Мих. Лифшиц. ВОСПИТАНИЕ ВОСПИТАТЕЛЯ

Выступление за круглым столом редакции журнала «Вопросы философии» (см.: ВФ, 1974, № 1).

Здесь были высказаны дельные мысли, и пусть меня не осудят, если я повторю некоторые из них. Мне особенно близки те выступления, в которых подчеркивается первенство воспитательной идеи. Она всегда должна предшествовать в качестве цели любой программе обучения. Почему это так, объяснять не нужно. Мы знаем, что обучение носит более механический характер, воспитание же, по самой своей природе, - более органический. Но человек есть органическое существо, и все, приходящее извне, должно быть усвоено или отвергнуто его натурой. Опыт, извлекаемый нами из внешнего мира, как и всякое искусственное научение, также проходит через органический процесс, чтобы стать нашей собственностью. Воспитанный человек есть тот, в ком все приобретенные знания и навыки стали второй природой или культурой, вошли в плоть и кровь, усвоены органически и проявляются свободно, непринужденно.

Конечно, для того чтобы стать воспитанным человеком, тоже нужно что-то выучить и запомнить. Что же именно? Определенную сумму знаний и правил? Едва ли. Такой суммы знаний, которой было бы достаточно для этой цели, не существует, как нет такого числа, которое могло бы исчерпать бесконечность. Все знать нельзя, особенно в наши дни. Все случаи, все вопросы, которые может поставить перед нами жизнь, невозможно предвидеть, и никакая инструкция или программа не может заранее их указать. Вот почему вдолбить в молодое существо содержание толстого учебника – а толщина учебников, как известно, имеет свойство расти – не значит подготовить его к жизни. Младшее поколение должно усвоить те знания, которые позволяют свободно ориентироваться во всяком новом материале. Нельзя все знать, но можно и должно знать, что где лежит, в каком направлении нужно двигаться, чтобы иметь нужное знание.

При громадном росте всяческой «информации» нет другого способа держаться на современном уровне развития. Прежде всего нужно знать, что именно нужно знать. Когда слово «культура» впервые получило самостоятельное значение – то есть в немецкой классической философии конца XVIII века, - вопрос был поставлен именно так. Такая постановка вопроса оставляет место для памяти, но уже в другом, качественном разрезе, включающем в себя и науку забывать ненужное. Да, овладеть методом решения задачи важнее, чем знать ответ и даже самому, эмпирически или формально, найти его. В математике ценится математическая культура, в разумном человеке вообще - «культура разума», по терминологии Канта. Культура и воспитание – не одно и то же, но это сопряженные понятия.

Мне кажется, что роль воспитания в самом обучении будет расти с каждым днем, и это скоро, очень скоро станет практической необходимостью в самом реальном смысле слова. Ибо соревнование социализма и капитализма все больше становится соревнованием мозгов, способных быстро усваивать последние выводы науки и не менее быстро применять их в меняющейся технологии. Отделаться погоней за пятерками нельзя под страхом поражения. Вот почему ввести элементы научного воспитания в жизнь школы придется.

По роду моих занятий я не могу говорить о преподавании математики или естественных наук. Но возьмите вопрос о преподавании литературы, играющей немалую роль в деле воспитания детей. Важнее, мне кажется, руководить самостоятельным чтением ребенка, чем писать для него рецепты, как нужно разбирать художественные произведения. Хорошее дело сделала бы Академия педагогических наук, если бы она наложила вето на эти так называемые разборы. По какой-то давно сложившейся и отнюдь не лучшей традиции у нас господствует твердое правило, согласно которому каждое литературное произведение, изучаемое школьником, должно быть превращено в «план», разбито на «пункты» и каждый «образ» подлежит точному определению.

Недавно мне пришлось иметь дело с ребенком, которому в классе внушили план домашнего сочинения: «Капитан Миронов погиб, так как он защищал реакционные интересы». Я был сражен смешным, педантским применением верной мысли. Почему же в таком случае погиб Пугачев? Ведь он защищал народные интересы, не правда ли? Трудно было доказать ребенку, что бедный Иван Кузьмин погиб потому, что в Белогорской крепости была одна лишь старая пушка да команда ничего не стоящих инвалидов. Если же речь идет о судьбе капитана Миронова на весах истории, то и здесь приговор вовсе не будет таким суровым и прямолинейным, как это кажется учителю. Вопрос более сложен.

Но как объяснить этот сложный вопрос ребенку? Разбирать художественные произведения трудно, и даже людям, специально занимающимся историей литературы, такие разборы не всегда удаются. С другой стороны, если не мешать человеку глупыми прописями, то прочитанное им произведение великого писателя само оставит в душе неизгладимый след, след той высшей силы, которую Энгельс вслед за критикой XVIII века назвал «поэтической справедливостью». Из этой поэтической справедливости неизбежно вырастет сознательный вывод в духе коммунизма. Но дайте ему прорасти органически! Не надо дуть человеку в рот из боязни, что он перестанет дышать, сказал однажды Крамской, имея в виду казенное образование старой Академии художеств.

Дело учителя – слегка направить мысль школьника. Он должен познакомить его с историческими фактами, сообщить необходимые сведения, чтобы помочь молодой душе проявить в себе бессознательно воспринятое глубокое художественное содержание, как проявляют фотографический снимок. Этому легко помешать. Этому может помешать машина штамповки умов, которая вырабатывает либо отвращение к литературной классике, когда молодой человек прощается со школой, либо убеждение в том, что некоторые формулы нужно заучить наизусть, как устав караульной службы, чтобы преуспеть в дальнейшей жизни.

Но ранний бюрократизм мышления ведет к самым опасным последствиям. Мнимая гарантия от духовной анархии превращается в свою противоположность, когда школьного учителя заменяют иные, новые «властители дум» и новые сильные впечатления, текущие из эфира и других источников. Готовность к пассивному научению делает человека беспомощным. Кажется, это хорошо, что у него такой послушный ум, но хорошо ли, что его можно зарядить любой «информацией»? Одно вытекает из другого: доступность чуждым влияниям есть кара за недостаток самостоятельного мышления.

Прошу иметь в виду, что я виню не учителя с его программой разбора «Капитанской дочки», а ту рутину, которая не позволяет ему отклониться в сторону, даже если он понимает слабость своих рецептов. По всей вероятности, он умнее их, умнее собственных «планов», во всяком случае, он может быть умнее, дайте ему только подумать и самому почувствовать себя более свободным от готовых полуфабрикатов школьного дела. Есть законная осторожность, питающаяся воспоминанием о попытках разрушить школу во имя ультралевых экспериментов, и есть дурная осторожность, именуемая рутиной. Ведь мы даже аспирантов все еще оцениваем больше по сумме знаний, чем по их способности самостоятельно находить нужные источники, свободно ориентироваться в библиографических и прочих справочниках, регистрах научных журналов и, самое главное, верно оценивать серьезность того содержания, которое при этом усваивается.

Плохих научных работников в шутку называют «наученными работниками», подчеркивая этим тот факт, что выучиться научным ужимкам и прыжкам не составляет труда. Так называемая эрудиция, которой теперь у нас украшают свои труды даже люди, не знающие иностранных языков, мало утешает. При самом беглом знакомстве с такими трудами бросается в глаза внутренняя некомпетентность, скрытая множеством новых ученых слов и случайных цитат. Да и знание иностранных языков, само по себе столь полезное, часто свидетельствует только о «наученности» человека, а не о научности его подхода к делу. В области общественных наук одним из самых распространенных недостатков является склонность смешивать свою личную биографию с биографией науки. Что говорит нам последняя прочитанная книжка, то представляется великим открытием. То, что я впервые узнал, кажется мне первым признаком научной культуры. Из этой школьности ума (она же бывает не только у школьников), из этого недостатка воспитания растут иногда странные деформации. Многие важные достижения общественной науки бывают забыты, и, таким образом, простое невежество может выглядеть даже новаторством. Я, разумеется, не делаю слишком широких обобщений – речь идет об отдельных случаях, существующих «наряду с целым рядом», как любил пошутить А. Т. Твардовский!

Но материал для общих выводов здесь все же есть. Вы помните, как Рахметов, разбирая библиотеку Лопухова, откладывал книги в разные стороны со словами «самобытно» и «несамобытно». Если бы мы научились ценить прежде всего то «самобытное», что однажды вошло в биографию науки, в ее драгоценный, исторически сложившийся аппарат, если бы молодые умы были ограждены как от некритического школьного «научения», так и от столь же некритического и столь же школьного усвоения всякого вздора, подкупающего только своей современной упаковкой и эстрадными эффектами, одним словом, если бы научное воспитание у нас имело приоритет перед всяким заучиванием и подражанием, — подъем теоретической мысли на основе марксистского мировоззрения был бы обеспечен.

Мы помним слова Ленина: «Во-первых – учиться, во-вторых – учиться и в-третьих – учиться», но иногда забываем продолжение этой цитаты, а именно: «И затем проверять то, чтобы наука у нас не оставалась мертвой буквой или модной фразой (а это, нечего греха таить, у нас особенно часто бывает), чтобы наука действительно входила в плоть и кровь, превращалась в составной элемент быта вполне и настоящим образом». «Мертвая буква» есть затянувшаяся однобокая школьность; «модная фраза» всегда налицо, когда люди хотят отойти от мертвой буквы, но еще не дошли до живого слова.

Чернышевский писал своим детям из Сибири, что школа есть остаток средних веков. С еще большим основанием он мог бы сказать, что школа есть остаток первых классовых цивилизаций в Азии и Центральной Америке, когда вся жизнь общества, насыщенная детской верой в магическую силу «мертвой буквы», носила школьный характер и сами взрослые чувствовали себя вечными школьниками. Сохранилось литературное произведение шумерских времен, рисующее засилье школьного учителя в жизни и способы задабривания его с целью получения того, что ныне зовется дипломом. В старом Китае переход с одной ступени чиновной лестницы на другую совершался посредством экзамена, который, по всей вероятности, происходил не без «стимулирования» экзаменаторов. Первый низший чин, связанный с овладением известной суммой знаний, прежде всего в области чистописания, назывался «цветущий талант». В этой стране, где в течение тысячелетий «Книга» пользовалась священным авторитетом, демагогическая политика Мао Цзэ-дуна не могла обойтись без бунта школьников против учителей, бунта против книг, впрочем, опять же за утверждение одной-единственной «красной книжки».

Впервые различие между обученным и воспитанным существом было проведено общественной мыслью демократической Греции. Идея воспитания в противовес средневековой школьности снова ожила в эпоху Возрождения, и знаменитый гуманист начала XV века Леонардо Бруни в трактате «О воспитании юношей» отвергает старую муштру, искажающую развитие личности. Нечего и говорить о воспитательных утопиях Просвещения. Совершенно ясно, что все эпохи подъема демократии и светского, материалистического мировоззрения стремились вывести школу из чистой школьности. Но границы были слишком тесны - утопия воспитания лучшей породы людей рушилась перед лицом классовых привилегий. Они мешали духовному развитию большинства и отравляли более свободное воспитание в различных Итонах и Оксфордах. Первая историческая возможность широкого проведения воспитательной идеи в самой школе возникла после Октябрьской революции. Наш народ ценой своих великих испытаний заслужил чего-то большего, чем простой штамповки миллионов «наученных» существ. Победить капитализм в международном споре можно только преимуществом народного воспитания, включая сюда и воспитание научное, без которого невозможно быстрое развитие производительных сил.

Связь вещей особенно ясно выступает, когда от познания мы переходим к нравственности. За этим «круглым столом» были высказаны некоторые жалобы на недостатки нравственного воспитания молодежи. Большое впечатление производит выступление писателя Г. А. Медынского, приведенные им отрывки из писем людей, озабоченных нынешним состоянием этого дела. Было высказано предложение назначить в каждый класс особого педагога, который будет заниматься воспитанием учащихся. Предложение разумное, если есть деньги на оплату этого нового корпуса воспитателей и если сами они подготовлены к такой роли. А если нет? Тогда увеличение числа людей, следящих за каждым шагом школьника, и даже занесение его успехов в особую учетную карточку будут похожи на прожекты гоголевского полковника Кошкарева. Известно, что воспитатель тоже должен быть воспитан. Недостатки нравственного воспитания детей отражают недостатки старшего поколения – от этого нам никуда не уйти.

Мы малодушны, мы коварны,

Бесстыдны, злы, неблагодарны...

Не все, конечно, только некоторые из нас, иначе это было бы «очернительством». Но все мы слишком высокого о себе мнения, когда хотим свалить вину на детей.

Что же делать для того, чтобы поднять моральный уровень воспитателей, взрослого поколения? Одни пишут диссертации на тему о том, как отмирают пережитки капитализма в ходе развития социалистического общества, другие думают, что наши пороки можно победить только моральным совершенствованием личности, а третьи видят корень зла в недостатке системного подхода и научного управления людьми. Ясно, что этот вопрос выходит за пределы нашей темы. Единственное, что можно было бы сказать, не превращаясь в повара-грамотея из басни Крылова, состоит в следующем.

Каким бы гуманным ни было воспитание, оно таит в себе власть человека над человеком. В своих отношениях к старшим ребенок впервые сталкивается с этим громадным явлением истории человеческого рода. Уже в семье он испытывает на себе власть старших, чреватую двумя пороками – деспотизмом, или, по-русски, самодурством, и анархией, или потворством его капризу. В школе дети встречаются уже с настоящим носителем власти общественной в лице учителя, поставленного над ними государственным ведомством просвещения. Между тем в ребенке играет природа, и то, как сложится его первое отношение к общественной дисциплине, имеет громадное значение для всей его последующей жизни.

Этот старт может быть очень плохим. По словам А. Н. Леонтьева, сказанным здесь, за этим «круглым столом», бывает «внутренний отход учащегося от школы», стремление к самоутверждению вне школьной сферы, и притом в самых неожиданных, даже опасных формах. За этими осторожными выражениями скрывается то, о чем пишут потом в фельетонах и статьях на уголовные темы. Вопрос, следовательно, заключается в том, каким образом с детства может вырасти психология отталкивания от всего того лучшего, что, как предполагается, взрослые намерены передать младшему поколению.

Взрослые, конечно, этого хотят, и часто с большой настойчивостью, даже щедростью. Но хотят ли дети принять их благодеяния? Вот вопрос. Значит, нужно считаться с ними как со взрослыми? Да, если угодно, хотя это кажется странным, ведь мы привыкли видеть в детях только пассивный материал, а не особую общественную силу. Однако А. Н. Леонтьев верно сказал, что в самые дурные компании ребенка тянет желание быть взрослым, идеал «взрослости». Как только в нем просыпается нравственное чувство, он хочет быть равным взрослому человеку. Хорошо это или плохо? В основе своей хорошо, во всяком случае, естественно; если же что-нибудь естественное подвергать постоянному насилию, то выходит физическое или моральное уродство. Чувство равенства всех человеческих существ лежит в основе справедливости, а без справедливости не может быть никакого нравственного воспитания. Таким образом, природа и общество поставили здесь людям трудную задачу, и мы видим насколько она трудна из того бунта детей, который происходит сейчас во многих странах мира.

Дети, конечно, не могут быть равны взрослым, и фактически они не равны им. Но с нравственной точки зрения ребенок должен чувствовать, что воспитатель добровольно и непритворно признает его равенство с самим собой. Иначе «внешкольная ориентация» со всеми ее печальными явлениями неизбежна. Благодеяние сверху, насильственное навязывание добра или хитрый педагогический маневр – все это не принимается, все это может вызвать дикий, нелепый, но естественный протест. Как же ты не понимаешь, что взрослые дяди тебе добра хотят? Не хочу я вашего добра, хочу только моего добра, хочу, чтобы со мною считались как с человеком, членом человеческого рода, а не как с маленьким и подчиненным вашему высшему усмотрению неполноценным существом. Здесь на стороне детей правда, открытая коммунистическому воспитанию.

Может быть, требование равенства оправдывает «киселеобразное состояние власти» в семье и школе? Не думаю; скорее, наоборот. Если воспитатель не чтит в ребенке равное ему существо, которое легко оскорбить бестактным выражением или поступком, если он несправедлив или смешивает свое достоинство с копеечной амбицией, если он способен на произвол, каприз, самодурство, фаворитизм, - это не скроется от детей с их свежей наблюдательностью и чистым сердцем. Такой воспитатель становится на одну доску с худшими из тех, кого он воспитывает. И дети сразу начинают понимать, что внутренне с ним нечего считаться: он такой же слабый, жалкий, как мы, и только сильнее нас. Покажем же ему, что мы тоже сила.

Гони природу в дверь – она влезет в окно. Мы видим, что здесь также проявляется равенство, но дурное равенство, равенство деспотизма и анархии, стирающее подлинный духовный авторитет более развитых людей, столь необходимый обществу и в жизни взрослых и в школе. Напротив, если между воспитателем и доверенными ему детьми устанавливается отношение нравственного равенства, старший поднимается на недосягаемую высоту и в случае надобности может быть сколь угодно строг.

Социалистическое общество, сказал Ленин, еще не знает полной справедливости. Но ту справедливость, которую оно может дать как величайшее достижение истории, человек должен получить, тем более в детском возрасте, когда он особенно чувствителен и когда формируется его отношение к обществу. Школа может стать очагом справедливости, источником святых воспоминаний на всю жизнь. Трудно быть справедливым, но обязательно нужно им быть. Вести борьбу за справедливого учителя важнее, чем снабжать его методическими пособиями. Я знаю случаи, когда несправедливость, испытанная в школе, ломала все отношение учащегося к образованию даже на студенческой скамье. Учатся хорошо у справедливых учителей.

Мне самому не приходилось работать в школе, но преподавание общественных наук в высших учебных заведениях мне знакомо с тех пор, как это дело у нас вообще заведено. И у меня сложилось твердое убеждение:

чем слабее преподаватель, тем больше он куражится и хочет показать свою небольшую власть над подчиненной ему, часто беззащитной душой. Опасность садизма есть во всякой педагогике. Хороший педагог экзаменует ученика так, чтобы тот сумел показать все свои знания, плохой стремится так ухудшить и без того неприятную психологическую ситуацию экзаменующегося, чтобы он потерялся и выглядел хуже, чем он есть. Экзамен часто превращается в проверку бойкости, вместо проверки знаний.

Конечно, школьный тиран сам бывает несчастен и только вымещает свое бессилие, свое, увы, невысокое общественное положение на первой попавшейся жертве, обычно более слабой, ибо он сам боится нахальства сильных. И все же учитель всегда стоит перед соблазном превратиться в деспотического и капризного начальника. Как он смеет говорить молодому человеку, почти взрослому, «ты»? Возможны ли в школе такие азиатские нравы, имеющие своей оборотной стороной наглость учеников? В старом царском реальном училище, где я провел детские годы, директор, бывший морской офицер, прямой, как мачта, которого даже стены страшились, говорил ученику приготовительного класса «вы», и это не мешало строгой дисциплине.

Одним из больших источников несправедливости, толкающей на «внешкольную ориентацию», является фетишизм отличных отметок. Учиться нужно хорошо, но при всем соревновании за лучшие отметки ученик все же должен чувствовать их относительность. Само воспитание в школе должно внушать ему мысль, что важно хорошо знать, а не получить пятерку. Иначе клубок зла. как из «фальшивого купона», будет расти и приведет к тому, что появится добровольное, демоническое невежество из нежелания учиться, из отвращения к самим отличникам. Мы делаем вид, будто не знаем, что в жизни, по крайней мере в жизни, отличники вовсе не обязательно самые лучшие люди. Не из отличников вышли многие герои войны против фашизма. Вспомните классический роман Филдинга «Том Джонс», где шалый мальчишка Том гораздо лучше маленького педанта и фискала Блайфила. Вспомните Тома Сойера и послушного Сида. Да, все это «казусы», как писал Ленин, из них нельзя делать линейного правила, но в них светится «поэтическая справедливость», и они учат нас смотреть шире, ибо содержание важнее формы. Если важно хорошей отметкой поддержать способного ученика, то не менее важно морально поддержать того, кто падает вниз, в пучину школьного неравенства, становится кандидатом в отверженные. Все различия ничтожны перед лицом нравственного права каждого человеческого существа. Справедливость вдохновляет отставших, она выделяет лучших без оскорбления большинства, сплачивает всех.

Разумеется, одним лишь усилием воли школьный учитель не может достигнуть такого сплочения. Он, например, бессилен, если способный ученик знает, что его сосед, «олух царя небесного», по каким-нибудь посторонним причинам (допустим, что он хороший вратарь) имеет больше шансов поступить в высшее учебное заведение. Здесь возможны по крайней мере два случая. Либо способный ученик будет учиться еще упорнее, чтобы не от стать от своего более тупого соседа, но в этой победе справедливости, если она совершится, будет все же осадок разочарования и зла. Либо он примется расти в другую сторону, и писатель Медынский получит новые письма, полные скорбного удивления. Сколько сил и способностей гибнет в этом темном нравственном закоулке!

Для победы в соревновании с капиталистическим миром нужны люди высокой общественной нравственности, ибо моральный потенциал играет громадную роль в самом образовании, науке, развитии производительных сил. Вот моя несложная мысль.