о) ПОСЛЕ СЪЕЗДА. ДВА ПРИЕМА БОРЬБЫ

Анализ прений и голосований на съезде, с которым мы покончили, объясняет собственно in mice (в зародыше) все, что было после съезда, и мы можем быть краткими, отмечая дальнейшие этапы нашего партийного кризиса.

Отказ Мартова и Попова от выборов внес сразу атмосферу дрязги в партийную борьбу партийных оттенков. Тов. Глебов, считая невероятным, что невыбранные редакторы серьезно решили повернуть к Акимову и Мартынову, и объясняя дело прежде всего раздражением, предложил мне и Плеханову на другой же день после съезда покончить миром, “кооптировать” всех четырех под условием обеспечения представительства в Совете от редакции (т. е. чтобы из двух представителей один обязательно принадлежал к партийному большинству). Условие это показалось Плеханову и мне рациональным, ибо согласие на него означало молчаливое признание ошибки на съезде, желание мира, а не войны, желание быть ближе к нам с Плехановым, чем к Акимову с Мартыновым, к Егорову с Маховым. Уступка по части “кооптации” принимала, таким образом, личный характер, а отказываться от личной уступки, которая должна устранить раздражение и восстановить мир, не стоило. Поэтому мы дали с Плехановым свое согласие. Редакционное большинство отвергло условие. Глебов уехал. Мы стали выжидать последствий: удержится ли Мартов на лояльной почве, на которую он встал (против представителя центра, тов. Попова) на съезде, или неустойчивые и склонные к расколу элементы, за которыми он пошел, возьмут верх. Мы стояли перед дилеммой: пожелает ли тов. Мартов считать свою съездовскую “коалицию” единичным политическим фактом (вроде того, как была единичным случаем коалиция Бебеля с Фольмаром в 1895 г., — si licet parva componere magnis ^a), или он — пожелает закрепить эту коалицию, направит все усилия, чтобы доказать нашу с Плехановым ошибку на съезде, станет настоящим вожаком оппортунистического крыла нашей партии. Иными словами эта дилемма формулировалась так: дрязга или политическая партийная борьба? Из нас троих, которые были на другой день после съезда единственными наличными членами центральных учреждений, Глебов наиболее склонялся к первому решению дилеммы и наиболее старался помирить поссорившихся детей. Ко второму решению наиболее склонялся тов. Плеханов, к которому, что называется, приступу не было. Я изображал из себя на этот раз “центр” или “болото” и попробовал обратиться с убеждениями. В настоящее время пытаться восстанавливать словесные убеждения было бы предприятием безнадежно-путаным, и я не последую дурному примеру тов. Мартова и тов. Плеханова. Но некоторые места из одного письменного убеждения, адресованного мною к одному из искряков “меньшинства”, считаю необходимым воспроизвести:

...“Отказ от редакции Мартова, отказ от сотрудничества его и др. литераторов партии, отказ работать на ЦК целого ряда лиц, пропаганда идеи бойкота или пассивного сопротивления, — все это неминуемо приведет, даже против воли Мартова и его друзей, приведет к расколу партии. Если даже Мартов будет удерживаться на лояльной почве (на которую он так решительно встал на съезде), то другие не удержатся, — и указанный мною исход будет неизбежен...

И вот я спрашиваю себя: из-за чего же, в самом деле, мы разойдемся?.. Я перебираю все события и впечатления съезда, я сознаю, что часто поступал и действовал в страшном раздражении, “бешено”, я охотно готов признать пред кем угодно эту свою вину, если следует назвать виной то, что естественно вызвано было атмосферой, реакцией, репликой, борьбой etc. Но, смотря без всякого бешенства теперь на достигнутые результаты, на осуществленное посредством бешеной борьбы, я решительно не могу видеть в результатах ничего, ровно ничего вредного для партии и абсолютно ничего обидного или оскорбительного для меньшинства.

________________________

^a если позволительно сравнивать малое с большим. Ред.

Конечно, обидным не могло не быть уже то, что пришлось остаться в меньшинстве, но я категорически протестую против мысли о том, чтобы мы “пятнали” кого-либо, чтобы мы хотели оскорбить или унизить кого-либо. Ничего подобного. И не след допускать, чтобы политическое расхождение вело к истолкованию событий посредством обвинения другой стороны в недобросовестности, прохвостничестве, интриганстве и прочих милых вещах, о которых все чаще и чаще слышишь в атмосфере надвигающегося раскола. Не след допускать этого, ибо это, по меньшей мере, до пес plus ultra ^a неразумно.

Мы политически (и организационно) разошлись с Мартовым, как расходились с ним десятки раз. Будучи побежден на вопросе о § 1 устава, я не мог не стремиться со всей энергией к реваншу на том, что у меня (и у съезда) оставалось. Я не мог не стремиться, с одной стороны, к строго искровскому ЦК, — с другой, к редакционной тройке... Я считаю эту тройку единственно способной быть должностным учреждением, а не коллегией, основанной на семейственности и халатности, единственным настоящим центром, в котором каждый и всегда вносил бы и отстаивал свою партийную точку зрения, ни на волос больше и irrespective ^b от всего личного, от всяких соображений об обиде, об уходе и пр.

Эта тройка, после событий на съезде, несомненно узаконяла политическую и организационную линию, в одном отношении направленную против Мартова. Несомненно. Из-за этого рвать? Из-за этого ломать партию?? А разве по вопросу о демонстрациях не были Мартов и Плеханов против меня? А разве по вопросу о программе не был я и Мартов против Плеханова? Разве всякая тройка не обращается всегда одной своей стороной против каждого участника? Если большинство искровцев и в организации “Искры”, и на съезде нашло ошибочным вот этот специальный оттенок мартовской линии в организационном и политическом отношении, неужели не безумны, в самом деле, попытки объяснять это каким-то “подстраиваньем”, да “натравливаньем” и т. п.? Неужели не безумно было бы отговариваться от этого факта, обругавши это большинство “шпаной”?

Повторяю: я, как и большинство искровцев съезда, глубоко убежден, что Мартов взял неверную линию и что его надо было поправить. Строить обиду из-за этой поправки, выводить отсюда оскорбление etc. — неразумно. Никого и ни в чем мы не “пятнали”, не “пятнаем” и не устраняем от работы. А из-за устранения от центра поднимать раскол было бы непостижимым для меня безумием”^c.

Эти письменные мои заявления я считал необходимым восстановить теперь, ибо они точно показывают стремление большинства сразу провести определенную грань между возможными (и неизбежными при горячей борьбе) личными обидами и личным раздражением в силу резкости и “бешенства” нападок и т. п., с одной стороны, — и известной политической ошибкой, политической линией (коалиция с правым крылом), с другой стороны.

Эти заявления доказывают, что пассивное сопротивление меньшинства началось сейчас же после съезда и сразу вызвало с нашей стороны предостережение, что это есть шаг к расколу партии; — что это прямо противоречит лояльным заявлениям на съезде; — что это будет расколом исключительно из-за отстранения от центральных учреждений (сиречь из-за невыбора), ибо от работы никого из членов партии никто никогда не думал отстранять; — что политическое расхождение между нами (неизбежное, поскольку не выяснен и не решен еще вопрос, Мартов или мы ошиблись в своей линии на съезде) начинает все более извращаться в дрязгу с руготней, заподозриваниями и пр. и пр. Предостережения не помогли. Поведение меньшинства показывало, что наименее устойчивые и наименее ценящие партию элементы среди него берут верх. Это заставило нас с Плехановым взять назад свое согласие на предложение Глебова: в самом деле, если меньшинство делами своими доказывало политическую неустойчивость свою не только в области принципов, но и в области элементарной партийной лояльности, то какое значение могли иметь слова

___________________________

^a — до последней степени. Ред.

^b — независимо. Ред.

^c Это письмо писано еще в сентябре (н. ст.). (См. Сочинения, 4 изд., том 34, стр. 137—139. Ред.) Опущено из него то, что мне кажется не относящимся к делу. Если адресат письма считает именно опущенное важным, то ему легко будет пополнить пробел. Кстати. Пользуюсь этим случаем, чтобы раз навсегда предоставить всем моим оппонентам публикацию всех коих частных писем, буде они считают это полезным для дела.

о пресловутой “преемственности”? Никто не осмеивал так остроумно, как Плеханов, всей нелепости требования “кооптировать” в партийную редакцию большинство таких людей, которые прямо заявляют о своих новых и растущих несогласиях! Да где же это видано на свете, чтобы до выяснения в печати, перед партией, новых разногласий партийное большинство в центральных учреждениях само превращало себя в меньшинство? Пусть сначала изложены будут разногласия, пусть партия обсудит их глубину и значение, пусть партия сама исправит свою ошибку, сделанную ею на втором съезде, если доказана будет та или иная ошибка! Одно уже выставление подобного требования во имя неведомых еще разногласий показывало полную неустойчивость требующих, полное подавление политических расхождений дрязгой, полное неуважение и ко всей партии и к своим собственным убеждениям. Не бывало еще на свете и не будет никогда таких принципиально убежденных людей, которые бы отказывались убеждать раньше, чем они получат (приватным образом) большинство в том учреждении, которое они собираются переубедить.

Наконец, 4 октября тов. Плеханов объявляет, что сделает последнюю попытку покончить с этой нелепостью. Собирается собрание всех шести членов старой редакции в присутствии нового члена ЦК ^a. Битых три часа доказывает т. Плеханов неразумность требования “кооптировать” четырех из “меньшинства” на двух из “большинства”. Он предлагает кооптировать двоих, чтобы, с одной стороны, устранить всякие опасения, что мы хотим кого-то “заезжать”, задавить, осадить, казнить и похоронить, а с другой стороны, чтобы охранять права и позицию партийного “большинства”. Кооптация двух тоже отвергается.

6-го октября мы пишем с Плехановым официальное письмо всем старым редакторам “Искры” и сотруднику, тов. Троцкому, следующего содержания:

“Уважаемые товарищи! Редакция ЦО считает долгом официально выразить свое сожаление по поводу Вашего отстранения от участия в “Искре” и “Заре”. Несмотря на многократные приглашения сотрудничать, которые мы делали и тотчас после второго съезда партии и повторяли неоднократно после того, мы не получили от Вас ни одного литературного произведения. Редакция ЦО заявляет, что она считает Ваше отстранение от сотрудничества ничем с ее стороны не вызванным. Какое-либо личное раздражение не должно, конечно, служить препятствием к работе в Центральном Органе партии. Если же Ваше отстранение вызвано тем или иным расхождением во взглядах между Вами и нами, то мы считали бы чрезвычайно полезным в интересах партии обстоятельное изложение таких разногласий. Более того. Мы считали бы чрезвычайно желательным, чтобы характер и глубина этих разногласий были как можно скорее выяснены перед всей партией на страницах редактируемых нами изданий”^b.

Как видит читатель, нам все еще оставалось совершенно неясным, преобладает ли личное раздражение в действиях “меньшинства” или желание дать органу (и партии) новый курс, какой именно, в чем именно. Я думаю, что и сейчас, если посадить 70 толковников за работу выяснения этого вопроса на основании какой угодно литературы и каких угодно свидетельских показаний, то и они никогда бы не разобрались в этой путанице. Дрязгу вряд ли когда можно распутать: ее надо либо разрубить, либо отстраниться от нее ^c.

На письмо от 6 октября Аксельрод, Засулич, Старовер, Троцкий и Кольцов ответили нам парой строк о том, что нижеподписавшиеся никакого участия в “Искре” со времени ее перехода в руки новой редакции не принимают. Тов. Мартов был более разговорчив и почтил нас таким ответом:

“В редакцию ЦО РСДРП. Уважаемые товарищи! В ответ на Ваше письмо

_______________________

^a Этот член ЦК ¹⁹, кроме того, специально устраивал ряд частных и коллективных бесед с меньшинством, опровергая нелепые россказни и взывая к партийному долгу.

^b В письме к тов. Мартову было добавлено еще одно место с вопросом об одной брошюре и следующая фраза: “Наконец, в интересах дела мы еще раз ставим Вам на вид, что мы и в настоящее время готовы кооптировать Вас в члены редакции ПО для того, чтобы дать Вам полную возможность официально заявлять и отстаивать все свои взгляды в высшем партийном учреждении”. (См. Сочинения, 4 изд., том 34, стр. 146. Ред.)

^c Тов. Плеханов, вероятно, добавил бы здесь: либо удовлетворить “се и всякие претензии инициаторов дрязги. Мы увидим, почему это было невозможно.

от 6 октября я заявляю следующее: Я считаю все наши объяснения по вопросу о совместной работе в одном органе законченными после совещания, имевшего место в присутствии члена ЦК 4 октября, на котором Вы отказались ответить на вопрос о причинах, побудивших Вас взять назад предложение, сделанное нам о вступлении Аксельрода, Засулич, Старовера и меня в редакцию под условием, что мы дадим обязательство избрать своим “представителем” в Совет тов. Ленина. После того, как на упомянутом совещании Вы неоднократно уклонялись от формулировки Ваших же собственных, при свидетелях сделанных, заявлений, я не считаю нужным в письме к Вам объяснять мотивы моего отказа работать в “Искре” при нынешних обстоятельствах. Если понадобится, я выскажусь об этом подробно перед лицом всей партии, которая уже из протоколов второго съезда узнает, почему я отказался от ныне повторяемого Вами предложения занять место в редакции и в Совете... ^a

Л. Мартов”.

Это письмо, вместе с предыдущими документами, дает неопровержимое разъяснение по тому вопросу о бойкоте, дезорганизации, анархии и подготовлении раскола, который так усердно обходит (посредством восклицательных знаков и многоточий) т. Мартов в своем “Осадном положении”, — вопросу о лояльных и нелояльных средствах борьбы.

Тов. Мартову и другим предлагают изложить разногласия, просят сказать прямо, в чем же дело и каковы их намерения, уговаривают перестать капризничать и разобрать спокойно ошибку по § 1 (неразрывно связанную с ошибкой в повороте вправо), — а т. Мартов с К° отказывается разговаривать и кричит: меня осаждают, меня заезжают! Насмешка над “страшным словом” не охладила пыл этих комичных воплей.

Да как же можно осаждать того, кто отказывается совместно работать? — спрашивали мы т. Мартова. Как можно обидеть, “заезжать” и притеснить меньшинство, когда оно отказывается быть в меньшинстве?? Ведь всякое пребывание в меньшинстве означает обязательно и непременно известные невыгоды для того, кто в меньшинстве остался. Невыгоды эти состоят либо в том, что придется войти в коллегию, которая будет майоризировать по известным вопросам, либо придется встать вне коллегии, нападая на нее и подвергаясь, следовательно, огню хорошо укрепленных батарей.

Криками об “осадном положении” тов. Мартов хотел сказать, что с ними, оставшимися в меньшинстве, борются или ими управляют несправедливо и нелояльно? Только такой тезис имел бы (в глазах Мартова) хоть тень разумности, ибо, повторяю, известные невыгоды пребывание в меньшинстве влечет за собой обязательно и непременно. Но в том-то и комизм, что с т. Мартовым нельзя было никак бороться, пока он отказывался разговаривать! меньшинством нельзя было никак управлять, пока оно отказывалось быть в меньшинстве!

Ни единого факта превышения власти или злоупотребления властью не доказал т. Мартов по отношению к редакции ЦО, когда мы с Плехановым были в редакции. Ни единого факта не доказали и практики меньшинства со стороны Центрального Комитета. Как ни вертится теперь тов. Мартов в своем “Осадном положении”, — остается совершенно неопровержимым, что ровно ничего, кроме “дряблого хныканья”, в воплях об осадном положении не было.

Полнейшее отсутствие разумных доводов против редакции, назначенной съездом, у т. Мартова и К° всего лучше иллюстрируется их же словечком: “мы не крепостные!” (“Осадное положение”, стр. 34). Психология буржуазного интеллигента, который причисляет себя к “избранным душам”, стоящим выше массовой организации и массовой дисциплины, выступает здесь замечательно отчетливо. Объяснять отказ от работы в партии тем, что “мы не крепостные”, значит с головой выдать себя, признать полное отсутствие доводов, полную неспособность мотивировки, полное отсутствие разумных причин недовольства. Мы с Плехановым заявляем, что считаем отказ ничем с нашей стороны не вызванным, просим изложить разногласия, а нам отвечают: “мы не крепостные” (с добавлением: мы еще насчет кооптации не сторговались).

Интеллигентскому индивидуализму, который выказал себя уже в спорах о § 1, обнаружив свою склонность к оппортунистическому рассуждению и к анархической фразе, всякая пролетарская организация и дисциплина кажутся крепостным правом. Читающая публика скоро узнает, что и новый партийный съезд кажется этим “членам партии” и “должностным лицам” партии — крепостным учреждением, страшным и невыносимым для

________________________

^a Опускаю ответ насчет брошюры Мартова, переиздававшейся в то время.

“избранных душ”... Это “учреждение” и в самом деле страшно для тех, кто охоч попользоваться титулом партийности, но чувствует несоответствие этого титула с интересами партии и волей партии.

Резолюции комитетов, перечисленные мной в письме в редакцию новой “Искры” и напечатанные т. Мартовым в “Осадном положении”, доказывают фактически, что поведение меньшинства было сплошным неподчинением постановлениям съезда, дезорганизацией положительной практической работы. Составившееся из оппортунистов и ненавистников “Искры” меньшинство рвало партию, портило, дезорганизовало работу, желая отомстить за поражение на съезде и чувствуя, что честными и лояльными средствами (разъяснением дела в печати или на съезде) оно никогда не сумеет опровергнуть выдвинутого против них на втором съезде обвинения в оппортунизме и в интеллигентской неустойчивости. Сознавая свое бессилие убедить партию, они воздействовали тем, что дезорганизовывали партию и мешали всякой работе. Их упрекали в том, что они (напутав на съезде) сделали щель в нашей посудине; они отвечали на упрек тем, что всеми силами старались совершенно разбить треснувшую посудину.

Понятия запутывались до того, что бойкот и отстранение от работы объявлялись “честным ^a средством” борьбы. Тов. Мартов всячески вертится теперь около этого щекотливого пункта. Тов. Мартов так “принципиален”, что защищает бойкот, когда он ведется меньшинством, и осуждает бойкот, когда он грозит самому Мартову, попавшему в большинство!

Я думаю, можно оставить без разбора вопрос о том, дрязга ли это или “принципиальное разногласие” относительно честных средств борьбы в соц.-дем. рабочей партии.

____

После неудачных попыток (4 и 6 октября) добиться объяснения от начавших историю из-за “кооптации” товарищей, центральным учреждениям оставалось только посмотреть, какова будет на деле обещанная ими на словах лояльность борьбы. 10 октября ЦК обращается с циркуляром к Лиге (см. прот. Лиги, стр. 3—5), заявляя о вырабатываемом им уставе и приглашая членов Лиги к содействию. Съезд Лиги в то время был отклонен администрацией ее (двумя голосами против одного, см. стр. 20 там же). Ответы сторонников меньшинства на этот циркуляр сразу показали, что пресловутая лояльность и признание решений съезда были лишь фразой, что на деле меньшинство решило безусловно не подчиниться центральным учреждениям партии, отвечая на их призывы к объединенной работе отписками, полными софизмов и анархических фраз. На пресловутое открытое письмо члена администрации, Дейча (с. 10), мы ответили вместе с Плехановым и другими сторонниками большинства решительным выражением “протеста против тех грубых нарушений партийной дисциплины, при помощи которых должностное лицо Лиги позволяет себе тормозить организационную деятельность партийного учреждения и призывает к такому же нарушению дисциплины и устава других товарищей. Фразы вроде того, что “в такой работе по приглашению ЦК я считаю себя не вправе принять участие”, или “товарищи! мы ни в коем случае не должны предоставить ему (ЦК) выработку нового устава для Лиги” и т. п., принадлежат к такого сорта агитационным приемам, что могут вызвать только негодование у всякого человека, мало-мальски разбирающегося в том, что значат понятия: партия, организация, партийная дисциплина. Приемы такого сорта тем более возмутительны, что они употребляются по отношению к только что созданному партийному учреждению, являются, таким образом, несомненной попыткой подорвать к нему доверие в среде партийных товарищей и притом пускаются в ход под фирмой члена администрации Лиги и за спиной ЦК” (стр. 17).

Съезд Лиги, при таких условиях, обещал быть только скандалом.

Тов. Мартов с самого начала продолжил свою съездовскую тактику “залезания в душу”, на этот раз тов. Плеханову, посредством извращения частных разговоров. Тов. Плеханов протестует, и т. Мартову приходится брать назад (с. 39 и 134 прот. Лиги) легкомысленные или раздраженные попреки.

Доходит очередь до доклада. Делегатом от Лиги на партийном съезде

________________________

^a Горнозаводская резолюция (стр. 38 “Осадное положение”).

был я. Простая справка с конспектом моего доклада (с. 43 и след.) ^a покажет читателю, что я дал черновой набросок того самого анализа голосований на съезде, который в разработанном виде составляет содержание и настоящей брошюры. Весь центр тяжести доклада лежал именно в доказательстве того, что Мартов и К°, в силу сделанных ими ошибок, оказались в оппортунистическом крыле нашей партии. Несмотря на то, что доклад делался перед большинством самых озлобленных противников, они не могли открыть в нем ровно ничего, отступающего от лояльных приемов партийной борьбы и полемики.

Доклад Мартова, помимо мелких и частных “поправок” к моему изложению (неверность этих поправок мы показали выше), представлял из себя, наоборот,.. некоторый продукт больных нервов.

Неудивительно, что большинство отказалось вести борьбу в такой атмосфере. Тов. Плеханов заявил протест против “сцены” (с. 68) — это была, действительно, настоящая “сцена”! — и удалился со съезда, не желая излагать приготовленных им уже возражений по существу доклада. Ушли со съезда и почти все остальные сторонники большинства, подав письменный протест против “недостойного поведения” т, Мартова (с. 75 прот. Лиги).

Приемы борьбы меньшинства выступили перед всеми с полной наглядностью. Меньшинство мы обвиняли в политической ошибке на съезде, в повороте к оппортунизму, в коалиции с бундовцами, Акимовыми, Брукэрами, Егоровыми и Маховыми. Меньшинство потерпело поражение на съезде и “выработало” теперь два приема борьбы, обнимающие все бесконечное разнообразие отдельных вылазок, атак, нападений и т.д.

Первый прием — дезорганизация всей партийной работы, порча дела, стремление тормозить все и вся “без объяснения причин”.

Второй прием — устройство “сцен” и пр. и пр. ^b

Этот “второй прием борьбы” сказывается и на пресловутых “принципиальных” резолюциях Лиги, в обсуждении которых “большинство”, разумеется, не участвовало. Присмотримся к этим резолюциям, которые тов. Мартов перепечатал теперь в своем “Осадном положении”.

Первая резолюция, подписанная товарищами Троцким, Фоминым, Дейчем и друг., содержит два тезиса, направленных против “большинства” партийного съезда: 1) “Лига выражает свое глубокое сожаление по поводу того, что, благодаря проявившимся на съезде тенденциям, по существу идущим вразрез с прежней политикой “Искры”, при выработке партийного устава не было обращено должного внимания на создание достаточных гарантий для ограждения независимости и авторитета ЦК” (стр. 83 прот. Лиги).

Этот “принципиальный” тезис сводится, как мы уже видели, к акимовской фразе, оппортунистический характер которой разоблачал на съезде партии даже тов. Попов! По существу дела, уверения в том, что “большинство” не думает ограждать независимость и авторитет ЦК, всегда оставались не более как сплетней. Достаточно указать, что, когда мы с Плехановым были в редакции, у нас не было в Совете перевеса ЦО над ЦК, а когда мартовцы вошли в редакцию, в Совете получилось преобладание ЦО над ЦК! Когда мы были в редакции, в Совете преобладали русские практики над заграничными литераторами; у мартовцев оказалось обратное. Когда мы были в редакции, Совет ни разу не покушался вмешиваться ни в один практический вопрос; со времени единогласной кооптации началось такое вмешательство, как узнает досконально читающая публика в непродолжительном времени.

Следующий тезис разбираемой резолюции: “...съезд при учреждении официальных центров партии игнорировал преемственную связь с фактически сложившимися центрами...”

Этот тезис сводится целиком к вопросу о личном составе центров. “Меньшинство” предпочитало обходить то, что старые центры на съезде

________________________

^a См. настоящий том, стр. 41—52. Ред.

^b Я уже указывал, что самые низменные формы проявления этих обычных в эмигрантской и ссыльной атмосфере дрязг неразумно было бы сводить к низменным мотивам. Это — своего рода болезнь, эпидемически распространяющаяся при известных ненормальных условиях жизни, при известной расшатанности нервов и т. д. Мне пришлось здесь восстановить истинный характер этой системы борьбы, ибо тов. Мартов целиком повторил ее в своем “Особом” положении”.

доказали свою непригодность и наделали ряд ошибок. Но всего комичнее ссылка на “преемственность” по отношению к Организационному комитету. На съезде, как мы видели, ни один человек не заикнулся об утверждении всего состава ОК. На съезде Мартов кричал даже в исступлении, что его позорит список с тремя членами ОК. На съезде “меньшинство” предлагало свой последний список с одним членом ОК (Попов, Глебов или Фомин и Троцкий), а “большинство” провело список с двумя членами ОК из трех (Травинский, Васильев и Глебов). Спрашивается, неужели эта ссылка на “преемственность” может быть названа “принципиальным разногласием”?

Перейдем к другой резолюции, подписанной четырьмя членами старой редакции с товарищем Аксельродом во главе. Здесь мы встречаем все главные обвинения против “большинства”, не раз повторенные потом в печати. Рассмотреть их всего удобнее именно в формулировке членов редакторского кружка. Обвинения направлены против “системы самодержавно-бюрократического управления партией”, против “централизма бюрократического”, который, в отличие от “централизма истинно социал-демократического”, определяется следующим образом: он “ставит на первый план не внутреннее объединение, а внешнее, формальное единство, осуществляемое и охраняемое чисто механическими средствами, путем систематического подавления индивидуальной инициативы и общественной самодеятельности”; он, поэтому, “по самой своей сущности неспособен органически объединить составные элементы общества”.

О каком это “обществе” говорит здесь т. Аксельрод с К°, один аллах ведает. Тов. Аксельрод, видимо, и сам хорошенько не знал, пишет ли он земский адрес о желательных реформах в управлении, или изливает жалобы “меньшинства”. Что может означать “самодержавие” в партии, о котором кричат недовольные “редакторы”? Самодержавие есть верховная, бесконтрольная, безответственная, невыборная власть одного лица. Из литературы “меньшинства” очень хорошо известно, что таковым самодержцем считают меня, а никого другого. Когда писалась и принималась разбираемая резолюция, я был в ЦО вместе с Плехановым. Следовательно, тов. Аксельрод с К° выражает свое убеждение в том, что и Плеханов и все члены ЦК “управляли партией” не согласно их взглядам на пользу дела, а согласно воле самодержца Ленина. Обвинение в самодержавном управлении необходимо и неизбежно ведет к признанию всех остальных участников управления, кроме самодержца, простыми орудиями в чужих руках, пешками, исполнителями чужой воли. И мы спрашиваем еще и еще раз: неужели это в самом деле “принципиальное разногласие” почтеннейшего тов. Аксельрода?

Далее. О каком внешнем, формальном единстве говорят здесь наши “члены партии”, только что вернувшиеся с партийного съезда, решения которого они торжественно признали законными? Уж не знают ли они другого способа достигать единства в партии, организованной на сколько-нибудь прочных началах, кроме партийного съезда? Если да, то почему же они не имеют мужества прямо сказать, что второй съезд они уже не признают законным съездом? Почему они не попробуют изложить нам их новые мысли и новые способы достижения единства в якобы организованной якобы партии?

Далее. О каком “подавлении индивидуальной инициативы” говорят наши интеллигенты-индивидуалисты, которых ЦО партии только что перед этим упрашивал изложить свои разногласия и которые вместо этого торговались о “кооптации”? Как могли, вообще, мы с Плехановым или ЦК подавить инициативу и самодеятельность людей, которые отказывались от всякой “деятельности” вместе с нами! Как можно “подавить” кого-либо в таком учреждении или в такой коллегии, где подавляемый отказался участвовать? Как могут невыбранные редакторы жаловаться на “систему управления”, когда они отказались “быть управляемыми?)? Мы не могли совершить никаких ошибок при руководстве нашими товарищами по той простой причине, что эти товарищи вовсе и не работали под нашим руководством.

Кажется, ясно, что крики о пресловутом бюрократизме есть простое прикрытие недовольства личным составом центров, есть фиговый листок, скрашивающий нарушение слова, торжественно данного на съезде. Ты бюрократ, потому что ты назначен съездом не согласно моей воле, а вопреки ей; ты формалист, потому что ты опираешься на формальные решения съезда, а не на мое согласие; ты действуешь грубо-механически, ибо ссылаешься на “механическое” большинство партийного съезда и не считаешься с моим желанием быть кооптированным; ты — самодержец, потому что не хочешь отдать власть в руки старой, теплой компании, которая тем энергичнее отстаивает свою кружковщинскую “преемственность”, чем неприятнее ей прямое неодобрение съездом этой кружковщины.

Никакого реального содержания, кроме указанного, не было и нет в этих криках о бюрократизме ^a. И именно такой способ борьбы доказывает только лишний раз интеллигентскую неустойчивость меньшинства. Оно хотело убедить партию в неудачном выборе центров. Убедить чем? Критикой той “Искры”, которую вели мы с Плехановым? Нет, этого они не в силах были дать. Они хотели убедить посредством отказа части партии работать под руководством ненавистных центров. Но ни одно центральное учреждение ни одной партии в мире не в состоянии будет доказать свою способность руководить теми, кто не хочет подчиняться руководству. Отказ от подчинения руководству центров равняется отказу быть в партии, равняется разрушению партии, это не мера убеждения, а мера сокрушения. И именно эта замена убеждения сокрушением показывает отсутствие принципиальной выдержанности, отсутствие веры в свои идеи.

Толкуют о бюрократизме. Бюрократизм можно перевести на русский язык словом: местничество. Бюрократизм означает подчинение интересов дела интересам карьеры, обращение сугубого внимания на местечки и игнорирование работы, свалку за кооптацию вместо борьбы за идеи. Такой бюрократизм, действительно, безусловно нежелателен и вреден для партии, и я спокойно предоставлю читателю судить, которая из двух борющихся теперь в нашей партии сторон повинна в таком бюрократизме... Говорят о грубо-механических приемах объединения. Разумеется, грубо-механические приемы вредны, но я опять-таки предоставлю судить читателю, можно ли представить себе более грубый и более механический способ борьбы нового направления со старым, как введение лиц в партийные учреждения, раньше чем партию убедили в правильности новых воззрений, раньше чем партии изложили эти воззрения?

Но, может быть, излюбленные меньшинством словечки имеют и некоторое принципиальное значение, выражают некоторый особый круг идей, независимо от того мелкого и частного повода, который послужил, несомненно, исходным пунктом “поворота” в данном случае? Может быть, если отвлечься от свалки из-за “кооптации”, эти словечки окажутся все же отражением иной системы воззрений?

Рассмотрим вопрос с этой стороны. Нам придется при этом прежде всего отметить, что первый сделал приступ к такому рассмотрению тов. Плеханов в Лиге, указавший на поворот меньшинства к анархизму и оппортунизму, и что именно тов. Мартов (очень обижающийся ныне, что не все хотят признать его позицию принципиальной ^b позицией) предпочел совершенно обойти этот инцидент в своем “Осадном положении”.

На съезде Лиги был поднят общий вопрос о том, действителен ли устав, вырабатываемый для себя Лигой или комитетом, без утверждения этого устава ЦК? вопреки утверждению ЦК? Казалось бы, вопрос яснее ясного: устав есть формальное выражение организованности, а право организовать комитеты категорически предоставлено § шестым нашего устава партии именно ЦК; устав определяет границы автономии комитета, а решающий голос в определении этих границ имеет центральное, а не местное учреждение партии. Это — азбука, и чистым ребячеством было глубокомысленное рассуждение, что “организовать” не всегда предполагает “утвердить устав” (как будто бы сама Лига не выразила самостоятельно

________________________

^a Достаточно указать, что тов. Плеханов перестал, в глазах меньшинства, быть сторонником “бюрократического централизма” после того, как он произвел благодетельную кооптацию.

^b Нет ничего комичнее, как эта обида новой “Искры” по поводу того, что Ленин-де не хочет видеть принципиальных разногласий или отрицает их. Чем принципиальнее относились бы вы к делу, тем скорее рассмотрели бы вы мои повторные указания на поворот к оппортунизму Чем принципиальнее была бы ваша позиция, тем менее могли бы вы принижать идейную борьбу до местнических счетов Пеняйте на себя, если вы сами сделали все, чтобы помешать рассматривать вас как принципиальных людей. Вот, напр., тов. Мартов, говоря в “Осадном положении” о съезде Лиги, замалчивает спор с Плехановым об анархизме, но зато рассказывает о том, что Ленин — это сверхцентр, что Ленину достаточно мигнуть, чтобы центр распорядился, что ЦК въехал в Лигу на белом коне и т. п. Я далек от сомнения в том, что именно этим выбором темы тов. Мартов доказал свою глубокую идейность и принципиальность.

своего желания быть организованной именно на основании формального устава). Но тов. Мартов позабыл даже (па время, надо надеяться) азбуку социал-демократии. По его мнению, требование утверждения устава выражает лишь то, что “прежний революционный искровский централизм замещается бюрократическим” (стр. 95 прот. Лиги), причем т. Мартов в той же речи заявляет, что именно здесь он видит “принципиальную сторону” дела (стр. 96), каковую принципиальную сторону он предпочел обойти в своем “Осадном положении”!

Тов. Плеханов отвечает Мартову тотчас же, прося воздерживаться от таких, “нарушающих достоинство съезда”, выражений, как бюрократизм, помпадурство и пр. (стр. 96). Происходит обмен замечаний с тов. Мартовым, усматривающим в этих выражениях “принципиальную характеристику известного направления”. Тов. Плеханов, как и все сторонники большинства, рассматривал тогда эти выражения в их конкретном значении, ясно понимая их не принципиальный, а исключительно “кооптационный”, если можно так выразиться, смысл. Он делает, однако, уступку настояниям Мартовых и Дейчей (стр. 96—97) и переходит к принципиальному рассмотрению якобы принципиальных взглядов. “Если бы это было так, — говорит он (т. е., если бы комитеты были автономны в создании своей организации, в выработке своего устава), то они были бы автономны по отношению к целому, к партии. Это уже не бундистская точка зрения, а прямо анархическая. В самом деле, анархисты рассуждают так: права индивидуумов не ограничены; они могут прийти в столкновение; каждый индивидуум сам определяет пределы своих прав. Пределы автономии должны быть определены не самой группой, а тем целым, частью которого она является. Наглядным примером нарушения этого принципа может служить Бунд. Значит, пределы автономии определяет или съезд, или та высшая инстанция, которую создал съезд. Власть центрального учреждения должна основываться на нравственном и умственном авторитете. С этим я, конечно, согласен. Всякий представитель организации должен позаботиться, чтобы учреждение имело нравственный авторитет. Но из этого не следует, что если нужен авторитет, то не нужно власти... Противопоставлять авторитету идей авторитет власти, это — анархическая фраза, которой не должно быть здесь места” (98). Эти положения донельзя элементарны, это поистине аксиомы, которые странно даже было ставить на голосование (стр. 102) и которые подвергались сомнению только потому, что “в настоящее время понятия спутались” (там же). Но интеллигентский индивидуализм неизбежно довел меньшинство до желания сорвать съезд, не подчиниться большинству; оправдать же это желание нельзя было иначе как анархической фразой. Прекурьезно, что Плеханову меньшинство ничего не могло выразить кроме жалобы на употребление чрезмерно сильных выражений вроде оппортунизма, анархизма и проч. Плеханов справедливо высмеял эти жалобы, спросивши, почему это “жоресизм и анархизм употреблять неудобно, a lese-majeste (оскорбление величества) и помпадурство — удобно”? Ответа на эти вопросы дано не было. Это оригинальное qui pro quo ^a постоянно случается с тт. Мартовым, Аксельродом и К°: их новые словечки носят на себе явный отпечаток “сердца”; указание на это их обижает — мы-де принципиальные люди; но если вы по принципу отвергаете подчинение части целому, то вы — анархисты, говорят им. Новая обида за сильное выражение! Другими словами: они хотят сражаться с Плехановым, но под тем условием, чтобы он не нападал на них всерьез!

Сколько раз тов. Мартов и всякие другие “меньшевики” занимались не менее детским изобличением меня в следующем “противоречии”. Берется цитата из “Что делать?” или из “Письма к товарищу”, где говорится об идейном воздействии, о борьбе за влияние и т. п., и противопоставляется “бюрократическое” воздействие посредством устава, “самодержавное” стремление опереться на власть и проч. Наивные люди! Они уже забыли что прежде наша партия не была организованным формально целым, а лишь суммой частных групп, и потому иных отношений между этими группами, кроме идейного воздействия, и быть не могло. Теперь мы стали организованной партией, а это и означает создание власти, превращение авторитета идей в авторитет власти, подчинение партийным высшим инстанциям со стороны низших. Право, даже как-то неловко разжевывать старым своим товарищам такую азбуку, особенно когда чувствуешь, что

_______________________

^a — недоразумение. Ред.

дело сводится просто к нежеланию меньшинства подчиниться большинству насчет выборов! Но принципиально все эти бесконечные изобличения меня в противоречии сводятся целиком к анархической фразе. Новая “Искра” не прочь пользоваться титулом и правом партийного учреждения, но подчиниться большинству партии ей не хочется.

Если есть принцип в фразах о бюрократизме, если это не анархическое отрицание обязанности со стороны части подчиняться целому, то перед нами — принцип оппортунизма, стремящегося ослабить ответственность отдельных интеллигентов перед партией пролетариата, ослабить влияние центральных учреждений, усилить автономию наименее выдержанных партийных элементов, свести организационные отношения к чисто платоническому признанию их на словах. Мы видели это на съезде партии, где Акимовы и Либеры говорили точь-в-точь такие же речи о “чудовищном” централизме, какие полились на съезде Лиги из уст Мартова и К°. Что оппортунизм не случайно, а по самой своей природе, и Не в России только, а во всем свете, приводит к мартовским и аксельродовским организационным “взглядам”, это мы увидим ниже, при разборе статьи тов. Аксельрода в новой “Искре”.