ЭНГЕЛЬС-КОНРАДУ ШМИДТУ

В БЕРЛИН

Лондон, 5 августа 1890 г.

...О книге Пауля Барта я читал в венском журнале “Deutsche Worte” отзыв, написанный злополучным Морицем Виртом ², и эта критика оставила у меня неблагоприятное впечатление также и о самой книге. Я просмотрю ее, но должен сказать, что если Морицхен правильно его цитирует, то Барт утверждает, будто он во всех сочинениях Маркса смог найти всего лишь один пример зависимости философии и т. д. от материальных условий существования, а именно тот, что Декарт объявляет животных машинами. Мне просто жалко человека, который может писать подобные вещи. И раз этот человек еще не понял, что хотя материальные условия существования являются primum agens ¹⁾, это не исключает того, что идеологические области оказывают в свою очередь обратное, но вторичное воздействие на эти материальные условия; раз это ему неясно, то он не способен понимать и тот предмет, о котором пишет. Но, повторяю, ведь это все из вторых рук, Морицхен же — опасный друг. И у материалистического понимания истории имеется теперь множество таких друзей, для которых оно служит предлогом, чтобы не изучать историю. Дело обстоит совершенно так же, как тогда, когда Маркс говорил о французских “марксистах” конца 70-х годов: “Я знаю только одно, что я не марксист”.

Вот также в “Volks-Tribune” происходила дискуссия о распределении продуктов в будущем обществе — будет оно происходить соответственно количеству труда или иначе³. К вопросу подошли тоже сугубо “материалистически” в противоположность известным идеалистическим фразам о справедливости. Но, как ни странно, никому не пришло в голову, что ведь способ распределения существенным образом зависит от того, какое количество продуктов подлежит распределению, и что это количество, конечно, меняется в зависимости от прогресса производства и организации общества, а следовательно, должен меняться и способ распределения. Но все участники дискуссии рассматривают “социалистическое общество” не как что-то постоянно меняющееся и прогрессирующее, а как нечто стабильное, раз навсегда установленное, что должно, следовательно, иметь также раз навсегда установленный способ распределения. Но если рассуждать здраво, то можно все-таки: 1) попытаться отыскать способ распределения, с которого будет начато, и 2) постараться найти общую тенденцию дальнейшего развития. Но об этом я во всей дискуссии не нахожу ни слова.

Вообще для многих молодых писателей в Германии слово “материалистический” является простой фразой, которой называют все, что угодно, ее давая себе труда заняться дальнейшим изучением, то есть приклеивают этот ярлычок и считают, что этим вопрос решен. Однако наше понимание истории есть прежде всего руководство к изучению, а не рычаг для конструирования на манер гегельянства. Всю историю надо изучать заново, надо исследовать в деталях условия существования различных общественных формаций, прежде чем пытаться вывести из них соответствующие им политические, частноправовые, эстетические, философские, религиозные и т. п. воззрения. Сделано в этом отношении до сих пор немного, потому что очень немногие люди серьезно этим занимались. В этом отношении нам нужна большая помощь, область бесконечно велика, и тот, кто хочет работать серьезно, может многое сделать и отличиться. Но вместо этого у многих немцев из молодого поколения фразы об историческом материализме (ведь можно все превратить в фразу) служат только для того, чтобы как можно скорее систематизировать и привести в порядок свои собственные, относительно весьма скудные исторические познания (экономическая история ведь еще в пеленках!) и затем возомнить себя великими. И тогда-то и может явиться какой-нибудь Барт и взяться за то, что в его среде, во всяком случае, сведено уже к пустой фразе.

Однако все это, конечно, выравняется. Мы в Германии теперь достаточно сильны, чтобы вынести многое. Одной из величайших услуг, оказанных нам законом против социалистов ⁴, было то, что он освободил нас от навязчивости немецкого студента с социалистическим налетом. Теперь мы достаточно сильны, чтобы вынести и этого немецкого студента, который снова очень уж заважничал. Вы, действительно уже кое-что сделавший, сами, вероятно, заметили, как мало среди молодых литераторов, связанных с партией, таких, которые дают себе труд изучать политическую экономию, историю политической экономии, историю торговли, промышленности, земледелия, общественных формаций. Многие ли из них знают о Маурере больше, чем одно только его имя! Самомнение журналиста должно все преодолеть, а этому соответствуют и результаты. Эти господа воображают, что для рабочих все годится. Если бы они знали, что Маркс считал свои лучшие вещи все еще недостаточно хорошими для рабочих, что он считал преступлением предлагать рабочим что-нибудь не самое лучшее!..

ЭНГЕЛЬС - ЙОЗЕФУ БЛОХУ В КЕНИГСБЕРГ

Лондон, 21[—22] сентября 1890 г.

...Согласно материалистическому пониманию истории в историческом процессе определяющим моментом в конечном счете является производство и воспроизводство действительной жизни. Ни я, ни Маркс большего никогда не утверждали. Если же кто-нибудь искажает это положение в том смысле, что экономический момент является будто единственно определяющим моментом, то он превращает это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу. Экономическое положение — это базис, но на ход исторической борьбы также оказывают влияние и во многих случаях определяют преимущественно форму ее различные моменты надстройки: политические формы классовой борьбы и ее результаты — государственный строй, установленный победившим классом после выигранного сражения, и т. п., правовые формы и даже отражение всех этих действительных битв в мозгу .участников, политические, юридические, философские теории, религиозные воззрения и их дальнейшее развитие в систему догм. Существует взаимодействие всех этих моментов, в котором экономическое движение как необходимое в конечном счете прокладывает себе дорогу сквозь бесконечное множество случайностей (то есть вещей и событий, внутренняя связь которых настолько отдалена или настолько трудно доказуема, что мы можем пренебречь ею, считать, что ее не существует). В противном случае применять теорию к любому историческому периоду было бы легче, чем решать простое уравнение первой степени.

Мы делаем нашу историю сами, но, во-первых, мы делаем ее при весьма определенных предпосылках и условиях. Среди них экономические являются в конечном счете решающими. Но и политические и т. п. условия, даже традиции, живущие в головах людей, играют известную роль, хотя и не решающую. Прусское государство возникло и развивалось также благодаря историческим и в конечном счете экономическим причинам. Но едва ли можно, не сделавшись педантом, утверждать, что среди множества мелких государств Северной Германии именно Бранденбург был предназначен для роли великой державы, в которой воплотились экономические, языковые, а со времени Реформации и религиозные различия между Севером и Югом, и что это было предопределено только экономической необходимостью, а другие моменты не оказывали также влияния (прежде всего то обстоятельство, что Бранденбург благодаря обладанию Пруссией был втянут в польские дела и через это в международные политические отношения, которые явились решающими также и при образовании владений Австрийского дома). Едва ли удастся кому-нибудь, не сделавшись посмешищем, объяснить экономически существование каждого маленького немецкого государства в прошлом и в настоящее время или происхождение верхненемецкого передвижения согласных, превратившего географическое разделение, образованное горной цепью от Судет до Таунуса, в настоящую трещину, проходящую через всю Германию.

Во-вторых, история делается таким образом, что конечный результат всегда получается от столкновения множества отдельных воль, причем каждая из этих воль становится тем, что она есть, опять-таки благодаря массе особых жизненных обстоятельств. Таким образом, имеется бесконечное количество перекрещивающихся сил, бесконечная группа параллелограммов сил, и из этого перекрещивания выходит одна равнодействующая — историческое событие. Этот результат можно опять-таки рассматривать как продукт одной силы, действующей как целое, бессознательно и безвольно. Ведь то, чего хочет один, встречает противодействие со стороны всякого другого, и в конечном результате появляется нечто такое, чего никто не хотел. Таким образом, история, как она шла до сих пор, протекает подобно природному процессу и подчинена, в сущности, тем же самым законам движения. Но из того обстоятельства, что воли отдельных людей, каждый из которых хочет того, к чему его влечет физическая конституция и внешние, в конечном счете экономические, обстоятельства (или его собственные, личные, или общесоциальные), что эти воли достигают не того, чего они хотят, но сливаются в нечто среднее, в одну общую равнодействующую,— из этого все же не следует заключать, что эти воли равны нулю. Наоборот, каждая воля участвует в равнодействующей и постольку включена в нее.

Далее, я прошу Вас изучать эту теорию по первоисточникам, а не из вторых рук,— право же, это гораздо легче. Маркс не написал ничего, в чем бы эта теория не играла роли. В особенности великолепным образцом ее применения является “18 брюмера Луи Бонапарта”²⁾. Точно так же множество указаний есть и в “Капитале”³⁾. Затем я вправе, пожалуй, указать на мои сочинения: “Переворот в науке, произведенный господином Евгением Дюрингом” ⁴⁾ и “Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии” ⁵⁾, в которых я дал самое подробное, насколько мне известно, изложение исторического материализма из всех существующих.

Маркс и я отчасти сами виноваты в том, что молодежь иногда придает больше значения экономической стороне, чем это следует. Нам приходилось, возражая нашим противникам, подчеркивать главный принцип, который они отвергали, и не всегда находилось время, место и возможность отдавать должное остальным моментам, участвующим во взаимодействии. Но как только дело доходило до анализа какого-либо исторического периода, то есть до практического применения, дело менялось, и тут уже не могло быть никакой ошибки. К сожалению, сплошь и рядом полагают, что новую теорию вполне поняли и могут ее применять сейчас же, как только усвоены основные положения, да и то не всегда правильно. И в этом я могу упрекнуть многих из новых “марксистов”; ведь благодаря этому также возникала удивительная путаница...

изд. 2, т. 37, стр. 394—396.

ЭНГЕЛЬС - КОНРАДУ ШМИДТУ

В БЕРЛИН

Лондон, 27 октября 1890 г.

Дорогой Шмидт!

Пользуюсь первой свободной минутой, чтобы ответить Вам. Я полагаю, что Вы поступите правильно, если примете предложение “Züuricher Post”. Вы там можете научиться кое-чему в области экономики, в особенности, если будете иметь в виду, что Цюрих — это все еще только денежный и спекулятивный рынок третьего разряда, и поэтому все возникающие там впечатления ослаблены благодаря двойному и тройному отражению или намеренно искажены. Но Вы на практике познакомитесь со всем механизмом и будете вынуждены следить за биржевыми отчетами из первых рук — из Лондона, Нью-Йорка, Парижа, Берлина, Вены — и тогда перед Вами предстанет мировой рынок в его отражении как денежный рынок и рынок ценных бумаг. С экономическими, политическими и другими отражениями дело обстоит точно так же, как и с отражениями в человеческом глазу. Они проходят через собирательную линзу и поэтому представляются в перевернутом виде — вниз головой. Только отсутствует нервный аппарат, который для нашего представления поставил бы их снова на ноги. Биржевик видит движение промышленности и мирового рынка только в перевернутом отражении денежного рынка и рынка ценных бумаг, и поэтому следствие становится для него причиной. Это я наблюдал еще в 40-х годах в Манчестере: лондонские биржевые отчеты были совершенно непригодны для того, чтобы составить по ним представление о ходе развития промышленности и ее периодических максимумах и минимумах, потому что эти господа пытались объяснять все явления кризисами денежного рынка, которые ведь по большей части сами являлись всего лишь симптомами. Тогда речь шла о том, чтобы начисто отрицать происхождение промышленных кризисов из временного перепроизводства, и дело поэтому имело к тому же еще и тенденциозную сторону, побуждающую прибегать к извращениям. Теперь этот пункт отпадает — для нас, по крайней мере, раз и навсегда,— и к тому же несомненным фактом является то обстоятельство, что денежный рынок также может иметь свои собственные кризисы, при которых прямые нарушения промышленного производства играют лишь подчиненную роль или даже не играют никакой роли. Здесь надо кое-что выявить еще и исследовать, особенно в историческом плане за последние 20 лет.

Там, где существует разделение труда в общественном масштабе, отдельные процессы труда становятся самостоятельными по отношению друг к другу. Производство является в последнем счете решающим. Но как только торговля продуктами обособляется от производства в собственном смысле слова, она следует своему собственному движению, над которым в общем и целом главенствует движение производства, но которое в отдельных частностях и внутри этой общей зависимости следует опять-таки своим собственным законам, присущим природе этого нового фактора. Это движение имеет свои собственные фазы и, в свою очередь, оказывает обратное действие на движение производства. Открытие Америки было вызвано жаждой золота, которая еще до этого гнала португальцев в Африку (ср. Зётбер. “Добыча благородных металлов”), потому что столь сильно развившаяся в XIV и XV вв. европейская промышленность и соответствовавшая ей торговля требовали больше средств обмена, чего Германия — великая страна серебра в 1450—1550 гг.—не могла доставить. Завоевание Индии португальцами, голландцами, англичанами с 1500 по 1800 г. имело целью импорт из Индии. Об экспорте туда никто не помышлял. И все же какое колоссальное обратное действие оказали на промышленность эти открытия и завоевания, вызванные чисто торговыми интересами: только потребность экспорта в эти страны создала и развила крупную промышленность.

Так и с денежным рынком. Как только торговля деньгами отделяется от торговли товарами, она приобретает — при известных условиях, определяемых производством и торговлей товарами, и в этих пределах — свое собственное развитие, имеет особые законы и фазы, которые определяются ее собственной природой. Когда же вдобавок к этому торговля деньгами в своем дальнейшем развитии расширяется до торговли ценными бумагами — причем эти ценные бумаги состоят не только из государственных бумаг, но к ним присоединяются и акции промышленных и транспортных предприятий, и торговля деньгами завоевывает, таким образом, прямое господство над частью производства, которое в общем и целом господствует над нею,— тогда обратное действие торговли деньгами на производство становится еще сильнее и сложнее. Торговцы деньгами являются собственниками железных дорог, шахт, металлургических заводов и т. д. Эти средства производства приобретают двоякий характер: их работа должна приспособляться то к интересам непосредственного производства, то к потребностям акционеров, поскольку они же являются банкирами. Самый яркий пример этого — североамериканские железные дороги. Вся работа их зависит в данное время от биржевых операций какого-нибудь Джея Гулда, Вандербилта и т. д.— операций, совершенно чуждых деятельности отдельной дороги и ее интересам как средства сообщения. И даже здесь, в Англии, мы наблюдали десятилетиями продолжавшуюся борьбу различных железнодорожных обществ из-за разграничения их территорий, борьбу, в которой растрачивались колоссальные деньги не в интересах производства и транспорта, а исключительно в силу соперничества, преследовавшего большей частью лишь цель облегчить биржевые операции торговцев деньгами, владеющих акциями.

В этих нескольких замечаниях о моем понимании отношения производства к торговле товарами и их обоих к торговле деньгами я в основном уже ответил на Ваши вопросы об историческом материализме вообще. Это легче всего понять с точки зрения разделения труда. Общество порождает известные общие функции, без которых оно по может обойтись. Предназначенные для этого люди образуют новую отрасль разделения труда внутри общества. Тем самым они приобретают особые интересы также и по отношению к тем, кто их уполномочил; они становятся самостоятельными по отношению к ним, и — появляется государство. А затем происходит то же, что и при торговле товарами и позднее при торговле деньгами. Новая самостоятельная сила, правда, в общем и целом должна следовать за движением производства, но она, в свою очередь, оказывает обратное воздействие на условия и ход производства в силу присущей ей или, вернее, однажды полученной ею и постепенно развивавшейся дальше относительной самостоятельности. Это есть взаимодействие двух неодинаковых сил: с одной стороны, экономического движения, а с другой — новой политической силы, которая стремится к возможно большей самостоятельности и, раз уже она введена в действие, обладает также и собственным движением. Экономическое движение в общем и целом проложит себе путь, но оно будет испытывать на себе также и обратное действие политического движения, которое оно само создало и которое обладает относительной самостоятельностью. На экономическое движение оказывает влияние, с одной стороны, движение государственной власти, а с другой — одновременно с нею порожденной оппозиции. Как на денежном рынке отражается в общем и целом и с указанными выше оговорками движение промышленного рынка, и, конечно, отражается превратно, так и в борьбе между правительством и оппозицией отражается борьба уже до этого существующих и борющихся классов, и точно так же превратно: уже не прямо, а косвенно, не как борьба классов, а как борьба за политические принципы, и притом так превратно, что потребовались тысячелетия для того, чтобы нам стало ясно, в чем суть.

Обратное действие государственной власти на экономическое развитие может быть троякого рода. Она может действовать в том же направлении — тогда развитие идет быстрее; она может действовать против экономического развития — тогда в настоящее время у каждого крупного народа она терпит крах через известный промежуток времени; или она может ставить экономическому развитию в определенных направлениях преграды и толкать его в других направлениях. Этот случай сводится в конце концов к одному из предыдущих. Однако ясно, что во втором и третьем случаях политическая власть может причинить экономическому развитию величайший вред и может вызвать растрату сил и материала в массовом количестве.

Кроме того, имеется еще случай завоевания и грубого уничтожения экономических ресурсов, вследствие чего прежде при известных обстоятельствах бесследно гибли все результаты экономического развития целой местности или нации. Теперь этот случай имеет по большей части противоположные последствия, по крайней мере у больших народов. Побежденный в итоге выигрывает иногда и в экономическом, и в политическом, и в моральном отношениях больше, чем победитель.

С правом дело обстоит точно так же. Как только становится необходимым новое разделение труда, создающее профессиональных юристов, открывается опять-таки новая самостоятельная область, которая при всей своей общей зависимости от производства и торговли все же обладает особой способностью обратно воздействовать на эти области. В современном государстве право должно не только соответствовать общему экономическому положению, не только быть его выражением, но также быть внутренне согласованным выражением, которое не опровергало бы само себя в силу внутренних противоречий. А для того чтобы этого достичь, точность отражения экономических отношений нарушается все больше и больше. И это происходит тем чаще, чем реже случается, что кодекс законов представляет собой резкое, несмягченное, неискаженное выражение господства одного класса: ведь это противоречило бы “понятию права”. Чистое, последовательное понятие права революционной буржуазии эпохи 1792— 1796 гг. фальсифицировано во многих отношениях уже в Кодексе Наполеона⁵, а в той мере, в какой это понятие права в нем воплощено, оно должно претерпевать ежедневно всяческие смягчения благодаря возрастающей силе пролетариата. Но это не мешает тому, что Кодекс Наполеона является тем сводом законов, который лежит в основе всех новых кодификаций во всех частях света. Таким образом, ход “правового развития” состоит по большей части только в том, что сначала пытаются устранить противоречия, вытекающие из непосредственного перевода экономических отношений в юридические принципы, и установить гармоническую правовую систему, а затем влияние и принудительная сила дальнейшего экономического развития опять постоянно ломают эту систему и втягивают ее в новые противоречия. (Я здесь говорю пока только о гражданском праве.)

Отражение экономических отношений в виде правовых принципов точно так же необходимо ставит эти отношения на голову. Этот процесс отражения происходит помимо сознания действующего; юрист воображает, что оперирует априорными положениями, а это всего лишь отражения экономических отношений. Таким образом, все стоит на голове. А что это извращение, представляющее собой, пока оно еще не раскрыто, то, что мы называем идеологическим воззрением, в свою очередь, оказывает обратное действие на экономический базис и может его в известных пределах модифицировать,— это мне кажется само собой разумеющимся. Основа наследственного права — экономическая, если предположить одинаковую ступень развития семьи. Несмотря на это, будет очень трудно доказать, что, например, в Англии абсолютная свобода завещаний, а во Франции сильное ее ограничение объясняются во всех частностях только экономическими причинами. Но и то и другое оказывает очень значительное обратное действие на экономику благодаря тому, что влияет на распределение имуществ.

Что же касается тех идеологических областей, которые еще выше парят в воздухе — религия, философия и т. д.,— то у них имеется предысторическое содержание, находимое и перенимаемое историческим периодом, содержание, которое мы теперь назвали бы бессмыслицей. Эти различные ложные представления о природе, о существе самого человека, о духах, волшебных силах и т. д. имеют по большей части экономическую основу лишь в отрицательном смысле; низкое экономическое развитие предысторического периода имеет в качестве дополнения, а порой в качестве условия и даже в качестве причины ложные представления о природе. И хотя экономическая потребность была и с течением времени все более становилась главной пружиной прогресса в познании природы, все же было бы педантизмом, если бы кто-нибудь попытался найти для всех этих первобытных бессмыслиц экономические причины. История наук есть история постепенного устранения этой бессмыслицы или замены ее новой, но все же менее нелепой бессмыслицей. Люди, которые этим занимаются, принадлежат опять-таки к особым областям разделения труда, и им кажется, что они разрабатывают независимую область. И поскольку они образуют самостоятельную группу внутри общественного разделения труда, постольку их произведения, включая и их ошибки, оказывают обратное влияние на все общественное развитие, даже на экономическое. Но при всем том они сами опять-таки находятся под господствующим влиянием экономического развития. В философии, например, это можно легче всего доказать для буржуазного периода. Гоббс был первым современным материалистом (в духе XVIII века), но он жил в то время, когда абсолютная монархия во всей Европе переживала период своего расцвета, а в Англии вступила в борьбу с народом, и был сторонником абсолютизма. Локк был в религии, как и в политике, сыном классового компромисса 1688 года⁶. Английские деисты⁷ и их более последовательные продолжатели — французские материалисты были настоящими философами буржуазии, французы — даже философами буржуазной революции. В немецкой философии от Канта до Гегеля отразился немецкий обыватель — то в позитивном, то в негативном смысле. Но, как особая область разделения труда, философия каждой эпохи располагает в качестве предпосылки определенным мыслительным материалом, который передан ей ее предшественниками и из которого она исходит. Этим объясняется, что страны, экономически отсталые, в философии все же могут играть первую скрипку: Франция в XVIII веке по отношению к Англии, на философию которой французы опирались, а затем Германия по отношению к первым двум. Но как во Франции, так и в Германии философия, как и всеобщий расцвет литературы в ту эпоху, была также результатом экономического подъема. Преобладание экономического развития в конечном счете также и над этими областями для меня неоспоримо, но оно имеет место в рамках условий, которые предписываются самой данной областью: в философии, например, воздействием экономических влияний (которые опять-таки оказывают действие по большей части только в своем политическом и т. п. выражении) на имеющийся налицо философский материал, доставленный предшественниками. Экономика здесь ничего не создает заново, но она определяет вид изменения и дальнейшего развития имеющегося налицо мыслительного материала, но даже и это она производит по большей части косвенным образом, между тем как важнейшее прямое действие на философию оказывают политические, юридические, моральные отражения.

О религии я сказал самое необходимое в последней главе брошюры о Фейербахе ⁶⁾.

Следовательно, если Барт полагает, что мы отрицали всякое обратное влияние политических и т. д. отражений экономического движения на само это движение, то он просто сражается с ветряными мельницами. Ему следует заглянуть лишь в “18 брюмера” Маркса ⁷⁾, где речь и идет почти только о той особой роли, которую играют политическая борьба и события, конечно, в рамках их общей зависимости от экономических условий; или посмотреть “Капитал”, например, отдел о рабочем дне ⁸⁾, где показано, какое решительное действие оказывает законодательство, которое ведь является политическим актом, или отдел, посвященный истории буржуазии (24-я глава ⁹⁾). К чему же мы тогда боремся за политическую диктатуру пролетариата, если политическая власть экономически бессильна? Насилие (то есть государственная власть) — это тоже экономическая сила!

Но у меня сейчас нет времени критиковать саму книгу. Сначала должен выйти III том ¹⁰⁾, да и вообще я считаю, что это отлично может сделать, например, Бернштейн.

Чего всем этим господам не хватает, так это диалектики. Они постоянно видят только здесь причину, там — следствие. Они не видят, что это пустая абстракция, что в действительном мире такие метафизические полярные противоположности существуют только во время кризисов, что весь великий ход развития происходит в форме взаимодействия (хотя взаимодействующие силы очень неравны: экономическое движение среди них является самым сильным, первоначальным, решающим), что здесь нет ничего абсолютного, а все относительно. Для них Гегеля не существовало.

Печатается по тексту Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса, изд. 2, т. 37, стр. 414—421.

В БЕРЛИН

Лондон, 14 июля 1893 г.

Дорогой г-н Меринг!

Только сегодня могу, наконец, поблагодарить Вас за любезно присланную мне “Легенду о Лессинге”. Мне хотелось не просто послать Вам формальное подтверждение в получении книги, но в то же время сказать кое-что о ней самой — о ее содержании. В этом причина задержки.

Я начинаю с конца — с приложения “Об историческом материализме” ⁸, в котором существо дела Вы изложили превосходно и для всякого, кто свободен от предвзятого мнения, убедительно. Если у меня и возникают некоторые возражения, то лишь против того, что Вы приписываете мне большие заслуги, чем следует, даже если считать все то, до чего я, быть может, додумался бы — со временем — самостоятельно, но что Маркс, обладая более проницательным глазом и более широким кругозором, открыл намного раньше. Тот, кому выпало на долю счастье проработать в течение 40 лет вместе с таким человеком, как Маркс, при его жизни обычно не пользуется тем признанием, на которое, казалось бы, мог рассчитывать. Но когда великий человек умирает, легко случается, что его менее значительного соратника начинают оценивать выше, чем он того заслуживает, и это, по-видимому, происходит сейчас со мной. История в конце концов все поставит на свое место, но к тому времени я благополучно отправлюсь на тот свет и ни о чем ничего не буду знать.

Кроме этого, упущен еще только один момент, который, правда, и в работах Маркса, и моих, как правило, недостаточно подчеркивался, и в этом отношении вина в равной мере ложится на всех нас. А именно — главный упор мы делали, и должны были делать, сначала на выведении политических, правовых и прочих идеологических представлений и обусловленных ими действий из экономических фактов, лежащих в их основе. При этом из-за содержания мы тогда пренебрегали вопросом о форме: какими путями идет образование этих представлений и т. п. Это дало нашим противникам желанный повод для кривотолков, а также для искажений, разительным примером чего является Пауль Барт.

Идеология — это процесс, который совершает так называемый мыслитель, хотя и с сознанием, но с сознанием ложным. Истинные движущие силы, которые побуждают его к деятельности, остаются ему неизвестными, в противном случае это не было бы идеологическим процессом. Он создает себе, следовательно, представления о ложных или кажущихся побудительных силах. Так как речь идет о мыслительном процессе, то он и выводит как содержание, так и форму его из чистого мышления — или из своего собственного, или из мышления своих предшественников. Он имеет дело исключительно с материалом мыслительным; без дальнейших околичностей он считает, что этот материал порожден мышлением, и вообще не занимается исследованием никакого другого, более отдаленного и от мышления независимого источника. Такой подход к делу кажется ему само собой разумеющимся, так как для него всякое действие кажется основанным в последнем счете на мышлении, потому что совершается при посредстве мышления.

Исторический идеолог (исторический означает здесь просто собирательный термин для понятий: политический, юридический, философский, теологический,— словом, для всех областей, относящихся к обществу, а не просто к природе) располагает в области каждой науки известным материалом, который образовался самостоятельно из мышления прежних поколений и прошел самостоятельный, свой собственный путь развития в мозгу этих следовавших одно за другим поколений. Конечно, на это развитие могут воздействовать в качестве сопутствующих причин и внешние факты, относящиеся к этой или иной области, но факты эти, как молчаливо предполагается, представляют собой опять-таки просто плоды мыслительного процесса, и таким образом мы все время продолжаем оставаться в сфере чистой мысли, которая как будто благополучно переваривала даже самые упрямые факты.

Именно эта видимость самостоятельной истории форм государственного устройства, правовых систем, идеологических представлений в любой области прежде всего и ослепляет большинство людей. Если Лютер и Кальвин “преодолевают” официальную католическую религию, а Гегель — Канта и Фихте, если Руссо своим республиканским общественным договором косвенно “преодолевает” конституционалиста Монтескье, то это — процесс, который остается внутри теологии, философии, государствоведения, представляет собой этап в развитии этих областей мышления и вовсе не выходит за пределы мышления. А с тех пор как к этому прибавилась буржуазная иллюзия о вечности и абсолютном совершенстве капиталистического производства,— с этих пор даже “преодоление” меркантилистов физиократами и А. Смитом рассматривается как чистая победа мысли, не как отражение в области мышления изменившихся экономических фактов, а как достигнутое, наконец, истинное понимание неизменно и повсюду существующих фактических условий. Выходит, что если бы Ричард Львиное сердце и Филипп-Август ввели свободу торговли, вместо того, чтобы впутываться в крестовые походы, то можно было бы избежать 500 лет нищеты и невежества.

На эту сторону дела, которой я здесь смог коснуться лишь слегка, мне думается, все мы обратили внимания меньше, чем она того заслуживает. Это старая история:

вначале всегда из-за содержания не обращают внимания на форму. Повторяю, я сам это делал, и эта ошибка всегда бросалась мне в глаза уже post festum ¹¹⁾. Поэтому я не только далек от того, чтобы в связи с этим как-то упрекать Вас,— на это у меня, как виновного в том же еще раньше Вас, нет и никакого права, напротив,— но я все же хотел бы обратить Ваше внимание на этот пункт для будущего.

В связи с этим находится также нелепое представление идеологов: не признавая самостоятельного исторического развития различных идеологических областей, играющих роль в истории, мы отрицаем и всякую возможность их воздействия на историю. В основе этого лежит шаблонное, недиалектическое представление о причине и следствии как о двух неизменно противостоящих друг другу полюсах, и абсолютно упускается из виду взаимодействие. Эти господа часто почти намеренно забывают о том, что историческое явление, коль скоро оно вызвано к жизни причинами другого порядка, в конечном итоге экономическими, тут же в свою очередь становится активным фактором, может оказывать обратное воздействие на окружающую среду и даже на породившие его причины. Так, например, Барт по поводу духовного сословия и религии, у Вас стр. 475. Мне очень понравилось, как Вы разделались с этим до невероятности пошлым субъектом. И его-то назначают профессором истории в Лейпциг! Ведь там был старик Ваксмут, правда, такой же узколобый, но прекрасно владевший фактами, совсем другого склада человек!

О книге же вообще я могу только повторить то, что уже не раз говорил по поводу статей, когда они появлялись в “Neue Zeit” ⁹; это — наилучшее из имеющихся изложений генезиса прусского государства, пожалуй, могу сказать даже единственное хорошее, в большинстве случаев вплоть до мелких подробностей правильно раскрывающее все взаимосвязи. Можно только сожалеть, что Вы не могли одновременно охватить также все дальнейшее развитие вплоть до Бисмарка, и невольно рождается надежда, что Вы это сделаете в другой раз и дадите общую картину в связном изложении, начиная с курфюрста Фридриха-Вильгельма и кончая старым Вильгельмом ¹²⁾. Ведь работа Вами уже проделана предварительно и, по крайней мере по основным вопросам, даже можно считать и окончательно. А это должно быть сделано прежде, чем рухнет все это обветшавшее здание. Разрушение монархически-патриотических легенд хоть и не является такой уж необходимой предпосылкой для устранения прикрывающей классовое господство монархии (ибо чистая, буржуазная республика в Германии оказалась пройденным этапом, не успев возникнуть), но все же служит одним из самых действенных рычагов для такого устранения.

Тогда у Вас также будет больше простора и возможностей для изображения истории одной Пруссии как частицы общегерманского убожества. Это и есть тот пункт, в котором я кое в чем расхожусь с Вами, именно с Вашим пониманием предпосылок раздробленности Германии и неудачи немецкой буржуазной революции XVI века. Если мне удастся переработать историческое введение к моей “Крестьянской войне” ¹³⁾, что случится, надеюсь, ближайшей зимой, то я смогу развить там относящиеся к этому вопросы. Не то чтобы я считал приведенные Вами предпосылки неправильными, но я выдвигаю наряду с ними и другие и несколько иначе группирую их.

При изучении немецкой истории, которая представляет собой одно сплошное убожество, я всегда убеждался, что лишь сравнение с соответствующими периодами истории Франции дает правильный масштаб, ибо там происходило как раз противоположное тому, что у нас. Там — образование национального государства из disjectis membris ¹⁴⁾ феодального государства, у нас в это же время — самый глубокий упадок. Там — редкостная объективная логика во всем ходе процесса, у нас — дикий, все усиливающийся сумбур. Там — в период средневековья английский завоеватель, вмешиваясь в пользу провансальской народности против северофранцузской, является представителем чужеземного вторжения. Войны с англичанами представляют собой своего рода Тридцатилетнюю войну ¹⁰, которая, однако, оканчивается там изгнанием вторгшихся иностранцев и подчинением Юга Северу. Затем следует борьба центральной власти против опирающегося на свои иностранные владения бургундского вассала ¹⁵⁾, роль которого соответствует роли Бранденбурга — Пруссии, но эта борьба оканчивается победой центральной власти и завершает образование национального государства. У нас же как раз в этот момент национальное государство разваливается окончательно (если только “немецкое королевство” в пределах Священной римской империи" можно назвать национальным государством) и начинается, в больших масштабах, разграбление немецких земель. Это для немцев в высшей степени постыдное сравнение, но именно поэтому оно особенно поучительно, а с тех пор как наши рабочие снова выдвинули Германию в первые ряды исторического движения, нам стало несколько легче мириться с позором прошлого.

Совершенно особая отличительная черта немецкого развития состоит также в том, что две составные части империи, в конце концов разделившие между собой всю Германию, обе не являются чисто немецкими, а были колониями на завоеванной славянской земле: Австрия — баварской, Бранденбург — саксонской колонией; и власть в самой Германии они добыли себе только потому, что опирались на свои иноземные, не немецкие владения: Австрия—на Венгрию (не говоря уже о Богемии), Бранденбург — на Пруссию. На западной границе, подвергавшейся наибольшей опасности, ничего подобного не было, на северной границе защищать Германию от датчан предоставили самим датчанам, а Юг так мало нуждался в защите, что те, кто должен был охранять границы — швейцарцы,— даже смогли сами отделиться от Германии!

Однако я увлекся всевозможными рассуждениями; пусть эта болтовня послужит Вам по крайней мере доказательством того, как живо заинтересовала меня Ваша работа.

Еще раз сердечная благодарность и привет от Вашего

ЭНГЕЛЬС - В. БОРГИУСУ¹²

В БРЕСЛАВЛЬ ¹⁶⁾

Лондон, 25 января 1894 г.

Милостивый государь! Отвечаю на Ваши вопросы:

1. Под экономическими отношениями, которые мы считаем определяющим базисом истории общества, мы понимаем тот способ, каким люди определенного общества производят средства к жизни и обменивают между собой продукты (поскольку существует разделение труда). Таким образом, сюда входит вся техника производства и транспорта. Эта техника, согласно нашим взглядам, определяет также и способ обмена, затем способ распределения продуктов и тем самым после разложения родового строя также и разделение на классы, отношения господства и подчинения, государство, политику, право и т. д. В понятие экономических отношений включается далее и географическая основа, на которой эти отношения развиваются, и фактически перешедшие от прошлого остатки прежних ступеней экономического развития, которые продолжают сохраняться зачастую только по традиции или благодаря vis inertiae ¹⁷⁾, а также, конечно, внешняя среда, окружающая эту общественную форму.

Если, как Вы утверждаете, техника в значительной степени зависит от состояния науки, то в гораздо большей мере наука зависит от состояния и потребностей техники. Если у общества появляется техническая потребность, то это продвигает науку вперед больше, чем десяток университетов. Вся гидростатика (Торричелли и т. д.) была вызвана к жизни потребностью регулировать горные потоки в Италии в XVI и XVII веках. Об электричестве мы узнали кое-что разумное только с тех пор, как была открыта его техническая применимость. В Германии, к сожалению, привыкли писать историю наук так, как будто бы науки свалились с неба.

2. Мы считаем, что экономические условия в конечном счете обусловливают историческое развитие. Раса же сама является экономическим фактором. Здесь, однако, не следует забывать о двух моментах:

a) Политическое, правовое, философское, религиозное, литературное, художественное и т. д. развитие основано на экономическом развитии. Но все они также оказывают влияние друг на друга н на экономический базис. Дело обстоит совсем не так, что только экономическое положение является причиной, что только оно является активным, а все остальное — лишь пассивное следствие. Нет, тут взаимодействие на основе экономической необходимости, в конечном счете всегда прокладывающей себе путь. Государство, например, оказывает влияние при помощи покровительственных пошлин, свободы торговли, хорошей или дурной фискальной политики. Даже смертельная усталость и бессилие немецкого мещанина, обусловленные жалким экономическим положением Германии в период с 1648 по 1830 г. и выразившиеся сначала в пиетизме, затем в сентиментальности и в рабском пресмыкательстве перед князьями и дворянством, не остались без влияния на экономику. Это было одним из величайших препятствий для нового подъема, и препятствие это было поколеблено только благодаря тому, что революционные и наполеоновские войны сделали хроническую нищету острой. Следовательно, экономическое положение не оказывает своего воздействия автоматически, как это для удобства кое-кто себе представляет, а люди сами делают свою историю, однако в данной, их обусловливающей среде, на основе уже существующих действительных отношений, среди которых экономические условия, как бы сильно ни влияли на них прочие — политические и идеологические,— являются в конечном счете все же решающими и образуют ту красную нить, которая пронизывает все развитие и одна приводит к его пониманию.

b) Люди сами делают свою историю, но до сих пор они делали ее, не руководствуясь общей волей, по единому общему плану, и даже не в рамках определенным образом ограниченного, данного общества. Их стремления перекрещиваются, и во всех таких обществах господствует поэтому необходимость, дополнением и формой проявления которой является случайность. Необходимость, пробивающаяся здесь сквозь все случайности,— опять-таки в конечном счете экономическая. Здесь мы подходим к вопросу о так называемых великих людях. То обстоятельство, что такой и именно вот этот великий человек появляется в определенное время в данной стране, конечно, есть чистая случайность. Но если этого человека устранить, то появляется спрос на его замену, и такая замена находится — более или менее удачная, но с течением времени находится. Что Наполеон, именно этот корсиканец, был тем военным диктатором, который стал необходим Французской республике, истощенной войной,— это было случайностью. Но если бы Наполеона не было, то роль его выполнил бы другой. Это доказывается тем, что всегда, когда такой человек был нужен, он находился: Цезарь, Август, Кромвель и т. д. Если материалистическое понимание истории открыл Маркс, то Тьерри, Минье, Гизо, все английские историки до 1850 г. служат доказательством того, что дело шло к этому, а открытие того же самого понимания Морганом показывает, что время для этого созрело и это открытие должно было быть сделано.

Точно так же обстоит дело со всеми другими случайностями и кажущимися случайностями в истории. Чем дальше удаляется от экономической та область, которую мы исследуем, чем больше она приближается к чисто абстрактно-идеологической, тем больше будем мы находить в ее развитии случайностей, тем более зигзагообразной является ее кривая. Если Вы начертите среднюю ось кривой, то найдете, что чем длиннее изучаемый период, чем шире изучаемая область, тем более приближается эта ось к оси экономического развития, тем более параллельно ей она идет.

В Германии величайшим препятствием к правильному пониманию является непростительное пренебрежение в литературе к экономической истории. Не только очень трудно отвыкнуть от представлений об историческом развитии, привитых в школе, но еще труднее собрать материал, необходимый для этого. Кто читал, например, хотя бы старого Г. фон Гюлиха, который в своем сухом собрании материалов¹³ поместил столько ценного для объяснения бесчисленного множества политических фактов!

Вообще же я думаю, что тот прекрасный образец, который Маркс дал в “Восемнадцатом брюмера” ¹⁸⁾, должен дать Вам довольно полный ответ на Ваши вопросы как раз потому, что это — практический пример. Большинство вопросов, как мне кажется, затронуто в “Анти-Дюринге” ¹⁹⁾, отдел первый, гл. IX—XI, отдел второй, гл. II—IV, отдел третий, гл. I или во введении, а кроме того, и в последней главе “Фейербаха” ²⁰⁾.

Прошу Вас не относиться придирчиво к каждому слову из вышеизложенного, а все время иметь в виду общую связь; у меня, к сожалению, не было времени изложить Вам все так ясно и четко, как следовало бы, если бы это предназначалось для печати...

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Речь идет о книге П. Барта “Die Geschichtsphilosophie Hegels und. Hegelianer bis auf Marx und Hartmann” (“Философия истории Гегеля и гегельянцев до Маркса и Гартмана включительно”), вышедшей в Лейпциге в 1890 году.

² “Deutsche Worte” (“Немецкое слово”) — австрийский экономический и общественно-политический журнал, выходил в Вене с 1881 по 1904 год.

Статья М. Вирта “Бесчинство по отношению к Гегелю в гонения на него в современной Германии” была опубликована в № 5 журнала за 1890 год,

³ “Berliner Yolks-Tribune” (“Берлинская народная трибуна”) — еженедельная социал-демократическая газета, близкая к полуанархистской группе “молодых”; выходила с 1887 по 1892 год.

Материалы дискуссии по вопросу “Каждому — полный продукт его труда” печатались в газете с 14 июня по 12 июля 1890 года.

⁴ Исключительный закон против социалистов был введен в Германии 21 октября 1878 года. По этому закону были запрещены все организации социал-демократической, партии, массовые рабочие организации, рабочая печать, конфисковывалась социалистическая литература, социал-демократы подвергались репрессиям. Под напором массового рабочего движения закон был отменен 1 октября 1890 года.

⁵ Под кодексом Наполеона Энгельс имеет в виду не один лишь Гражданский кодекс (Code civil), принятый при Наполеоне I в 1804 г. и известный под названием “Кодекс Наполеона”, а в широком смысле всю систему буржуазного права, представленную пятью кодексами (гражданским, гражданским процессуальным, торговым, уголовным и уголовно-процессуальным), принятыми при Наполеоне I в 1804—1810 годах. Эти кодексы были введены в завоеванных наполеоновской Францией областях Западной и Юго-Западной Германии и продолжали действовать в Рейнской провинции и после присоединения ее к Пруссии в 1815 году.

⁶ Название “славной революции” в английской буржуазной историографии получил государственный переворот 1688 г., в результате которого в Англии была низложена династия Стюартов и установлена конституционная монархия (1689) во главе с Вильгельмом Оранским, основанная на компромиссе между землевладельческой аристократией и крупной буржуазией.

⁷ Деизм — религиозно-философское учение, признающее бога как безличную разумную первопричину мира, но отрицающее его вмешательство в жизнь природы и общества.

⁸ Статья Меринга “Об историческом материализме” была напечатана в 1893 г. в качестве приложения к его книге “Легенда о Лессинге”.—16

⁹ “Die Neue Zeit” (“Новое время”) — теоретический журнал германской социал-демократии, выходил в Штутгарте в 1883— 1923 годах. В 1885—1894 гг. Энгельс опубликовал в журнале ряд своих статей.

¹⁰ Тридцатилетняя война (1618—1648) — общеевропейская война, вызванная борьбой между протестантами и католиками. Германия сделалась главной ареной этой борьбы, объектом военного грабежа и захватнических притязаний участников войны. Война закончилась в 1648 г. заключением Вестфальского мира, закрепившего политическую раздробленность Германии.

¹¹ Священная римская империя германской нации — средневековая империя, основанная в 962 г. и охватывавшая территорию Германии и частично Италии. Впоследствии в состав Империи входили также некоторые французские земли, Чехия, Австрия, Нидерланды, Швейцария и другие страны. Империя не была централизованным государством и представляла собой непрочное объединение феодальных княжеств и вольных городов, признававших верховную власть императора. Империя прекратила свое существование в 1806 г., когда после поражения в войне с Францией Габсбурги были вынуждены отказаться от титула императоров Священной римской империи.

¹² Данное письмо было впервые опубликовано без указания адресата в журнале “Der Sozialistische Akademiker” (“Социалистический ученый”) № 20, 1895 г. его сотрудником Г. Штаркенбургом. В связи с этим в предыдущих изданиях Штаркенбург ошибочно указывался в качестве адресата.

¹³ Имеется в виду многотомная работа Г. Гюлиха “Geschicht-liche Darstellung des Handels, der Gewerbe und des Ackerbaus der bedeutendsten handeltreibenden Staaten unserer Zeit” (“Историческое описание торговли, промышленности и земледелия важнейших торговых государств нашего времени”), вышедшая в Йене в 1830—1845 годах.

ПРИМЕЧАНИЯ РЕДАКЦИИ

1) — первопричиной. Ред.

2) См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., изд. 2, т. 8. Ред.

3) См. там же, т. 23. Ред.

4) См. там же, т. 20. Ред.

5) См. там же, т. 21. Ред.

6) См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., изд. 2, т. 21, с. 313— 316. Ред.

7) См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., изд. 2, т. 8. Ред.

8) См. там же, т. 23, с. 242—311. Ред.

9) См. там же, с. 725-773. Ред.

10) Капитала” (см. там же, т. 25). Ред.

11) — буквально: после праздника, то есть с запозданием. Ред.

12) — Вильгельмом I. Ред.

13) См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., изд. 2, т. 7, с. 343—437. Ред.

14) — разрозненных частей. Ред.

15) — Карла Смелого. Ред.

16) Современное название: Вроцлав. Ред. 17) — силе инерции. Ред.

18) См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., изд. 2, . Ред.

19) См. там же, т. 20. Ред.

20) См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., изд. 2, т. 21. Ред.

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Август (63 до н. э.—14 н. э.) — римский император (27 до н. Э.—14 н. э.)

Барт (Barth), Пауль (1858—1922) — немецкий буржуазный философ и социолог, преподаватель Лейпцигского университета.

Бернштейн (Bernstein), Эдуард (1850—1932) — немецкий социал-демократ, публицист, редактор газеты “Sozialdemokrat” (1881— 1890); делегат международных социалистических рабочих конгрессов 1889 и 1893 гг.; после смерти Энгельса выступил с открытой ревизией марксизма с реформистских позиций.

Бисмарк (Bismarck), Отто, князь (1815—1898) — государственный деятель и дипломат Пруссии и Германии, представитель прусского юнкерства; министр-президент Пруссии (1862—1871), канцлер Германской империи (1871—1890).

Блох (Bloch), Йозеф — редактор журнала “Sozialistische Monatshefte”.

Ваксмут (Wachsmuth), Эрнст Вильгельм Готлиб (1784—1866) — немецкий буржуазный историк, автор ряда работ по античности и по истории Европы.

Вандербилты — династия крупнейших американских финансовых и промышленных магнатов.

Вильгельм I (1797—1888) — принц Прусский, принц-регент (1858—1861), прусский король (1861—1888) и германский император (1871—1888).

Вирт (Wirth), Мориц (1849 — ум. после 1916 г.) — немецкий публицист, экономист.

Гегель (Hegel), Георг Вильгельм Фридрих (1770—1831) — крупнейший представитель классической немецкой философии, объективный идеалист.

Гизо (Guizot), Франсуа Пьер Гийом (1787—1874) — французский буржуазный историк и государственный деятель, с 1840 до 1848 г. фактически руководил внутренней и внешней политикой Франции.

Гоббс (Hobbes), Томас (1588—1679) — выдающийся английский философ, представитель механистического материализма.

Гулд (Gould), Джей (1836—1892) — американский миллионер, железнодорожный предприниматель и финансист.

Гюлих (Gulich), Густав (1791—1847) — немецкий буржуазный экономист и историк, автор ряда работ по истории народного хозяйства.

Декарт (Descartes), Рене (1596—1650) — выдающийся французский философ-дуалист, математик и естествоиспытатель.

Зётбер (Soetbeer), Георг Адольф (1814—1892) —немецкий буржуазный экономист и статистик.

Кальвин (Calvin), Жан (1509—1564) — видный деятель Реформации, основатель одного из направлений протестантизма — кальвинизма, выражавшего интересы буржуазии эпохи первоначального накопления капитала.

Кант (Kant), Иммануил (1724—1804) — родоначальник классической немецкой философии, идеалист.

Карл Смелый (1433—1477) — бургундский герцог (1467— 1477).

Кромвель (Cromwell), Оливер (1599—1658) —вождь буржуазии и обуржуазившегося дворянства в период английской буржуазной революции XVII в., с 1653 г. лорд-протектор Англии, Шотландии и Ирландии.

Локк (Locke), Джон (1632—1704) — выдающийся английский философ-дуалист, сенсуалист.

Лютер (Luther), Мартин (1483—1546) — видный деятель Реформации, основатель протестантизма (лютеранства) в Германии;

идеолог немецкого бюргерства.

Маркс (Магх), Карл (1818—1883) (биографические данные).

Maypep (Maurer), Георг Людвиг (1790—1872) — видный немецкий буржуазный историк, исследователь общественного строя древней и средневековой Германии.

Меринг (Mehring), Франц (1846—1919) — выдающийся деятель рабочего движения Германии, историк и публицист; в 80-х гг. стал марксистом; написал ряд работ по истории Германии и германской социал-демократии, биограф К. Маркса; был одним из редакторов журнала “Neue Zeit”; один из лидеров и теоретиков левого крыла германской социал-демократии; сыграл видную роль в создании Коммунистической партии Германии.

Минье (Mignet), Франсуа Огюст Мари (1796—1884) — французский либерально-буржуазный историк, подошел к пониманию роли классовой борьбы в истории становления буржуазного общества.

Морган (Morgan), Льюис Генри (1818—1881) — выдающийся американский ученый, историк первобытного общества, стихийный материалист.

Наполеон I Бонапарт (1769—1821)—французский император (1804-1814 и 1815).

Ричард I Львиное сердце (1157—1199) — английский король (1189—1199).

Руссо (Rousseau), Жан Жак (1712—1778) — выдающийся французский просветитель, демократ, идеолог мелкой буржуазии, философ-деист.

Смит (Smith), Адам (1723—1790) — английский экономист, один из крупнейших представителей классической буржуазной политической экономии.

Торричелли (Torricelli). Эванджелиста (1608—1647) — выдающийся итальянский физик и математик.

Тьерри (Thierry), Огюстен (1795—1856) — французский либерально-буржуазный историк.

Фейербах (Feuerbach), Людвиг (1804—1872) — крупнейший немецкий философ-материалист домарксовского периода.

Филипп 11 Август (1165—1223) — французский король (1180— 1223).

Фихте (Fichte), Иоганн Готлиб (1762—1814) — представитель классической немецкой философии, субъективный идеалист.

Фридрих-Вильгельм (1620—1688) — курфюрст бранденбургский (1640—1688).

Цезарь (Гай Юлий Цезарь) (ок. 100—44 до н. э.) — знаменитый римский полководец и государственный деятель.

Шмидт (Schmidt), Конрад (1863—1932) — немецкий экономист и философ, автор работ, послуживших одним из идейных источников ревизионизма.

Энгельс (Engels), Фридрих (1820—1895) (биографические данные).

© (составление) libelli.ru 2003-2020