЕМОЕ ПЕРВОНАЧАЛЬНОЕ НАКОПЛЕНИЕ

1. ТАЙНА ПЕРВОНАЧАЛЬНОГО НАКОПЛЕНИЯ

Мы видели, как деньги превращаются в капитал, как капитал производит прибавочную стоимость и как за счет при­бавочной стоимости увеличивается капитал. Между тем накоп­ление капитала предполагает прибавочную сто­имость, приба­вочная стоимость — капиталистическое производство, а это последнее — наличие значи­тельных масс капитала и рабочей силы в руках товаропроизводителей. Таким образом, все это движение вра­щается, по-видимому, в порочном кругу, из которого мы не можем выбраться иначе, как предположив, что капиталистическому накоплению предшествовало накопление “первоначальное” (“previous accumulation” по А. Сми­ту), — накопление, являющееся не результатом капиталистического способа производства, а его исходным пунктом.

Это первоначальное накопление играет в политической эко­номии приблизительно такую же роль, как гре­хо­падение в тео­логии: Адам вкусил от яблока, и вместе с тем в род человече­ский вошел грех. Его объясняют, рас­сказывая о нем как об историческом анекдоте, случившемся в древности. В незапа­мятные времена суще­ствовали, с одной стороны, трудолюбивые и, прежде всего, бережливые разумные избранники и, с другой сто­ро­ны, ленивые оборванцы, прокучивающие все, что у них было, и даже больше того. Правда, теологическая легенда о грехопадении рассказывает нам, как человек был осужден есть свой хлеб в поте лица своего; история же эконо­мического грехопадения раскрывает, как могли появиться люди, совер­шенно не нуждающиеся в этом. Но это все равно. Так случи­лось, что первые накопили богатство, а у последних, в конце концов, ничего не осталось для продажи, кроме их собствен­ной шкуры. Со времени этого грехопадения ведет свое происхо­ждение бедность широкой массы, у которой, несмотря на весь ее труд, все еще нечего продать, кроме себя самой, и богатство

726                                                      Отдел седьмой. — Процесс накопления капитала

немногих, которое постоянно растет, хотя они давным-давно перестали работать. Подобные пошлые сказки пере­же­вывает, например, в целях оправдания propriete [собственности], г-н Тьер некогда столь остроумным фран­цу­зам, да еще с тор­жественно-серьезной миной государственного мужа. Но раз дело касается вопроса о собствен­ности, священный долг повелевает поддерживать точку зрения детского букваря как единственно правильную для всех возрастов и всех ступеней развития. Как известно, в действительной истории большую роль играют за­вое­вание, порабощение, разбой, — одним словом, насилие. Но в кроткой политической экономии искони царствовала идиллия. Право и “труд” были искони единственными сред­ствами обогащения — всегдашнее исключение составлял, разу­меется, “этот год”. В действительности методы первоначального накопления — это все, что угодно, но только не идиллия.

Деньги и товары, точно так же как жизненные средства и средства производства, отнюдь не являются капи­талом сами по себе. Они должны быть превращены в капитал. Но превра­щение это возможно лишь при опре­де­ленных обстоятельствах, которые сводятся к следующему: два очень различных вида товаровладельцев должны встретиться друг с другом и всту­пить в контакт — с одной стороны, собственник денег, средств производства и жиз­ненных средств, которому требуется за­купить чужую рабочую силу для дальнейшего увеличения при­своенной им суммы стоимости; с другой стороны, свободные рабочие, продавцы собственной рабочей силы и, следо­вательно, продавцы труда. Свободные рабочие в двояком смысле: они сами не принадлежат непо­сред­ствен­но к числу средств производства, как рабы, крепостные и т. д., но и средства производства не принадлежат им, как это имеет место у крестьян, ведущих самостоятельное хозяйство, и т. д.; напротив, они свободны от средств производства, освобождены от них, лишены их. Этой поляризацией товарного рынка создаются ос­нов­ные условия капиталистического производства. Капиталистическое отноше­ние предполагает, что собственность на условия осуществления труда отделена от рабочих. И как только капиталистическое производство становится на собственные ноги, оно не только поддерживает это разделение, но и воспроизводит его в постоянно возра­ста­ющем масштабе. Таким образом, процесс, создающий капиталистическое отношение, не может быть ничем иным, как процессом отделения рабочего от собственности на условия его труда, — процессом, который пре­вра­щает, с одной стороны, общественные средства производства жизненные средства в капитал, с другой стороны, — непосред-

Глава XXIV. — Так называемое первоначальное накопление                     727

ственных производителей в наемных рабочих. Следовательно, так называемое первоначальное накопление есть не что иное, как исторический процесс отделения производителя от средств производства. Он представляется “первоначальным”, так как образует предысторию капитала и соответствующего ему спо­соба производства.

Экономическая структура капиталистического общества выросла из экономической структуры феодального общества. Разложение последнего освободило элементы первого.

Непосредственный производитель, рабочий, лишь тогда получает возможность “распоряжаться своей личностью, когда прекращаются его прикрепление к земле и его крепостная или феодальная зависимость от другого лица. Далее, что­бы стать свободным продавцом рабочей силы, который несет свой товар туда, где имеется на него спрос, рабочий должен был избавиться от господства цехов, от цеховых уставов об учениках и подмастерьях и от прочих стеснительных пред­писаний относительно труда. Итак, исторический процесс, который превращает производителей в наемных рабочих, выступает, с одной стороны, как их освобождение от феодаль­ных повинностей и цехового принуждения; и только эта одна сторона существует для наших буржуазных историков. Но, с другой стороны, освобождаемые лишь тогда становятся продавцами самих себя, когда у них отняты все их средства производства и все гарантии существования, обеспеченные старинными феодальными учреждениями. И история этой их экспроприации вписана в летописи человечества пламенеющим языком крови и огня.

Промышленные капиталисты, эти новые властители, должны были, со своей стороны, вытеснить не только цеховых мастеров, но и феодалов, владевших источниками богатства. С этой сто­роны их возвышение представляется как плод победоносной борьбы против феодальной власти с ее возмутительными при­вилегиями, а также и против цехов и тех оков, которые нала­гают цехи на свободное развитие производства и свободную эксплуатацию человека человеком. Однако рыцарям промыш­ленности удалось вытеснить рыцарей меча лишь благодаря тому, что они использовали события, к которым они сами были совершенно непричастны. Они возвысились, пользуясь теми же грязными средствами, которые некогда давали возмож­ность римским вольноотпущенникам становиться господами своих патронов.

Исходным пунктом развития, создавшего как наемного рабочего, так и капиталиста, было рабство рабочего. Развитие

728                                                      Отдел седьмой. — Процесс накопления капитала

это состояло в изменении формы его порабощения, в превра­щении феодальной эксплуатации в капиталистическую. Для того чтобы понять ход этого процесса, нам нет надобности забираться слишком далеко в прошлое. Хотя первые зачатки капиталистического производства спорадически встречаются в отдельных городах по Средиземному морю уже в XIV и XV столетиях, тем не менее начало капиталистической эры относится лишь к XVI столетию. Там, где она наступает, уже давно уничтожено крепостное право и поблекла блестящая страница средневековья — вольные города.

В истории первоначального накопления эпоху составляют перевороты, которые служат рычагом для возникающего класса капиталистов, и прежде всего те моменты, когда значительные массы людей внезапно и насильственно отрываются от средств своего существования и выбрасываются на рынок труда в виде поставленных вне закона пролетариев. Экспроприация земли у сельскохозяйственного производителя, крестьянина, состав­ляет основу всего процесса. Ее история в различных странах имеет различную окраску, проходит различные фазы в различ­ном порядке и в различные исторические эпохи. В классиче­ской форме совершается она только в Англии, которую мы поэтому и берем в качестве примера ¹⁸⁹⁾.

2. ЭКСПРОПРИАЦИЯ ЗЕМЛИ У СЕЛЬСКОГО НАСЕЛЕНИЯ

В Англии крепостная зависимость исчезла фактически в конце XIV столетия. Огромное большинство населения ¹⁹⁰⁾ состояло тогда — и еще больше в XV веке — из свободных

¹⁸⁹⁾ В Италии, где капиталистическое производство развилось раньше всего, раньше всего разложились и крепостные отношения. Крепостной освобождается здесь прежде, чем он успел обеспечить за собой какое-либо право давности на землю. По­этому освобождение не­мед­ленно превращает его в поставленного вне закона пролета­рия, который к тому же тотчас находит новых господ в городах, сохранившихся по боль­шей части еще от римской эпохи. После того как революция мирового рынка. С конца XV столетия ¹⁹⁵ уничтожила торговое преобладание Северной Италии, нача­лось движение в обратном направлении. Рабочие массами вытеснялись из городов в деревню и там положили начало неслыханному расцвету мелкой земледельческой культуры, организованной по типу садоводства.

¹⁹⁰⁾ “Мелкие земельные собственники, которые своими руками обрабатывали свои собственные поля и довольствовались скромным благосостоянием... составляли тогда гораздо более значительную часть нации, чем теперь... Не менее 160 000 земель­ных собственников, составлявших вместе с семьями, вероятно, более одной седьмой всего населения, жили обработкой своих мелких freehold-участков” (freehold — пол­ная собственность на землю), “Средний доход этих мелких землевладельцев оцени­вается в 60—70 фунтов стерлингов. Высчитано, что лиц, обрабатывавших собствен­ную землю, было больше, чем арендаторов чужой земли” (Macaulay. “History о England”, 10th ed. London, 1854, v. I, p. 333, 334). Еще в последнюю треть XVII столетия ⁴/₅ англичан занимались земледелием (там же, стр. 413). — Я цитирую Маколея, потому что он, как систематический фальсификатор истории, по возмож­ности “замазывает” такого рода факты.

Глава XXIV. — Так называемое первоначальное накопление 729

крестьян, ведущих самостоятельное хозяйство, за какими бы феодальными вывесками ни скрывалась их собственность. В более крупных господских имениях bailiff (управляющий), некогда сам крепостной, был вытеснен свободным фермером. Наемные рабочие в земледелии состояли частью из крестьян, употреблявших свободное время на работу у крупных земель­ных собственников, частью из особого, относительно и абсо­лютно немногочисленного, класса собственно наемных рабочих. К тому же даже эти последние фактически были крестьянами, ведущими самостоятельное хозяйство, так как наряду с зара­ботной платой получали коттедж, а также 4 и больше акров пахотной земли. Кроме того, совместно с крестьянами в собст­венном смысле они пользовались общинными землями, пасли на них свой скот и добывали топливо: дрова, торф и т. п. ¹⁹¹⁾. Во всех странах Европы феодальное производство характери­зуется разделением земли между возможно большим количе­ством вассально зависимых людей. Могущество феодальных господ, как и всяких вообще суверенов, определялось не раз­мерами их ренты, а числом их подданных, а это последнее зави­сит от числа крестьян, ведущих самостоятельное хозяйство ¹⁹²⁾. Поэтому, хотя земля в Англии была разделена после норманского завоевания на гигантские баронства, которые нередко включали в себя до 900 старых англосаксонских лордств каждое, тем не менее она была усеяна мелкими крестьянскими хозяйствами и лишь в отдельных местах между этими послед­ними находились крупные господские поместья. Такие отношения при одновременном расцвете городской жизни, характер­ном для XV столетия, создали возможность того народного богатства, которое с таким красноречием описывает канцлер Фортескью в своих “Laudibus Legum Angliae”, но эти отно­шения исключали возможность капиталистического богат­ства.

Пролог переворота, создавшего основу капиталистического способа производства, разыгрался в последнюютреть XV

¹⁹³⁾ Не следует забывать, что даже крепостные не только являлись собственни­ками, — правда, обязанными платить оброк, — небольших участков земли, примы­кавших к их дворам, но и совладельцами общинной земли. “Крестьянин там” (в Силезии) — “крепостной”. Тем не менее эти крепостные владеют общинными землями. “До сих пор не удалось склонить силезцев к разделу общинных земель, тогда как в Неймарке уже не осталось деревни, где бы этот раздел не был осуществлен с вели­чайшим успехом” (Mirabeau. “De la Monarchic Prussienne”. Londres, 1788, t. II, p. 125,126).

¹⁹²⁾ Япония с ее чисто феодальной организацией землевладения и с ее широко развитым мелкокрестьянским хозяйством дает гораздо более верную картину европей­ского средневековья, чем все наши исторические книги, проникнутые по большей части буржуазнымипредрассудками. Быть “либеральным” за счетсредневековья чрезвычайно удобно.

730                                                      Отдел седьмой. — Процесс накопления капитала

и первые десятилетия XVI столетия. Масса поставленных вне закона пролетариев была выброшена на рынок труда в резуль­тате роспуска феодальных дружин, которые, по справедливому замечанию сэра Джемса Стюарта, “везде бесполезно заполняли дома и дворы” ¹⁹⁶. Хотя королевская власть, будучи сама продуктом буржуазного развития, в своем стремлении к абсо­лютизму насильственно ускоряла роспуск этих дружин, она отнюдь не была его единственной причиной. Крупные феодалы, стоявшие в самом резком антагонизме к королевской власти и парламенту, создали несравненно более многочисленный пролетариат, узурпировав общинные земли и согнав крестьян с земли, на которую последние имели такое же феодальное право собственности, как и сами феодалы. Непосредственный толчок к этому в Англии дал расцвет фландрской шерстяной мануфактуры и связанное с ним повышение цен на шерсть. Старую феодальную знать поглотили великие феодальные войны, а новая была детищем своего времени, для которого деньги являлись силой всех сил. Превращение пашни в паст­бище для овец стало лозунгом феодалов. Харрисон в своей работе “Description of England. Prefixed to Holinshed's Chro­nicles” описывает, какое разрушительное влияние на страну оказывала эта экспроприация мелких крестьян. Но, пишет он, “what care our great incroachers!” (“какое дело до этого нашим великим узурпаторам!”). Жилища крестьян и коттеджи рабочих насильственно снесены или заброшены.

“Если мы”, — говорит Харрисон, — “возьмем старые описи любого рыцарского имения, то увидим, что исчезли бесчисленные дома и мелкие крестьянские хозяйства; что земля кормит теперь гораздо меньшее коли­чество людей; что многие города пришли в упадок, хотя наряду с этим расцветают новые... Я мог бы рассказать кое-что о городах и деревнях, которые были снесены и превращены в пастбища для овец и от которых остались только помещичьи дома”.

Жалобы таких старых хроник всегда преувеличены, но они точно рисуют то впечатление, какое совершавшаяся в то время революция в производственных отношениях произвела на современников. Сравнивая сочинения канцлера Фортескью и Томаса Мора, мы ясно видим ту пропасть, которая отделяет XV век от XVI. По справедливому замечанию Торнтона, английский рабочий класс из своего золотого века без всяких переходных ступеней попал в железный век.

Законодательство было испугано этим переворотом. Оно еще не стояло на той высоте цивилизации, на которой “Wealth of the Nation” [“национальное богатство”], т. е. созидание капитала и беспощадная эксплуатация и пауперизация народ-

Глава XXIV. — Так называемое первоначальное накопление                      731

ной массы, считается ultima Thule * всякой государственной мудрости. Бэкон в своей истории царствования Генриха VII говорит:

“В это время” (1489 г.) “умножились жалобы на превращение пахот­ных земель в пастбища” (для овец и т. д.), “требующие лишь присмотра немногих пастухов; земли, сдаваемые в аренду, пожизненную или пого-довую” (погодовой арендой жила значительная часть йоменов), “были пре­вращены в крупные имения. Это привело к упадку народа, а следовательно, к упадку городов, церквей, десятин... Король и парламент с мудростью, достойной изумления, старались излечить это зло... Они приняли меры против истребляющей население узурпации общинных земель (depopula­ting inclosures) и против истребляющего население пастбищного хозяйства (depopulating pasturage), по пятам следующего за этой узурпацией”.

Акт Генриха VII, 1489 г., гл. 19, воспрещает сносить кре­стьянские дома, к которым принадлежит не менее 20 акров земли. Акт, изданный в 25-й год царствования Генриха VIII, возобновляет этот закон. Там говорится, между прочим, что

“значительное число арендных земель и большие стада скота, в осо­бенности овец, скопляются в немногих руках, вследствие чего земельные ренты очень возросли, а обработка пашни (tillage) пришла в большой упа­док, церкви и дома снесены и поразительно громадные массы людей ли­шились возможности содержать себя и свои семьи”.

Закон предписывает поэтому восстановить запущенные дворы, устанавливает соотношение между пашней и пастбищем и т. д. Один акт 1533 г. скорбит о том, что многие собственники имеют до 24 000 овец, и огра­ни­чи­ва­ет допустимое число двумя тысячами ¹⁹³⁾. Одинаково бесплодны были и народные жалобы и законы против экспро­приации мелких фермеров и крестьян, издававшиеся в течение 150 лет, начиная с эпохи Генриха VII. Тайну их бесплодности непреднамеренно выдал нам сам Бэкон.

“В акте Генриха VII”, — пишет он в своих “Essays, civil and moral”, глава 29, — “глубоким и достойным удивления было то, что он создавал земледельческие хозяйства и дворы определенной нормальной величины, т. е. удерживал за ними такое количество земли, при котором они могли давать подданных, достаточно обеспеченных и не находящихся в рабской зависимости, при котором, с другой стороны, плуг держали руки самого собственника, а не наемника” (“to keep the plough in the hand of the owners and not hirelings”) ^193а).

* — буквально: крайней Фулой; здесь это выражение употребляется в смысле: крайний предел. (Фула — островная страна, находившаяся, по представле­нию древних, на крайнем севере Европы.) Ред.

¹⁹³⁾ В своей “Утопии” Томас Мор говорит об удивительной стране, где “овцы пожирают людей” (“Utopia”, transl. Robinson, ed. Arber, London, 1869, p. 41).

^193а) Бэкон разъясняет связь, существующую между свободным зажиточным крестьянством и хорошей пехотой. “Для поддержания могу­щества и нравов в королев­стве было в высшей степени важно сохранить достаточные размеры аренды, чтобы обеспечить безбедное существование здоровым способным людям и закрепить большую часть земли королевства во владении йоменов, т. е. людей, занимающих среднее поло­жение между благородными и коттерами (cottagers) и батраками... Ибо все наиболее

732                                       Отдел седьмой. — Процесс накопления капитала

Но капиталистическая система, наоборот, требовала именно рабского положения народных масс, превращения их самих в наемников и превращения средств их труда в капитал. В тече­ние этого переходного периода законодательство старалось также закрепить минимум 4 акра земли за каждым коттеджем сельского наемного рабочего и воспрещало последнему прини­мать в свой коттедж жильцов. Еще в 1627 г., при Карле I, Роджер Крокер из Фонтмилла был осужден за то, что выстроил в своем имении Фонтмилл коттедж и не отвел для него 4 акров земли; еще в 1638 г., при Карле I, была назначена королевская комиссия с целью добиться соблюдения старых законов, в осо­бенности закона о 4 акрах земли; еще Кромвель запретил в радиусе 4 миль от Лондона строить дома, при которых не было бы 4 акров земли. Еще в первую половину XVIII века сельскохозяйственный рабочий жаловался в суд, если к его коттеджу не отводилось от 1 до 2 акров. А теперь он счастлив, если при коттедже имеется маленький огородик или невдалеке от него можно снять несколько квадратных сажен земли.

“Земельные собственники и арендаторы действуют здесь рука об руку”, — говорит д-р Хантер. — “Несколько акров при коттедже сделали бы рабочего слишком независимым” ¹⁹⁴⁾.

Насильственная экспроприация народных масс получила новый страшный толчок в XVI столетии в связи с Реформацией и. сопровождавшим ее колоссальным расхищением церковных имений. Ко времени Реформации католическая церковь была феодальной собственницей значительной части земли в Англии. Уничтожение монастырей и т. д. превратило в пролетариат их обитателей. Сами церковные имения были в значительной своей части подарены хищным королевским фаворитам или проданы за бесценок спекулирующим фермерам и горожанам,

компетентные знатоки военного дела согласны между собой в том... что главную силу армии составляет инфантерия, или пехота. Но чтобы создать хорошую инфантерию, необходимы люди, которые выросли не в рабстве и нищете, а на свободе и в обстановке известного благосостояния. Поэтому, если в государстве главное значение имеют дворяне и высшее общество, а сельское население и пахари состоят лишь из рабочих или батраков, а также из коттеров, т. е. нищих, владеющих хижинами, то при таких условиях возможно иметь хорошую конницу, но отнюдь не хорошую, стойкую пехоту… Мы видим это во Франции и Италии и в некоторых других иностранных землях, где действительно все население состоит из дворянства и нищих крестьян... так что они вынуждены применять для своих пехотных батальонов наемные банды швейцарцев и т. п., откуда и проистекает, что эти нации имеют многочисленное население, но мало солдат” (“The Reign of Henry VII etc. Verbatim Reprint from Rennet's England, ed. 1719”. London, 1870, p. 308).

¹⁹⁴⁾ Д-р Хантер в “Public Health. 7th Report 1864”. London, 1865, p. 134. “Коли­чество земли,предписываемое” (старыми законами),“рассматривается теперь как слишком значительное для рабочих и даже способное превратить их в мелких фермеров (George Roberts. “The Social History of the People of the Southern Counties of England in Past Centuries”. London, 1856, p. 184, 185).

Глава XXIV. — Так называемое первоначальное накопление                     733

которые массами сгоняли с них их старых наследственных арендаторов и соединяли вместе хозяйства последних. Гаран­тированное законом право обедневших земледельцев на извест­ную часть церковной десятины было у них молчаливо отнято ¹⁹⁵⁾. “Pauper ubique jacet” ¹⁹⁷, — воскликнула королева Елизавета после одного путешествия по Англии. На 43 году ее царство­вания правительство вынуждено было, наконец, официально признать пауперизм, введя налог в пользу бедных.

“Авторам этого закона было стыдно открыто высказать его мотивы, и потому вопреки всем обычаям он вышел в свет без всякой преамбулы” (пояснительного предисловия) ¹⁹⁶⁾.

Акт, изданный в 16-й год царствования Карла I, 4, объявил этот закон постоянным, и лишь в 1834 г. ему была придана но­вая, более строгая форма ¹⁹⁷⁾. Эти непосредственные последствия

¹⁹⁵⁾ “Право бедных на часть церковной десятины прямо установлено древними статутами” (J.D. Tuchett, цит. соч.,т. II, стр. 804, 805).

¹⁹⁶⁾ William Cobbett. “A History of theProtestant Reformation”, § 471.

¹⁹⁷⁾ Как проявлялся при этом протестантский “дух”, видно между прочим из следующего. Несколько земельных собственников и зажиточных фермеров на юге Англии, собравшись и совместно пораскинув мозгами, выработали десять вопросов относительно того, как всего правильнее толковать елизаветинский закон о бедных. Эти вопросы они подали на заключение знаменитому юристу того времени доктору права Снигге (впоследствии при Якове I — судья). “Девятый вопрос гласит: Некоторые богатые фермеры прихода придумали мудрый план, при помощи которого может быть устранено всякое замешательство при выполнении акта. Они предлагают по­строить в приходе тюрьму. Каждому бедному, который не согласится подвергнуться заключению в означенной тюрьме, должно быть отказано в помощи. Далее, соседние селения должны быть оповещены, что если там найдется какое-либо лицо, склонное нанять бедных этого прихода, то пусть оно присылает в определенный день запеча­танное прошение с указанием самой низкой цены, за которую оно согласно взять к себе и содержать наших бедных. Авторы этого плана думают, что в соседних граф­ствах имеются лица, не желающие работать и не обладающие достаточным состоянием или кредитом, чтобы взять в аренду землю или корабль и таким образом жить не тру­дясь (“so as to live without labour”). Такие лица могли бы сделать приходу очень выгодные предложения. Если же и будет случаться порою, что бедные, отданные на попечение нанимателя, погибнут, то грех падет на голову последнего, так как приход исполнил свой долг по отношению к этим бедным. Мы опасаемся, однако, что настоя­щий акт не допускает подобного рода мудрых мероприятий (prudential measure), но вы должны знать, что все остальные фригольдеры нашего и соседних графств при­соединятся к нам и побудят своих представителей в палате общин внести законопроект, разрешающий подвергать бедных тюремному заключению и принудительным работам, так чтобы ни один человек, не согласный подвергаться заключению, не имел права на вспомоществование. Это, надеемся мы, отобьет у лиц, впавших в нищету, охоту просить вспомоществование” (“will prevent persons in distress from wanting relief”) (R. Blahey. “The History of Political Literature from the Earliest Times”. London, 1855, v. II, p. 84, 85). — В Шотландии крепостное право было уничтожено на несколько столетий позже, чем в Англии. Еще в 1698 г. Флетчер из Солтуна заявил в шотланд­ском парламенте: “Нищих в Шотландии насчитывается не менее 200 000. Единствен­ное средство против этого, которое я, республиканец в принципе, могу предложить, — это восстановление крепостного права и превращение в рабов всех тех, кто неспособен самостоятельнообеспечить свое существование”.Так же говорит и Иден в книге “The State of the Poor”, v. I, ch. I, p. 60, 61: “Свобода земледельцев порождает пау­перизм.Мануфактуры и торговля — вот истинные родители наших бедных”. Иден и цитированный выше шотландский “республиканец в принципе” ошибаются лишь

734                                       Отдел седьмой. — Процесс накопления капитала

Реформации не были, однако, самым важным ее результатом. Церковная собственность составляла религиозную твердыню традиционных отношений земельной собственности. С падением этой твердыни не могли устоять и эти отношения ¹⁹⁸⁾.

Еще в последние десятилетия XVII века йомены, независи­мые крестьяне, были многочисленнее, чем класс арендаторов. Они были главной силой Кромвеля и, даже по признанию Маколея, представляли выгодный контраст по сравнению с кутилами-дворянчиками и их слугами, сельскими попами, на обязанности которых лежало покрывать брачным венцом грехи отставных барских любовниц. Даже и наемные сельские рабочие были все еще совладельцами общинной собственности. Приблизительно к 1750 г. исчезают йомены ¹⁹⁹⁾, а в последние десятилетия XVIII столетия исчезают всякие следы общинной собственности земледельцев. Мы оставляем здесь в стороне чисто экономические пружины аграрной революции. Нас интересуют ее насильственные рычаги.

Во время реставрации Стюартов земельные собственники провели в законодательном порядке ту узурпацию, которая на континенте совершилась везде без всяких законодательных околичностей. Они уничтожили феодальный строй поземельных отношений, т. е. сбросили с себя всякие повинности по отно­шению к государству, “компенсировали” государство при помощи налогов на крестьянство и остальную народную массу, присвоили себе современное право частной собственности на поместья, на которые они имели лишь феодальное право, и, наконец, октроировали сельским рабочим Англии законы о по­селении (“laws of settlement”), которые, mutatis mutandis [с соответствующими изменениями], оказали на английских земледельцев такое же влияние, как указ татарина Бориса Годунова на русское крестьянство ¹⁹⁸.

в одном: земледелец сделался пролетарием или паупером не потому, что было уничто­жено крепостное право, а потому, что была уничтожена его собственность на землю. — Во Франции, где экспроприация совершилась иным способом, английскому закону о бедных соответствуют Муленский ордонанс 1566г. и эдикт 1656 года.

¹⁹⁸⁾   Г-н Роджерс, хотя он был в то время профессором политической экономии в Оксфордском университете, этом центре протестантской ортодоксии, подчеркивает в своем предисловии к “History of Agriculture” факт пауперизации народных масс вследствие Реформации.

¹⁹⁹⁾   “A Letter to Sir Т. С. Bunbury, Brt.: On the High Price of Provisions”. By a Suffolk Gentleman. Ipswich, 1795, p. 4. Даже фанатичный защитник крупного фер­мерства, автор “Inquiry into the Connection between the Present Price of Provisioi and the Size of Farms etc.”. London, 1773, p. 139, говорит: “Я больше всего скорблю… об исчезновении наших йоменов, этой категории людей, которые действительно поддер­живали независимость нашей нации; мне грустно видеть, что земли их находите теперь в руках монополистов-лордов и сдаются в аренду мелким фермерам на условиях не намного лучших, чем для вассалов, причем эти фермеры при первом же злосчастном случае могут быть прогнаны”.

Глава XXIV. — Так называемое первоначальное накопление   735

“Glorious Revolution” (славная революция) ¹⁹⁹ вместе с Вильгельмом III Оранским ²⁰⁰⁾ поставила у власти наживал из землевладельцев и капиталистов. Они освятили новую эру, доведя до колоссальных размеров то расхищение государствен­ных имуществ, которое до сих пор практиковалось лишь в уме­ренной степени. Государственные земли отдавались в дар, продавались за бесценок или же присоединялись к частным поместьям путем прямой узурпации ²⁰¹⁾. Все это совершалось без малейшего соблюдения норм законности. Присвоенное таким мошенническим способом государственное имущество наряду с землями, награбленными у церкви, по­сколь­ку они не были снова утеряны во время республиканской революции, и состав­ляют основу современных кня­жеских владений английской олигархии ²⁰²⁾. Капиталисты-буржуа покровительствовали этой операции между про­чим для того, чтобы превратить землю в предмет свободной торговли, расширить область крупного земле­дель­ческого производства, увеличить прилив из деревни поставленных вне закона пролетариев и т. д. К тому же новая земельная аристократия была естественной союзницей новой банкократии, этой только что вылупившейся из яйца финан­совой знати, и владельцев крупных мануфактур, опиравшихся в то время на покровительственные по­шлины. Английская буржуазия защищала здесь лишь свои собственные интересы и с этой точки зрения по­ступала столь же правильно, как и шведские горожане, которые, наоборот, соединившись со своим экономи­чес­ким оплотом — крестьянством, поддерживали королей, насильственно отбиравших у олигархии награбленные ею корон­ные земли (начиная с 1604 г. и затем позднее, при Карле X и Карле XI).

Общинная собственность — совершенно отличная от государ­ственной собственности, о которой только что шла речь, —

²⁰⁰⁾ О моральном облике этого буржуазного героя дает представление следующее: “(Обширные земли в Ирландии, подаренные в 1695 г. леди Оркни, — вот общеизвестный образчик того, как сильна была любовь короля и как велико влияние леди... Любез­ные услуги леди Оркни по всей вероятности были — foeda labiorum ministeria [гряз­ные услуги любви]”. (В коллекции рукописей, собранной Слооном, в Британском музее, № 4224. Рукопись озаглавлена: “The Character and Behaviour of King William, Sunderland etc. as represented in Original Letters to the Duke of Shrewsbury from Somers, Halifax, Oxford, Secretary Vernon etc.”. Она полна курьезов.)

²⁰¹⁾ “Незаконное отчуждение коронных земель, частью путем продажи, частью путем дарения, составляет скандальную главу английской истории... гигантское наду­вательствонации (gigantic fraud on the nation)” (F. W. Newman. “Lectures on Political Economy”. London,1851, p. 129,130). {Подробные данные относительно того, как крупные землевладельцы современной Англии приобрели свои владения, см. в [Evans,N. Я.] “Our old Nobility”. By Noblesse Oblige. London, 1879. Ф. Э.)

²⁰²⁾  См., например, памфлет Э. Бёрка ²⁰⁰ о герцогском доме Бедфордов, отпрыс­ком которого является лорд Джон Pacceji,“the tomtit of liberalism” [“птичка-невеличка либерализма”].

736                                       Отдел седьмой. — Процесс накопления капитала

была старогерманским институтом, сохранившимся под покро­вом феодализма. Мы уже видели, что насиль­ствен­ная узурпа­ция ее, сопровождаемая обыкновенно превращением пашни в пастбище, началась в конце XV и про­дол­жалась в XVI веке. Однако в те времена процесс этот совершался в форме отдель­ных индивидуальных наси­лий, с которыми законодательство тщетно боролось в течение 150 лет. В XVIII столетии обнару­живается про­гресс в том отношении, что сам закон становится орудием грабежа народной земли, хотя попутно крупные фер­меры применяют и свои собственные маленькие методы ²⁰³⁾. Парламентской формой этого грабежа являются “Bills for Inclosures of Commons” (законы об огораживании общинной земли), т. е. декреты, при помощи которых лендлорды сами себе подарили народную землю на правах частной собствен­ности, — декреты, экспро­при­иру­ю­щие народ. Сэр Ф. М. Идеи, пытающийся изобразить общинную собственность как частную собственность круп­ных земельных собственников, заступив­ших место феодалов, сам опровергает свою хитроумную адво­катскую речь, требуя “общего парламентского акта об огора­живании общинных земель”, признавая, следовательно, что для их превращения в частную собственность необходим пар­ламентский государственный переворот и, с другой стороны, настаивая на законодательном “возмещении убытков” экспро­приированных бедняков ²⁰⁴⁾.

Когда место независимых йоменов заняли tenants-at-will — мелкие фермеры, арендовавшие землю по­год­но, сброд людей, рабски приниженных и зависящих от произвола лендлорда, то систематическое расхищение об­щин­ных земель наряду с гра­бежом государственных имуществ особенно помогло образо­ванию тех крупных ферм, которые в XVIII веке назывались капитальными фермами ²⁰⁵⁾ или купеческими фермами ²⁰⁶⁾; эти же при­чи­ны способствовали превращению сельского населения в пролетариат, его “высвобождению” для промыш­лен­ности.

Для XVIII века не было еще в такой степени ясно, как для XIX, что национальное богатство тождественно с народной

²⁰³⁾ “Фермеры запрещают коттерам держать какие бы то ни было живые существа, кроме них самих, под тем предлогом, что, если бы у них были скот и птица, они стали бы воровать корм у фермеров. Они говорят также: если хочешь, чтобы коттер был трудолюбив, держи его в бедности. В действительности все дело сводится к толу, что фермеры узурпируют таким образом все права на общинные земли” (“A Political Inquiry into the Consequences of Enclosing Waste Lands”. London, 1785, p. 75).

²⁰⁴⁾ Eden, цит. соч., предисловие.

²⁰⁵⁾ “Capital farms” (“Two Letters on the Flour Trade and the Dearness of Corn”. By a Person in Business. London, 1767, p. 19, 20).

²⁰⁶⁾ “Merchant-farms” (“An Enquiry into the Causes of the Present High Price or Provisions”. London, 1767, p. Ill, примечание). Автором этой хорошей работы, выпущенной в свет анонимно, является священник Натаниел Форстер,

Глава XXIV, — Так называемое первоначальное накопление                                      737

бедностью. Отсюда энергичнейшая полемика в экономической литературе того времени относительно “огораживания общин­ных земель”. Из огромного материала, лежащего передо мной, я приведу только немногие места, особенно ярко иллюстри­рующие положение того времени.

“Во многих приходах Хартфордшира”, — пишет одно возмущенное перо, — “24 фермы по 50—150 акров в каждой сое­динены в 3 фермы” ²⁰⁷⁾. “В Нортгемптоншире и Лестершире очень распространилось огораживание общинных земель, и боль­шинство новых лордств, образовавшихся благо­даря огораживанию, превращено в пастбища; вследствие этого во мно­гих лордствах не распахивается и 50 акров, хотя раньше распахивалось до 1 500 акров... Развалины стоявших здесь не­ког­да жилых домов, сараев, конюшен и т. д.” — вот единственные следы, оставшиеся от прежних жите­лей. “В некоторых местах от ста домов и семей осталось всего... 8 или 10... В большинстве приходов, где огораживание началось всего 15 или 20 лет тому назад, сохранились лишь очень немногие из тех земельных собствен­ников, которые обрабатывали землю раньше, когда поля еще не были огорожены. Далеко не редки случаи, когда 4 или 5 богатых скотоводов узурпируют большие недавно огороженные лордства, которые раньше находились в руках 20—30 фермеров и такого же количества мелких соб­ственников и других жителей. Все они с их семьями изгнаны из своих вла­дений, вместе с ними изгнано и много других семей, которые находили у них работу и пропитание” ²⁰⁸⁾.

Под предлогом огораживания лендлорды захватывали не только пустующие соседние земли, но зачастую также и земли, обрабатываемые сообща или отдельными лицами, арен­дующими их у общины за определенную плату.

“Я говорю здесь об огораживании открытых до того времени полей и земель, которые уже были обработаны. Даже авторы, защищающие огораживания, признают, что вследствие огораживаний усиливается монопольное положение крупных ферм, повышаются цены на жизненные средства и сокращается население... Даже огораживание пустошей, в том виде, как оно практикуется в настоящее время, лишает бедняков части их средств существования и увеличивает фермы и без того уже слишком круп­ные” ²⁰⁹⁾. “Если земля”, — пишет доктор Прайс, — “попадает в руки не­многих крупных фермеров, то мелкие фермеры” (которых он раньше характеризовал как “массу мелких собственников и фермеров, обеспечи­вающих себя и свои семьи продуктами обрабатываемой ими земли, овцами, которые содержатся на общинной земле, птицей, свиньями и т. д., так что им почти не приходится покупать средства существования на рынке”) “превращаются в людей, вынужденных добывать себе средства к существо­ванию трудом на других и покупать все, что им нужно, на рынке... Выпол­няется, быть может, больше труда, так как больше принуждают к труду...

²⁰⁷⁾      Thomas Wright. “A short address to the Public on the Monopoly of large farms”, 1779, p. 2, 3.

²⁰⁸⁾      Rev. Addington. “Inquiry into the Reasons for and against Inclosing Open Fields”. London, 1772, p. 37—43, passim.

²⁰⁹⁾      Dr. R. Price. “Observations on Reversionary Payments”, 6 ed. By W. Morgan. London, 1803, v. II, p. 155. Прочтите Форстера, Аддингтона, Кента, Прайса и Джемса Андерсона и сравните с ними жалкую сикофантскую болтовню Мак-Куллоха в его каталоге: “The Literature of political Economy”. London, 1845.

738                                       Отдел седьмой. — Процесс накопления капитала

Города и мануфактуры будут расти, потому что туда сгоняется все большее количество людей, вынужденных искать себе занятий. Вот те результаты, к которым неизбежно должна приводить концентрация ферм и к которым она действительно приводит в нашем королевстве в течение уже столь многих лет” ²¹⁰⁾.

Общие последствия огораживаний он резюмирует следую­щим образом:

“В общем, положение низших классов народа ухудшилось почти во всех отношениях, мелкие землевладельцы и фермеры низведены до уровня поденщиков и наемников; в то же время добывать средства к жизни в этом положении им стало труднее” ²¹¹⁾.

Действительно, захват общинной земли и сопровождавшая его революция в земледелии отразились так резко на положении сельскохозяйственных рабочих, что, по словам самого Идена, заработная плата их в 1765—1780 гг. стала падать ниже мини­мума, вследствие чего ее приходилось дополнять из средств официальной благотворительности. Их заработной платы, го­ворит он, “хватало лишь для удовлетворения абсолютно необ­ходимых жизненных потребностей”.

Послушаем теперь одного защитника огораживаний и про­тивника д-ра Прайса.

“Неправилен вывод, будто страна обезлюдела, поскольку население не расточает более свой труд на открытых полях... Если после превращения мелких крестьян в людей, вынужденных работать на других, приведено в движение большее количество труда, то это только выгодно и желательно для нации” (к которой претерпевшие превращение крестьяне, разумеется, не относятся) “...Продукта получается больше, если их комбинированный труд применяется на одной ферме: таким путем создается излишек для мануфактур и, следовательно, число мануфактур — этих золотых россыпей нашей страны — возрастает соответственно количеству производимого хлеба” ²¹²⁾.

²¹⁰⁾ Dr. R, Price, цит. соч., стр.147.

²¹¹⁾ Там же, стр. 159. Это напоминает Древний Рим. “Богатые овладели большей частью неразделенных земель. Полагаясь на благоприятно сложившиеся для них условия того времени, они не боялись, что земли эти будут у них отобраны обратно, и потому покупали расположенные по соседству участки бедняков, частью с согла­сия последних, частью же брали их силой, так что теперь они стали распахивать сразу очень обширные площади вместо разбросанных полей. При этом для земледельческих работ и скотоводства они употребляли рабов, так как свободные люди были бы взяты на военную службу и, следовательно, не могли бы у них работать; обладание рабами приносило им крупную выгоду еще и потому, что вследствие освобождения от военной службы рабы могли беспрепятственно размножаться и имели много детей. Таким образом сильные люди сосредоточили в своих руках все богатства, и вся страна ки­шела рабами. Италийцев же становилось все меньше из-за свиреп­ствовавшей среди них нищеты, налогов и военной службы. А когда наступали мирные времена, out были осуждены на полную бездеятельность, так как богатые владели всей земле! и вместо свободных людей использовали рабов для возделывания земли” (Арргап. “Romische Burgerkriege”, I, 7). Это место относится к эпохе, предшествовавшей закону Лициния ²⁰¹. Военная служба, так сильно ускорившая разорение римского плеоса, для Карла Великого была главным средством быстрого превращения свободных немецких крестьян в феодально зависимых и крепостных..

²¹²⁾ [J. Arbuthnot.] “An Inquiry into the Connection between the Present J се о Provisions etc.”, p. 124, 129. Подобные же рассуждения, но с противоположной тенден-

Глава XXIV. — Так называемое первоначальное накопление                                      739

Сэр Ф. М. Идеи, человек торийской окраски и “филантроп”, дает нам, между прочим, образчик того стоического спокойствия духа, с которым экономисты рассматривают самые наглые нарушения “священного права собственности” и самые грубые насилия над личностью, если они требуются для того, чтобы заложить основы капиталистического способа производства. Бесконечный ряд грабежей, жестокостей и измывательств, со­провождавший насильственную экспроприацию народа начи­ная с последней трети XV и до конца XVIII столетия, приводит его лишь к следующему “весьма удобному” заключительному размышлению:

“Необходимо было установить надлежащую (due) пропорцию между пашней и пастбищем. Еще в течение всего XIV и большей части XV столе­тия один акр пастбищ приходился на 2, 3 и даже 4 акра пашни. В середине XVI столетия пропорция эта изменилась так, что 2 акра пастбищ стали приходиться на 2, позднее на 1 акр пашни, пока, наконец, не была достиг­нута правильная пропорция: 3 акра пастбища на один акр пашни”.

В XIX веке исчезло, конечно, и самое воспоминание о связи между земледельцем и общинной соб­ствен­ностью. Не говоря уже о позднейшем времени, сельское население не получило ни копейки вознаграждения за те 3 511 770 акров общинной земли, которые были у него отняты между 1801 и 1831 гг. и подарены лендлордам парламентом, состоящим из лендлордов.

Наконец, последним крупным процессом экспроприации земли у земледельцев является так называемая “Clea­ring of Estates” (“очистка имений” — в действительности очистка их от людей). “Очистка” представляет со­бой кульминационный пункт всех рассмотренных выше английских методов экспро­приации. Выше мы видели, что уже не оставалось независимых крестьян, которых можно было бы вымести, и дело теперь дохо­дит до “очист­ки” земли от коттеджей, так что сельскохозяйст­венные рабочие уже не находят себе необходимого места для жилья на обрабатываемой ими земле. Что такое “Clearing of Estates” в собственном смысле, мы можем уз­нать, лишь обратившись к горной Шотландии, этой обетованной земле современных романов. Там процесс этот от­ли­чается своим систематическим характером, широтой масштаба, при кото­ром он совершается разом (в Ирландии лендлорды сносят по нескольку деревень одновременно; в горной Шотландии сразу “очищаются” земельные площади по величине равные

цией, мы находим у другого автора: “Рабочие изгнаны из своих коттеджей и вынуж­дены устремиться в города в поисках занятий, — но при этом по­лу­чается больше прибавочного продукта, и таким образом капитал возрастает” ([R В.Seeley.] “The Perils of the Nation”, 2nd ed. London, 1843, p. XIV).

740                                       Отдел седьмой. — Процесс накопления капитала

германским герцогствам), и, наконец, особой формой экспро­приируемой земельной собственности.

Кельты горной Шотландии жили кланами, каждый из которых был собственником занятой им земли. Пред­ста­витель клана, глава его, или “большой человек”, был собственником этой земли лишь в силу титула совер­шен­но так же, как англий­ская королева является в силу своего титула собственницей всего национального земель­но­го фонда. Когда английскому правительству удалось подавить внутренние войны между этими “большими людь­ми” и прекратить их постоянные набеги на территорию равнинной Шотландии, то главы кланов отнюдь не отказа­лись от своего старого разбойничьего ремесла; была изменена только его форма. Собственной своей властью они пре­вратили свое право собственности в силу титула в право частной собственности и, натолкнувшись на со­про­­тивление рядовых членов клана, решили согнать их с земли путем открытого насилия. “С таким же осно­ва­ни­ем король Англии мог бы пре­тендовать на право сгонять своих подданных в море”, — говорит профессор Нью­мен ²¹³⁾. Эту революцию, начавшуюся в Шот­ландии вслед за последним восстанием сторонников претен­дента ²⁰², можно проследить в ее первых фазах по работам сэра Джемса Стюарта ²¹⁴⁾ и Джемса Андерсона ²¹⁵⁾. В XVIII сто­ле­тии для согнанных с земли гэлов ²⁰⁴ запретили к тому же эмиграцию, так как хотели насильно загнать их в Глаз­го и другие фабричные города ²¹⁶⁾. Как пример метода, господст­вующего в XIX столетии ²¹⁷⁾, мы возьмем здесь “очистки”,

²¹³⁾ F. W. Newman. “Lectures on Political Economy”. London, 1851, p. 132.

²¹⁴⁾ Стюарт говорит: “Рента с этих земельных участков” (он ошибочно подво­дит под экономическую категорию земельной рентыдань, уплачиваемую таксменами ²⁰³ главе клана) “весьма незначительна по сравнению с их размерами; что же касается числа лиц, живущих арендой, то, быть может, окажется, что клочок земли в горных местностях Шотландии кормит в десять раз больше людей, чем земля такой же ценности в самых богатых провинциях” (James Steuart. “An Inquiry into the Prin­ciples of PoliticalOeconomy”. London, 1767, v. I, ch. XVI, p. 104).

²¹⁵⁾ James Anderson. “Observations on the means of exciting a spirit of National Industry etc.”. Edinburgh, 1777.

²¹⁶⁾ В 1860 г. насильственно экспроприированные были вывезены в Канаду, причем им давали заведомо ложные обещания. Некоторые из них бежали в горы и на соседние острова. За ними была организована погоня из полицейских, от которых они скрылись после рукопашной схватки.

²¹⁷⁾ “В горных областях”, — пишет в 1814 г. Бьюкенен, комментатор А. Смита, “старая система собственности ежедневно насильственно опрокидывается… Ленд­лорд, не обращая внимания на наследственных арендаторов” (в данном случае эта категория также неправильно применена), “отдает землю тому, кто предлагает за нее высшую плату, и если этот последний улучшает землю, он тотчас же вводит новую систему культуры. Земля, раньше усеянная мелкими крестьянами, была населен в соответствии с количеством получаемого с нее продукта; при новой системе улучшен ной культуры и увеличенной ренты стараются получить возможно больше продукта при возможно меньших издержках и ради этой цели удаляют все руки, ставшие бесполезными... Люди, изгнанные из родных мест, ищут средства существования в фабричных городах и т. д.” (David Buchanan. “Observations on etc. A. Smith's Wealth

Глава XXIV. — Так называемое первоначальное накопление                                      741

произведенные герцогиней Сатерленд. Как только бразды прав­ления попали в руки этой особы, весьма про­све­щен­ной в вопро­сах политической экономии, она решила немедленно же при­ступить к радикальному эконо­ми­чес­ко­му лечению и превратить в пастбище для овец все графство, население которого прежними мероприятиями ана­ло­гичного характера уже было уменьшено до 15 000 человек. С 1814 по 1820 г. эти 15 000 жителей — около 3 000 семей — систематически изгонялись и искореня­лись. Все их деревни были разрушены и сожжены, все по­ля обращены в пастбища. Британские солдаты были посланы для экзекуции, и дело доходило у них до настоящих битв с ме­стными жителями. Одну старуху сожгли в ее собственной избе, так как она отказалась ее покинуть. Та­ким путем эта дама присвоила себе 794 000 акров земли, с незапамятных времен принадлежавших клану. Изгнан­ным жителям она отвела на берегу моря около 6 000 акров земли, по 2 акра на семью. Эти 6 000 акров раньше пу­сто­вали и не приносили собствен­никам никакого дохода. Герцогиня обнаружила столь высокое благородство чувств, что сдала землю в среднем по 2 шилл. 6 пенсов за акр тем самым членам клана, которые в течение сто­ле­тий проливали кровь за ее род. Всю награбленную у клана землю она разделила на 29 крупных ферм, предназна­чен­ных для овцеводства, причем в каждой ферме жила одна-единственная семья, большей частью батраки фер­ме­ров-англичан. В 1825 г. 15 000 гэлов уже были замещены 131 000 овец. Часть аборигенов, изгнанных на мор­ской берег, пыталась прокор­миться рыболовством. Они превратились в амфибий и жили, по словам одного ан­глий­ского автора, наполовину на земле, наполовину на воде, но и земля и вода вместе лишь наполовину обеспечивали их существование ²¹⁸⁾.

of Nations”. Edinburgh, 1814, v. IV, p. 144). “Шотландская знать экспроприировала крестьянские семьи, выбросив их, как сорную траву; она обращается с деревнями и их населением, как индейцы, охваченные местью, обращаются с берлогами диких зверей... Человек продается за овчину, за баранью ногу, даже еще дешевле... При набеге на северные провинции Китая на совете монголов было предложено уничто­жить обитателей и превратить их землю в пастбище. Многие лендлорды горной Шот­ландии осуществили этот проект в собственной стране по отношению к своим сооте­чественникам” (George Ensor. “An Inquiry concerning the Population of Nations”. London, 1818, p. 215, 216).

²¹⁸⁾ Когда нынешняя герцогиня Сатерленд устроила в Лондоне пышную встречу миссис Бичер-Стоу, автору “Хижины дяди Тома”, с целью про­демонстрировать свою симпатию к неграм-рабам Американской республики, — об этой симпатии она вместе с другими аристократками бла­горазумно забыла во время Гражданской войны, когда все “благородные” английские сердца сочувствовали рабовладельцам, — я рассказал в “New-York Tribune” о том, как живут рабы самой Сатерленд ²⁰⁶ (часть моей статьи цитирована Кэри в “The Slave Trade”. Philadelphia, 1853, p. 202, 203). Статья эта была перепечатана одной шотландской газетой и вызвала энергичную полемику между этой последней и сикофантами Сатерленд.

742                                       Отдел седьмой. ~ Процесс накопления капитала

Но бравых гэлов ждало новое и еще более тяжелое испыта­ние за их горно-романтическое преклонение перед “большими людьми” клана. “Большие люди” почувствовали запах рыбы. Они пронюхали в нем нечто прибыльное и сдали морское побе­режье в аренду крупным лондонским рыботорговцам. Гэлы были изгнаны вторично ²¹⁹⁾.

Но, в конце концов, и часть пастбищ для овец, в свою оче­редь, превращается в охотничьи парки. Как известно, в Англии нет настоящих лесов. Дикий олень, обитающий в парках ари­стократов, является уже как бы домашним животным, жир­ным, как лондонские олдермены. Шотландия представляет собой последнее убежище этой “благородной страсти”.

“В горных областях”, — пишет Сомерс в 1848 г., — “площадь под ле­сом значительно расширилась ^219а). Здесь, по одну сторону Гейка, вы ви­дите новый лес Гленфеши, там, по другую его сторону новый лес Ардверики. Там же перед вами Блэк-Маунт, огромная недавно созданная пустошь. С востока к западу, от окрестностей Абердина до скал Обана, тя­нется в на­сто­ящее время непрерывная полоса лесов, между тем как в дру­гих частях горной страны новые леса находятся в Лох-Аркейге, Гленгарри, Гленмористоне и т. д. Превращение земли в пастбища для овец... выгнало гэлов на менее плодородные земли. Теперь олень начинает вытес­нять овец, что повергает гэлов в еще более безвыходную нищету... Охот­ничий парк и народ не могут ужиться вместе. Тот или другой должен исчез­нуть. Если в ближайшую четверть века места для охоты будут численно и по своим размерам возрастать в такой же степени, как они возрастали в прошлую четверть века, то ни одного гэла не останется более на родной земле. Это движение среди земельных собственников горных местностей вызвано отчасти модой, аристократической прихотью, страстью к охоте и т. п., отчасти же они торгуют дикими живот­ными, имея в виду исклю­чительно выгоду. Ибо фактически участок горной земли, отведенный для охоты, оказывается во многих случаях несравненно более доходным, чем тот же участок, превращенный в пастбище для овец... Любитель, ищущий места для охоты, готов предложить такую плату, какую только позволяют размеры его кошелька... Бедствия, постигшие горную Шотландию, не ме­нее ужасны, чем те, которые постигли Англию в результате политики норманских королей. Дикие животные получили больше простора, но зато людей теснят все больше и больше... У народа отнимают одну вольность за другой... И гнет ежедневно возрастает. “Очистка” и изгнание населения проводятся собственниками как твердо установленный принцип, как агро­техническая необходимость, подобно тому, как на девственных землях Америки и Австралии выкорчевываются деревья и кустарники; и эта операция совершается спокойным, деловым образом” ²²⁰⁾.

²¹⁹⁾ Интересные данные об этой рыбной торговле мы находим у Давида Уркарта в “Portfolio. New Series”. — Нассау У. Сениор в своем выше цитированном, посмертно изданном сочинении “Journals, Conversations and Essay relating to Ireland”, London, 1868, квалифицирует “мероприятия в Сатерлендшире как одну из самых благодетельных “очисток” (clearings), какие только знает человечество”.

^219а) В шотландских “deer forests” [“охотничьих парках”] нет ни одного дерева. Овец угоняют прочь, на место их сгоняют оленей на голые горы и называют это “deer forest”. Таким образом, здесь нет даже лесоразведения.

²²⁰⁾ Robert Somers. “Letters from the Highlands; or, the Famine of 1847”. London, 1848, p, 12—28 passim, Эти письма появились первоначально в “Times”. Английские

Глава XXIV. — Так называемое первоначальное накопление                    743

Разграбление церковных имуществ, мошенническое отчуж­дение государственных земель, расхищение общинной соб­ственности, осуществляемое по-узурпаторски и с беспощадным

экономисты, само собой разумеется, объясняли голод, постигший гэлов в 1847 г., их перенаселением. Во всяком случае гэлы, видите ли, “давили” на средства своего пропитания. В Германии “очистка имений”, или, как она называлась здесь, “Bauernlegen”, развилась с особенной силой после Тридцатилетней войны и еще в 1790 г. выз­вала крестьянские восстания в курфюршестве Саксонии. Она распространилась в Восточной Германии. В большинстве провинций Пруссии право собственности было гарантировано крестьянам впервые Фридрихом II. Завоевав Силезию, он принудил ее земельных собственников восстановить крестьянские дома, амбары и т. п. и снаб­дить крестьянские хозяйства скотом и орудиями. Ему нужны были солдаты для армии и плательщики налогов для казначейства. Насколько приятна была жизнь крестья­нина при Фридрихе II с его безобразной финансовой системой и управлением, представляющим собой смесь деспотизма, бюрократизма и феодализма, свидетель­ствуют следующие слова Мирабо, горячего поклонника Фридриха: “Лен составляет одно из главных богатств земледельца Северной Германии. Но, к несчастью для рода человеческого, это — только средство против крайней нищеты, а не источник благо­состояния. Прямые налоги, барщина, повинности всякого рода разоряют крестьянина, который к тому же платит косвенные налоги на все, что он покупает... и в довершение бедствия он не смеет продавать свою продукцию там, где хочет, и за столько, за сколько хочет; он не смеет покупать необходимые ему продукты у тех купцов, которые согласны продать их за наиболее подходящую цену. Все эти обстоятельства мало-помалу разо­ряют его, и он не мог бы платить прямых налогов, если бы не занимался прядением; это последнее составляет для него необходимое подспорье, давая возможность исполь­зовать силы его жены, его детей, слуг и служанок и его самого. Но какая жалкая жизнь, даже с этим подспорьем! Летом он работает как каторжник на пахоте и на уборке урожая, ложится в 9 часов и встает в 2, чтобы управиться с работой; зимой он должен бы восстановить свои силы, пользуясь более продолжительным отдыхом, но у него не хватит зерна на хлеб и на семена, если он продаст часть своих продуктов для того, чтобы уплатить налоги. Итак, приходится прясть, чтобы заполнить эту прореху... и прясть с величайшим усердием. Поэтому крестьянин зимой ложится в полночь или в час ночи и встает в пять или шесть часов утра или же ложится в де­вять и встает в два, — и так ежедневно в течение всей своей жизни, за исключением воскресных дней... Это чрезмерно продолжительное бодрствование и этот чрезмерный труд истощают организм человека; вот почему в деревне мужчины и женщины стареют гораздо скорее, чем в городах” (Mirabeau, цит. соч., т. III, стр. 212 и cл.).

Добавление к 2 изданию. В апреле 1866 г., 18 лет спустя после опубликования цитированной выше работы Роберта Сомерса, профессор Лион Леви читал в Обществе искусств и ремесел ²⁰⁶ доклад о превращении пастбищ для овец в охотничьи парки. Он рассказывал, насколько подвинулось вперед превращение горной Шотландии в пустыню, и между прочим говорил: “Изгнание населения и превращение земли в пастбища для овец послужило самым удобным средством для получения дохода без всяких затрат... Замена пастбищ для овец охотничьими парками стала обычной в горной Шотландии. Овцы изгоняются дикими животными, подобно тому как раньше изгонялись люди, чтобы очистить место для овец... Вы можете пройти от поместий графа Далхузи в Форфаршире вплоть до Джон-о'Гротс, не выходя из леса. Во многих” (из этих лесов) “давно уже живут лисицы, дикие кошки, куницы, хорьки, ласки и альпийские зайцы; кролики же, белки и крысы появились там лишь в последнее время. Огромные земельные площади, фигурирующие в шотландской статистике как необы­чайно богатые и обширные луга, не подвергаются теперь никакой обработке и улучше­ниям и служат исключительно охотничьей забаве немногих лиц, — забаве, продол­жающейся лишь несколько дней в году”.

Лондонский “Economist” от 2 июня 1866 г. пишет: “Одна шотландская газета в числе новостей последней недели между прочим сообщает: “Одна из лучших овце­ферм в Сатерлендшире, за которую недавно по истечении срока контракта было пред­ложено 1 200 ф. ст. годовой ренты, превращена в охотничий парк!”. Феодальные инстинкты проявляются так же... как во времена норманского завоевания... когда было снесено 36 деревень, чтобы создать на их месте новый лес... Два мил­лиона акров, в том числе несколько плодороднейших районов Шотландии,

744                        Отдел седьмой. — Процесс накопления капитала

терроризмом, превращение феодальной собственности и соб­ственности кланов в современную частную собственность — таковы разнообразные идиллические методы первоначального накопления. Таким путем удалось завоевать поле для капита­листического земледелия, отдать землю во власть капитала и создать для городской промышленности необходимый приток поставленного вне закона пролетариата.

3. КРОВАВОЕ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО С КОНЦА XV ВЕКА ПРОТИВ ЭКСПРОПРИИРОВАННЫХ.

ЗАКОНЫ С ЦЕЛЬЮ ПОНИЖЕНИЯ ЗАРАБОТНОЙ ПЛАТЫ

Люди, изгнанные вследствие роспуска феодальных дружин и оторванные от земли то и дело повторяющейся, насильствен­ной экспроприацией, — этот поставленный вне закона проле­тариат поглощался нарождающейся мануфактурой далеко не с такой быстротой, с какой он появлялся на свет. С другой стороны, люди, внезапно вырванные из обычной жизненной колеи, не могли столь же внезапно освоиться с дисциплиной своей новой обстановки. Они массами превращались в нищих, разбойников, бродяг — частью из склонности, в большинстве же случаев под давлением обстоятельств. Поэтому в конце XV и в течение всего XVI века во всех странах Западной Европы издаются кровавые законы против бродяжничества. Отцы теперешнего рабочего класса были прежде всего подвергнуты наказанию за то, что их превратили в бродяг и пауперов. Законодательство рассматривало их как “добровольных” пре­ступников, исходя из того предположения, что при желании они могли бы продолжать трудиться при старых, уже не су­ществующих условиях.

В Англии это законодательство началось при Генрихе VII.

Согласно акту Генриха VIII от 1530 г., старые и нетрудо­способные нищие получают разрешение собирать милостыню. Напротив, для бродяг еще работоспособных предусматрива-

превращены в совершенную пустыню. Трава, произрастающая на лугах в Глен-Тилт, считалась наиболее питательной в графстве Перт; охотничий парк в Бен-Олдер давал в прошлом самую лучшую траву в обширном округе Баденок; часть леса Блэк-Маунт представляла собой самое лучшее в Шотландии пастбище для черных овец. О разме­рах площади, превращенной в пустоши ради любителей охоты, можно себе составить представление на основании того факта, что площадь эта охватывает гораздо более обширное пространство, чем все графство Перт. Как много теряет страна вследствие этого насильственного опустошения, видно из того, что на земле под лесом Бен-Ол; можно было бы прокормить 15 000 овец и что площадь этого леса составляет лишь ¹/₃₀ всей охотничьей области Шотландии... Вся эта охотничья земля стала совершенно непроизводительной... результат тот же, как если бы она была затоплена водой Северного моря. Сильная рука закона должна бы положить конец этому искусственному созданию пустошей или пустырей”.

Глава XXIV. — Так называемое первоначальное накопление                                      745

лись порка и тюремное заключение. Их следовало привязы­вать к тачке и бичевать, пока кровь не заструится по телу, и затем надлежало брать с них клятвенное обещание возвра­титься на родину или туда, где они провели последние три года, и “приняться за труд” (to put himself to labour). Какая жестокая ирония! Акт, изданный в 27-й год царствования Генриха VIII, воспроизводит эти положения и усиливает их рядом дополнений. При рецидиве бродяжничества порка повто­ряется и кроме того отрезается половина уха; если же бродяга попадается в третий раз, то он подвергается смертной казни как тяжкий преступник и враг общества.

Эдуард VI в 1547 г. — в первый же год своего царствова­ния — издает закон, по которому всякий уклоняющийся от работы отдается в рабство тому лицу, которое донесет на него как на праздношатающегося. Хозяин должен предоставлять своему рабу хлеб и воду, похлебку и такие мясные отбросы, какие ему заблагорассудится. Он имеет право посредством порки и заковывания в кандалы принуждать его ко всякой работе, как бы отвратительна она ни была. Если раб само­вольно отлучается на 2 недели, то он осуждается на пожиз­ненное рабство и на его лоб или на щеку кладут клеймо “S”; если он убегает в третий раз, его казнят как государственного преступника. Хозяин может его продать, завещать по наслед­ству, отдать внаймы как раба, как всякое движимое имущество или скот. Если рабы замыслят что-либо против своих господ, то они также подлежат смертной казни. Мировые судьи обя­заны разыскивать беглых рабов по заявлению господ. Если окажется, что беглый бродяга три дня шатался без дела, то его отправляют на родину, выжигают раскаленным железом на его груди клеймо “V” и, заковав в кандалы, употребляют для дорожных и других работ. Бродяга, неправильно указавший место своего рождения, в наказание за это обращается в пожиз­ненного раба соответствующего селения, его жителей или корпорации и получает клеймо “S”. Всякий имеет право отнять у бродяги его детей и держать их при себе в качестве учени­ков — юношей до 24 лет, девушек до 20 лет. Если они убегают, то до наступления указанного возраста обращаются в рабов своих хозяев-воспитателей, которые могут заковывать их в кан­далы, пороть и т. п. Хозяин может надеть железное кольцо на шею, ноги или руки своего раба, чтобы легче отличать его от других и затруднить ему возможность скрыться ²²¹⁾. В последней

²²¹⁾ Автор “Essay on Trade etc.” замечает: “В царствование Эдуарда VI англи­чане с полной, по-видимому, серьезностью принялись за поощрение мануфактур и доставление бедным занятий. Это видно из одного замечательного закона, в котором

746                                       Отдел седьмой. — Процесс накопления капитала

части этого закона предусматриваются случаи, когда бедные должны работать на тот округ или тех лиц, которые берутся их кормить, поить и обеспечивать работой. Такого рода рабы —. рабы приходов — сохранились в Англии вплоть до XIX века под именем roundsmen (приходчики).

Закон Елизаветы от 1572 г. предусматривает, что нищие старше 14 лет, не имеющие разрешения собирать милостыню подвергаются жестокой порке и наложению клейма на левое ухо, если никто не соглашается взять их в услужение на два года; в случае рецидива нищие старше 18 лет должны быть казнены, если никто не соглашается взять их на 2 года в услу­жение; при третьем рецидиве их казнят без всякой пощады как государственных преступников. Аналогичные предписа­ния содержат законы: изданный на 18-м году царствования Елизаветы, гл. 13, и закон 1597 года ^221а).

При Якове I, лицо, праздношатающееся и просящее мило­стыню, считается бродягой. Мировые судьи в Petty Sessions ²⁰⁷ уполномочены подвергать таких бродяг публичной порке и заключать в тюрьму попавшихся первый раз на 6 месяцев, попавшихся второй раз — на 2 года. Во время тюремного

говорится, что на всех бродяг должно быть наложено клеймо” и т. д. (“An Essay on Trade and Commerce”, London, 1770, p. 5).

^221a) Томас Мор говорит в своей “Утопии”: “Так-то и случается, что жадный и ненасытный обжора, настоящая чума для своей родины, собирает в своих руках тысячи акров земли и обносит их плетнем или забором, или своими насилиями и при­теснениями доводит собственников до того, что они вынуждены продать все свое иму­щество. Тем или другим способом, не мытьем, так катаньем, донимают их, и они, наконец, вынуждены выселиться — эти бедные, простые, несчастные люди! Мужчины и женщины, мужья и жены, сироты и вдовы, объятые отчаянием матери с грудными детьми, все домочадцы, бедные средствами к жизни, но многочисленные, так как земле­делие требовало много рабочих рук. Они бредут прочь, говорю я, покидают свои при­вычные родные места и нигде не находят приюта. Продажа всей домашней утвари, хотя и не имеющей большой ценности, могла бы при других условиях оказать им некоторую помощь, но, внезапно выброшенные на улицу, они вынуждены распро­давать имущество за бесценок. И когда этими несчастными скитальцами истрачено все до последней копейки, то скажите, бога ради, что же им остается делать, как не красть? Но тогда их вешают по всей форме закона. Или просить милостыню? Но то­гда их заключают в тюрьму как бродяг за то, что они шатаются без дела: их обвиняют в безделии, — их, которым ни одна душа не хочет дать работы, как бы усердно они ее ни добивались”. Из числа этих бедных изгнанников, которых, по словам Томаса Мора,прямо-таки принуждали к воровству,“в царствование ГенрихаVIII было казнено 72 000 крупных и мелких воров” (Holinshed. “Description of England”, v. I, I>. 186). Во времена Елизаветы “бродяг вешали целыми рядами, и не проходило года, чтобы в том или другом месте не было повешено их 300 или 400 человек” (Strype. inAnnals of the Reformation and Establishment of Religion, and other Various Occurren­ces in the Church of England during Queen Elisabeth's Happy Reign”, 2nd ed., 1 v. II). Согласно тому же самому Страйпу, в Сомерсетшире в течение одного только года было казнено 40 человек, на 35 наложено клеймо, 37 подвергнуто порке и 183 “отчаянных негодяя” выпущено на волю. Тем не менее, говорит он, “из-за попустительства мировых судей и нелепого сострадания народа это значительное число обвиняемых не составляет и ¹/₅ всех действительных преступников”. Он добавляет. “Другие графства Англии были не в лучшем положении, чем. Сомерсетшир, многие даже в гораздо худшем”.

Глава XXIV. — Так называемое первоначальное накопление                       747

заключения они подвергаются порке так часто и в таких раз­мерах, как это заблагорассудится мировым судьям... Неиспра­вимых и опасных бродяг предписывается клеймить, выжигая на левом плече букву “R”, и посылать на принудительные работы; если же они еще раз уличаются в нищенстве, их казнят без милосердия. Эти положения закона действовали вплоть до начала XVIII века и были отменены лишь актом, изданным на 12-м году царствования Анны, гл. 23.

Подобные законы имелись и во Франции, где в середине XVII века парижские бродяги основали так называемое “коро­левство бродяг” (royaume des truands). Еще в начале царство­вания Людовика XVI был издан ордонанс (от 13 июля 1777 г.), который предписывал ссылать на каторгу каждого здорового человека в возрасте от 16 до 60 лет, если он не имеет средств к существованию и определенной профессии. Аналогичные меры предписываются статутом Карла V для Нидерландов (октябрь 1537 г.), первым эдиктом штатов и городов Голландии от 19 марта 1614 г., плакатом Соединенных провинций от 25 июня 1649 г. и т. д.

Деревенское население, насильственно лишенное земли, изгнанное и превращенное в бродяг, старались приучить, опираясь на эти чудовищно террористические законы, к дисцип­лине наемного труда поркой, клеймами, пытками.

Мало того, что на одном полюсе выступают условия труда как капитал, а на другом полюсе — люди, не име­ющие для продажи ничего, кроме своей собственной рабочей силы. Мало также принудить этих людей добро­вольно продавать себя. С дальнейшим ростом капиталистического производства развивается рабочий класс, который по своему воспитанию, традициям, привычкам признает условия этого способа производства как само собой разумеющиеся естественные законы. Организация развитого капиталистического процесса производства сламывает всякое сопротивление; постоянное создание относительного перенаселения удерживает закон спроса на труд и предложения труда, а следовательно и зара­ботную плату, в границах, соответствующих потребности ка­питала в возрастании; слепая сила экономических отношений закрепляет господство капиталистов над рабочими. Внеэконо­мическое, непосредственное принуждение, правда, еще продол­жает применяться, но лишь в виде исключения. При обычном ходе дел рабочего можно предоставить власти “естественных законов производства”, т. е. зависимости от капитала, которая создается самими условиями производства, ими гаран­ти­ру­ется и увековечивается. Иное видим мы в ту историческую эпоху,

748                                       Отдел седьмой. — Процесс накопления капитала

когда капиталистическое производство только еще складыва­лось. Нарождающейся буржуазии нужна госу­дарственная власть, и она действительно применяет государственную власть, чтобы “регулировать” заработную плату, т. е. принудительно удерживать ее в границах, благоприятствующих выколачи­ванию прибавочной стоимости, чтобы удлинять рабочий день и самого рабочего держать в нормальной зависимости от капитала. В этом существенный момент так называемого первона­чального накопления.

Класс наемных рабочих, возникший во второй половине XIV столетия, составлял тогда и в сле­ду­ю­щем столетии лишь очень ничтожную часть населения; его положение находило себе сильную опору в само­стоятельном крестьянском хозяй­стве в деревне и цеховой организации в городах. Как в деревне, так и в городе хозяева и рабочие стояли социально близко друг к другу. Подчинение труда капиталу было лишь фор­мальным, т. е. самый способ производства еще не обладал специфически капиталистическим характером. Переменный элемент капитала сильно преобладал над постоянным его элементом. Вследствие этого спрос на наемный труд быстро возрастал с накоплением капитала, а предложение наемного труда лишь медленно следовало за спросом. Значительная часть национального продукта, превратившаяся позднее в фонд накопления капитала, в то время еще входила в фонд потребления рабочего.

Законодательство относительно наемного труда, с самого начала имевшее в виду эксплуатацию рабочего и в своем даль­нейшем развитии неизменно враждебное рабочему ²²²⁾ начи­нается в Англии при Эдуарде III рабочим статутом от 1349 года. Во Франции ему соответствует ордонанс 1350 г., изданный от имени короля Иоанна. Английское и французское законода­тельства развиваются параллельно и по содержанию своему тождественны. Я не стану касаться рабочих статутов как сред­ства для удлинения рабочего дня, поскольку с этой стороны они уже рассмотрены выше (глава восьмая, раздел 5).

Рабочий статут был издан вследствие настоятельных жалоб палаты общин.

“Прежде”, — наивно замечает один тори, — “бедные требовали столь высокой заработной платы, что это угрожало промышленности и богат­ству. Теперь заработная плата их настолько низка, что это опять-таки

²²²⁾ “Всякий раз, когда законодательство пыталось регулировать споры между хозяевами и их рабочими, его советниками были хозяева”, — говорит А. Смит ²⁰⁸. “Собственность — вот дух законов”, — говорит Ленте ²⁰⁹.

Глава XXIV. — Так называемое первоначальное накопление                             749

является угрозой промышленности и богатству, хотя и иной, чем раньше, и, быть может, еще более опасной, чем тогда” ²²³⁾.

Законом устанавливается тариф заработной платы для города и деревни, для сдельной и поденной работы. Сельские рабочие должны наниматься на год, городские же — “на воль­ном рынке”. Под страхом тюремного наказания воспрещается выдавать плату более высокую, чем указанная в статуте, причем лица, получившие такую незаконную плату, наказы­ваются строже, чем уплатившие ее. Так, например, еще в Елиза­ветинском статуте об учениках статьями 18 и 19 предусматри­валось десятидневное тюремное заключение для того, кто выдал плату выше тарифной, и трехнедельное заключение для того, кто ее принял. Статут 1360г. увеличивал меру наказания и даже уполномочивал хозяев заставлять рабочих путем физи­ческого принуждения ра­ботать на условиях установленного законом тарифа. Все союзы, договоры, клятвы и т. п., которые объединяли каменщиков и плотников, были объявлены недей­ствительными. Коалиции рабочих рассматривались как тяжкое преступление, начиная с XIV века и вплоть до 1825 г., когда были отменены законы против коалиций ²¹⁰. Дух рабочего статута 1349 г. и всех последующих законов ярко сказывается в том, что государство устанавливает лишь максимум заработной платы, но отнюдь не ее минимум.

В XVI столетии положение рабочих, как известно, очень ухудшилось. Денежная плата повысилась, но далеко не в той степени, в какой обесценились деньги и повысились цены товаров. Следовательно, фактически заработная плата упала. Тем не менее законы, направленные к понижению заработной платы, продолжали действовать; вместе с тем отрезывались уши и налагались клейма на тех, “кого никто не со­глашался взять в услужение”. Статут об учениках, изданный на 5-м году царствования Елизаветы, гл. 3, уполномочивает мировых судей устанавливать определенный уровень заработной платы и видоизменять его сообразно временам года и товарным ценам. Яков I распространил это регулирование труда на ткачей, прядильщиков и все прочие категории рабочих ²²⁴⁾. Георг II

²²³⁾      [J. В. Byles.] “Sophisms of Free Trade”. By a Barrister. London, 1850, p. 206. Он ехидно прибавляет: “Мы всегда были готовы вмешаться в пользу предпринимате­лей; неужели мы ничего не можем сделать в пользу рабочих?”

²²⁴⁾      Из одного пункта статута, изданного на 2-м году царствования Якова I, гл. 6, видно, что некоторые суконщики, бывшие в то же время мировыми судьями, позволяли себе официально устанавливать тариф заработной платы в своих собствен­ных мастерских. В Германии очень часто издавались статуты для понижения заработ­ной платы, особенно после Тридцатилетней войны. “Помещиков очень тяготил недо­статок слуг и рабочих в обезлюдевших местностях. Всем деревенским жителям было воспрещено сдавать внаем комнаты холостым мужчинам и женщинам; обо всех такого

750                                       Отдел седьмой. — Процесс накопления капитала

распространил законы против рабочих коалиций на все ману­фактуры.

В собственно мануфактурный период капиталистический способ производства достаточно окреп для того, чтобы сделать законодательное регулирование заработной платы и невыпол­нимым и ненужным, но тем не менее все же хотели удержать на всякий случай это оружие из старого арсенала. Еще акт, изданный на 8-м году царствования Георга II, воспрещает давать портным-подмастерьям Лондона и окрестностей более 2 шилл. 7¹/₂ пенсов поденной платы, за исключением случаев всенародного траура; еще акт, изданный на 13-м году царство­вания Георга III, гл. 68, предоставляет мировым судьям ре­гулировать заработную плату шелкоткачей; еще в 1796 г. потребовалось два постановления высших судебных учрежде­ний, для того чтобы решить, распространяются ли приказы мировых судей о заработной плате и на несельскохозяйственных рабочих; еще в 1799 г. парламентским актом было подтверж­дено, что заработная плата горнорабочих Шотландии регули­руется статутом Елизаветы и двумя шотландскими актами 1661 и 1671 годов. Насколько сильно изменились к этому вре­мени условия, показывает один случай, неслыханный в прак­тике английской палаты общин. Здесь, где в течение более 400 лет фабриковались законы, устанавливающие исключи­тельно тот максимум, которого ни в коем случае не должна превышать заработная плата, Уитбред предложил в 1796 г. определить законом минимум заработной платы для сельско­хозяйственных рабочих. Питт воспротивился этому, согла­шаясь, однако, что “положение бедных ужасно (cruel)”. Нако­нец, в 1813 г. законы относительно регулирования заработной платы были отменены. Они стали смешной аномалией в усло­виях, когда капиталист регулирует труд на своей фабрике посредством своего личного законодательства и при помощи налога в пользу бедных дополняет до необходимого минимума

рода постояльцах приказано было доносить начальству, и они должны были заклю­чаться в тюрьму, если не пожелают быть слугами, хотя бы они поддерживали свое существование какими-либо другими занятиями, работами на крестьян за поденную плату или даже торговали деньгами и хлебом” (“Kaiserliche Privileglen und Sanctionen füur Schlesien”, I, 125). В течение всего столетия в указах государей не прекра­щаются горькие сетования на испорченную и наглую челядь, которая не подчиняется строгому режиму, не довольствуется установленной законом платой; отдельному помещику воспрещается выдавать более высокую плату, чем установлено таксой, выработанной для всей округи. И все же после войны условия, в которых находились слуги, были иногда лучше, чем сто лет спустя; в Силезии слуги еще в 1652 г. получали мясо два раза в неделю, тогда как в нашем веке в той же Силезии имеются места, где слуги получают мясо лишь три раза в год. И заработная плата была после войны выше, чем в последующие столетия” (G. Freytag. [“Neue Bilder aus dem Leben des deutschen Volkes”, Leipzig, 1862, S. 35, 36]).

Глава XXIV. — Так называемое первоначальное накопление                751

плату сельских рабочих. Но и по настоящее время сохранились в полной неприкосновенности положения рабочих статутов, касающиеся контрактов между хозяином и рабочими, сроков расторжения и т. п., — положения, согласно которым хозяину, нарушившему контракт, может быть предъявлен лишь граж­данский иск, тогда как рабочий, нарушивший контракт, подлежит уголовной ответственности.

Жестокие законы против коалиций пали в 1825 г., когда поведение пролетариата стало угрожающим. Однако они пали только отчасти. Некоторые милые остатки старых статутов исчезли лишь в 1859 году. Наконец, 29 июня 1871 г. был издан парламентский акт, претендовавший на то, что он якобы уничтожает последние сле­ды этого классового законодательства, так как он даровал юридическое признание тред-юнионам. Но другой парламентский акт, изданный в тот же день (акт, принятый во изменение уголовного закона о мерах наказания за насилие, угрозы и посягательство), фактически восстановил прежнее положение в новой форме. При помощи такого парламентского фокуса все средства, которыми могли бы воспользо­ваться рабочие во время стачки или локаута (стачки связанных между собой фабрикантов, которые прибегают к одно­вре­менному закрытию своих фабрик), были изъяты из общего права и подчинены исключительному уголовному закону, истолкование которого всецело зависело от мировых судей, т. е. от фабрикантов. Двумя годами раньше тот же самый г-н Гладстон в той же самой палате общин с известным благо­родством внес законопроект об отмене всех исключительных законов, направленных против рабочего класса. Но дальше, чем до второго чтения этого законопроекта, дело не пошло, проект был положен под сукно, пока, наконец, “великая либе­ральная партия”, соединившись с тори, не набралась смелости решительно выступить против того самого пролетариата, который поставил ее у власти. Не довольствуясь этим предательством, “великая либеральная партия” позволила англий­ским судьям, всегда пресмыкавшимся перед господствующими классами, откопать старый закон против “конспирации” ²¹¹ и применить его к ра­бо­чим коалициям. Как мы видим, лишь против собственной воли и под давлением масс английский парламент отказался от законов против стачек и тред-юнионов, после того как сам этот парламент с бесстыдным эго­измом в те­чение пятисот лет занимал положение постоянного тред-юниона капиталистов, направленного про­тив рабочих.

Точно так же французская буржуазия в самом начале революционной бури решилась отнять у рабочих только что

752                                       Отдел седьмой. — Процесс накопления капитала

завоеванное право ассоциаций. Декретом от 14 июня 1791 г. она объявила все рабочие коалиции “преступлением против свободы и декларации прав человека”, караемым штрафом в 500 ливров и лишением активных прав гражданина на один год ²²⁵⁾. Этот закон, втискивающий государственно-полицей­скими мерами конкуренцию между капиталом и трудом в рамки, удобные для капитала, пережил все революции и смены династий. Даже правительство террора ²¹³ оставило его непри­косновенным. Лишь совсем недавно он вычеркнут из Code penal [Уголовного кодекса]. В высшей степени характерна моти­ви­ров­ка этого буржуазного государственного переворота. “Хотя и желательно, — говорил выступивший доклад­чи­ком Ле Шапелье, — повышение заработной платы выше теперешнего уровня, дабы тот, кто получает эту плату, избавился от абсо­лютной, почти рабской зависимости, обусловленной недостат­ком необходимых жиз­нен­ных средств”, тем не менее рабочие не должны сговариваться между собой относительно своих интересов, не должны действовать совместно с целью смягчить свою “абсолютную, почти рабскую зависимость”, так как этим “они нарушили бы свободу своих бывших хозяев, теперешних предпринимателей” (свободу держать ра­бо­чих в рабстве!), и так как коалиция против деспотии бывших цеховых хозяев есть — что бы вы думали? — есть восстановление цехов, от­мененных французской конституцией ²²⁶⁾.

4. ГЕНЕЗИС КАПИТАЛИСТИЧЕСКИХ ФЕРМЕРОВ

Мы рассмотрели те насилия, при помощи которых были созданы поставленные вне закона пролетарии, тот кровавый режим, который превратил их в наемных рабочих, те грязные высокогосударственные меры, которые, усиливая степень эксплуатации труда, повышали полицейскими способами на­копление капитала. Спрашивается теперь: откуда же возникли первоначально капиталисты? Ведь экспроприация сельского

²²⁵⁾ Статья первая этого закона гласит: “Так как уничтожение всякого рода корпораций лиц одного состояния или одной профессии составляет одну из коренных основ французской конституции, то воспрещается восстанавливать таковые корпорации под каким бы то ни было предлогом и в какой бы то ни было форме”. Статья четвертая заявляет, что “если граждане, занятые одной и той же профессией, искусством или ремеслом, сговорятся между собой или составят соглашение, направленное к тому, чтобы отказаться сообща или соглашаться только при определенной плате оказывать услуги своей промышленной деятельностью и своими работами, то вышеназванные сговоры и соглашения должны быть объявлены... противоконституционными, пося­гающими на свободу и декларацию прав человека и т. д.”, т. е. государственным пре­ступлением, совершенно так же, как и в старых рабочих статутах (“Révolutions de Paris”. Paris, 1791, III, p. 523).

²²⁶⁾ Buchez et Roux. “Histoire Parlementaire”, t, X, p, 193-195, passim.

Глава XXIV. — Так называемое первоначальное накопление                                      753

населения создает непосредственно лишь крупных земельных собственников. Что касается генезиса фермеров, то мы можем проследить его шаг за шагом, так как это медленный про­цесс, растянувшийся на многие сто­летия. Уже крепостные, а наряду с ними и свободные мелкие земельные собственники, находились в очень различном имущественном положении, а потому и освобождение их совершилось при очень различных экономических условиях.

В Англии первой формой фермера был bailiff [управляющий господским имением], который сам оставался крепостным. По своему положению он напоминает древнеримского villicus, но с более узким кругом деятельности. Во второй поло­вине XIV столетия на место bailiff становится фермер, которого лендлорд снабжает семенами, скотом и земледельческими орудиями. Положение его не очень отличается от положения крестьянина. Он только эксплуатирует больше наемного труда. Скоро он становится “métayer”, фермером-половинником. Он доставляет одну часть необходимого для земледелия капитала, лендлорд — другую. Валовой продукт разделяется между ними в пропорции, установленной контрактом. В Англии эта форма аренды быстро исчезает, уступая место фермеру в соб­ственном смысле слова, который вкладывает в дело собствен­ный капитал, ведет хозяйство при помощи наемных рабочих и отдает лендлорду деньгами или натурой часть прибавочного продукта в качестве земельной ренты.

В течение XV века, пока труд независимых крестьян и сельскохозяйственных рабочих, занимавшихся наряду с рабо­той по найму в то же время и самостоятельным хозяйством, шел в их собственную пользу, уровень жизни фермера был так же незначителен, как и сфера его производства. Земледельческая революция, начавшаяся в последней трети XV века и продол­жавшаяся в течение почти всего XVI столетия (за исключе­нием последних его десятилетий), обогащала фермера так же быстро, как разоряла сельское население ²²⁷⁾. Узурпация общинных пастбищ и т. п. позволяет фермеру значительно увеличить количество своего скота почти без всяких издержек, между тем как скот доставляет богатое удобрение для его земли.

В XVI веке сюда присоединяется еще один момент, имеющий решающее значение. В то время арендные договоры заключались

²²⁷⁾ “Фермеры”, — говорит Харрисон в своей работе “Description of England”, — “которым раньше было трудно платить 4 ф. ст. ренты, платят теперь 40, 50, 100 ф. ст. и все же считают дело недостаточно прибыльным, если по истечении срока аренды у них не останется на руках ренты за 6—7 лет”.

754                                       Отдел седьмой. — Процесс накопления капитала

на продолжительные сроки, нередко на 99 лет. Непрерывное падение стоимости благородных металлов, а следовательно, и стоимости денег, было очень выгодно для фермеров. Оно, не говоря уже о других рассмотренных выше обстоятельствах, понижало заработную плату. Часть заработной платы превра­щалась в прибыль фермера. Непрерывное повышение цен на хлеб, шерсть, мясо, — одним словом, на все сельскохозяй­ственные продукты, увеличивало денежный капитал фермера без всяких усилий с его стороны, между тем земельную ренту он уплачивал на основе договоров, заключенных при прежней стоимости денег ²²⁸⁾. Таким образом он обогащался одновре­менно и за счет своих наемных рабочих и за счет своего ленд­лорда. Нет поэтому ничего удивительного в том, что в Англии к концу XVI столетия образовался класс богатых для того времени “капиталистических фермеров” ²²⁹⁾.

²²⁸⁾ О влиянии обесценения денег в XVI столетии на различные классы общества см. “A Compendious or Briefe Examination of Certayne Ordinary Complaints of Di­verse of our Countrymen in these our Days”. By W. S., Genteleman (London, 1581). Диалогическая форма этого сочинения способствовала тому, что его долго приписы­вали Шекспиру, я еще в 1751 г. оно вышло в свет под его именем. Автор его — Уильям Стаффорд. В одном месте рыцарь (knight) рассуждает следующим образом:

Рыцарь: “Вы, мой сосед, земледелец, вы, господин торговец, и вы, мой добрый медник, вы, как и другие ремесленники, можете сравнительно легко отстоять свои интересы. Ибо насколько повышается цена всех предметов по сравнению с тем, что они стоили раньше, настолько повышаете вы цены на ваши товары и ваш труд, кото­рые вы продаете. Но у нас нет ничего такого, что мы могли бы продать по повышенной цене и таким образом уравновесить тот убыток, который мы несем, покупая про­дукты”. В другом месте рыцарь спрашивает доктора: “Скажите, пожалуйста, кого вы имеете в виду? И, прежде всего, кто, по вашему мнению, не терпит при этом никаких потерь?” Доктор: “Я имею в виду тех, которые живут куплей и продажей и, если дорого покупают, то столь же дорого продают”. Рыцарь: “А из кого состоит та катего­рия людей, которая, по вашим словам, выигрывает от этого?” Доктор: “Ну, конечно, это все арендаторы или фермеры, которые платят за обрабатываемую ими землю старую ренту, ибо платят они по старой норме, а продают по новой, т. е. платят за свою землю очень дешево, а все, что вырастает на ней, продают дорого...” Рыцарь: “Ну, а кто же те, которые, по вашим словам, теряют от этого больше, чем выигрывают эти люди?” Доктор: “Это все дворяне, джентльмены и вообще все те люди, которые живут на твердо установленную ренту или жалованье, или не сами обрабатывают свою землю, или не занимаются торговлей”.

²²⁹⁾ Во Франции régisseur, бывший в начале средних веков управляющим и сбор­щиком феодальных платежей в пользу феодала, скоро превращается в homme d'affaires [дельца], который при помощи вымогательства, обмана и т. п. вырастает в капиталиста. Эти regisseurs сами принадлежали иногда к благородному сословию. Например: “Сей отчет представляет Жак де Торесс, рыцарь кастелян в Безансоне, своему патрону, держащему отчет в Дижоне перед господином герцогом и графом Бургонским, относительно рент, причитающихся с означенного кастелянства с 25 де­кабря 1359 г. по 28 декабря 1360 г.” (Alexis Monieil. “Traite des Materiaux Manuscrits etc.”, p. 234, 235). Уже тут видно, что во всех сферах общественной жизни львиная доля попадает в руки посредников. Так, например, в экономической области пред­принимательские сливки снимают финансисты, биржевики, купцы, лавочники; в об­ласти гражданского права адвокат обдирает тяжущиеся стороны; в политике депутат значит больше, чем его избиратели, министр — больше, чем государь; в религии бог отодвигается на задний план святыми “заступниками”, а эти последние — попами, которые, в свою очередь, являются неизбежными посредниками между “пастырем добрым” и его стадом, Во Франции, как и в Англии, крупные феодальные территории и были

Глава XXIV. — Так называемое первоначальное накопление                755

5. ОБРАТНОЕ ВЛИЯНИЕ ЗЕМЛЕДЕЛЬЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ НА ПРОМЫШЛЕННОСТЬ.

СОЗДАНИЕ ВНУТРЕННЕГО РЫНКА ДЛЯ ПРОМЫШЛЕННОГО КАПИТАЛА

Осуществлявшаяся толчками, постоянно возобновлявшаяся экспроприация сельского населения и изгна­ние его с земли доставляли, как мы видели, городской промышленности все новые и новые массы про­ле­тариев, стоящие совершенно вне всяких цеховых отношений, — мудреное обстоятельство, ко­то­рое заставило старика А. Андерсона (не смешивать с Джем­сом Андерсоном) в его работе об истории тор­говли ²¹³ уверо­вать в непосредственное вмешательство провидения. Мы должны еще остановиться на минуту на этой стороне первоначального накопления. Разрежению самостоятельно хозяйствующего, неза­висимого сель­ского населения соответствовало не только сгущение промышленного пролетариата, подобно тому как сгу­щение мировой материи в одном месте Жоффруа Сент-Илер объясняет ее разрежением в другом²³⁰⁾. Земля, несмотря на уменьшение числа лиц, обрабатывающих ее, приносила теперь столько же или даже еще больше продукта, чем раньше, так как революция в отношениях земельной собственности сопровождалась улуч­шением методов обработки, расширением кооперации, концентрацией средств производства и т. д. и так как сельскохозяйственные наемные рабочие не только принуждались к более интенсивному труду ²³¹⁾, но и все более и более сокращалась та область производства, в которой они работали на самих себя. Таким обра­зом, с высвобождением части сельского населения высвобождаются также его прежние средства существования. Они превращаются теперь в веществен­ные элементы переменного капитала. Оказавшийся между не­бом и землей крестьянин должен заработать их стоимость у своего нового господина, промыш­лен­но­го капиталиста, в форме заработной платы. Отечественный сырой материал, доставляемый для промыш­лен­ности сельским хозяйством,

разделены на бесчисленное множество мелких хозяйств, но на условиях несравненно более неблагоприятных для сельского населения. В течение XIV века возникли аренды— фермы, или так называемые terriers. Число их постоянно росло и значительно превысило 100 000. Они уплачивают земельную ренту в размере от ¹/₁₂ до ¹/₆ продукта деньгами или натурой. Terriers были ленами, подленами (fiefs, arrière-fiefs) и т. д., в зависимости от ценности и величины площади, которая иногда составляла всего лишь несколько арпанов. Все владельцы этих terriers обладали в той или иной степени судебной властью по отношению к населению своих участков; таких степеней власти было четыре. Легко представить себе, каким гнетом ложилась на сельское население власть всех этих мелких тиранов. Монтей говорит, что в те времена во Франции было 100 000 судов там, где теперь существует всего 4 000 (включая сюда и мировые суды).

²³⁰⁾ См. его “Notions de Philosophic Naturelle”. Paris, 1838.

²³¹⁾ Этот пункт подчеркивает сэр Джемс Стюарт ²¹⁴.

756                                       Отдел седьмой. — Процесс накопления капитала

постигла та же судьба, что и жизненные средства. Он превратился в элемент постоянного капитала.

Представим себе, например, что одна часть вестфальских крестьян, которые во времена Фридриха II все занимались прядением льна, насильственно экспроприирована и прогнана с земли, тогда как другая их часть превращена в батраков крупных фермеров. Одновременно растут крупные льнопря­дильные и ткацкие пред­приятия, куда “освобожденные” от земли нанимаются в качестве рабочих. Лен имеет совершенно такой же вид, как и раньше. Ни одно волокно его не изменилось, но в его тело вселилась теперь новая со­ци­альная душа. Он составляет теперь часть постоянного капитала владельца мануфактуры. Если раньше он был рас­пределен между массой мелких производителей, которые сами вместе со своими семьями выращивали его и выпрядали маленькими порциями, то те­перь он сосредоточен в руках одного капиталиста, который за­став­ляет других людей ткать и прясть на себя. Добавочный труд, затрачиваемый в льнопрядильне, рань­ше реализовался в виде добавочного дохода бесчисленных крестьянских семейств, а также — во вре­мена Фридриха II — в виде налогов pour le roi de Prusse *. Теперь он реализуется в виде прибыли немно­гих ка­пи­талистов. Прялки и ткацкие станки, разбросанные прежде по деревням, теперь подобно самим рабочим и сырому материалу сосредоточиваются в немногих больших рабочих казармах. И прялки, и ткацкие станки, и сырой материал из средств независимого существования прядильщиков и ткачей превращаются в средства командования ²³²⁾ над прядильщи­ками и ткачами, в средства высасывания из них неоплачен­ного труда. По внешнему виду крупных мануфактур, точно так же как и крупных ферм, отнюдь нельзя сказать, что они образовались из соединения многих мелких производственных единиц путем экспроприации многих мелких независимых производителей. Однако беспристрастного наблюдателя не об­манет этот внешний вид. Во времена Мирабо — этого льва революции — крупные мануфактуры еще назывались manu­factures reunies, объединенными мастерскими, подобно тому как в настоящее время мы говорим об объединенных полях.

“Обращают внимание”, — говорит Мирабо, — “лишь на крупные мануфактуры, в которых сотни людей работают под управлением одного директора и которые обыкновенно называют объединенными мануфакту-

* — буквально: в пользу короля Пруссии, в переносном смысле: на ветер. Ред.

²³²⁾ “Я предоставлю вам”, — говорит капиталист, — “честь служить мне при условии, что вы отдадите мне то немногое, что вы еще имеете, за труд командовать вами, который я беру на себя” (J. J. Rousseau. “Discours sur I`Économie Politique”).

Глава XXIV. — Так называемое первоначальное накопление 757

рами (manufactures reunies). Напротив, не удостаивают и взглядом те ма­стерские, в которых очень большое число рабочих работает разъединенно, каждый на свой собственный страх и риск. Эти последние совершенно отодвигаются на задний план. И это — большая ошибка, так как только они образуют действительно важную составную часть народного богат­ства... Объединенная фабрика (fabrique reunie) может чрезвычайно сильно обогатить одного или двух предпринимателей, но рабочие — это лишь поденщики, оплачиваемые выше или ниже и не принимающие никакого участия в благосостоянии предпринимателя. Напротив, разъединенная фаб­рика (fabrique separee) никого не обогащает, но зато поддерживает благо­состояние множества рабочих... Число прилежных хозяйственных рабочих будет расти, ибо в благоразумном образе жизни, в трудолюбии они усма­тривают средство существенно улучшить свое положение, вместо того чтобы добиваться маленького повышения заработной платы, которое никогда не может иметь важных последствий для будущего и в самом благоприят­ном случае позволяет рабочим немного лучше жить в данный момент. Разъединенные индивидуальные мануфактуры, обыкновенно совмещаемые с мелким сельским хозяйством, являются единственно свободными” ²³³⁾.

Экспроприация и изгнание из деревни части сельского насе­ления не только высвобождает для промышленного капитала рабочих, их жизненные средства, материал их труда, но и создает внутренний рынок.

В самом деле, те самые события, которые превращают мелких крестьян в наемных рабочих, а их жизненные средства и средства труда в вещественные элементы капитала, создают в то же время для этого последнего внутренний рынок. Прежде крестьянская семья сама производила и перерабатывала жиз­ненные средства и сырье, которые затем по большей части сама же и потребляла. Это сырье и жизненные средства превра­тились теперь в товары. Крупный фермер продает их; ману­фактуры являются его рынком. Пряжа, холст, грубые шерстяные изделия — вещи, сырье для которых имелось в распоря­жении каждой крестьянской семьи, выпрядались и ткались ею для собственного потребления, — превратились теперь в мануфактурные изделия, рынок для сбыта которых образуют как раз земледельческие округа. Многочисленные рассеянные потребители, обслуживавшиеся до сих пор массой мелких производителей, работающих на собственный страх и риск, концентрируются теперь в одно крупное целое, образуют рынок, снабжаемый промышленным капиталом ²³⁴⁾. Так рука

²³³⁾ Мirаbеаи, цит.соч., т. III, стр. 20—109, в разных местах. Если Мирабо считает разъединенные мастерские более экономичными и более производительными, чем “объединенные”, и усматривает в последних лишь искусственные тепличные ра­стения, взращенные заботами правительств, то это объясняется тогдашним состоя­нием большинства континентальных мануфактур.

²³⁴⁾      “Если двадцать фунтов шерсти превращаются незаметно, в течениегода, в одежду для семьи рабочего собственным трудом этой семьи, в промежутки между другими ее работами, то здесь все обстоит очень просто. Но вынесите эту шерсть на рынок, отправьте ее фабриканту, затем продукт фабриканта — маклеру, затем купцу,

758                                       Отдел седьмой. — Процесс накопления капитала

об руку с экспроприацией прежде самостоятельного крестьян­ства, с отделением его от средств производства совершается уничтожение сельского побочного промысла, совершается про­цесс разделения мануфактуры и земледелия. И только уничто­жение сельского домашнего промысла может дать внутреннему рынку данной страны те размеры и ту устойчивость, в которых нуждается капиталистический способ производства.

Однако собственно мануфактурный период еще не приво­дит к радикальному преобразованию. Напомним, что ману­фактура овладевает национальным производством лишь очень неполно, основываясь всегда на городском ремесле и сельских домашних побочных промыслах как на широком базисе [Hintergrund]. Уни­чтожая эти побочные промыслы и городское ремесло в одной их форме, в известных отраслях промышлен­ности, в известных пунктах, она вызывает их снова к жизни в других, потому что она до известной степени нуждается в них для обработки своего сырого материала. Она создает поэтому новый класс мелких земледельцев, для которых обра­ботка земли является лишь побочной отраслью, а главное заня­тие — промышленный труд, изготовление продуктов, прода­ваемых — непосредственно или при посредстве купца — на мануфактуру. Это причина — хотя и не главная — того яв­ления, которое прежде всего сбивает с толку исследователя английской истории. Начиная с последней трети XV века он встречается с непрерывными, только иногда смолкающими жалобами на рост капиталистического хозяйства в деревне и на растущее уничтожение крестьянства. Но, с другой стороны, он видит, что это крестьянство, пусть в уменьшенном коли­честве и при все более ухудшающихся условиях, существует все время ²³⁶⁾. Главная причина этого состоит в следующем: в Англии попеременно преобладает то зерновое хозяйство, то животноводство, и в зависимости от этого колеблются размеры крестьянского производства. Только крупная промышлен­ность с ее машинами доставляет прочный базис для капи­талистического земледелия, радикально экспроприирует огром­ное большинство сельского населения и довершает разделение земледелия и домашней деревенской промышленности, вырывая

и вы будете иметь крупную торговую операцию, причем номинальный капитал, необ­ходимый для нее, будет в двадцать раз больше стоимости этой шерсти... Рабочий класс эксплуатируется таким образом для того, чтобы поддерживать несчастное фабричное население, паразитический класс лавочников и фиктивную коммерческую, денежную и финансовую систему” (David Urquhart, цит. соч., стр. 120).

²³⁶⁾ Исключение представляет время Кромвеля. Пока сохранялась республика, все слои народных масс Англии оправились от того упадка, в который они пришли при Тюдорах.

Глава XXIV. — Так называемое первоначальное накопление                   759

корни последней — прядение и ткачество ²³⁶⁾. А следовательно, только она завоевывает для промышленного капитала весь внутренний рынок ²³⁷⁾.

6. ГЕНЕЗИС ПРОМЫШЛЕННОГО КАПИТАЛИСТА

Генезис промышленного ²³⁸⁾ капиталиста не отличался той постепенностью, какой характеризуется генезис фермера. Без сомнения, некоторые мелкие цеховые мастера и еще большее количество самостоятельных мелких ремесленников и даже наемных рабочих превратились в мелких капиталистов, а потом, постепенно расширяя эксплуатацию наемного труда и соответ­ственно усиливая накопление капитала, в капиталистов sans phrase [без оговорок]. В младенческий период капиталисти­ческого производства часто происходило так, как в младен­ческий период средневековой городской жизни, где вопрос о том, кто из беглых крепостных должен быть хозяином и кто слугой, решался обыкновенно в зависимости от того, кто из них раньше бежал от своих господ. Но черепашьи темпы этого метода никак не соответствовали торговым потребностям нового мирового рынка, созданного великими открытиями конца XV века. Средние века оставили после себя две различ­ные формы капитала, которые достигают зрелости в самых различных общественно-экономических формациях и до на­ступления эры капиталистического способа производства счи-

²³⁶⁾ Такетт знает, что из собственно мануфактур и в результате уничтожения сельских или домашних мануфактур возникла с введением машин крупная шерстяная промышленность (Tuckett, цит. соч., т. I, стр. 144). “Плуг и ярмо были изобретением богов и предметом занятия героев — разве ткацкий станок, веретено и прялка менее благородного происхождения? Вы отделяете прялку от плуга, веретено от ярма и получаете фабрики и дома для бедных, кредит и кризисы, две враждебные нации, сельскую и торговую” (David Urquhart, цит. соч., стр. 122). Но вот является Кэри и обвиняет Англию, конечно, не без основания, в том, что она стремится превратить все остальные страны в исключительно земледельческие, а сама хочет стать их фабри­кантом. Он утверждает, что таким путем была разорена Турция, ибо там “собственни­кам земли и земледельцам никогда не разрешалось” (Англией) “укрепить свое поло­жение путем естественного союза плуга с ткацким станком, бороны с молотом” (“Tha Slave Trade”, p. 125). По его мнению, Уркарт сам является одним из главных винов­ников разорения Турции, где он, в интересах Англии, пропагандировал свободу тор­говли. Но лучше всего то, что Кэри — между прочим большой холоп России — хочет воспрепятствовать этому процессу разделения при помощи системы протекционизма, которая в действительности его ускоряет.

²³⁷⁾ филантропические английские экономисты, как Милль, Роджерс, Голдуин Смит, Фосетт и т. д., и либеральные фабриканты, как Джон Брайт и Кº, спрашивают английских земельных аристократов, как бог спрашивал Каина о его брате Авеле, — куда девались тысячи наших крестьян? — Да откуда же вы-то произошли? Из уничто­жения этих крестьян. И почему вы не спрашиваете, куда девались самостоятельные ткачи, прядильщики, ремесленники?

²³⁸⁾ “Промышленный” употреблено здесь в противоположность “земледельче­скому”, в смысле экономической категории фермер — такой же промышленный капиталист, как и фабрикант.

760                                                      Отдел седьмой. — Процесс накопления капитала

таются капиталом как таковым: ростовщический капитал и купеческий капитал.

“В настоящее время все общественное богатство попадает сначала в руки капиталиста... он уплачивает ренту земельному собственнику, заработную плату — рабочему, налоги и десятину — их сборщику, а ему остается значительная, даже преобладающая, и притом непрерывно расту­щая, часть годового продукта труда. Капиталиста можно рассматривать в настоящее время как собственника, в руки которого все общественное богатство попадает прежде всего, хотя нет такого закона, который обес­печивал бы за ним право на эту собственность... Это изменение в сфере соб­ственности произошло благодаря взиманию процентов на капитал... и не менее знаменательно, что законодатели всей Европы стремились воспре­пятствовать этому с помощью законов против ростовщичества... Власть капиталистов над всем богатством страны есть полная революция в праве собственности; какой же закон или какой ряд законов произвел эту ре­волюцию?” ²³⁹⁾-

Автору следовало бы знать, что законы вообще никогда не совершают революций.

Превращению денежного капитала, образовавшегося путем ростовщичества и торговли, в промышленный капитал препят­ствовал феодальный строй в деревне, цеховой строй в городе ²⁴⁰⁾. Ограничения эти пали, когда были распущены феодальные дружины, когда сельское население было экспроприировано и отчасти из­гнано. Новая мануфактура возникла в морских экспортных гаванях или в таких пунктах внутри страны, ко­то­рые находились вне контроля старых городов с их цеховым строем. Отсюда ожесточенная борьба англий­ских corporate towns [городов с цеховым корпоративным строем] против этих новых питомников промыш­лен­но­сти.

Открытие золотых и серебряных приисков в Америке, искоренение, порабощение и погребение заживо туземного населения в рудниках, первые шаги по завоеванию и разграб­лению Ост-Индии, превращение Африки в заповедное поле охоты на чернокожих — такова была утренняя заря капиталисти­ческой эры производства. Эти идиллические процессы суть главные моменты первоначального накопления. За ними сле­дует торговая война европейских наций, ареной для которой служит земной шар. Война эта начинается отпадением Нидер­ландов от Испании, принимает гигантские размеры в англий­ской антиякобинской войне и теперь еще продолжается в виде “опиумных” войн против Китая и так далее.

²³⁹⁾ “The Natural and Artificial Right of Property Contrasted”. London, 1832, p. 98, 99. Автор этого анонимного труда — Т. Годскин.

²⁴⁰⁾ Еще в 1794 г. мелкие мастера-суконщики из Лидса посылали в парламент депутацию с петицией об издании закона, воспрещающего купцам становиться фаб­рикантами (Dr. Aikin, цит. соч.).

Глава XXIV. — Так называемое первоначальное накопление                          761

Различные моменты первоначального накопления распределяются, исторически более или менее последовательно, между различными странами, а именно: между Испанией, Португалией, Голландией, Францией и Англией. В Англии к концу XVII века они систематически объединяются в коло­ниальной системе и системе государственных займов, совре­менной налоговой системе и системе протекционизма. Эти методы отчасти покоятся на грубейшем насилии, как, например, колониальная система. Но все они пользуются государствен­ной властью, т. е. концентрированным и организованным об­щественным насилием, чтобы ускорить процесс превращения феодального способа производства в капиталистический и сократить его переходные стадии. Насилие является повиваль­ной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым. Само насилие есть экономическая потенция.

Относительно христианской колониальной системы У. Хауитт, человек, сделавший христианство своей специальностью, говорит:

“Варварство и бесстыдные жестокости так называемых христианских рас, совершавшиеся во всех частях света по отношению ко всем народам, которые им удавалось поработить, превосходят все ужасы, совершав­шиеся в любую историческую эпоху любой расой, какой бы она ни была дикой и невежественной, безжалостной и бесстыдной” ²⁴¹⁾.

История голландского колониального хозяйства — а Гол­ландия была образцовой капиталистической страной XVII столетия — дает нам непревзойденную картину предательств, под­купов, убийств и подлостей ²⁴²⁾. Нет ничего более характерного, как практиковавшаяся голландцами система кражи людей на Целебесе для пополнения рабов на острове Ява. С этой целью подготовлялись специально воры людей. Вор, переводчик и продавец были главными агентами этой торговли, туземные принцы — главными продавцами. Украденная молодежь за­ключалась в целебесские тайные тюрьмы, пока не достигала возраста, достаточно зрелого для отправки на корабли, транс­портировавшие рабов. В одном официальном отчете говорится:

“Например, один этот город Макассар полон тайными тюрьмами, одна ужаснее другой, которые набиты несчастными жертвами жадности

²⁴¹⁾ William Howitt. “Colonization and Christianity. A Popular History of the Treatment of the Natives by the Europeans in all their Colonies”. London, 1838, p. 9. Относительно обращения с рабами хорошая сводка данных имеется в работе: Charles Comte. “Traité de Législation”, 3èmé ed. Bruxelles, 1837. Надо детально изучить эту работу, чтобы увидеть, во что превращается сам буржуа и во что превращает он своих рабочих там, где он может, не стесняясь, преобразовать мир по своему образу и по­добию.

²⁴²⁾ Thomas Stamford Raffles, late Lieut.Gov. of that island. “TheHistory of Java”. London, 1817 [v. II, p. CXC—CXCI, прило­жение].

762                                       Отдел седьмой. — Процесс накопления капитала

и тирании, закованными в кандалы, оторванными насильственно от своих семей”.

Чтобы овладеть Малаккой, голландцы подкупили порту­гальского губернатора. В 1641 г. он впустил их в город. Они тотчас же поспешили к его дому и убили его, чтобы “воздер­жаться” от уплаты условленной суммы подкупа в 21 875 фун­тов стерлингов. Опустошение и обезлюдение следовали везде, куда только ни ступала их нога. Провинция Явы Баньювавги насчитывала в 1750 г. свыше 80 000 жителей, в 1811 г. всего 8000. Вот она doux commerce [невинная торговля]!

Как известно, английская Ост-Индская компания ²¹⁵ кроме политической власти в Ост-Индии добилась исключительной монополии на торговлю чаем, как и вообще на торговлю с Ки­таем и на перевозку товаров из Европы и в Европу. Но судо­ходство вдоль берегов Индии и между островами, а также торговля внутри Индии сделались монополией высших долж­ностных лиц компании. Монополия на соль, опиум, бетель и другие товары стала неисчерпаемым источником богатства. Должностные лица сами устанавливали цены и по своему произволу обдирали несчастных индийцев. Генерал-губернатор участвовал в этой частной торговле. Его любимцы получали контракты на таких условиях, которые позволяли им, лучше чем алхимикам, делать золото из ничего. Крупные состояния вырастали, как грибы после дождя, и первоначальное накопле­ние осуществлялось без предварительной затраты хотя бы одного шиллинга. Судебный процесс Уоррена Гастингса полон такого рода примерами. Вот один из них. Один контракт на поставку опиума был предоставлен некоему Салливену в момент его отъезда — с официальным поручением — в район Индии, да­леко расположенный от места производства опиума. Салливен продает свой контракт за 40 000 ф. ст. некоему Бинну, а Бинн перепродает его в тот же день за 60 000 фунтов стерлин­гов. Последний покупатель и исполнитель контракта заявляет, что и он еще извлек из него громадную выгоду. Согласно одному документу, представленному в парламент, с 1757 по 1766 г. компания и ее должностные лица принудили индийцев при­нести в дар 6 миллионов фунтов стерлингов. В 1769—1770 гг. англичане искусственно организовали голод, закупив весь рис и отказываясь продавать его иначе, как по баснословно высоким ценам ²⁴³⁾.

²⁴³⁾ В 1866 г. в одной только провинции Орисса более миллиона индийцев умерли голодной смертью. Тем не менее все усилия были направлены к тому, чтобы обогатить государственную кассу Индии путем продажи голодающим жизненных средств по по­вышенным ценам.

Глава XXIV. — Так называемое первоначальное накопление                           763

Обращение с туземцами было, конечно, всего ужаснее на плантациях, предназначенных, как, например, в Вест-Индии, исключительно для экспортной торговли, а также в обреченных на разграбление богатых и густо населенных странах, как Мексика и Ост-Индия. Однако и в собственно колониях про­явился все тот же хри­сти­ан­ский характер первоначального накопления. Пуритане Новой Англии — эти виртуозы трез­вого про­те­стан­тизма — в 1703 г. постановили на своем Assem­bly [Законодательном собрании] выдавать премию в 40 ф. ст. за каждый индейский скальп и за каждого краснокожего пленника; в 1720 г. премия за каждый скальп была повышена до 100 ф. ст., в 1744 г., после объявления в районе Массачусетского залива одного племени бунтовщическим, были назна­чены следующие цены: за скальп мужчины 12 лет и старше 100 ф. ст. в новой валюте, за пленника мужского пола 105 ф. ст., за пленную женщину или ребенка 55 ф. ст., за скальп жен­щины или ребенка 50 фунтов стерлингов! Несколько десятилетий спустя колониальная система отомстила за себя потомкам этих благочестивых piligrim fathers [отцов-пилигримов], ставшим, в свою оче­редь, бунтовщиками. Благодаря подкупам и науще­нию англичан они были перебиты томагавками. Бри­тан­ский парламент объявил кровавых собак и скальпирование “сред­ствами, дарованными ему богом и природой”.

Колониальная система способствовала форсированному росту торговли и судоходства. “Общества-моно­полии” (Лютер) были мощными рычагами концентрации капитала. Колонии обеспе­чивали рынок сбыта для быстро возникающих мануфактур, а монопольное обладание этим рынком обеспечивало усилен­ное накопление. Сокровища, добытые за пределами Европы посредством прямого грабежа, порабощения туземцев, убийств, притекали в метрополию и тут превращались в капитал. Гол­ландия, которая первой полностью развила колониальную систему, уже в 1648 г. достигла высшей точки своего торгового могущества.

“В ее почти безраздельном владении находились ост-индская торговля и торговые сношения между европейским юго-западом и северо-востоком. Ее рыбные угодья, судоходство, мануфактуры не имели себе равных ни в какой другой стране. Капиталы этой республики были, быть может, значительнее, чем вместе взятые капиталы всей остальной Европы” ²¹⁶.

Гюлих, автор этих строк, забывает прибавить: народные массы Голландии уже в 1648 г. больше страдали от чрезмерного труда, были беднее и терпели гнет более жестокий, чем народ­ные массы всей остальной Европы.

764                                       Отдел седьмой. — Процесс накопления капитала

В настоящее время промышленная гегемония влечет за собой торговую гегемонию. Напротив, в собственно мануфактурный период торговая гегемония обеспечивает промышленное преоб­ладание. Отсюда решающая роль, которую в то время играла колониальная система. Это был тот “неведомый бог”, который взошел на алтарь наряду со старыми божествами Европы и в один прекрасный день одним махом всех их выбросил вон. Колониальная система провозгласила наживу последней и единственной целью человечества.

Система общественного кредита, т. е. государственных дол­гов, зачатки которой мы открываем в Генуе и Венеции еще в средние века, распространилась по всей Европе в течение мануфактурного периода. Колониальная система с ее морской торговлей и торговыми войнами послужила для нее теплицей. Так она прежде всего пустила корни в Голландии. Государст­венный долг, т. е. отчуждение государства — все равно: деспо­тического, конституционного или республиканского, — накла­дывает свою печать на капиталистическую эру. Единственная часть так называемого национального богатства, которая действительно находится в общем владении современных наро­дов, это — их государственные долги ^243а). Вполне последова­тельна поэтому современная доктрина, что народ тем богаче, чем больше его задолженность. Государственный кредит стано­вится символом веры капитала. И с возникновением государ­ственной задолженности смертным грехом, за который нет прощения, становится уже не хула на духа святого, а наруше­ние доверия к госу­дар­ствен­но­му долгу.

Государственный долг делается одним из самых сильных рычагов первоначального накопления. Словно прикосновением волшебной палочки он наделяет непроизводительные деньги производительной силой и превращает их таким образом в ка­питал, устраняя всякую надобность подвергать их опасностям и затруднениям, неразрывно связанным с помещением денег в промышленность и даже с ростовщическими операциями. Государственные кредиторы в действительности не дают ничего, так как ссуженные ими суммы превращаются в государствен­ные долговые свидетельства, легко обращающиеся, функциони­рующие в их руках совершенно так же, как и наличные деньги. Но кроме созданного таким образом класса праздных рантье и импровизированного богатства финансистов, выступающих посредниками между правительством и нацией, кроме откуп­щиков налогов, купцов и частных фабрикантов, в руки которых

^243а) Уильям Коббет замечает, что в Англии все общественные учреждения назы­ваются “королевскими”, но зато долг там “национальный” (national debt),

Глава XXIV. — Так называемое первоначальное накопление                           765

попадает добрая доля всякого государственного займа в качестве капитала, свалившегося с неба, государственный долг создал акционерные общества, торговлю всякого рода ценными бумагами, ажиотаж, одним словом — биржевую игру и современ­ную банкократию.

С самого своего зарождения крупные банки, подкрепленные национальными титулами, были лишь обществами частных спекулянтов, которые оказывали содействие правительствам и, благодаря полу­чен­ным привилегиям, могли ссужать им деньги. Поэтому самым непогрешимым мерилом накопления госу­дар­ственного долга является прогрессивное повышение акций этих банков, расцвет которых начинается с момента учреждения Английского банка (1694 г.). Английский банк начал свою деятельность ссудами правительству денег из 8%; вместе с тем он был уполномочен парламентом чеканить деньги из того же самого капитала, который он еще раз ссужал пуб­лике в форме банкнот. Этими банкнотами он мог дисконтиро­вать век­селя, давать ссуды под товары, скупать на них благородные металлы. Прошло немного времени, и эти фабри­ку­емые самим банком кредитные деньги стали функционировать как звонкая монета: банкнотами выдавал Английский банк ссуды государству, банкнотами уплачивал за государство проценты по государственным займам. Мало того, что он одной рукой давал, чтобы другой взять гораздо больше; даже когда он получал, он оставался вечным кредитором нации на всю данную им сумму до последней копейки. Мало-помалу он стал непременным хранителем металлического запаса страны и центром тяготения для всего торгового кредита. В то самое время, когда англичане перестали сжигать на кострах ведьм, они начали вешать подделывателей банкнот. Какое впечатле­ние произвело на современников внезапное появление этого отродья банкократов, финансистов, рантье, маклеров, спеку­лянтов и биржевых волков, показывают сочинения того вре­мени, например сочинения Болингброка ^243b).

Вместе с государственными долгами возникла система международного кредита, которая зачастую представляет собой один из скрытых источников первоначального накопления у того или другого народа. Так, гнусности венецианской системы грабежа составили подобное скрытое основание капи­талистического богатства Голландии, которой пришедшая в упадок Венеция ссужала крупные денежные суммы. Таково же

^243b) “Если бы татары в наши дни заполонили Европу, было бы очень трудно растолковать им то значение, которое принадлежит среди нас финансисту” (Monte­squieu. “Esprit des loix”, ed. Londres, 1769, т. IV, p. 33).

766                                       Отдел седьмой. — Процесс накопления капитала

отношение между Голландией и Англией. Уже в начале XVIII века голландские мануфактуры были далеко превзойдены английскими, и Голландия перестала быть господствующей торговой и промышленной нацией. Поэтому в период 1701 — 1776 гг. одним из главных ее предприятий становится выдача в ссуду громадных капиталов, в особенности своей могучей кон­курентке — Англии. Подобные же отношения создались в настоящее время между Англией и Соединенными Штатами. Многие не помнящие родства капиталы, функционирующие в Соединенных Штатах, представляют собой лишь вчера капи­тализированную в Англии кровь детей.

Так как государственные долги опираются на государствен­ные доходы, за счет которых должны по­кры­ваться годовые проценты и т. п. платежи, то современная налоговая система стала необходимым до­полнением системы государственных займов. Займы позволяют правительству покрывать чрезвы­чай­ные расходы таким образом, что налогоплательщик не чув­ствует сразу всей тяжести последних, но те же займы требуют, в конце концов, повышения налогов. С другой стороны, повы­шение налогов, вызванное по­сле­довательно нарастающими долгами, вынуждает правительство при каждом новом чрез­вычайном расхо­­де прибегать все к новым и новым займам. Таким образом, современная фискальная система, осью кото­рой является обложение необходимейших жизненных средств (следовательно, их вздорожание), в самой себе несет зародыш автоматического возрастания налогов. Чрезмерное обложе­ние — не слу­чай­ный факт, а скорее ее принцип. В Голландии, где эта система укрепилась прежде всего, великий па­три­от де Витт прославляет ее в своих “Максимах” ²¹⁷ как наилучший способ развить в наемном рабочем покорность, умеренность, прилежание и... готовность переносить чрезмерный труд. Однако нас интересует здесь не столько то разрушительное влияние, которое современная фискальная система оказывает на положение наемных рабочих, сколько обусловленная ею насильственная экспроприация крестьян, ремес­лен­ников — одним словом, всех составных частей мелкой буржуазии. Об этом нет двух мнений, даже среди буржуазных экономистов. Экспроприирующее действие фискальной системы еще больше усиливается благодаря протекционизму, который сам является одной из составных частей фискальной системы.

Та крупная роль, которую государственный долг и соответ­ствующая фискальная система играют в превращении богатства в капитал и в экспроприации масс, ввела в заблуждение ряд авторов: Коббета, Даблдея и других, увидевших в государст-

Глава XXIV. — Так называемое первоначальное накопление                   767

венномдолге и фискальной системе первопричину нищеты современных народов.

Система протекционизма была искусственным средством фабриковать фабрикантов, экспроприировать не­за­висимых ра­ботников, капитализировать национальные средства производ­ства и жизненные средства, на­силь­ствен­но ускорять переход от старого способа производства к современному. Европейские государства дрались из-за патента на это изобретение и, раз попав на службу к рыцарям наживы, не довольствовались уже тем, что с этой целью грабили свои собственные народы, косвенно — путем покровительственных пошлин, пря­мо — пу­тем экспортных премий и т. п. Они насильственно искореняли всякую промышленность в зависимых от них соседних странах, как, например, была искоренена англичанами шерстяная мануфактура в Ир­ландии. На европейском континенте процесс этот, с легкой руки Кольбера, был еще более упрощен. Перво­начальный капитал притекает здесь к промышленникам в зна­чительной мере прямо из государственной казны.

“Зачем”, — восклицает Мирабо, — “так далеко искать причин ману­фактурного расцвета Саксонии перед Семилетней войной? Достаточно об­ратить внимание на 180 миллионов государственного долга” ²⁴⁴⁾!

Колониальная система, государственные долги, гнет нало­гов, протекционизм, торговые войны и т. д. — все эти отпрыски собственно мануфактурного периода гигантски разрастаются в младенческий пе­ри­од крупной промышленности. Зарождение этой последней ознаменовано колоссальным иродовым похи­щением детей. Фабрики рекрутируют своих рабочих, как и королевский флот своих матросов, посред­ством насилия. С каким равнодушием взирал сэр Ф. М. Иден на ужасы, которыми сопро­вож­да­лась экспроприация земли у сельского населения начиная с последней трети XV столетия и вплоть до его вре­мени, до конца XVIII столетия; с каким самодоволь­ством он приветствует этот процесс, “необходимый” для созда­ния капиталистического земледелия и “установления правиль­ного соотношения между пашней и пастбищем”; но даже сэр Иден не возвышается до такого же понимания экономической необходимости похищать и порабощать детей для того, чтобы превратить мануфактурное производство в фабричное и устано­вить правильное соотношение между капиталом и рабочей силой. Он говорит:

“Быть может, внимания публики заслуживает следующий вопрос. Про­мышленность, которая может успешно функционировать, лишь похищая

²⁴⁴>) Mirabeou, цит. соч., т. VI, стр. 101.

768                                       Отдел седьмой. — Процесс накопления капитала

из коттеджей и работных домов бедных детей, которые, сменяясь по группам, должны работать большую часть ночи, не зная отдыха; промыш­ленность, которая к тому же смешивает в общую кучу лиц обоего пола, разных возрастов и наклонностей, что неизбежно должно повести к испор­ченности и развращению благодаря заразительным дурным примерам, может ли такая промышленность увеличивать сумму национального и ин­дивидуального счастья?” ²⁴⁵⁾. “В Дербишире, Ноттингемшире и особенно в Ланкашире”, — пишет Филден, — “недавно изобретенные машины были при­ме­не­ны на крупных фабриках, построенных близ рек, способных при­водить в движение водяное колесо. В эти места, находя­щи­еся вдали от городов, внезапно потребовались тысячи рабочих рук; и, в частности, в Ланкашире, неплодо­род­ном и к тому времени сравнительно мало насе­ленном, потребовались прежде всего люди. Особенно сильный спрос был на ма­ленькие, проворные пальцы детей. Тотчас же вошло в обычай наби­рать учеников (!) из различных лондонских, бирмин­гем­ских и других при­ходских работных домов. Многие, многие тысячи этих маленьких беспо­мощных созданий в возрасте от 7 до 13 или 14 лет были тогда переброшены на север. Обычно хозяева” (т. е. похитители детей) “одевали, кормили и по­ме­щали своих учеников в домах, расположенных близ фабрик. Были наняты надсмотрщики для надзора за их работой. В инте­ресах этих над­смотрщиков за рабами было заставлять детей работать возможно больше, так как оплата их зависела от количества продукта, выжатого из каждого ребенка. Жестокость была естественным следствием. Во многих фабрич­ных округах, в особенности в Ланкашире, эти невинные беззащитные создания, отданные во власть фабрикантам, под­вер­га­лись самым возмути­тельным истязаниям. Их до смерти замучивали чрезмерным трудом... били, заковывали в кандалы, под­вер­гали самым изощренным и жестоким пыткам; истощенные голодом до последней степени, превратившиеся в скелеты, они зачастую плетью принуждались к труду... Иногда их доводили до само­убийства!.. Прекрасные роман­ти­чес­кие долины Дербишира, Ноттингемшира и Ланкашира, скрытые от всякого общественного контроля, сделались мрач­ным местом истязаний и часто убийств!.. Прибыли фабрикан­тов были огромны. Это лишь разжигало их волчий ап­пе­тит. Они стали практиковать, ночную работу, т. е. с наступлением ночи место одной группы рабочих, уже изну­ренных дневным трудом, заступала на фабрике другая группа рабочих; дневная группа отправлялась в посте­ли, только что покинутые ночной группой, и vice versa [наоборот]. Народное предание в Ланкашире гласит, что постели никогда не остывали” ²⁴⁶⁾.

²⁴⁵⁾ Eden, цит. соч., кн.II, гл. I, стр. 421.

²⁴⁶⁾ John Fielden, цит. соч., стр. 5, 6. О безобразиях, практиковавшихся первоначально на фабриках, см. Dr. Aihin, цит. соч., стр. 219, и Gisborne. “Inquiry into the Duties of Men”, 1795, v. II. — Когда паровая машина переместила фабрики от уеди­ненных сельских водопадов в города, под руками склонного к “воздержанию” капита­листа оказался детский рабочий материал и насильственная транспортировка рабов из работных домов оказалась излишней. — Когда сэр Роберт Пиль (отец “министра благопристойности”) внес в парламент в 1815 г. билль для защиты детей, Фрэнсис Хорнер (светило “Комитета о слитках” и интимный друг Рикардо) заявил в палате общин: “Хорошо известно, что вместе с ценностями одного банкрота была назначена к продаже с публичного торга и действительно продана, как часть его собственности, партия фабричных детей, если позволительно употребить это выражение. Два года тому назад (в 1813 г.) в суде королевской скамьи разбирался возмутительный случай. В деле фигурировала группа мальчиков. Один лондонский приход отдал их фабри­канту, который, в свою очередь, уступил их другому. В конце концов несколько фи­лантропов нашли их в состоянии полного истощения от голода (absolute famine), С другим случаем, еще более отвратительным, он познакомился как член парламент-

Глава- XXIV. — Так называемое первоначальное накопление                     769

С развитием капиталистического производства в течение мануфактурного периода общественное мнение Европы осво­бодилось от последних остатков стыда и совести. Нации цинично хвастались всякой гнусностью, раз она являлась средством для накопления капитала. Прочтите, например, наивную ле­топись торговли, составленную филистером А. Андерсоном ²¹⁸. Здесь превозносится, как высший триумф английской государ­ственной мудрости, тот факт, что Англия при заключении Утрехтского мира вынудила у Испании по асьенто ²¹⁹ право вести торговлю неграми между Африкой и испанской Амери­кой, тогда как до сих пор она вела ее лишь между Африкой и английской Вест-Индией. Англия получила право вплоть до 1743 г. поставлять в испанскую Америку 4 800 негров еже­годно. Этим было создано в то же время официальное прикрытие для британской контрабанды. Ливерпуль вырос на торговле рабами. Последняя является его методом первоначального накоп­ления. И до наших дней “респектабельное общество” Ливерпуля осталось Пиндаром торговли рабами, которая — см. цитирован­ное выше сочинение доктора Эйкина, вышедшее в 1795 г., — “превращает дух коммерческой предприимчивости в страсть, создает славных моряков и при­но­сит колоссальные деньги”. В 1730 г. Ливерпуль использовал для торговли рабами 15 ко­раблей, в 1751 г. — 53 корабля, в 1760т. — 74, в 1770 г. — 96 и в 1792 г. — 132 корабля.

Хлопчатобумажная промышленность, введя в Англии рабство детей, в то же время дала толчок к превращению рабского хозяйства Соединенных Штатов, раньше более или ме­нее патриархального, в ком­мер­чес­кую систему эксплуатации. Вообще для скрытого рабства наемных рабочих в Европе нужно было в качестве фундамента рабство sans phrase [без оговорок] в Новом свете ²⁴⁷⁾.

Tantae molis erat ²²⁰ создать условия для свободного прояв­ления “вечных естественных законов” капиталистического способа производства, совершить процесс отделения рабочих от условий их труда, на одном полюсе превратить общественные средства производства и жизненные средства в капитал, на про­ти­воположном полюсе превратить народную массу в наем­ных рабочих, в свободных “работающих бедняков” — этот

ской комиссии. Несколько лет тому назад один лондонский приход заключил с ланкаширским фабрикантом договор, по которому фабрикант обязывался на каждые два десятка здоровых детей покупать одного идиота”.

²⁴⁷⁾ В 1790 г. в английской Вест-Индии 10 рабов приходилось на 1 свободного, во французской — 14 на одного, в голландской — 23 на одного (Henry Brougham. “An Inquiry into the Colonial Policy of the European Powers”. Edinburgh, 1803, v. II, P. 74).

770                                       Отдел седьмой. — Процесс накопления капитали

удивительный продукт современной истории ²⁴⁸⁾. Если деньги, по словам Ожье, “рождаются на свет с кровавым пятном на одной щеке” ²⁴⁹⁾, то новорожденный капитал источает кровь и грязь из всех своих пор, с головы до пят ²⁵⁰⁾.

7. ИСТОРИЧЕСКАЯ ТЕНДЕНЦИЯ КАПИТАЛИСТИЧЕСКОГО НАКОПЛЕНИЯ

Итак, к чему сводится первоначальное накопление капитала, т. е. его исторический генезис? По­сколь­ку оно не представ­ляет собой непосредственного превращения рабов и крепостных в наемных рабо­чих и, следовательно, простой смены формы, оно означает лишь экспроприацию непосредственных произ­во­­дителей, т. е. уничтожение частной собственности, покоящейся на собственном труде.

Частная собственность, как противоположность обществен­ной, коллективной собственности, существует лишь там, где средства труда и внешние условия труда принадлежат частным

²⁴⁸⁾ Выражение “labouring poor” [“работающий бедняк”] встречается в англий­ских законах с того момента, когда класс наемных рабочих при­обретает заметные размеры. “Labouring poor” противополагается, с одной стороны, “idle poor” [“празд­ным беднякам”], нищим и т. п., с дру­гой стороны, тем рабочим, которые еще не обо­браны, еще являются собственниками средств своего труда. Из законодательства выра­жение “labouring poor” перешло в политическую экономию, где оно употребляется начиная с Калпепера, Д. Чайлда и т. д. вплоть до А. Смита и Идена. Можно судить по этому, какова bonne foi [добросовестность] Эдмунда Бёрка, этого “execrable poli­tical cantmonger” [“гнусного политического лице­мера”], когда он называет выражение “labouringpoor” “execrable politicalcant” [“гнусным политическим лицемерием”]. Этот сикофант,нахо­дясь на содержании английской олигархии, разыгрывал роль романтика по отношению к французской революции, а в начале осложнений в Аме­рике, находясь на содержании североамериканских колоний, с таким же успехом выступал в роли либерала по отношению к английской олигархии; в действительности же он был самым ординарным буржуа: “Законы торговли суть законы природы, а сле­довательно, законы самого бога” (Е. Burke. “Thoughts and Details on Scarcity”, ed. London, 1800, p. 31, 32). Нет ничего удивительного в том, что он, верный законам бога и природы, всегда продавал себя на самом выгодном рынке! Хорошую характе­ристику этого Эдмунда Бёрка в период его либеральничанья можно найти в сочинениях Таккера. Таккер был попом и тори, но в остальном это порядочный человек и хоро­ший экономист. Принимая во внимание ту позорную беспринципность, которая господ­ствует в наши дни и благоговейно верует в “законы торговли”, необходимо снова и снова клеймить Бёрков, отличающихся от своих последователей только одним — талантом!

²⁴⁹⁾ Marie Augier. “Du Crédit Public”.

²⁵⁰⁾ “Капитал”, — говорит “Quarterly Reviewer”, — “избегает шума и брани и отличается боязливой натурой. Это правда, но это еще не вся правда. Капитал боится отсутствия прибыли или слишком маленькой прибыли, как природа боится пустоты. Но раз имеется в наличии достаточная прибыль, капитал становится смелым. Обеспечьте 10 процентов, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он становится оживленным, при 50 процентах положительно готов сломать себе голову, при 100 процентах он попирает все человеческие законы, при 300 процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы. Если шум и брань приносят прибыль, капитал станет способствовать тому и другому. Доказательство: контрабанда и торговля рабами” (Т. J. Dunning,, цит. соч., стр. 35, 36).

Глава XXIV. — Так называемое первоначальное накопление.                      771

лицам. Но в зависимости от того, являются ли эти частные лица работниками или неработниками, изменяется характер самой частной собственности. Бесконечные оттенки частной собствен­ности, которые открываются нашему взору, отражают лишь промежуточные состояния, лежащие между обеими этими крайностями.

Частная собственность работника на его средства производ­ства есть основа мелкого производства, а мелкое производство составляет необходимое условие для развития общественного производства и свободной индивидуальности самого работ­ника. Правда, этот способ производства встречается и при рабовладельческом, и при крепостном строе, и при других формах личной зависимости. Однако он достигает расцвета, проявляет всю свою энергию, приобретает адекватную класси­ческую форму лишь там, где работник является свободным частным собственником своих, им самим применяемых усло­вий труда, где крестьянин обладает полем, которое он возде­лывает, ремесленник — инструментами, которыми он владеет как виртуоз.

Этот способ производства предполагает раздробление земли и остальных средств производства. Он ис­клю­чает как концен­трацию этих последних, так и кооперацию, разделение труда внутри одного и того же произ­вод­ственного процесса, общест­венное господство над природой и общественное регулирование ее, свободное раз­витие общественных производительных сил. Он совместим лишь с узкими первоначальными границами про­из­водства и общества. Стремление увековечить его равносильно, по справедливому замечанию Пеккёра, стрем­лению “декретировать всеобщую посредственность” ²²¹. Но на известном уровне развития он сам создает материальные средства для своего уничтожения. С этого момента в недрах общества начи­нают ше­ве­литься силы и страсти, которые чувствуют себя скованными этим способом производства. Последний должен быть уничтожен, и он уничтожается. Уничтожение его, превра­щение индивидуальных и раз­дроб­лен­ных средств производства в общественно концентрированные, следовательно, превраще­ние карликовой соб­ственности многих в гигантскую собствен­ность немногих, экспроприация у широких народных масс зем­ли, жизненных средств, орудий труда, — эта ужасная и тяжелая экспроприация народной массы обра­зует пролог истории капитала. Она включает в себя целый ряд насильствен­ных методов, из которых мы рас­смотрели выше лишь эпохаль­ные методы, как методы первоначального накопления. Экспро­приация непосредственных производителей совершается с самым

772                                                      Отдел седьмой. — Процесс накопления капитала

беспощадным вандализмом и под давлением самых подлых, са­мых грязных, самых мелочных и самых бешеных страстей. Част­ная собственность, добытая трудом собственника, основанная, так сказать, на срастании отдельного независимого работника с его орудиями и средствами труда, вытесняется капиталисти­ческой частной собственностью, которая покоится на эксплу­атации чужой, но формально свободной рабочей силы ²⁵¹⁾.

Когда этот процесс превращения достаточно разложил старое общество вглубь и вширь, когда работники уже превра­щены в пролетариев, а условия их труда — в капитал, когда капиталистический способ производства становится на собст­венные ноги, тогда дальнейшее обобществление труда, дальней­шее превращение земли и других средств производства в об­щественно эксплуатируемые и, следовательно, общие средства производства и связанная с этим дальнейшая экспроприация частных собственников приобретает новую форму. Теперь экспроприации подлежит уже не работник, сам ведущий само­стоятельное хозяйство, а капиталист, эксплуатирующий многих рабочих.

Эта экспроприация совершается игрой имманентных законов самого капиталистического произ­вод­ства, путем централиза­ции капиталов. Один капиталист побивает многих капитали­стов. Рука об руку с этой централизацией, или экспроприацией многих капиталистов немногими, развивается кооперативная форма про­цесса труда в постоянно растущих размерах, разви­вается сознательное техническое применение науки, пла­но­мерная эксплуатация земли, превращение средств труда в такие средства труда, которые допускают лишь кол­лективное употреб­ление, экономия всех средств производства путем применения их как средств производства комбинированного общественного труда, втягивание всех народов в сеть мирового рынка, а вместе с тем интернациональный характер капиталистического режима. Вместе с постоянно умень­ша­ю­щим­ся числом магна­тов капитала, которые узурпируют и монополизируют все выгоды этого процесса пре­вра­щения, возрастает масса нищеты, угнетения, рабства, вырождения, эксплуатации, но вместе с тем растет и возмущение рабочего класса, который постоянно увеличивается по своей численности, который обучается, объединяется и организуется механизмом самого процесса капиталистического производства. Монополия капитала стано­вится оковами того способа производства, который вырос при

²⁵¹⁾ “Мы вступили в совершенно новый общественный строй... мы стремимся отделить всякий вид собственности от всякого вида труда” (Sismondi. “Nouveaux Principes de I'Économie Politique”, t. II [Paris, 1827], p. 434).

Глава XXIV. — Так называемое первоначальное накопление                     773

ней и под ней. Централизация средств производства и обоб­ществление труда достигают такого пункта, когда они стано­вятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается. Бьет час капита­листи­чес­кой частной собствен­ности. Экспроприаторов экспроприируют.

Капиталистический способ присвоения, вытекающий из капиталистического способа производства, а следовательно, и капиталистическая частная собственность, есть первое отри­цание индивидуальной частной собственности, основанной на собственном труде. Но капиталистическое производство порож­дает с необ­хо­ди­мо­стью естественного процесса свое собственное отрицание. Это — отрицание отрицания. Оно восста­нав­ливает не частную собственность, а индивидуальную собственность на основе достижений капиталистической эры: на основе коопе­рации и общего владения землей и произведенными самим трудом средствами произ­водства.

Превращение основанной на собственном труде раздроб­ленной частной собственности отдельных личностей в капита­листическую, конечно, является процессом гораздо более долгим, трудным и тяжелым, чем превращение капиталисти­ческой частной собственности, фактически уже основывающейся на общественном процессе производства, в общественную собственность. Там дело заключалось в экспроприации народ­ной массы немногими узурпаторами, здесь народной массе предстоит экспроприировать немногих узурпаторов ²⁵²⁾.

²⁵²⁾ “Прогресс промышленности, невольным носителем которого является бур­жуазия, бессильная ему сопротивляться, ставит на место разъединения рабочих конкуренцией революционное объединение их посредством ассоциации. Таким обра­зом, с развитием крупной промышленности из-под ног буржуазии вырывается сама основа, на которой она производит и присваивает продукты. Она производит прежде всего своих собственных могильщиков. Ее гибель и победа пролетариата одинаково неизбежны... Из всех классов, которые противостоят теперь буржуазии, только про­летариат представляет собой действительно революционный класс. Все прочие классы приходят в упадок и уничтожаются с развитием крупной промышленности, проле­тариат же есть ее собственный продукт. Средние сословия: мелкий промышленник, мелкий торговец, ремесленник и крестьянин — все они борются с буржуазией для того, чтобы спасти свое существование от гибели, как средних сословий. Они, следо­вательно, не революционны, а консервативны. Даже более, они реакционны: они стремятся повернуть назад колесо истории” (К. Маркс и Ф. Энгельс. “Манифест Ком­мунистической партии”. Лондон, 1848, стр. 11,9 [см. Сочинения К. Маркса и Ф. Эн­гельса, 2 изд., том 4, стр. 435—436, 434]).