6

Развлечения и удовольствия

363

Сущность современных развлечений

Роль трактира

Танцевальные помещения

Вальс, канкан, Schiebetänze

Карнавал и балы

Игры и спорт

Морское купание

Театр

Балет и танец соло

Варьете и шантан

Кабаре

Кинематограф

Если в эпоху абсолютизма развлечения большой массы населения отличались примитивностью, то в буржуазный век они стали весьма дифференцированными, так как, как и все стороны жизни, должны были подчиниться закону экономического развития и потому сделались в высокой степени предметом капиталистической эксплуатации. Так как капитализм требует массового потребления во всех областях, то главной задачей коммерческой эксплуатации общественных развлечений было приобщение к ним масс. Это и сообщило им в XIX в. их специфическую нотку: они демократизировались.

Или, вернее, развлечения снова демократизировались. В эпоху Ренессанса почти все люди знали друг друга; даже когда устраивались публичные праздники, почти все были друг с другом знакомы. Поэтому большинство общественных развлечений было тогда до известной степени не чем иным, как расширенными семейными праздниками. Естественным отсюда последствием было то, что все зрители в большей или меньшей степени становились также и активными участниками предстоявшего развлечения.

В настоящее время друг друга знают лишь немногие. Главнейшие формы развлечений уже не направлены в такой же степени, как прежде, на семью, поэтому люди теперь не связаны при устройстве этих развлечений чувством солидарности.

И вот уже не мы сами создаем себе развлечения, мы предоставляем другим их создавать. Эту обязанность взяло на себя множество капиталистов-предпринимателей. Из участника масса все более превращается в простого зрителя. Таково одно из главных отличий современных массовых удовольствий от прежних приемов развлечений.

Потеряв свой былой интимный и семейный характер, современные развлечения значительно выиграли в другом отношении. Качество главнейших общественных увеселений значительно улучшилось. Достаточно вспомнить хотя бы публичные, всем доспектакли. Последние стоят ныне на такой высоте, что

365

в сравнении с ними кажется ничтожным все, что предлагалось избранным придворным кругам. Все завоевания науки и техники отданы ныне на служение программе общественных развлечений подобно тому как они применяются и ко всем остальным областям жизни.

Еще важнее, однако, то обстоятельство, что общественные развлечения стоят в наше время не только в художественном и техническом отношениях несоизмеримо выше, чем прежде, они получили теперь и более импонирующий характер по крайней мере в одном. Вся наша публичная жизнь насыщена теперь в огромной степени политическими и умственными интересами. Интерес к политике, науке и искусству не является уже, как прежде, побочным занятием — забавы ради — одних только имущих и господствующих классов, а составляет ныне главное содержание образа мыслей и чувств настоящей массы, то есть трудящегося народа. Благодаря именно этой особенности общественные развлечения нашего времени оставили далеко позади себя таковые предыдущих эпох. А это оказало большое влияние также и на формы проявления в них полового элемента.

С одной стороны, исчезли наиболее грубые приемы, а с другой — обнаружились такая концентрация и такая рафинированность, в сравнении с которыми все ранее бывшее в этой области кажется наивным.

Еще в большей степени, чем в XVII и в XVIII вв., в центре публичной жизни стал в буржуазный век ресторан, и даже больше: ресторан, трактир сделались вообще средоточием жизни массы. Произошло это, конечно, отнюдь не потому, что масса, как лгут, закатывая глаза, мудрецы дешевой морали, так огрубела, что потеряла всякий интерес к интимной семейной жизни и чувствует себя хорошо только в чаду трактира за рюмкой водки или за стаканом пива. К сожалению, иные и более трудно преоборимые причины приковывают массы в такой сильной степени к трактиру.

Для семейной жизни нужно иметь и время, и достойное человека жилище. Ни того ни другого в настоящее время нет у большой части пролетариата. Вот почему огромные массы населения ныне безжалостно приговорены к муке ежедневного посещения кабака и, к сожалению, еще, вероятно, долго будут вынуждены нести этот крест. Трактир для них — единственное место, предоставляющее им сравнительную свободу движения и, кроме того, позволяющее им хоть на время забыть "идиллию семейного счастья, складывающуюся для миллионов из усталости, бедности, плохого воздуха, болезней и никогда не прекращающейся заботы. Трактир для них — отдых и развлечение, и при-

366

том развлечение до известной степени в хорошем, возвышающем смысле слова, так как в трактире протекает значительная часть освободительной борьбы массы, борьбы, которая выведет ее в один прекрасный день из ада вынужденной кабацкой жизни наверх, к свету солнца.

В зависимости от этого нового значения трактира для общих интересов роль его стала, естественно, в рамках публичной половой морали более благородной, чем прежде. Он перестал быть только удобным местом для словесных и действенных скабрезностей... Эту функцию исполняют ныне уже только одни темные притоны люмпен-пролетариата, некоторые деревенские трактиры, а также танцевальные помещения, связанные во многих странах с харчевнями и кабаками.

Самостоятельный публичный танцзал, разумеется, не изобретение последних дней. В продолжение целых веков во многих странах танцуют каждое воскресенье в трактире: когда-то плясали под звуки одной волынки, скрипки или цитры, потом из них образовалась целая капелла, место которой занимает в настоящее время часто механический граммофон или пронзительный оркестрион.

Как уже было выяснено в первых двух томах нашей "Истории нравов", танец всегда был самым удачным сводником, и таким он остался и в буржуазный век. Публичные танцевальные вечера в настоящее время в большинстве случаев не что иное, как место публичного разврата. Они потому и посещаются так усердно мужчинами и женщинами, что дают им возможность перебеситься. В 1711 г. англичанин Аддисон поместил в своем "Зрителе" письмо некоего "почтенного купца", приходившего в ужас от тогдашних свободных танцев, во время которых "молодые люди обходились с его дочерью свободно и фамильярно", а она в свою очередь "бесновалась" с ними. Кто знаком с нашими современными танцзалами, тот знает, что и теперь еще здесь господствуют такие же нравы...

С какой сознательной преднамеренностью танец всегда превращается в средство свести оба пола, наглядно доказывает развитие современных танцев. В доказательство того, что и буржуазный век шел в данном случае принципиально по тому же пути и преследовал здесь те же цели, будет достаточно привести и вкратце охарактеризовать главнейшие вновь возникшие типы танцев.

Первым и важнейшим созданием буржуазного века в этой области надо считать немецкий вальс. Так как его рафинированное использование в этом направлении было уже достаточно выяснено во втором томе нашей "Истории нравов", то мы можем здесь обойти его молчанием. Следующий специфически новый танец возник в эпоху, когда жажда наслаждений в буржуазии

367

достигла своего апогея, а именно в эпоху Второй империи. Именно эта эпоха изобрела канкан, один из самых диких и бесстыдных танцев, когда-либо придуманных. В сравнении с ним кажутся бледными даже испанские и итальянские народные пляски фанданго и тарантелла, представляющие именно поэтому и более благородные формы танца. Канкан — это переложенная на язык танца непристойность. Именно поэтому он истинный продукт своей эпохи. Она отражается в нем, она живет в нем со всей своей беззастенчивой дикостью, не знавшей ни меры, ни цели для своих вожделений, не знавшей никаких идеалов, разве только один — глумиться и издеваться над всем благородным и чистым. Все это ярко обнаруживается и в канкане.

Как пикантно поднять юбку у красивой женщины! Насколько пикантнее, если красивая женщина делает это сама в порыве разнузданности! И притом для удовольствия не одного, а зараз целой сотни, и не благодаря желанной случайности, а преднамеренно и демонстративно, так что зритель видит решительно все, не только белые, украшенные кружевами нижние юбки, не только красивые чулки, полные икры, кокетливую подвязку, но и кальсоны, обтягивающие крепкие бедра, и в особенности как можно больше тела, голого тела. Самое же пикантное для эротически-разнузданной фантазии, если женщина со сладострастным упоением декольтируется на глазах своего партнера сверху донизу, если она под конец в порыве неистовства совершенно обнажается перед ним, точно говоря ему бесстыднейшими жестами, которые яснее слов:

"Смотри! Все это я показываю тебе, потому что ты так любишь это видеть! Да и для меня величайшее удовольствие обнажаться перед тобой, показывать тебе все мои секреты, и вот я не раз, а десятки раз поднимаю юбки. Ногой я касаюсь кончика твоего носа. Я попридерживаю юбки, чтобы они опустились не слишком рано. Я кружусь перед тобой, показываюсь тебе со всех сторон, чтобы ничто от тебя не ускользнуло!" Все это, доведенное до бешенства, — таков смысл канкана.

Так как канкан был в самом деле лучшим отражением духа времени, то неудивительно, что из среды тогдашних любительниц танцев выходили настоящие канканные гении. Такова была, например, знаменитая танцовщица Ригольбош, описавшая, между прочим, свои ощущения во время пляски:

"Для канкана существует один только синоним — бешенство. Ученые утверждают, что канкан изобретен неграми. Это неверно. Негры жестикулируют, но не танцуют канкана. Канкан по существу французский танец и сделается со временем национальным танцем. Он — воплощенная парижская фантазия. Канкан пренебрегает с презрением всем, отзывающимся правилами, правильностью, методичностью... Чтобы уметь танцевать его, надо

368

иметь совершенно особый талант, совершенно исключительный ум. Душа танцующего должна быть такой же фантастичной, как его ноги, так как речь идет не о том, чтобы воспроизвести нечто традиционное, нечто согласованное с правилами. Необходимо изобретать и создавать, и притом создавать в одно мгновение. Правая нога не должна знать, что делает левая. В какой-нибудь данный момент вы должны быть неизвестно почему мрачны, угрюмы, меланхоличны, чтобы в следующую минуту безумствовать, как менада. В случае надобности необходимо испытать все это одновременно. Необходимо быть и веселой и грустной, равнодушной и страстной, — словом, необходимо rigolbocher (плясать, веселиться, "гулять". — Ред.)...

Канкан может быть всем или ничем. Он мир или деревня, трагедия или песенка. Канкан — это бешенство ног".

О том, с каким бесстыдством иногда танцевали канкан — многие разнузданные танцовщицы, например, танцевали его без кальсон, — можно судить по тому, что тогда в Париже было издано полицейское постановление, в силу которого в зале должен был находиться sergent de ville (городовой. — Ред.), обязанный предупреждать самое худшее, выводя из залы даму, которую канкан вдохновил к слишком смелым вольностям.

Тот факт, что это практиковавшееся в интересах разнузданнейшей эротики "бешенство ног" совершило свое триумфальное шествие по всему миру, как и специфическая мода Второй империи, кринолин, доказывает нагляднейшим образом, что оно как нельзя более отвечало духу времени. Это положение подтверждается и тем обстоятельством, что канкан плясали не только в публичных танцзалах, но и с бешеным упоением на семейных праздниках средней и высшей буржуазии.

В конце 60-х гг. всеобщее увлечение канканом несколько ослабело. Вместе с политической ситуацией, породившей этот танец, он до известной степени сошел со сцены. Что он, однако, не умер совсем, лучше всего доказывает его веселое возрождение на подмостках варьете в начале 90-х гг. Пляска пяти сестер Баррисон и их многочисленных подражательниц была, собственно, не чем иным, как новой вариацией канкана, главная суть которой состояла в рафинированном использовании dessous, внезапно и гротескно разоблачаемых. Значительным подспорьем стали в данном случае рафинированные красочные контрасты, придуманные тем временем как средство воздействовать на эротическое чувство. Из-под темного верхнего платья вдруг показывалась ослепительная пена развевающихся белых кружевных нижних юбок и кальсон, а из них точно вылетали элегантные ноги в черных чулках, проделывая на глазах у зрителей самые невероятные движения.

369

Достигнуть элегантности и рафинированности сестер Баррисон еще не было дано канкану 60-х гг. Потому их пляска и произвела сенсацию. Ни один другой танец не действовал в такой степени на мужскую чувственность, как эта новая разновидность канкана. То было за последнее время самым смелым публичным встряхиванием мужской чувственности, и, чтобы испытать и насладиться этой встряской, люди массами посещали спектакли сестер Баррисон, брали с боя места, а богатые тунеядцы добивались не менее безумно личной благосклонности танцовщиц.

370

Впрочем, первоначальная форма канкана никогда окончательно не вымирала: в Париже его постоянно танцевали и танцуют в таких учреждениях, как Moulin rouge, Moulin la galette и др.

Если танцы, придуманные в последние десятилетия, и не имели такого бесспорного, распространившегося на весь мир, то есть весь мир возбуждавшего, успеха, какой выпал на долю канкана, то некоторые из них все же отличаются таким рафинированным эротическим недвусмыслием и потому таким сводническим характером, какие трудно представить себе даже воображению, насквозь насыщенному подобными представлениями. Это: занесенный из Испании матчиш, вывезенный из Америки кекуок, танец апашей, подаренный миру Францией, и, наконец, немецкие варианты этих танцев, известных под названием Schiebetänze. Все они очень скоро сделались весьма популярными во всех слоях и пользуются этой популярностью до известной степени еще и теперь.

Если кекуок и танец апашей воздействуют благодаря соединению грубости и дикости, то немецкие Schiebetänze — благодаря своим доходящим до последней границы эротико-порнографическим трюкам. По самому своему существу каждый танец носит, что необходимо постоянно подчеркивать, эротический характер, так как он изображает символически взаимное ухаживание полов, а порой и самый половой акт. Если эта последняя сторона во всех остальных танцах завуалирована, то в так называемых Schiebetänze она выступает совершенно открыто. Они в сущности не что иное, как возможно более точное воспроизведение в форме плясового ритма движений при половом акте... Трудно представить себе более порнографическую форму танца. И потому чрезвычайно важно снова и снова подчеркивать, что популярность этих танцев распространяется не только на танцзалы предместий, где танцует простонародье, но и на самые изысканные учреждения жуирующего богатого света, что эти танцы не только танцевались с величайшим упоением в домах высших слоев буржуазии, но и теперь еще там в моде... Ибо перед дверью частных квартир кончается власть полиции. Из публичных помещений для танцев полиция могла устранить угрозой наказания наиболее порнографические Формы канкана, как недавно это имело место в Берлине, в частном же салоне ей не место, и потому здесь никто и не обращает внимания на ее запреты.

В связи с развитием танцев необходимо сказать несколько слов также о некоторых публичных празднествах, так как их апогеем считается всегда именно танец. Речь идет о балах, сезон которых обыкновенно совпадает с зимой и которые часто бывают связаны с карнавалом.

371

Только в некоторых немногих городах — в Германии преимущественно в Рейнской провинции, в Кельне, Майнце и Дюссельдорфе, а кроме того, еще в Мюнхене — карнавал происходит еще на улице, да и в этих городах только незначительная его часть, а именно самая масленица. Главный праздник и в данном случае перенесен в закрытые помещения, где балы и карнавальное веселье царят не только несколько дней но и — обыкновенно — многие недели. Тем не менее необходимо прежде всего упомянуть об уличном веселье карнавала. Оно и в настоящее время не отличается особенным благородством.

Это в сущности вымученное веселье, пользующееся ради возбуждения весьма банальными, а подчас и грубыми средствами. Веселье и радость сказываются главным образом в диком шуме и нелепых выходках. Апогеем удовольствия становится обычно приставание без разбора ко всем девушкам и женщинам, обоюдные поцелуи, дерзкие и циничные жесты. Женщина, выражающая протест, объявляется дурой, портящей праздник. А с наступлением темноты эта уличная жизнь переходит всегда в дикую и отвратительную оргию, переносящуюся постепенно с улицы в разные учреждения, где можно позволить себе гораздо больше, так как противящаяся женщина уже не может уйти, а в сутолоке так легко скрыть самые грубые жесты.

Часто указывалось на необходимость облагородить именно эти формы карнавала. В этом направлении даже делались попытки. Все они имели очень мало успеха. И так будет продолжаться до тех пор, пока масса будет жить в политической и социальной несвободе и потому усматривать в таких праздниках единственную данную ей в виде уступки возможность беспрепятственного проявления своей жажды удовольствия. Только когда исчезнет эта социальная и политическая несвобода, можно будет надеяться на возникновение более благородных форм праздничного веселья. Ибо только таким образом может расшириться вообще горизонт массы, а это необходимая предпосылка как для того, чтобы публичное эротическое наслаждение облекалось в более высокие формы, так и для того, чтобы это последнее уже не становилось в центре общественных развлечений.

Там, где налицо политически просвещенная масса, праздники в самом деле носят гораздо более пристойный характер.

Во время праздников организованного пролетариата таких диких оргий никогда и не бывает.

Во всех таких случаях, особенно на публичных балах, очень видную роль играет проститутка. И, однако, ведет она себя уже иначе, чем в эпоху Ренессанса. В настоящее время проститутка

372

более сдержанна, менее экстравагантна, чем даже порядочная дама. Кокотки ведут себя на публичных балах всегда приличнее последних, и потому балы кокоток относятся к числу наиболее приличных балов сезона. Когда танцует и флиртует шикарная кокотка, зрителям всегда удается, конечно, увидеть многое, но не столько, сколько они иногда увидят в приличном обществе. Это отличие станет понятным, если принять во внимание разные цели, преследуемые в таких случаях порядочной дамой и кокоткой.

Для многих дам из общества бал — удобнейший, а часто и единственный случай от души повеселиться, отдаться во власть затаенных порывов, позволить расцеловать себя и т. д. Бальная свобода разрешает ей все это. Порядочная дама хочет и должна использовать именно этот случай. Это и приводит к пресловутым характерным сценам, имеющим место на балах-маскарадах и благотворительных балах в Мюнхене, на аналогичных увеселительных вечерах в Берлине, на балах парижских художников и т. д.

В совершенно ином положении находится кокотка. У нее уже нет потребности быть "ощупанной" мужчинами, для нее бал не более как удобный случай завязать дело, которое все равно будет реализовано лишь поле бала. Ей поэтому не к спеху. А флирт как самоцель ее вообще не интересует. Вот почему в этих особых случаях кокотки и ведут себя приличнее дам.

До какой смелости доходят порой и в настоящее время праздники и балы-маскарады, устраиваемые художниками, доказывают классическим образом балы Quat's arts парижских художников Монмартра. На этих празднествах дамы обычно щеголяют почти полным отсутствием костюма. Считается совершенно естественным, чтобы красивая грудь и красивые ноги не скрывались. Бывали и случаи, что особо красивые дамы появлялись совсем обнаженными. Впрочем, они не были, конечно, совсем голыми, "этого бы они постыдились". На одном процессе, вызванном таким балом, одна дама серьезнейшим образом заявила, что она была вовсе не голой, так как повыше правого колена на ней была кокетливая лента шириной в три сантиметра, а на пальцах ноги — золотые кольца. "Можно ли при таких условиях говорить о наготе?" Можно возразить, что большинство этих дам, блиставших отсутствием костюма, были натурщицами, и, однако, среди них были и законные жены художников, а зрителем на этих балах бывает tout Paris, весь богатый праздный Париж, смотрящий на танцы из лож, куда потом устремляются и все участники.

373

Глядя на такие праздники, невольно на мгновение проникаешься мыслью, что возродились времена беспорядочного полового смешения. На них царит дикая сутолока, причем оба пола флиртуют самым бесстыдным образом, чему способствует и эротически пикантный маскарадный костюм. Разумеется, это явление не относится только к последнему времени, как видно уже из прежних глав. Балы эпохи Директории и империи во Франции, а также английские балы этой эпохи отличались достаточной разнузданностью. Именно тогда уже вошел в моду обычай, в силу которого женщины так охотно надевают мужской костюм. Потом, когда тон задавала мелкая буржуазия, более чопорная и щепетильная, воцарилась некоторая большая сдержанность. Но уже в 1830 г., когда снова победоносно выступила крупная буржуазия, вновь произошел поворот.

В особенности балы художников этой эпохи достигали апогея вакхической разнузданности. В Париже на долгие годы снова установилась мода, что женщины являлись на бал в мужском костюме. Мужской костюм давал возможность свободного и непринужденного времяпрепровождения, так как большинство мужчин ведут себя сдержанно только в присутствии дам, тогда как в мужской компании они не стесняются. Женщину устранили тем, что она одевалась по-мужски. А чтобы доказать, что она и в самом деле стала истинным мужчиной, она часто вела себя беззастенчивее мужчин. Теперь она могла уже свободно наслаждаться всеми ею столь желанными удовольствиями. Множество картин, относящихся к домартовской эпохе, дают наглядное представление о разнузданности тогдашних празднеств.

Не следует при этом, однако, упускать из виду, что такие нравы царили в артистических кругах и выражали в значительной степени протест против филистерского мещанства.

Только в 50-х гг. эта разнузданность получает более общий характер. На сцену выступила крупная буржуазия, и все остальные слои, даже артистическая богема, отошли на задний план. Все получило грубый, даже скотский оттенок. Парвеню накладывал отпечаток своих манер на общественные развлечения, как он накладывал его и на политическую жизнь. В эту эпоху даже жены мещан находили наивысшее удовольствие в том, чтобы блистать на балах наготой. Декольте достигало своих крайних пределов; даже при английском дворе декольтировались так, что была видна почти вся грудь. На маскарадах преобладали классические костюмы, отличавшиеся возможно большим отсутствием костюма. Вспомним хотя бы костюм, в котором однажды явилась на придворный бал красавица графиня Кастильоне, любовница Наполеона III.

375

В одном современном сообщении говорится:

"На последнем костюмированном вечере при дворе красавица графиня Кастильоне, известная главным образом своими пышными формами, явилась в костюме героини нового романа Флобера "Саламбо". На ней было высоко подобранное платье, caндалии, на каждом пальце удивительно сложенной белоснежной ноги сверкало бриллиантовое кольцо, а над левым коленом — драгоценное запястье из алмазов и смарагдов".

С тех пор разнузданность уже не ослабевала, чтобы достигнуть в наше время, как уже показано, своего апогея. Почти беспомощны против этого, естественно, всякие полицейские меры, запрещающие, например, устроителям публичных балов и маскарадов сооружать искусственные беседки, где влюбленные парочки могут спокойно предаваться любви и т. д. В таких случаях любители подобных развлечений спасаются на время под сенью семейного дома и беснуются здесь, пока не пройдет гроза нравственного ригоризма.

376

Кто хотя бы поверхностно знаком с жизнью жуирующего бомонда, тому известно, что здесь часто не знают ничего высшего как предаваться самым грязным неприличиям. "Ведь мы среди своих... Как очаровательно иметь возможность хоть раз в жизни не стесняться".

Начинается обыкновенно с того, что кто-нибудь продекламирует явно скабрезные стихи, модные в том или другом кабаре, и нередко эти стихи лучше всего знает и помнит именно дама, которую не очень приходится упрашивать повторить их со всеми подчеркиваниями. Потом переходят к танцам. Стоит ли стесняться! Если светские дамы Второй империи подражали на своих семейных вечерах самым разнузданным танцовщицам канкана из Ball mabille, то в 90-х гг. они соперничали так же рьяно с сестрами Баррисон — ведь носили же и они такие же пикантные dessous. А ныне? Ныне, как уже упомянуто, танцуют матчиш или кекуок так дико, сладострастно, как не осмелился бы его протанцевать сутенер со своей проституткой.

Картина этих нравов везде одна и та же. Там, где процветают полудевы, девушка не умеет лучше доказать свое презрение к мещанству, как тем, что прежде всего эмансипируется из-под власти чувства стыдливости.

У М. Прево встречается такая сцена:

"Она быстро села на стул перед роялем и заиграла прелюдию, прежде чем ее могла остановить Мод, которой это не нравилось. С необыкновенным талантом подчеркивала она все двусмысленные стихи. Мужчины аплодировали. Песенка произвела на них более сильное впечатление, чем они хотели признаться. Контраст между неприличным содержанием песни и девичьими устами, произносившими ее, и девичьим слухом, ловившим ее, зажег в них искру желания. Искрящаяся пена рискованной песенки опьянила и девушек, этих полудев. Смех их звучал неестественно прерывисто, и они опирались с еще большей томностью на руку своих кавалеров".

Многие мужчины этих кругов считают для себя высшей честью иметь жену, обнаруживающую в этом отношении и понимание и склонность. Что из того, если она при этом позволит другому поцеловать ее или если она перешептывается с кавалером, спрятавшись за веер! Ведь и сам муж ведет себя не иначе со своей партнершей! А если жена покажет во время танца ногу и кальсоны больше, чем то позволяет приличие, он утешается тем, что громко заявляет: "Как их не показать, они так хороши".

Там, где по-прежнему тон задает мещанство, в особенности, стало быть, в маленьких и средних городах, дело никогда не доходит до таких экстравагантностей. Публично сдерживаемая похотливость мужчин обнаруживается здесь вовсю разве

377

где-нибудь в меблированных комнатах или же во время "неотложных деловых" поездок в соседний большой город, тогда как жены вынуждены сидеть дома и разыгрывать невинных.

Так как в настоящее время почти все развлечения переросли рамки семейной жизни, то игры уже не исполняют прежней роли: во всяком случае в жизни взрослых они занимают уже второстепенное место, и только разве девушки-подростки и юноши еще отдают им время. Поскольку такие игры еще сохранились, они стали гораздо скромнее, чем те, которые были в ходу в эпоху Ренессанса. Это не значит, что половой элемент совершенно упразднен. Эротическая нотка лежит все еще в основе множества таких игр для взрослых. Шарады, фанты и т. д. — все сводится в конце концов к поцелуям.

Более скромный характер этих игр находится в тесной связи с нравственным лицемерием. Как уже неоднократно указывалось нами, внешнее поведение должно было стать все более сдержанным, все более скромным. Если мы поэтому вернемся от нашей эпохи назад к первым десятилетиям буржуазного века, когда все кипело и бурлило, то мы увидим, что тогда игры отличались приблизительно такими же грубыми приемами, какие были в ходу в эпоху Возрождения, что они давали мужчинам и женщинам возможность вступать друг с другом ради эротического возбуждения прямо врукопашную. Такие игры позволяли хватать друг

378

друга довольно бесцеремонно, позволяя оголить участниц "безобидным образом" так, что они охотно простят и т. п. Особенно интересные и для наших современных понятий ошеломляющие данные имеются у нас относительно Бельгии и в особенности Англии. Словесные и пластические документы рисуют нам такие свободные нравы во время игр, которые ничем не уступают Ренессансу. Самые дерзкие жесты были явлением обычным.

Это сходство с эпохой Возрождения неудивительно, так как восшествие современного буржуазного общества знаменовало собой, как мы знаем, победу сил и здоровья, а они всегда облекаются на первых порах в необузданную грубость.

В настоящее время большинство игр стало спортом. Спорт, правда, нечто большее. Он не что иное, как рациональная форма прежних игр, исправленная нравственным лицемерием и очищенная проникновением в гигиеническую цель общественных развлечений.

Нас интересуют здесь, естественно, только те формы спорта, в которых одинаково участвуют оба пола.

В последние пятнадцать или двадцать лет спорт занял главное место среди общественных развлечений: сначала процветал велосипедный спорт, а теперь процветают главным образом летом теннис, а зимой катание на санках, на лыжах и т. д., и в ограниченном размере катание на коньках, когда-то бывшее единственным зимним спортом. Мы привели только наиболее известные виды спорта. Но именно они и должны быть приняты в расчет при оценке публичной и частной нравственности. Для ее характеристики они даже весьма важны. Официально спорт служит прежде всего здоровью, укреплению нервов; кто хочет закалить себя, похудеть и т. д., тот занимается спортом. Несомненно, спорт преследует эту цель, но именно потому, что перечисленные его виды вместе с тем очень удобные случаи для флирта, и занимаются ими не только так планомерно, но и с таким фанатическим рвением. Удобство, представляемое этими видами спорта для флирта, и служит звеном, связующим отдельные пары, колонны и группы.

Житейский опыт давно сделал поэтому из этих видов спорта правильный вывод. Между тем как прежде матери таскали дочерей-невест с одного бала на другой, теперь они посылают их играть в теннис или туда, где зимою спорт практикуется в широких размерах. Обергоф, С.-Мориц и десяток других зимних курортов представляют ныне международные брачные биржи. А летом ими служат все скверы и площадки в большом городе, где играют в теннис.

379

Место прежней бани и так называемых купальных поездок заняли с середины XIX в. морские курорты, а в самое последнее время — купальный спорт, достигший особенного развития в Берлине. И в данном случае нас будут интересовать только те места, где оба пола купаются совместно. Такой обычай давно уже существует в больших морских курортах Франции, Бельгии и Италии, в Германии же только в некоторых, да и то лишь в виде семейного купания — форма, которую, впрочем, нетрудно обойти и всяким влюбленным парочкам.

Посещение морского или речного курорта служит, само собой понятно, как и разумное занятие спортом, укреплению здоровья, но и здесь существует также связь с эротикой. Так как совместное купание обоих полов представляет такой удобный случай для флирта, то это и привело если не теперь, то раньше, когда посещение международных морских купаний, как-то: Биарриц, Трувилль, Остенде и Бас, было только спортом богатых людей, — в первую голову к организации совместного купания. При помощи плотно облегающего тело купального костюма предусмотрительная мамаша могла дать всем наиболее достоверное,

380

потому что наиболее интимное, понятие о телесных достоинствах своих дочерей-невест. Жизнерадостная, жаждущая любви дама в свою очередь могла таким образом наиболее убедительно доказать широкому кругу мужчин, что она далеко еще не passé (прошедшее время. — Ред.), что она, напротив, как раз на высоте и потому вполне достойна самого рьяного ухаживания. "Убедитесь, пожалуйста: хороши мои ноги? не безупречный ли у меня или пикантный бюст? не изящна ли линия спины?"

Плотно облегающий тело купальный костюм не только позволяет нагляднейшим образом убедиться в наличии этих достоинств; удачно сшитый костюм — а это важнее всего! — способен придать телу какую угодно желанную линию. Так как купальный костюм до известной степени стягивает тело, то он часто придает ему эластичность и породистость, которых оно лишено в нагом виде. Это впечатление может быть к тому же значительно усилено благодаря покрою и умно подобранной материи. Ловко придуманный покрой часто только и придает телу надлежащую

381

форму. В случае надобности можно прибегнуть и к помощи корсета и т. д. С другой стороны, предпочтительно выбирают самое тонкое шелковое трико, облегающее тело плотно, как кожа, или трико прозрачное, позволяющее выставить напоказ даже покрытые волосами части тела...

Здесь необходимо указать на то, что, вопреки отрицанию отдельных лиц и несмотря на бессознательность в большинстве случаев этого стремления, во многих людях чрезвычайно сильно развито желание выставлять себя в обнаженном виде, и притом обнаженном в эротическом смысле. Та же тенденция сказывается отчасти и в так называемой культуре наготы, культуре нагого тела, Nacktkultur.

Преднамеренно эротическая форма купального костюма доказывает это на морских курортах, посещаемых богатыми слоями. Если бы люди относились равнодушно к телу, то это привело бы к безразличному в эротическом отношении костюму.

Жизнь в фешенебельных морских курортах, расцвет которой относится к 50-м гг. истекшего столетия, есть поэтому та общественная форма, которая, позволяя обнаруживаться этому эксгибиционизму в рамках буржуазной морали, не уничтожает самих этих рамок. Не следует забывать, что фешенебельные морс-

382

кие купания становятся поэтому местами сборища для всего элегантного демимонда, для которого они предоставляют, естественно, самую выгодную возможность показать всему миру, то есть всему платежеспособному миру, все те физические достоинства, курс которых стоит особенно высоко. По этой причине такие курорты, как Трувилль, Остенде и т. д., всегда были и еще теперь остаются центрами жизни, посвященной рафинированным эротическим наслаждениям.

Со времен античной древности театр никогда не играл в умственной жизни такой всеобъемлющей роли, как в течение всего буржуазного века. Театр был той ареной, где впервые в XVIII в. пропагандировались буржуазные идеи, и всегда, когда потом всплывали новые идеи, подмостки становились для них одним из наиболее важных полей битв. Вся жизнь буржуазного общества праздновала свое возрождение на подмостках театра.

Нас интересует здесь иная сторона дела, а именно тот связанный с только что названной чертой факт, что театр был в продолжение всего XIX в. вместе с тем и одним из наиболее важных духовных развлечений масс. Благодаря этому он сыграл и все еще играет чрезвычайно видную роль в истории публичной нравственности, ибо в еще большей степени, чем борьбе общественных сил, служит он интересам предпринимателей-капиталистов. Стало это возможным потому, что лишь меньшинство ищет в театре просвещения и вдохновения, только меньшинство хочет получить там художественное наслаждение, тогда как большин-

383

ство просто идет туда ради пикантной забавы. Автор и директор, считающиеся с этими наклонностями толпы, делают лучшие дела.

Так возникли фарс и оперетка с их специфическим содержанием, и вот почему многие писатели стараются действовать под видом серьезной комедии и бытовой драмы на половое чувство. Конечно, с подобными спекуляциями не следует смешивать или ставить на одну доску мужество тех поэтов, которые серьезно изображали на сцене половые проблемы и конфликты. Такое смешение достойно разве лишь лицемеров-пиетистов. Так как подобный мужественный анализ половых отношений, облачен-

384

ный в драматическую форму, встречается теперь все чаще и чаще, это дает нам, конечно, право говорить о росте в обществе чувства ответственности перед лицом таких вопросов, причем безразлично, будет ли автор трактовать их серьезно, сатирически или же юмористически.

Так как тем не менее гораздо легче производить впечатление одним только сюжетом, чем претворить сюжет в художественную форму и тем оправдать его, то первый способ всегда казался более заманчивым, тем более что он был часто и гораздо выгоднее. Однако открыто поддаться такому соблазну для большинства писателей было невозможно, пока господствующие классы еще видели в театре важное педагогическое учреждение, кафедру публичной морали; было это так же невозможно и в рамках мелкобуржуазного быта и отношений. Открыто и беззастенчиво эксплуатировать театр в этом направлении стало возможным только после того, как он был возведен в степень простой забавы, и лишь после того, как развились отношения и нравы, характерные для большого города. И то и другое началось с середины XIX в. С этого момента театр и стал исполнять роль пропагандиста выгодных для предпринимателей порнографических спекуляций. Как во многих других случаях, так и здесь, исходной точкой должен был стать Париж, ибо обе указанные предпосылки впервые определились отчетливо именно здесь.

Первоначально эта программа осуществлялась скудно и жалко. На сцене изображалось, как влюбленные парочки раздеваются, причем такие сцены старались несколько осложнить в том смысле, что свидетелями становилась не только публика, но и другие действующие лица. Так как пускали вперед самые сильные эффекты, то, естественно, их нельзя уже было усиливать, можно было только придумывать вариации. Апогей, которого сейчас же и достигли, состоял в том, что на сцене устраивались сразу две спальни с двумя влюбленными парочками, так что раздающаяся в одной комнате musique de chambre (музыка спальни. — Ред.) действовала возбуждающе на находящуюся в другой комнате пару, представляющую к тому же уже немолодых супругов.

Таково, например, содержание пьесы "Брачная зима", делавшей в 50-х гг. полные сборы. Один современный рецензент так передает ее содержание:

"На сцене видны две спальни, позволяющие одновременно знакомиться с интимной жизнью только что обвенчавшихся молодоженов и другой пары, уже успевшей в силу времени и привычки значительно остыть. Обе пары действуют друг на друга возбуждающе, с шумом переставляя кровати, так что старая пара, только что поссорившаяся, пытается теперь разжечь себя

385

счастьем молодой четы. На сцене раздеваются, идут на глазах публики, нисколько не стесняясь, спать и обнаруживают такую наивность нравов, что зрителю начинает казаться, что перед ним разыгрывается катехизис для новобрачных. Вы точно присутствуете при представлении дикарей, соединивших в одной праздничной пьесе все свои варварские обычаи и обряды в честь свадьбы одного из членов племени".

Под влиянием развивавшегося коммерческого духа были придуманы и другие подробности и трюки, в особенности был использован столь пикантный мотив смешения одного лица с другим. И хотя в конце концов всегда торжествовала добродетель, как это обычно бывает в порнографических произведениях, по существу все эти пьесы были восхвалением того, что по официальным понятиям считалось безнравственным. Это прославление выражалось в том, что все недозволенное изображается в возможно более очаровательном и соблазнительном виде. По этому рецепту поступают вплоть до наших дней, добиваясь дешевой ценой значительных успехов. Важной союзницей в таких делах всегда была музыка, так как она способна изобразить половые отношения не только намеками, но и так ярко, как это никогда не в силах сделать слово. I

386

Опера превратилась в оперетку, при помощи которой можно было достигнуть пикантнейших эффектов. Оперетка всегда была не чем иным, как прославлением эротически-пикантных положений. Многие композиторы опереток не более как композиторы скабрезностей. Впрочем, не следует упускать из виду, что музыка может выражать эротическое напряжение, для которого нет терпимых слов, также и в таких звуках, которые могут действовать освобождающим и возвышающим образом. Можно, далее, эротическую тему облечь в звуки так умно и остроумно, что даже смелая мысль получит право гражданства. Вот почему такие композиторы, как Оффенбах и Иоганн Штраус, не являются порнографами. Другим союзником, стремившимся культивировать на сцене скабрезность, был балет, также достигший своего высшего расцвета в XIX в., о чем нам еще придется говорить. Здесь необходимо упомянуть лишь о том, что он был включен в виде массового или единичного танца в каждую оперу. До выступления Рихарда Вагнера, восстававшего также и против этого унижения театра, ни одна опера не обходилась без балета. Отсюда следует, что поэты и композиторы лишь косвенно были совратителями публики, более или менее предусмотрительными исполнителями ее же воли. Истинный диктатор — публика.

Будет ли театр кафедрой пропаганды высших идеалов человечества или же станет навозной ямой порнографии, это всецело зависит от исторической ситуации. Она виновата также в том, что иногда артист настолько затемняет самую пьесу, что главный интерес обращен на него, а не на ее идею. Это бывает обычно в такие эпохи, когда люди довольствуются позой действия, чтобы избежать самого действия. А такую эпоху переживаем мы как раз теперь. В настоящее время все сводится к эстетизму, а этот последний связан в значительной степени с личностью посредника, то есть артиста. Отсюда нелепое преклонение перед актером. В такие эпохи люди воображают, что поступают как революционеры или по крайней мере смело, если порывают со старыми традициями формы и превозмогают чувство чопорности и стыдливости.

Таким "революционным подвигом" было, например, появление Монны Ванны без трико, так что при откидывании плаща публика видела ее полную грудь, или появление Юдифи и Саломеи, верхняя часть тела которых также была обнажена. На самом деле это, конечно, не более чем ухищрения спекулянтов, отвлекающих внимание публики от идеи в сторону пикантной детали. Обнаженная грудь Монны Ванны и Саломеи выдвигается в центр представления, тогда как эта подробность должна была быть только жестом. Что эта скабрезная пикантность считалась в самом деле гвоздем всей роли, лучше всего доказывает тот факт,

387

что одно время хорошенькие исполнительницы этой роли с какой-то манией снимались именно в тот момент, когда Монна Ванна откидывает плащ и показывает грудь и выставляли себя в таком виде в витринах всех художественных магазинов. Другим последствием этой тенденции было то, что большая публика знала из всей пьесы только одну эту подробность и что именно эта подробность и привлекала ее в театр.

Какой вывод нужно сделать из всего сказанного? Вывод гласит: все притупились, и актеры и публика, и все поэтому жаждут сенсационных переживаний: одни — представляя, другие — созерцая. А затушевываются и оправдываются эти сенсационные переживания высокими фразами о "мужественном служении правде".

Танец как представление, как спектакль в противоположность танцу как развлечению, в котором каждый может участвовать, — это, как уже сказано, нечто особое. Впрочем, только с точки зрения исторической оценки. По существу они одно и то же. Каждый танец есть не что иное, как чувственный экстаз, чувственное опьянение, выражающееся в ритмических движениях, соответствующих истинному переживанию этих чувств в их стилизованном виде. На этой особенности и покоится увлечение, с которым участвуют в танцах, а также никогда не ослабевающий интерес к балету и к танцам соло.

Что танец позволяет переживать самому и передавать другим чувственное возбуждение, коренится именно в этой его сущности, о которой мы неоднократно уже упоминали. Вот почему танец был одним из лучших средств массового совращения, практикуемого на крупнокапиталистических началах. Вот почему, с другой стороны, характер балета и танца соло должен был измениться в буржуазный век по сравнению с эпохой абсолютизма.

388

Соответствующая сущности абсолютизма, застывшая в своей строгости форма должна была смениться вакхической разнузданностью, символизировавшей разнузданность наслаждения. Этот переворот совершился, правда, уже в XVIII в., когда все общественное здание стало шататься, и потому уже тогда балет и танцы отличались крайней страстностью. Первой видной представительницей этого нового темпа была знаменитая Комарго. Она принадлежала, между прочим, к числу тех танцовщиц, которые прибегали к излюбленному трюку — танцевать без кальсон, что до крайности повышает эротическое любопытство зрителей, отчасти, конечно, потому, что это последнее никогда не получает удовлетворения. Так как танец оказывает особенно сильное впечатление на чувственность зрителя, то интерес к балетным звездам часто доходил в известных кругах до настоящего безумия. Было время, когда даже самые видные газеты не знали более настоятельной задачи, как подогревать это безумие.

389

Когда в конце XVIII в. в лондонском Drury Lane-театре подвизались с огромным успехом танцовщицы Паризо, Каро и Кемп, то в выходившей в Веймаре газете "London und Paris" им посвящалось больше места, чем французской революции. Обычным явлением было тогда, что свихнувшиеся поклонники выпра-

390

шивали у балерины старый изношенный башмак, обещая хранить его как святыню, или если из-за туфельки, слетевшей с ноги танцовщицы в партер, в публике начиналась такая драка, что многие получали серьезные повреждения, и успокоение наступало только после того, как туфелька была разорвана на части и каждый из участников драки мог назвать своим какой-нибудь обрывок трофея.

Портреты знаменитых балерин продавались в виде драгоценнейших гравюр. Эта помешанность на балете длилась очень долго. Выступление Фанни Эльслер, "балерины двух миров", Тальони, Пепиты и т. д. вызывали "взрывы восторга". Каждый их шаг отмечался газетами, каждый успех увековечивался ими, об их огромных гонорарах с триумфом докладывалось всему миру. "Когда Фанни Эльслер впервые выступала в Ричмонде, ее приезд в город встретили пушечными выстрелами. Ее въезд напоминал триумфальное шествие: балерину сопровождала длинная вереница лиц, среди которых находились городской мэр, государственные советники, судьи и т. д.".

Ныне обыкновенно указывают на то, что этот длившийся до середины XIX в. культ балерины и певицы уже не в ходу, и отсюда делают вывод, что мы живем в эпоху более высокой культуры. Такое утверждение и верно и неверно. Оно неверно, поскольку речь идет о тратах на танцовщиц. Культ, устраиваемый ныне тунеядцами в желтых жилетах таким дамам, как Отеро, Клео де Мерод, и тому подобным знаменитостям, для тех также выгоден в материальном отношении, как это было и прежде. Если присмотреться к банковскому конто (счету. — Ред.) этих дам, то выяснилось бы, вероятно, что гонорар, полученный и получаемый от своих покровителей такими "знаменитостями", как la belle Otero, превосходит даже тот, который "страстноокая испанка" Лола Монтец получала когда-то из личных средств Людовика I Баварского.

Если иметь в виду траты на балерин, то нельзя, следовательно, говорить об их уменьшении. Приходится скорее констатировать повышение. Зато верно утверждение, что вообще замечается убыль этого культа. В этом смысле необходимо констатировать отрадный культурный прогресс. В настоящее время только уж очень исключительные общественные круги восторгаются трюками знаменитых танцовщиц до такой степени, точно речь идет о высочайших проблемах человечества. Выступление ловких балерин давно уже перестало быть общественным событием, вызывающим всеобщий интерес.

Приблизительно то же самое необходимо сказать и о развитии балета. Цель его заключалась в эротическом возбуждении зрителя: показать пикантным образом как можно больше женс-

391

кого тела, несколько десятков обнаженных женских грудей и вдвое больше элегантных женских ног и бедер, облаченных в трико, — вот главная притягательная сила балета. И множество людей посещали только ради этого действующего на половые нервы зрелища даже оперу, не обходившуюся вплоть до нашего времени без более или менее искусно вставленного балета.

Если в настоящее время в этом отношении замечается несомненное улучшение, то его нельзя отнести только за счет общего художественного подъема театра, в этом в еще гораздо большей степени виновато то обстоятельство, что театр ныне уже не единственная пища для глаз, так как существуют иные учреждения, решающие эту задачу в гораздо более рафинированном духе, учреждения, под сенью которых и укрылись теперь балет и танец соло.

Это прежде всего варьете.

392

Эпоха абсолютизма изобрела оперу. Буржуазный век демократизировал ее сначала в виде оперетки, потом в виде варьете. В данном случае под демократизацией следует подразумевать ее превращение в простое увеселительное зрелище, ставящее себе преимущественно грубо чувственные цели. А ничто так не действует на эротическую возбудимость людей, как непристойность. Ничто их так не привлекает или отталкивает, смотря по характеру, как непристойность. Использовать ее так, чтобы она действовала возбуждающе, — задача, поставленная и разрешенная театром-варьете. Непристойность, облаченная в слова, музыку, пляску, костюм, цвета и т. д., — таково варьете. Налицо все оттенки, от грубой сальности до высшей артистичности.

Существующее вот уже несколько десятилетий варьете представляет собой в этом отношении наиболее рафинированный шедевр. Упразднено все, что может ослабить впечатление непристойности, подчеркивается все, что может ему содействовать. Нет поэтому другой формы публичного представления, которое было бы в такой же степени характерно для нашего времени.

Начало этой формы публичного увеселения, в центре которого стоит скабрезность, относится, правда, к давнему времени. Его надо искать в примитивных шантанах, возникших еще в XVIII ст., простую программу которых составляли музыкальные пьесы, пение, а потом и танцы. Уже тогда предпочтение отдавалось фривольному жанру, двусмысленным шансонеткам, подчеркнуто-эротическим танцам. Как ни стары эти спектакли, их изобретение все же относится к XIX в., а именно к 50-м гг., когда возникли настоящие шантаны, предтечи варьете, и их до сих пор сохранившаяся побочная примитивная разновидность.

Колыбелью шантана был Париж Второй империи, где нашли свое первое яркое выражение вообще все формы удовольствий. Вскоре подобные предприятия возникли повсюду, повсюду находя восторженную публику. В Германии, разумеется, прежде всего в новой столице, в Берлине. Здесь шантаны вошли в моду особенно в 70-х гг. Несколько лет спустя они насчитывались уже десятками. "Обыкновенно то были пивные, где в углу на невысокой эстраде сильно декольтированные женщины в коротеньких пестрых юбках распевали двусмысленные песенки". Прошло еще десятилетие, и уже не оставалось на свете значительного города, в котором не имелось бы одного или нескольких таких всегда переполненных увеселительных учреждений. В более значительных городах, и в особенности в портовых, они насчитываются даже десятками и сотнями. Во всех этих шантанах вовсю царила скабрезность. Подражали Парижу. Французы считались в этой области непревзойденными мастерами, и потому гвоздем всех программ всегда служило объявление: "При участии знаменитой

393

парижской шансонетной певицы такой-то". В последнее время было, однако, сделано открытие, что по части непристойности любая страна может свободно поспорить с французами.

Главными номерами программы шантана были долгое время куплеты, более или менее плохо исполняемые двусмысленные песенки, или, вернее, для знатоков вовсе не двусмысленные. Секрет публично произносимой скабрезности в том именно и заключается, что она облекается в невинную внешнюю форму. Скабрезность состоит в скрытом двойном смысле ловко подобранных слов, в рафинированных паузах, в подчеркивании известных мест, в мимических движениях, сопровождающих шансонетку...

С цинизмом слов соединяется цинизм жестов. При помощи соответствующих жестов все перекидывается в область эротики, все получает, таким образом, порнографический характер. При плясовой песне и вообще при пляске было особенно удобно решать эту задачу, так как здесь непристойность получала сильного союзника в виде музыки. Без музыки, отданной с середины прошлого столетия в особенно широких размерах на служение скабрезности, шантан и варьете не сыграли бы своей огромной роли. Как уже упомянуто, музыка способна звуками выразить самое общее и самое рискованное и к тому же изобразить это

394

чрезвычайно подробно и пластично. Эта способность музыки и была планомерно использована театрами-варьете. Слова и жесты сопровождаются рафинированно живописующей музыкой, идущей на помощь воображению там, где слова и жесты упираются в непреодолимые преграды. Ни одно искусство поэтому не было так беззастенчиво тесно слито с непристойностью, как шантанная музыка.

Служил непристойности с самого начала и костюм. Главным образом, хотя и не исключительно, здесь речь идет о женском костюме. Первоначально — то была форма еще примитивная — шансонетные певицы появлялись на эстраде или на сцене в коротеньких платьицах, так что публика видела всегда по крайней мере икры ног, а при известных движениях и кое-что еще. К откровенной нижней части костюма вскоре присоединилась такая же откровенность верхней его части. Эти пробелы костюма и должны были вознаграждать публику за недочеты в пении и декламации, и публика была в самом деле вполне удовлетворена, так как большинство предпочитает не слушать, а смотреть, и только немногие протестуют, если пение служит лишь средством развернуть эротически-пикантное зрелище. Во всяком случае, обратное явление никогда не имело места: красивое пение, хорошая декламация никогда не примиряли публику со скромностью костюма. Это обстоятельство привело постепенно к такой рафинированности в костюме, которая превосходит всякие границы. Каждый цвет, каждый оттенок должны воздействовать на эротическое чувство зрителя.

Это касается даже таких номеров программы, которые, по существу, не имеют никакого отношения к эротике: выступления жонглеров, дрессировщиков, гимнастов, атлетов и т. д. Костюм этих артистов выдержан в таком же духе.

Наибольшего эффекта здесь можно было достигнуть опять-таки при помощи танца, не только потому, что он всегда действует на чувственность, но и потому, что его эксцентрические разновидности позволяли рафинированным образом выставлять напоказ пикантное dessous. Все танцы в театрах-варьете преследуют поэтому только одну цель — давать танцовщице как можно чаще возможность показывать публике кружевные юбочки и кальсоны и разоблачать то, что последние должны собственно скрывать.

При помощи таких эффектов работают вот уже почти полстолетия театры-варьете. Конечно, не только при помощи их. Публика требует не только все большего усиления этих эффектов в отдельности, но и разнообразия, все новых трюков, все новых невиданных и неслышанных еще непристойностей. И публику удовлетворяют. Одним из особенно популярных средств ее при-

395

влечения сделались уже упомянутые выше сцены раздевания. Можно ли придумать нечто более пикантное, как присутствовать при интимном туалете светской дамы? Такие сцены не только становились центральными местами театральных пьес, но и самодовлеющими пантомимами. Элегантная дама входит поздно вечером в спальню в салонном туалете и начинает медленно, с перерывами, раздеваться. Сначала она снимает перчатки, потом накидку, шляпу, башмаки. Публика начинает настораживаться: вот сейчас она увидит "кое-что". Этим "кое-что" являются икры, пикантные нижние юбки и кальсоны, когда дама кладет не стесняясь ногу на ногу, чтобы удобнее было расстегнуть башмаки. Потом она доходит до блузки или корсажа.

Эротическое любопытство публики возрастает, так как уже видна грудь дамы. Так как публика жаждет в особенности этого зрелища, то дама находит достаточно причин, чтобы наклониться, в силу чего грудь как бы случайно выступает из-под рубашки или из корсета. После корсажа падают юбки и т. д. Ситуация становится с каждым моментом все пикантнее, наконец дама

396

ложится в постель и тушит огонь. Иногда процедура развертывается и в обратном порядке.

Другим гвоздем таких представлений сделалось выставление напоказ эротической женской наготы вообще. На этот трюк напали очень рано, еще в 60-х гг. Во вступительной главе своего романа "Нана" Золя описал с почти пластической выпуклостью этот трюк и производимое им на публику впечатление. Вот небольшой отрывок:

"Клакеры зааплодировали декорации. Она представляла грот в горе Этне, высеченный в серебряной руде. Стены сверкали, как только что вышедшие из чеканки деньги. На заднем фоне виднелась кузница Вулкана. Во второй сцене Диана уговаривалась с Вулканом, что последний сделает вид, будто уезжает, чтобы освободить место для Венеры и Марса. Едва Диана осталась одна, как появилась Венера.

Дрожь пробежала по рядам публики. Нана стояла перед ней нагая. Она демонстрировала свою наготу со спокойной смелостью, уверенная во всемогуществе своего тела. Только прозрачная вуаль скрывала ее члены. Ее круглые плечи, ее грудь амазонки, розовые бутоны которой поднимались прямо, как острия копья, ее широкие сладострастно раскачивающиеся бедра — сло-

397

вом, все ее тело было видно сквозь легкий покров во всей его подобной пене белизне.

То была Венера, выходящая из моря и, кроме своих волос, не имеющая никакого другого одеяния.

Когда Нана поднимала руки, то при свете ламп видны были золотистые волосы под мышками. Никто не хлопал, никто не смеялся. Лица мужчин вытягивались и становились серьезными. Носы втягивались, губы дрожали и становились сухими.

398

Над театром, казалось, проносится легкое дуновение, чреватое неясной угрозой. Добродушное существо, каким до сих пор представляли себе Нана, превратилось вдруг в женщину — в женщину, вселяющую беспокойство, возбуждающую неведомые желания".

Хотя этот рафинированный трюк и был придуман давно, популярность его сохранилась до последних дней. Так, в 1907 г. в Милане, в театре "Олимпия", подвизалась очень красивая артистка Лида Борелли, выступавшая в таком же приблизительно костюме, как Нана, причем на этот раз, как сообщала корреспонденция из Милана, публика была — что вообще большая редкость — возмущена слишком большим отсутствием костюма на этой даме.

399

Публика не удовольствовалась, однако, и этим зрелищем, она хотела видеть сразу целые массы женских ног, женских бедер и пикантно выставленных женских грудей, и притом в самых разнообразных и затейливых комбинациях. Так возникли так называемые "обозрения", обходящие вот уже целое десятилетие все сцены больших театров-варьете всего света. В них непристой-ность, характерная для варьете, достигла своего апогея, ибо здесь было все: непристойность в словах, в пении, в музыке, в костюме, в жестах — вообще во всем.

Пока это — последнее слово, поп plus ultra (дальше некуда — Ред.), дальше которого не пошли. Но будущее покажет, что

400

и в этом жанре возможны еще более утонченные формы — если только не прекратится спрос. А этот спрос не прекратится до тех пор, пока будет существовать характерный для частнокапиталистической системы метод работы, неизбежно вызывающий потребность в таких острых средствах возбуждения нервной системы. И потому решительно все слои населения поставляют посетителей этих увеселительных учреждений.

Даже верхушка общественного здания сразу дала им свою санкцию. Императрица Евгения пришла в восторг от первой по времени парижской шансонетной певицы, знаменитой тогда mademoiselle Терезы, от ее шикарной манеры петь шансонетки

401

— и сделала ее своей официальной подругой, а ее примеру последовала и первая ее придворная дама, княгиня Меттерних.

Так и "Нана" интересовался tout Paris. О первом ее дебюте Золя говорит:

"Присутствовал весь Париж: люди науки, финансисты, жуиры, много журналистов, несколько писателей, биржевые дельцы, проститутки в большем количестве, чем порядочные женщины, — странно смешанный мир, воспитанный всеми гениями, испорченный всеми пороками, и на всех лицах отражались те же вожделения и та же скука".

О том, с каким интересом публика следила за непристойными пантомимами на сцене, с каким восторгом она относилась к ним, Золя говорит:

"Публика подхватывала двусмысленности и присоединяла к ним свои непристойности. Уже давно ни в одном театре публика не отдавалась с таким усердием всевозможным выходкам. Среди подобных нелепостей продолжалось представление. Вулкан, одетый как юный франт, весь в желтое, в желтых перчатках, с моноклем в глазу, бегал все время за Венерой, одетой в виде poissarde (простонародной. — Ред.), в платочке, с обнаженной грудью и шеей,

402

увешанной разными золотыми побрякушками. Нана была так белоснежна, так хорошо сложена, так естественна в своей пышной красоте, что сразу завоевала весь театр. Рядом с ней совершенно исчезала Роза Миньон, очаровательное беби в коротеньком муслиновом платьице, трогательным голосом произносившая жалобы Дианы. Та, другая, эта высокая и сильная девушка, ударявшая себя по бедрам и кудахтавшая, как наседка, распространяла кругом аромат жизни, аромат женского всемогущества, опьянявший публику.

Начиная со второго акта все ей прощалось: ее неумение держать себя на сцене, ее плохой голос, незнание роли. Стоило ей только обернуться и улыбнуться, и слышались аплодисменты. А когда она двигала бедрами, весь оркестр воспламенялся, заражая все ярусы, весь театр до самого потолка".

Только мелкая буржуазия относилась отрицательно к подобным оргиям женского тела. Откровенная непристойность не вяжется со строгой мещанской моралью. Мелкая буржуазия часто и возмущалась подобным бесстыдством, и открыто протестовала против него. Порой мещане демонстративно покидали театр, если попадали невзначай на подобные представления. Уже цитированная выше парижская мастерица танцевать канкан, Ригольбеш, писала, между прочим, следующее о публике, посещавшей театр, где она подвизалась с таким успехом:

"Только редко видишь здесь так называемые почтенные семейства. Когда они по недоразумению появляются, то контролер Ролан приходит в веселое настроение. Он знает, что после пролога они под влиянием разговоров соседей будут вынуждены уйти и он может еще раз продать их ложи. Ему от этого двойная польза".

Нечто подобное можно видеть и теперь. В настоящее время мелкая буржуазия и корректное чиновничество также поставляют наименьшее число посетителей таких учреждений. Надо, впрочем, считаться и с высокими ценами в этих театрах, делающими их недоступными и для рабочей массы, так что последняя должна поневоле ограничиваться маленькими шантанами в своих рабочих кварталах, где плата за вход редко превышает 50 пфеннигов. И, однако, и из этой среды ныне появляются уже кое-какие посетители варьете.

В заключение следует упомянуть, что все шантаны и варьете — это вместе с тем наиболее посещаемые рынки проституции.

В низкоразрядных шантанах преобладают женщины и девушки, для которых проституция служит подсобным заработком, тогда как в более роскошных театрах-варьете доминируют настоящие проститутки, и притом более дорогие, от двадцати марок и дороже. Десятками сидят и гуляют они в кулуарах и в фойе. Для самого увеселительного учреждения они представляют еще один лишний магнит, когда они в рафинированном туалете выставляют или все

403

свое тело, или какие-нибудь особые свои прелести, сидя, смело положив одну ногу на другую, давая проходящим удобный случай убедиться в том, как пикантно облегает ногу элегантный шелковый чулок или какой грациозной кажется изящная ножка, на которую надето кокетливое золотое запястье...

Многие завсегдатаи театров-варьете приходят специально ради этих уличных проституток. Предпринимателям это прекрасно известно, и потому красивейшие кокотки не только имеют бесплатный вход, но и получают известный процент от дохода с напитков, которые требуют их гости.

Что театр-варьете уже нельзя было устранить из увеселительной программы, было ясно для всех и каждого. Можно было, следовательно, только облагородить его, выдвинуть на первое место более изысканную его разновидность. К этой цели и стремились почти одновременно, с одной стороны, кабаре, а с другой — продиктованная чувством красоты реформа танцев, относящаяся к последним годам.

Обе реформы потерпели крушение. Победа осталась за порнографией.

Началось с реформы танца. Обычная форма балетного танца, это балансирование на пальцах ноги, была объявлена неэстетичной, неправдоподобной и бесстыдной. В подтверждение последнего упрека указывалось на то, что выставление напоказ облаченных в трико икр и бедер преследует по существу чисто эротические цели. Что это отчасти верно, об этом уже было сказано. Место облаченных в трико ног занял сначала танец босоножки Айседоры Дункан, потом танцы характерные, главными представительницами которых были сестры Визенталь, Рита Саккетто, Суламифь Раху, Руфь С.-Дени. Все эти балерины решительным образом отказались от трико. Между тем как первые танцевали в духе

404

древних греков, под Штрауса и Шопена, последние воспроизводили индийские и египетские танцы. Нельзя отрицать, что эти танцовщицы создали ряд новых и иногда крупных эстетических ценностей. И, однако, они не смогли вытеснить трико и юбочки из газа: последние слишком внедрились в психику публики. Новые балетные звезды оказались лишь преходящей модой, тогда как старые балетные богини хотя и не были неизменно пребывающими в покое полюсами среди вечной смены явлений, зато, несомненно, были теми полюсами, которые именно благодаря своему волнующему и беспокоящему существу сумели противостоять всем возражениям нравственного и эстетического характера, так что ныне их победа вне всякого сомнения.

Следует, впрочем, принять во внимание, что на стороне этих балерин было в большинстве случаев и более высокое искусство — достаточно вспомнить русский балет, и в особенности балерину Павлову.

Этим, естественно, уже сказано, что крушение потерпела и крайняя форма эмансипации из-под власти трико и газовой юбки, а именно недавно возникший танец наготы, Nackttanz. Этой формой танца, представленной такими танцовщицами, как Ольга Демон или Вилла Вилланьи, хотели достигнуть еще и другой цели. Танцовщицы хотели не только подчеркнуть целомудрие красивого, нагого тела в сравнении с эротически действующим одетым телом балерин, но и пропагандировать идею не обезображенной ничем телесной красоты. Нет основания сомневаться в искренности их намерений, зато тем больше сомневаться позволительно в чистоте намерений огромного большинства посетителей этих "вечеров красоты", в чем и признавались многочисленные рецензенты подобных спектаклей.

405

Победа и здесь осталась за непристойностью.

Умерли среди всеобщего равнодушия и другие реформы, при помощи которых хотели облагородить варьете. Уцелевшие до наших дней жалкие остатки бывшего когда-то в моде кабаре способны продолжать свое похожее на прозябание существование, только вступая без зазрений совести в тесный братский союз с грубейшей непристойностью.

Враг, против которого ополчились, сделался, таким образом, союзником, за которым ухаживали с похотливой улыбкой.

Это одинаково приложимо как к Франции, так и к Германии, к тем двум странам, где возникли так называемые кабаре.

Для Германии имеется, правда, смягчающее вину обстоятельство, которое не следует игнорировать, а именно полицейская опека, мешающая духу общественности свободно расправить свои крылья. Даже лучшее кабаре не могло поэтому здесь развить целиком свои возрождающиеся тенденции и было вынуждено с самого начала и навсегда ограничиться половинчатостью. Это снова доказывает решающее значение общей исторической ситуации. Буржуазия — ибо о ней здесь идет главным образом речь, — готовая примириться с полицейским в качестве педагога, очевидно, вовсе не стремится серьезно к регенерации, ни общей, ни частичной. О серьезности такого стремления можно будет говорить только в том случае, когда начнут подумывать об упразднении шуцмана (полицейского. — Ред.) в указанной роли.

В заключение следует сказать несколько слов о новейшем завоевании в области публичных представлений — о кинематографе.

Нет ничего удивительного, что и здесь очень скоро была пущена в ход непристойность.

Откровеннее всего это делалось во Франции и Италии. Сцены раздевания, любовные приключения, самые разнообразные вариации темы совращения охотно включались в программу кинематографа, продолжая и теперь еще служить одним из главных притягательных средств. Подобные картины тем опаснее, что значительная часть посетителей этих театров состоит из молодежи и в темном помещении так легко претворить сценическое представление в несомненнейшую действительность. Так оно и случилось, как видно из целого ряда до сей поры не прекращающихся судебных дел. В Германии цензура наложила поэтому запрет на ленты с эротическим содержанием, зато уцелела похотливо-лживая сентиментальность грубо сенсационных романов, действующих с не меньшей силой на половые центры молодежи.