III. ПОЛЕМИКА
БЕГСТВО ОТ
РЕАЛЬНОСТИ
Крушение социализма в Советском Союзе и странах Восточной
Европы вызвало кризис не только социалистической идеологии как таковой, но и
глубоко повлияло на сознание людей. Одни увидели в этом трагедию собственного
мировоззрения, падение устоявшихся идеалов, другие - повод для желанной смены
идейных вех, третьи начали последовательно искать причины неудавшегося
исторического эксперимента, углубленно анализировать и исправлять теорию
социализма, от имени которой он проводился.
К последней категории лиц, безусловно, относится философ и
культуролог Вадим Межуев, опубликовавший в журнале “Альтернативы”, №2, 1999г.
статью под названием “Социализм как пространство культуры” (далее на нее будут
делаться соответствующие ссылки). В этой статье автор сделал оригинальную попытку
“спасти” социалистическую идею ценой выведения ее за пределы существующей
экономической и политической реальности.
Статья
породила многочисленные отклики, в том числе, и на страницах названного
журнала. Тем не менее, до сих пор ее всестороннего анализа не было, хотя
вопросы, затронутые в ней, носят, на мой взгляд, принципиальный характер.
Новизна теории, или о какой природе социализма говорим
Заслуга
Вадима Межуева состоит в том, что он раскрывает и подробно обосновывает
общегуманистическую, общекультурную логику осуществления конечных идеалов
социалистического движения в противоположность антигуманистической логике существования
и развития буржуазной цивилизации.
Чрезвычайно
интересен его анализ таких важнейших понятий и ценностей, как “либерализм” и
“социализм”, “свобода” и “равенство”, “частное”, “индивидуальное” и “всеобщее”.
Особенно удались автору критика современного массового общества, показ односторонностей
либерализма и уравнительного социализма.
Заслуживает внимания
его доказательство тесной взаи-
______________________
мосвязи
социализма и культуры. Редко
сегодня можно услы-
шать слова о том, что “социализм не приемлет ни массовой, ни элитарной культуры, но противопоставляет им в отличие от постмодернизма не новую ментальность и “чувствительность”, свободную от всякой субъективности и разума, а совершенно иной способ соединения культуры с массами, открывающий им свободный доступ к ней в ее полном объеме” (с. 32).
В.
Межуев справедливо считает, что кризис “реального социализма” во-многом
является следствием извращения марксизма Сталиным и его идейными
последователями, превратившими живое учение Карла Маркса в “архаического
монстра”, весьма далекого от современной “исторической, социальной и
политической мысли” (с. 3). Он закономерно видит исток этого извращения в мифе
о победе социализма в одной стране, в отождествлении идеи социализма с практикой
тоталитарного режима власти.
В
этой связи он требует существенной корректировки не только теории социализма,
но и всего марксизма. Однако в поисках такой корректировки, в стремлении дать
собственное теоретическое прочтение социализма, он, на мой взгляд, не смог избежать
существенных методологических ошибок, связанных, прежде всего, с явным
преувеличением идеальной стороны в трактовке природы социализма, других
общественных явлений.
Если
классический марксизм обосновывал и выводил социализм из материалистического
понимания истории, в частности, из экономического развития капитализма и
классовой борьбы пролетариата (отсюда название “пролетарский социализм”), то
для В. Межуева такое обоснование как раз является недостатком, ибо социализм,
по его мнению, находится “по ту сторону экономической и всякой иной внешней
необходимости” (с. 12).
Социализм
для В. Межуева - это прежде всего “пространство культуры” (с. 12). При этом под
культурой он подразумевает сугубо духовную сферу общества, “в которой человек
руководствуется ценностями высшего порядка - моральными, эстетическими,
познавательными и пр. ”(Там же). Именно эту сферу автор статьи называет
“базисом общества” (там же).
В
этих двух словах сформулирована основная методологическая установка Вадима
Межуева, с которой, конечно, невозможно согласиться тем, кто считает базисом
общества трудовую деятельность людей и рассматривает историю человечества как
“порождение человека человеческим трудом”.
Что
же заставило В. Межуева пойти на столь нестандартное методологическое решение
проблемы социализма? Думаю, органическое неприятие вульгарного и догматического
подхода к социализму, с одной стороны, и отвержение современной буржуазной
цивилизации с ее культом денег, массовой культурой и эгоизмом, с другой.
Пытаясь убежать от этих явно непривлекательных реальностей, он ищет и находит
для себя нишу не в борьбе с ними, не в их изменении, а по ту сторону “царства необходимости”, это
он и называет “пространством культуры”, “сферой духа”, или “царством свободы”
(см. с. 12).
В
это сугубо идеальное пространство он и переносит социализм, предварительно
очистив его не только от сталинистских извращений, но и от всех его
материальных и политических корней. По его мнению, именно культурная сфера
“являет собой наиболее глубинный, фундаментальный пласт общественного бытия,
обладает, так сказать, наибольшей степенью реальности” (там же).
Прочитав
эти слова, я подумал, почему во время войны, в ленинградскую блокаду голодные
люди меняли дорогие им книги и картины на хлеб, а, спасаясь от холода, жгли в
“буржуйках” антикварную мебель и скульптуры из дерева? Неужели они не понимали,
что уничтожают, говоря словами В. Межуева, “фундаментальный пласт общественного
бытия”? Конечно, войны, голод и холод - это проявления наибольшего человеческого
отчуждения, экстремальная сторона человеческого существования, тем не менее
они, как и любые крайности социальной жизни, показывают истинную ценность нашим
теоретическим идеям и построениям.
В
данном случае они еще раз подтверждают, что не “духовная культура” и не
“царство свободы”, а сугубо жизненная необходимость лежит в основании
человеческого существования, что правы те мыслители, которые усматривали на дне
самой абстрактной философии “корочку хлеба”.
Конечно, плохо,
когда человек в своей жизни занят только добычей и поглощением пищи (здесь он
мало чем отличается от животного), но, тем не менее, он не может быть
свободным, не решив для себя или своей семьи проблему куска хлеба. Что
скрывать, именно добыванием хлеба насущного сегодня занято большинство людей в России.
Здесь
уместно заметить, что социализм, между прочим, отличается от капитализма тем,
что решает и эту вековую задачу применительно ко всему человеческому
сообществу, притом не путем библейского чуда, а предоставлением реальных возможностей
работать и получать за труд всем и каждому.
И
социализм, и идущее ему на смену “царство свободы” коммунистического общества,
по моему убеждению, никогда полностью не оторвутся от базиса необходимости, от
экономической основы общества. Точнее говоря, человек и человечество только
тогда станут свободными, когда полностью овладеют экономикой, подчинив ее
своему контролю. В конечном счете, политика и есть борьба за овладение
экономикой.
Это,
конечно, не следует понимать в том смысле, что только к экономике сводится социалистическая
идея. Ничего подобного: последняя гораздо шире решения проблемы хлеба насущного
и крыши над головой. Основатели научного социализма связывали с этим понятием
такую стадию исторического развития, на которой постепенно, по мере развития
производительных сил и изменения общественных отношений, начинают исчезать
классовые антагонизмы, отчуждение и порабощение человека.
Прав
В. Межуев, когда усматривает близость социализма и христианства, одинаково
истолковывающих общественное богатство не как вещное или денежное, а как
таковое, “основу которого образует сам человек во всей сложности и многосторонности
своей душевной и духовной жизни” (с. 21). Добавим от себя, не только “душевной
и духовной”: практическая жизнь человека не менее многостороння, мало того, она
является материальной основой “душевной и духовной жизни человека”.
Однако
марксистский социализм не только близок христианству в трактовке человека, но и
принципиально отличается от него. В частности, в отличие от христианства,
оставляющего неизменным существующую социальную реальность, он не консервирует
мир отчуждения и денежного богатства. Напротив, он требует его преодоления во
имя человека, его блага и свободы. В этом, собственно, и состоит сугубо земная,
практически-политическая природа социализма, которую в угоду своей идеалистической
схеме не хочет замечать Вадим Межуев.
“Царство
свободы” не возникает в одночасье, как полагали древние пророки или думают
некоторые современные анархисты. После падения социализма в СССР и странах Восточной
Европы мы хорошо знаем, что до этого “царства” можно доработаться лишь усилиями
многих поколений людей, преодолевая жесткое сопротивление внутренней и внешней
реакции, одерживая победы и терпя поражения. Свобода не приходит сразу после
совершения социалистической революции: слишком много от старого мира наследует
новое общество. Сегодня мы хорошо знаем, что невозможно, минуя мир “денежного и
вещного богатства”, сразу перейти к подлинно “человеческому миру”. Как показала
практика “военного коммунизма” и нэпа, между двумя этими мирами лежит длительная
полоса исторического превращения “денежного мира” в “мир человеческий”, которую
классики марксизма и называли социализмом.
Абстрагирование
от этих прозаических фактов и составляет, на мой взгляд, главную ошибку рассуждений
В. Межуева, вырывшим пропасть между материальной и духовной сферой человеческого
существования, связав социализм только с “пространством культуры”, только с
духовной сферой общества.
Отождествление
социализма с пространством культуры базируется у Вадима Межуева на известном
противопоставлении понятий “цивилизация” и “культура”, характерного для немецких
идеалистов ХIХ века. С его точки зрения, “цивилизация” как понятие охватывает
собой всю историю антагонистических обществ, включая капитализм, в котором
социальное отчуждение и формализм общественных отношений достигают своего
апогея. На цивилизации лежит проклятие конечности, частичности, грубой материальности.
В ней нет ни грана культуры, а в культуре ни грана цивилизации. “Культура” как
альтернатива “цивилизации” имеет духовный и потому всеобщий характер. Как
свободное неотчужденное творчество она находится “по ту сторону” нашей бренной
жизни, или “царства необходимости”. Социализм, будучи наукой, выступает частью
культуры и как таковой противостоит буржуазной цивилизации, является ее непосредственным
отрицанием.
Справедливо
отмечая, что буржуазная цивилизация порождает низкопробную массовую культуру,
потребительски относится к творческой интеллигенции, пытается все оценивать с
помощью денежного мерила, В.Межуев в то же время не хочет замечать
противоречивой природы этой цивилизации, в частности, ее прогрессивного начала,
связанного с развитием естественных наук, современной промышленности, сферы
услуг, массового образования, которые являются составной частью современной культуры.
Реальная
действительность всегда опровергала метафизическое противопоставление
цивилизации и культуры, которое так же бесплодно, как и абсолютное
противопоставление буржуазной и пролетарской культуры. Каждая из этих культур помимо
классового признака несет в себе общечеловеческие черты, связывая различные
общества в единый исторический процесс. Это обстоятельство во многом объясняет,
почему, например, такой революционер как Владимир Ленин настойчиво призывал
трудящихся овладевать буржуазной культурой.
В
чем же заключается своеобразие и новизна межуевской теории социализма? На чем
он ее основывает? Как человек левых взглядов, он прекрасно понимает, что, не выяснив отношения к собственности, нельзя
построить убедительную теорию социализма. И он дает свое понимание
собственности, отличающееся от общепринятого прежде всего трактовкой категории
“всеобщее”.
Обосновывая
свою точку зрения, В. Межуев ссылается на подготовительные рукописи к
“Капиталу” Маркса, который, анализируя будущее коммунистическое производство,
ввел в научный оборот такие категории, как “всеобщий труд”, ”свободное время”,
“реальное обобществление” и др., являющиеся альтернативными частичному наемному
труду, рабочему времени и формальному обобществлению. Как известно, “всеобщий
труд”, по Марксу, тождественен творческому труду ученого, изобретателя,
конструктора и т. п. “Свободное время” выступает его необходимым условием и в
этом смысле измерителем общественного богатства. Что касается категории
“реальное обобществление", то она означает не что иное, как соответствие
формы собственности обобществляемым средствам труда.
Заимствовав
и по-своему переосмыслив эти категории, В. Межуев на их основе разворачивает
концепцию социализма, которая во многом противоречит тому, что было принято до
сих пор.
По
его мнению, не только частная собственность, но и общественная собственность на
обычные средства производства подлинной свободы и равенства не дает, ибо
сохраняет принцип “дележа общественного богатства”, свойственный частной собственности.
Отсюда вывод: равенство невозможно в условиях “реального социализма”. Мало
того, оно вообще невозможно в условиях обобществления традиционных орудий труда
и средств производства.
При
каких же условиях, по его мнению, возможен социализм и осуществление свободы и
социального равенства? Только тогда, когда произойдет смена “не столько
субъекта, сколько объекта собственности” (там же). Под этим В. Межуев
подразумевает “не собственность всех на что-то”, а “собственность каждого на
все” (с. 22). Он пишет: “Как частное лицо человек нуждается в той части
богатства, которую он может использовать в качестве предмета потребления или
личного пользования, как свободная индивидуальность он нуждается во всем
богатстве” (там же).
Как
же понимать это “богатство”, это “все”?
С
точки зрения В. Межуева, “здесь мы подходим к главному. Таким богатством,
видимо, могут быть условия и средства труда, которые по своей природе являются
“всеобщими”. Объектом реального обобществления не могут быть средства разделенного
труда... Горожанину вовсе не обязательно быть собственником орудий сельского
труда, равно как и наоборот. И не в этом состоит общественная собственность.
Последняя есть собственность на то, без чего невозможен труд каждого. Таким
“всеобщим условием труда” в современном производстве является наука, научное
знание. Ее, действительно, нельзя приватизировать,
поделить на части, принадлежащие разным лицам. Как можно, например,
приватизировать теорию относительности или квантовую механику? Наука по самой
своей природе есть всеобщее достояние, не ущемляющее при этом права на нее
каждого в отдельности. Она и есть, поэтому, главный объект реального
обобществления” (с. 22-23).
Итак,
как мы видим, В. Межуев открывает новый тип общественной собственности, -
собственность на науку и знания. Только эта собственность, по его мнению, носит
всеобщий характер и, стало быть, может быть основой подлинного равенства. Все
остальное - от лукавого. Он пишет: “... Общественная собственность - не
экономическая, а культурная категория, выражающая отношение человека к условиям
его собственного производства и развития (производство самого человека и есть
культура), означающая прежде всего
обобществление духа” (с. 23).
Об
этой и другой общественной собственности поговорим позже. Сейчас отметим одно:
“всеобщее” не обязательно имеет идеальный характер, оно может представлять
собой и сугубо материальные предметы, быть единично-всеобщим. Статусом всеобщности
обладают не только научные идеи и другие феномены духовной культуры. Не менее
всеобщий характер носят орудия труда, различные приемы работы, промышленные
здания, машины, механизмы и т. п. Конечно, различна степень всеобщности,
например, у таких явлений, как фрезерный станок и теория относительности
Эйнштейна, и, тем не менее мы имеем здесь дело с явлениями одного порядка, в
основе которых лежит всеобщий труд, с одной стороны, инженера-конструктора, с
другой, ученого физика.
К.
Маркс высоко ценил орудия труда и средства производства не только потому, что
они являются материальной основой отношений собственности, присущих
цивилизации: он считал их искусственным продолжением естественных органов
человека, видел в них результат творческого труда, опредмеченную культуру
многих поколений людей. По останкам этой материальной культуры мы во многом и
знаем историю человечества, начиная с первобытных каменных рубил и кончая современной
космической техникой. Без этих материальных проявлений и символов человеческой
культуры мы не смогли бы говорить о прогрессивных ступенях истории
человечества, возвышающих его над естественной природой.
Материальные
орудия труда и средства производства нередко обладают большей всеобщностью, чем
отдельные идеи. Часто они имеют и большее значение в жизни людей. Несмотря на
возрастающую роль идей и информации в жизни современного общества, собственник
материальных средств производства пока сохраняет доминирующую роль в
общественной и производственной жизни. Именно к нему идут наниматься на работу
такие носители всеобщих идей, как ученый, изобретатель, работник культуры,
представитель искусства и т. п. Конечно, никто не может возразить, что
выдающиеся научные идеи и произведения искусства имеют всеобщий характер и
потому должны находиться не в частной, а в общественной собственности. Тем не
менее даже в развитых современных странах плоды всеобщего труда, как правило,
не принадлежат тем, кто их создает. Частная собственность и основанные на ней
отношения продолжают господствовать в мире. Несмотря ни на что, бесценные
картины Рафаэля продолжают оцениваться на аукционах и продаваться частным
коллекционерам. О чем это говорит? О том, что всеобщий труд пока еще не
является доминирующим и тем более господствующим явлением в обществе. Именно
поэтому ученые и художники, так же, как и рабочие, остаются наемными слугами
капитала. Лишь по мере перехода к социализму, отрицающего капитал и
наемничество, можно будет приблизиться к эре всеобщего труда и подлинно всеобщей
коммунистической собственности.
Если
бы автор статьи связывал свой подход к теории социализма и социального
равенства с пространством будущего коммунистического общества, оставив для
настоящего традиционное понимание равенства как равного отношения людей к средствам
производства, социальным благам, возможность всем избирать и контролировать
власть, иметь доступ к культуре, независимо от размеров кошелька и цвета кожи,
то его философию еще можно было бы понять и даже принять. Но Вадим Межуев так
не хочет считать. Он конструирует такую теорию социализма, которая позволяет
ему “без насильственной ликвидации частной собственности, ее национализации и
экспроприации” (см. с. 24) достигнуть желанного “царства” равенства и свободы.
Думаю,
что такая теория может быть реализована в современных условиях только в
сознании самого автора и его последователей. Дело в том, что господствующие
отношения, основанные на принципе дележа материальных благ и частной
собственности, не позволяют осуществить его теорию социализма даже в самом
первом приближении... Мало того, в рамках этих отношений, когда все покупается
и продается, включая политиков, достижения науки, изобретения, произведения
искусства, его теории будет особенно трудно найти потребителя.
Только
революционная смена подобных отношений может приблизить искомое В. Межуевым
“царство свободы” и равенства: стихийного их краха, как думает автор статьи (см.
с. 24), не будет никогда. Но и приход новых социалистических отношений сразу не
даст того, чего хочет автор рассматриваемой статьи, ибо они будут базироваться
на старом технологическом и организационном базисе, унаследованном от
капитализма. Последний снова породит проблему дележа материальных благ и,
следовательно, снова возникнет прозаический вопрос о механизме распределения
“по труду”, который так бескомпромиссно и напрасно критикует В. Межуев,
доказывая, что имущественного равенства, как и справедливости, основанной на
принципе распределения “по труду”, вообще достичь невозможно.
Правда, при этом
он допускает существенную передержку, говоря как о доказанной истине, что “труд
одного ни количественно, ни качественно нельзя приравнять к труду другого. Какое
уж тут равенство!”, - восклицает он (см. с. 20). Аналогичные суждения допускает
В. Межуев и в отношении известного принципа “по потребностям”. С его точки
зрения нет предела человеческим потребностям, а “полная удовлетворенность” есть
состояние “небытия” (см. с. 20-21).
Вместе
с тем вышесказанные аргументы вовсе не являются истинами в последней инстанции.
Мало того, они просто не верны.
Во-первых,
труд людей (в том числе творческий) уже тысячи лет количественно и качественно
измеряется и приравнивается. Любой конкретный труд имеет абстрактную сторону, а
это значит, что он поддается количественной и качественной оценке. Уже Гегель
понимал, что качества без количества не бывает и наоборот. Даже поэт сознавал,
что “вдохновенье не продается, но можно рукопись продать”. Если бы нельзя было
оценивать и сравнивать труд, не существовало бы вообще общественного хозяйства
и экономических отношений, к которым почему- то отрицательно относится автор
рассматриваемой статьи. Но одно дело, не воспринимать отчужденную экономику,
основанную на частном интересе, другое дело, отрицать основополагающее место
экономики в обществе. Когда Маркс писал “Критику политической экономии”, он
имел в виду критику буржуазной политэкономии, а не отрицание экономики вообще,
как полагает В. Межуев.
Во-вторых,
не все человеческие потребности беспредельны: многие из них поддаются полному
удовлетворению, например, физиологические потребности. Думаю, что и духовные
потребности, имея временные рамки, поддаются пускай не полному, но разумному
удовлетворению.
К
сожалению, В. Межуев так и не понял, что социализм в силу неразвитости
общественного производства, доставшегося ему по наследству от прошлого, не
тождественен коммунизму, следовательно, полнейшего равенства и свободы он дать
не может: это задача высшей фазы коммунистической формации.
Очевидно,
в угоду своей схеме, противопоставляющей культуру цивилизации, а социализм
экономике и политике, автор рассматриваемой статьи был вынужден отказаться от
формационного подхода и понимания социализма как низшей фазы коммунистической
формации (с. 10). При этом он явно тенденциозно трактует такие работы классиков
марксизма, как “Критика Готской программы” и “Государство и революции”,
утверждая, что Маркс в отличие от Ленина не связывал понятие “социализм” с
низшей фазой коммунистической формации (там же). Такой “нестандартный” подход к
известным работам привел его, с одной стороны, к абсолютному противопоставлению
социализма капитализму, с другой, к полному отождествлению его с коммунизмом.
По
Межуеву, социализм начинается там и тогда, когда в обществе начинает
господствовать всеобщий труд и свободное время. Как я уже отмечал, это прямое
смешение социализма с коммунизмом. Социализм потому и низшая фаза коммунистической
формации, что в ней еще сохраняется и разделение труда, и отчуждение, и
частичный характер различных профессий, и наемничество, и многое другое. Именно
на этой фазе происходит изживание этих явлений, которые не случайно Маркс
назвал “родимыми пятнами капитализма”.
Социализм-это
далеко не кратковременный промежуток истории, как думали первые его строители.
И дело не только в том, что он, имея интернациональную природу и мировой масштаб,
начинается в одной отдельно взятой стране: слишком грандиозны и глобальны задачи,
которые необходимо решить, слишком велико сопротивление старого мира. Не
случайно Маркс в “Критике Готской программы” отождествлял социализм с
переходным периодом к коммунизму и говорил о сохраняющихся на первой фазе
коммунистической формации “буржуазного права” и соответствующего ему
государства. К сожалению, Ленин не придал большого значения данной мысли
Маркса, предполагавшей длительный характер социализма, как первой фазы
коммунистической формации. Мало того, несмотря на отдельные оговорки о том, что
в будущем между социализмом и коммунизмом будут существенные различия, он во многом
отождествлял низшую и высшую фазы исторического развития. Достаточно вспомнить
в этой связи его речь на третьем съезде комсомола и другие его пропагандистские
выступления. Лишь позднее, в своих последних работах он понял всю трудность и
противоречивость становления нового общества, стал пересматривать свои прошлые
взгляды на социализм.
Что
касается Сталина и Хрущева, то они вряд ли вообще понимали сложность
становления социализма и коммунизма: чего стоят их теоретические выводы о
создании бесклассового общества к концу 30-х годов, или о построении
материальной базы коммунизма к началу 80-х. Все это говорилось и утверждалось в
условиях, когда в обществе продолжал господствовать тяжелый физический труд,
была пропасть в жизненном уровне жителей города и деревни, а всеобщий труд и
свободное время были уделом очень узкого круга лиц творческой интеллигенции.
Социализм,
по мнению классиков марксизма, есть своеобразный исторический мост, связывающий
капитализм с коммунизмом. По этому мосту и осуществляется непростой и длительный
переход от антагонистических формаций к бесклассовому обществу, от
“предистории” человечества к его “подлинной истории”.
Социализм
можно определять и понимать по-разному, но без него перейти к коммунизму
невозможно. Если бы В. Межуев назвал свою статью не “социализм”, а “коммунизм -
пространство культуры” (насколько я знаю, первые варианты ее имели именно это
название), с ним было бы трудно спорить. Но, видимо, стесняясь ныне немодного
слова “коммунизм”, он этого не сделал и тем самым подставил себя под огонь
критики. Если принять его точку зрения, то, думаю, мы не сможем понять, почему
рухнул “реальный социализм” в Советском союзе, что представляет собой сегодняшняя
противоречивая действительность российского капитализма, где мы находимся и
куда идем? Поясню эту мысль.
Следует
признать, что переход человечества к коммунизму оказался более сложным и
длительным, чем думали классики марксизма. Говоря словами Маркса, “крот
истории” хотя и рыл в этом направлении, но рыл медленнее, чем хотелось многим социалистам
и коммунистам. Капитализм оказался более живучим, чем полагали революционеры,
провозгласившие тезис о его полном загнивании и, одновременно, полной готовности
к революции и построению социализма.
То
же можно сказать и о реальном социализме. Его история в ХХ веке оказалась
гораздо более сложным и противоречивым процессом, чем полагали многие левые
теоретики и идеологи в конце прошлого и начале текущего столетия. В частности,
сегодня совершенно ясно, что процесс перехода различных стран к социализму идет
не только по восходящей линии: здесь возможны и попятные движения, связанные с
крушением первых в истории моделей реального социализма и реставрации
капитализма в самых его худших формах.
В
конце нынешнего столетия очевидны примитивность и ошибочность многих
теоретических положений, отлитых в жесткие формулы в стенах сталинской школы
“марксизма-ленинизма”. Среди них известные положения о “полной и окончательной
победе социализма”, о “построении развитого социализма”, “развернутом
строительстве коммунизма”, “общенародном государстве” и т. п.
Сознавая
это, мы, тем не менее, не должны впадать в другую крайность и думать, что
классическая теория социализма вообще потерпела фиаско. Падение “реального
социализма” в СССР и странах Восточной Европы вовсе не означает конец эпохи перехода
к социализму, начавшейся в Октябре 17-го года. Просто социалистическая теория
требует своего переосмысления и развития применительно к продолжающемуся спаду
мирового революционного процесса, тем ошибкам и извращениям, которые были в прошлом,
появлению новых тенденций, которые мы сегодня наблюдаем в развитых
капиталистических странах и там, где продолжается опыт социалистического
строительства.
Я
бы не стал категорически заявлять, как это делает В. Межуев, что “реальный
социализм” явно не состоялся” (с. 2). Во-первых, он не сводится только к опыту
советского социализма. Во-вторых, негативное отношение к сталинскому политическому
режиму, как явному извращению и антиподу социализма, не должно заслонять те
положительные тенденции экономического и социального творчества масс, которые
были порождены Великим Октябрем. Эта проблема в свое время поднималась и
основательно рассматривалась левой оппозицией в дискуссии о природе и бюрократических
деформациях “рабочего государства”. Думаю, к осмыслению ее теоретического
наследия надо вернуться.
Я
уверен, что в истории Советского союза всегда боролось два противоположных
начала: демократическое и бюрократическое. Первое начало породило нэп,
демократизацию 20-х годов, хрущевскую “оттепель” и горбачевскую перестройку,
второе - “военный коммунизм”, сталинщину, брежневский авторитаризм.
Семьдесят
лет существования “реального социализма” в СССР нельзя выбросить из истории.
Этот опыт нуждается во внимательном изучении и теоретическом обобщении. Без
такого обобщения не может развиваться социалистическая теория. Как и любая
теория она является концентрированным выражением практики. Игнорировать ее было
бы неразумно. Социализм по Марксу и Ленину - это во многом переходная фаза
общественного развития, где на базе прежних производительных сил, ликвидируются
старые буржуазные отношения и закладываются новые социалистические. При
социализме начинает преодолеваться отчуждение человека от труда, собственности
и культуры. (“Преодолеваться”, а не “преодолено”, как утверждали догматики от
марксизма в свое время). Именно здесь социальные противоречия по мере роста и
развития общественного производства, сбрасывают с себя антагонистическую форму
и люди начинают сотрудничать вместо того, чтобы противостоять друг другу как
классовые антиподы. Именно здесь начинает стираться различие между трудом и
капиталом, умственным и физическим трудом, отмирать внутренние насильственные
функции государства. Здесь же начинает набирать силу общественное самоуправление,
осуществляется широкий доступ масс к образованию и подлинной культуре.
Поскольку
реальный социализм осуществлял на практике эти фундаментальные положения
марксистской теории, постольку он был жизнеспособен. Уверен, отказ от них был
одной из главных причин его крушения в СССР и странах Восточной Европы.
Исторический
опыт показал, что реальный социализм не возникает сразу во всех странах мира.
Первоначально он возникает в одной отдельно взятой стране, или ряде стран. Этот
факт не укладывался в классическую теорию, считавшую социализм сугубо мировым
явлением. Началось закономерное изменение теории, ее корректировка. Ее мы
находим в дискуссии большевиков по поводу НЭПа, в последних работах Ленина, в
острейшей исторической полемике Троцкого со Сталиным, в новейших исследованиях
данной проблемы.
Хотя
всестороннее осмысление этой коррекции социалистической теории впереди, сегодня
можно подвести ее некоторые итоги: строительство социализма в одной стране не
только возможно, но и необходимо в условиях спада мирового революционного
процесса. Рынок при социализме не только возможен, но и необходим при
относительно низком уровне экономического развития страны и объективном
существовании мирового рынка. Победы социализма в одной стране не может быть,
пока ею не выиграно технологическое и экономическое соревнование с миром капитала,
или пока не произошли социалистические революции в наиболее развитых странах
мира. Наконец, крушение реального социализма является закономерным следствием бюрократического
перерождения рабочего государства, отхода правящих левых партий от научного
социализма.
Социализм,
как и любое переходное общество, содержит в себе элементы прошлого и зародыши
будущего. В частности, в нем тесно переплетаются как черты буржуазной цивилизации,
так и свойства коммунизма.
Опыт
строительства нового общества в разных странах показывает, что на стадии
“первоначального” или “раннего” социализма сохраняется большая доля физического
труда в производстве и, в то же время, появляется “научное” производство, связанное
со всеобщим творческим трудом. Здесь можно встретить частную собственность и
общественные фонды потребления, государственные органы подавления и
всевозможные самодеятельные массовые организации. Наряду с частным и платным
образованием реализуются принципы всеобщности образования и доступности
культуры.
Из
сказанного понятно, что развитие реального социализма должно идти по логике
изживания рудиментов прошлого и нарастания элементов будущего. Если такого
движения не происходит, возникает сначала состояние застоя, а затем и крушения
реального социализма.
Социализм
не столько антикапиталистическое, сколько посткапиталистическое общество. Это
означает, что в условиях реального социализма необходимо создать более
совершенные производительные силы и более высокую производительность труда, чем
в развитых странах капитализма. Без этого не создать более высокого жизненного
уровня народа - этой материальной гарантии жизнеспособности нового общества по
сравнению с буржуазным. Жизнеспособность социализма невозможна без ликвидации
на деле наемничества и превращения всех работников в сохозяев производства.
Только органическое соединение личного интереса и общественного блага может
стать действенным механизмом развития социалистической экономики. Не менее
важно при социализме добиться на деле более широкой демократии, чем в любом
буржуазном обществе. Игнорирование именно этой важнейшей стороны социализма в
СССР стало одной из причин его падения.
Что
касается собственно коммунизма как высшей стадии по сравнению с социализмом, то
его общие контуры так же хорошо очерчены в классической марксистской теории. По
этой теории, коммунизм возникает как следствие глобальной автоматизации
мирового хозяйства и вытеснения из сферы производства физического труда. Он
является сугубо интернациональным явлением и уже в силу этого не может быть
построен в одной стране.
Как
историческая альтернатива частной собственности, рынка и системы мирового
капитала, он представляет собой, говоря языком Маркса, “обобществившееся
человечество”, в котором нет места общественному разделению труда и отчуждению.
Производство здесь осуществляется не по законам рабочего, а по законам
свободного времени. Последнее означает, что в его основании лежит творческая
деятельность людей, их способности и таланты. В такой глобальной ассоциации
отсутствуют классы, политика и государство. Самоуправление людей является
естественным способом их самоорганизации. Такое человеческое сообщество,
разумеется, не знает никаких государственных, национальных и социальных границ
и барьеров. Только здесь возможно “свободное развитие каждого как условие
свободного развития всех”.
Понятно,
что такая ассоциация людей не может возникнуть в одночасье по желанию того или
иного политика или идеолога. Она будет конечным результатом длительного развития
человечества, завершением его стихийной полосы истории и началом сознательно
творимой истории. Думаю, что такое понимание социализма и коммунизма
подтверждается исторической практикой и сохраняет до сих пор свою актуальность.
Социалистическая идеология:
на чем стоим и от чего отказываемся
Отождествив
в своей новой теории низшую и высшую фазу коммунистической формации, В. Межуев
тем самым полностью отрывает теорию социализма от современной действительности
и конкретной политической борьбы. Однако это его не смущает, напротив, он видит
здесь определенное преимущество своей концепции, позволяющее абстрагироваться
от узких интересов различных партий и движений. Так, говоря об ученых и
политиках, он явно отдает предпочтение ученым, для которых “социализм - не
просто партийная, а одна из возможных теоретических программ исследования
общественного развития (подобно, например, теории постиндустриального
общества), вокруг которой не обязательно создавать партии и политические
движения” (с. 5.).
В настойчивом
стремлении В. Межуева создать неполитическую теорию социализма, подобную
“теории постиндустриального общества”, я вижу желание ученого уйти от ненужной
партийной заангажированности общественной науки, которая существовала в
прошлом. Понять это желание можно, но с ним трудно и даже невозможно
согласиться по существу. Во-первых, общественные науки по определению не могут
быть вне политики, во-вторых, представление о неполитическом социализме может
возникнуть, на мой взгляд, только в голове интеллигента, явно напуганного
классовой борьбой пролетариата, составляющей, между прочим, суть не только
прошлой, но и самой современной политики.
Как
известно, Маркс и Ленин никогда не разрывали науку и политику в понимании
социализма. Для них жить в мире политики и искать социализм вне политики -
нонсенс. Они считали социализм первой или низшей фазой коммунистической формации,
которая приходит на смену буржуазному обществу лишь после взятия власти рабочим
классом и его союзниками. Именно власть
трудящихся является важнейшим атрибутом социализма, отличающим его, с одной
стороны, от капитализма, где власть принадлежит буржуазии, с другой, от
коммунизма, где вообще исчезает понятие классов и политической власти. На социализме
всегда будет лежать проклятие политического мира. Только с исчезновением
политики возможна неполитическая теория общества, но это уже будет теория не
социалистического, а коммунистического общества
К
сожалению, В. Межуев, на мой взгляд, так и не смог детально разобраться в том,
что устарело в социалистической идеологии и что осталось в ней незыблемым и
актуальным. Отсюда его попытки снова поднять вопрос о противоречивости понятия
“научная идеология”, стремление опрокинуть классовый подход, доказать
устарелость не только “пролетарского социализма”, но и самого марксизма. Вместе
с тем каких-то новых аргументов в этих опровержениях я не нашел. Однако
последуем за логикой доказательств автора рассматриваемой статьи.
Аполитичность
В. Межуева в трактовке социализма возникает, на мой взгляд, из неправильного
понимания соотношения категорий “свобода” и “власть”. Вслед за Спинозой и Гегелем
он, на мой взгляд, рассматривает свободу как нечто связанное только с духовной
сферой, с познанием (“свобода как осознание необходимости”), а власть как нечто
противоположное свободе, как сферу необходимости, как область классовых и
государственных интересов. Очевидно отсюда его противопоставление “людей
власти” “героям прошлого”, ”инакомыслящим” и т. п.
На
самом деле свобода в аутентичном марксистском понимании есть власть, или
господство человека над познанной природной и общественной необходимостью, есть
соизмерение и подчинение своих действий ходу истории, ее объективным законам,
есть, наконец, разумное преодоление препятствий на пути прогрессивного развития
человечества. Конечно, прав был Гегель, считавший историю человечества
движением по пути к свободе, но все дело в том, как понимать свободу.
В
самом общем плане, социализм также является исторически возникшим движением
людей труда по пути к свободе. Именно здесь, на этом пути преодолеваются
препятствия, оставшиеся от прежних формаций, включая социальные и национальные
антагонизмы, культ денег, потребительство и пр. Я уверен, эти азбучные истины
марксизма были хорошо усвоены отечественными социал-демократами в начале века,
считавшими главным вопросом революции вопрос о власти. Вот почему они особенно
не колебались при решении проблемы, брать или не брать власть в Октябре 17-го.
Полагаю,
что в свое время “вождь всех народов” И. Сталин это также хорошо понимал,
создав для масс социалистическую религию в форме догматизированного
марксизма-ленинизма, а за собой оставив реальное господство над обстоятельствами
и отношениями. Сосредоточив в своих руках, по выражению Ленина, “необъятную
власть”, он позволял остальным членам общества лишь сознавать те
обстоятельства, которые он порождал своими политическими действиями. При этом
даже в осознании этих обстоятельств не допускалось инакомыслия. По сути дела,
мы здесь сталкиваемся с примером полнейшей свободы одного за счет тотального
рабства всех. Такую власть можно на самом деле назвать дьявольской, но не
потому, что она носит сугубо материальный характер (эта власть не менее
тиранична в сфере духа), а потому, что это безграничная власть одного над
многими. Безусловно, от такого наследства социалистам следует раз и навсегда отказаться.
Сегодня
в российском обществе народ также имеет минимум свободы, ибо в свое время,
выступив против узурпации власти узкой группой бюрократов из ГКЧП, одновременно
без сопротивления отдал политическую власть так называемым “новым русским”,
контролирующим сегодня в лице “олигархов”, большинство материальных, финансовых
и информационных ресурсов страны.
Эта
власть абсолютного меньшинства общества, основанная на не имеющем в истории
прецедента массовом ограблении трудящихся, в одночасье превратила в
экономических рабов десятки миллионов людей. Не трудно понять, что рабство этих
людей будет возрастать до тех пор, пока они вновь не осознают той действенной и
революционной стороны свободы, которая только и может привести их к власти.
К
сожалению, многие суждения В. Межуева о свободе, социализме и революции не
помогают такому осознанию. На самом деле, кто же будет отстаивать социализм и
свободу, если они выведены за рамки современной экономической и политической
борьбы?
Здесь
уместно напомнить, что классовая интерпретация социализма возникла у Маркса не
сразу. В частности, на первых порах он, вообще, отвергал идею коммунизма,
особенно в ее платоновской трактовке: ему претил сугубо доктринерский, если хотите,
идеологизированный характер ее обоснования. Лишь позднее Маркс нашел ей
историческое и классовое оправдание, которое обнаружил в развитии экономики и
социальных отношениях буржуазного общества. Его заслуга как раз заключается в
том, что он ушел от доктринерского платоновского понимания идеального государства
и обратился к эмпирическому ее обоснованию, связанному с движением капитала и
его самоотрицанием. Анализ капитала и привел Маркса к созданию теории социализма,
закономерно получившей название “научный социализм”, ставшей идеологией
рабочего класса.
К
сожалению, В. Межуев считает, что такое соединение идеологии и науки во многом
сыграло “роковую роль в истории марксизма” (с. 7) “Наука согласно Марксу, -
пишет он, - отрицает не только утопию, но и идеологию. В отличие от последней,
выражающей интересы отдельной группы или класса (идеология в этом смысле -
классовое, групповое сознание), наука содержит в себе истину, обязательную для
всех, является “всеобщим знанием” (там же).
На
первый взгляд, все сказанное В. Межуевым по поводу соотношения науки и
идеологии кажется верным. Особенно это относится к совершенно справедливой его
критике в адрес сталинизированного социализма, как якобы научной идеологии. На
самом деле, в корне извратив марксизм, Сталин превратил теорию социализма в
прямое оправдание своей антипролетарской политики. Тем самым он создал худший
вариант псевдонаучной идеологии - светскую религию, именем которой прикрывались
массовые преступления, прежде всего обрушившиеся на ближайших соратников Ленина
и его марксистское окружение.
На
самом деле сталинизированный социализм никакого отношения к науке не имеет.
Однако констатацией этого положения В. Межуев не ограничивается. Он пытается
доказать, что все, что основоположники
марксизма говорили по поводу буржуазной немецкой идеологии, непосредственно
относится и к самому марксизму. Он пишет: “Причина заключается в самом
марксизме, поставившем целью сочетать несочетаемое - научность и классовость,
желание быть всеобщим знанием и одновременно выражением интересов пролетариата”
(с. 8). Как мы видим, этот далеко не новый аргумент снова запущен против
марксистской теории социализма.
В
чем заключается его ложность? Прежде всего в утверждении, что классовая
идеология сама по себе не может быть научной. Однако это далеко не так. Есть
идеология и идеология. Есть идеология исторически уходящего и исторически
восходящего класса. В первом случае мы имеем дело с идеологией - иллюзией, ибо
она неадекватно отражает действительность, в частности, утверждая вечное
существование данного класса. Именно такую идеологию критиковал Маркс, выступая
против Штирнера и других младогегельянцев. Во втором случае мы имеем совершенно
иную картину: восходящий класс нуждается в идеологии, адекватно отражающей мир.
Поэтому он обращается к науке, которая со временем начинает пронизывать все его
мировоззрение и идеологию. Для В. Межуева понятие “научная идеология” - нонсенс,
но, думаю, для марксистов вообще и русских социалистов, в частности, она таковой
не является.
Почему
же так воинственно В. Межуев выступает против “научной идеологии”? Думаю,
потому, что она противоречит его концепции, противопоставляющей социализм как
науку социалистической практике и политике. В этой связи он даже не хочет признавать
научность ключевого аргумента Маркса о том, что рабочий класс в отличие от
других классов сам выдвигает требование создания бесклассового общества, что
совпадает с данными науки и конечными интересами человечества.
По
Марксу, только опирающийся на науку класс может выдвинуть идею о своем
собственном уничтожении. Однако В. Межуева эта позиция классика не устраивает,
и он начинает апеллировать к “грубой” практике, доказывая, что рабочие в современном
мире, “уступая” свое место работникам умственного труда (как будто рабочими
являются только лица физического труда), отказываются от своей исторической
миссии и все больше превращаются из класса в профессию (см. с. 8). С этим
превращением якобы и марксизм окончательно превращается в иллюзорную идеологию,
часто за счет “тех элементов научности, которые в нем содержались” (там же).
Что
можно сказать по этом поводу? Только одно: для того, чтобы отстоять свой тезис
о невозможности научной идеологии, В. Межуеву пришлось похоронить сам рабочий
класс. Но согласятся ли с такой судьбой рабочие? Думаю, нет.
В.
Межуев, справедливо призывая к корректировке марксизма, во многом оставляет
открытыми многие вопросы подобной корректировки. Так остаются совершенно
неясными его утверждения о том, как новые технологии и ориентация производства
на качество продукции ставят “под сомнение всю трудовую теорию стоимости” (с.
9), или почему социальный сдвиг в эволюции капитализма сделал устаревшей теорию
“пролетарского социализма” с ее “классовой борьбой и революцией”, с “верой в
рабочую солидарность” (см. с. 9, 27)?
Нет
возможности подробно полемизировать с В. Межуевым по поводу трудовой теории
стоимости и ее значении для понимания современного капитализма, тем более что в
рассматриваемой статье нет никаких для этого поводов. Замечу только одно:
как-то в разговоре со мной он упомянул теорию Бем-Баверка как возможную
альтернативу экономическим взглядам Маркса. Как известно в марксистской
литературе эта теория неоднократно подвергалась критическому разбору, достаточно
сослаться хотя бы на соответствующие работы Николая Бухарина. В этой связи
задам простой вопрос: неужели входящая ныне в моду теория предельной полезности
Бем-Баверка лучше описывает капитализм, чем трудовая теория стоимости Маркса?
Сомневаюсь.
Аналогичное
можно сказать и по поводу “устарелости” пролетарского социализма. Неужели
недавняя успешная борьба авиадиспетчеров во Франции, или “рельсовая война”
шахтеров в России, недвусмысленно показавшая их классовую солидарность и умение
достигать поставленной цели (как известно, шахтеры все-таки добились от властей
выплаты многомесячной задолженности по зарплате) противоречат основным выводам
теории пролетарского социализма?
Кому-кому,
а “независимому” философу должна быть понятна истина: пока существуют классы -
классовой борьбы и социальных революций не избежать, что бы об этом не говорили
противники марксизма и его “друзья” из левого лагеря.
Конечно,
не всегда борьба рабочих в современных условиях удовлетворяет требованиям
революционности и классовой солидарности, но кто в этом виноват? Не те ли
представители левых партий, которые, оторвавшись от трудового народа, поставили
свои сугубо частные интересы и получение теплых местечек в парламенте выше
интересов рабочего класса? Не случайно, именно они заявляют об “исчерпании
лимита” на революцию в России.
Одно
не пойму, почему к таким “друзьям” марксизма присоединился В. Межуев, повторив
в своей статье старую байку о том, что “марксистская версия “пролетарского
социализма”... уже никем не воспринимается всерьез” (27).
“Не
восприниматься всерьез” она будет только тогда, когда исчезнет деление людей на
классы, когда пролетариат будет замещен творческими работниками единого
человеческого сообщества, не знающего классовой, расовой и национальной дифференциации.
Появление такого сообщества во многом приблизил, но по объективным и
субъективным причинам не смог осуществить ХХ век.
На
исходе этого века становится все более ясным (как и предвидел Маркс в
подготовительных рукописях к “Капиталу”), что только на базе качественного
роста производительных сил, глобальной автоматизации производства и его
реального обобществления капитал придет к своему полному самоотрицанию.
Можно
высказать предположение, что рабочий класс, все антибуржуазные силы
современного общества не будут слепо дожидаться его стихийной, “автоматической”
кончины и задолго до нее осуществят привязанную к конкретно-историческому месту
и времени свою программу радикального изменения мира.
При
всем философском поссибилизме В. Межуева, его нельзя обвинить в сервильном
отношении к существующей власти российского общества, начертавшей на своем
знамени идеи либеральных реформ и откинувших напрочь устаревшие, по их мнению,
идеи социального равенства и справедливости. Весь пафос его статьи направлен
против нынешней власти. Это во многом подтверждается его анализом и критикой
современного буржуазного общества (см. с. 25-30), поиском путей, соединяющих
свободу и равенство.
За
отношением этих фундаментальных понятий В. Межуев справедливо увидел главный
идеологический спор Нового времени, идущий между либерализмом и социализмом.
Наряду с критикой массового общества, это, пожалуй, лучшее место из его статьи.
Он убедительно говорит, что и либерализм и социализм “разделяют установку на
свободу человека как высшую ценность, хотя по-разному трактуют ее. Для
либерализма она исчерпывается экономической и политической свободой частного
лица (“политическая эмансипация общества”), для социализма она тождественна
“человеческой эмансипации”, индивидуальной свободе, не сводимой
лишь к праву на частную жизнь” (с. 17).
По
В. Межуеву, победа частного начала во всех сферах жизни есть идеал либерала, в
котором он видит конечную цель мировой истории. Для социалиста это лишь этап в
развитии человечества, причем этап не последний и преходящий. В этой связи
“последним словом либерализма стало пророчество о “конце истории”, для
социализма история еще только начинается, если понимать под ней собственно
человеческую историю” (с. 18).
Почему
же либералы повсеместно заговорили о “конце истории”? Потому что, провозгласив
в качестве социального идеала равенство прав и возможностей, они на практике
создали общество неравных прав и возможностей, общество, в котором сильный
выживает, а слабый погибает. “Подобное неравенство, - пишет В. Межуев, - как бы
закодировано в самом рыночном механизме реализации равного и всеобщего права на
собственность. Все имеют это право, но отнюдь не все реально владеют собственностью,
не говоря уже о том, что собственность конкретных лиц сильно разнится друг от
друга. Здесь как бы все свободны и наделены одинаковыми правами, но никто не
равен друг другу. Даже если предположить, что в конкурентной борьбе за собственность
побеждают наиболее достойные (что, конечно, крайне сомнительно), то и тогда
налицо нарушение принципа фактического равенства” (с. 18).
Из
протеста против такого неравенства рождается социалистическая оппозиция
либерализму, провозглашающая фактическое равенство людей на основе общей
собственности. Вместе с тем, и социализм, особенно на ранних ступенях своего
развития, не избежал крайностей: добиваясь тотального равенства, он уничтожает
тем самым индивидуальную свободу и личную заинтересованность в труде. “Принято
считать, говорит В. Межуев, что либерализм защищает свободу в противовес фактическому
равенству, социализм - равенство, часто за счет свободы” (с. 19).
Однако
это неверно, считает он. Такое противопоставление “создало ложную видимость
возможности достижения свободы без равенства (либеральная утопия свободы) и
равенства без свободы (социалистическая утопия равенства). Она - эта видимость
- и сейчас владеет умами многих либералов и социалистов, сталкивая их в
непримиримой борьбе” (там же). В то же время “нет свободы без равенства, как и
равенства без свободы” (там же). Это утверждение неоднократно повторяет В. Межуев
и его невозможно опровергнуть.
Казалось
бы, из этой взвешенной и точной позиции должно вытекать суждение автора о
необходимости такого общественного состояния, в котором преодолены крайности
либерализма и уравнительного социализма, где существует органический синтез свободы
и равенства. И В. Межуев находит такой синтез, но только не в реальной
действительности, не в новых экономических и политических отношениях, а в “ином
понимании” равенства, под которым подразумевается “не равенство в дележе материального богатства, не в праве иметь
“по труду” или “по потребностям” и пр., а “в праве быть тем, кем тебя
сделала природа, Бог или ты сам себя, то есть в праве жить “по способностям”
(с. 21) Равными люди, считает он, “становятся тогда, когда живут по мерке своей
индивидуальности, которая... равна не части, а целому” (там же).
Что
же выступает этим целым? Как мы уже отмечали выше, им является опять же
духовная жизнь, форму которой составляет культура, воплощающая в себе все, что
достигнуто человеком в плане своего духовного развития.
Как
же реально овладеть этой культурой простому труженику, который ныне в России
занят одним вопросом: как выжить, или как найти работу, которая не даст ему и
его семье умереть с голоду?
К сожалению,
ответа на этот и другие подобные вопросы в статье не найдешь. В ней содержится
лишь самая общая формулировка задач возможной социалистической программы, призывающей
левые партии ориентироваться не столько на социальное равенство людей в
отношении средств производства и возможности получения гарантированной работы
для каждого (и это при том, что российские неолибералы этого явно добиваться не
будут), сколько на то, чтобы “сделать труд “по способностям” достоянием как
можно большего числа людей” (с. 36).
Поставив
такую максималистскую задачу в нынешних условиях варварского российского
капитализма, он, видимо, сам почувствовал перебор, заставивший его произнести в
качестве оправдания следующие весьма знаменательные слова: “И никакая это не
утопия, а констатация того, что уже давно поставлено на повестку дня развитием
цивилизации” (там же).
В
том-то и дело, поставлена эта задача в повестку дня современной цивилизацией
или нет?! Я не уверен, например, что эта задача актуальна даже для развитых
стран, не говоря уже об остальном мире. Так, например, только в России физическим
трудом занято более пятидесяти процентов трудоспособного населения, при этом
каждый десятый среди трудоспособных является безработным.. Как же в таких условиях ставить вопрос о
свободном времени и труде по способностям? Не лучше ли сосредоточить свое
внимание сначала на ликвидации системы наемного рабства и безработицы,
добиваться реального сокращения доли рабочих, занятых тяжелым физическим
трудом?
Пока
в условиях советской власти мы рассуждали о всестороннем развитии личности,
труде по способностям, свободном времени как базисе культурного развития,
капитализм пытался разрешить на практике проблемы освоения научно-технической
революции, улучшения качества жизни, всеобщего социального и медицинского
страхования, среднего и высшего образования, то есть при капитализме продолжали
закладываться объективные предпосылки будущего социалистического общества.
Конечно, все это он делал не благодаря, а вопреки своей частнособственнической
сущности, эксплуатируя весь мир, но делал, обгоняя реальный социализм по
важнейшим показателям. В итоге на исторический вопрос “кто кого?”, поставленный
В. Лениным, он ответил во многом в свою пользу.
Из
этого левые должны сделать нелицеприятные выводы. И главный из них состоит в
том, что социализм не сможет выжить в капиталистическом окружении, пока не
овладеет мировым рынком, всеми достижениями буржуазного прогресса, пока не
создаст более эффективную экономику, лучшее качество жизни, иную, более
совершенную демократию, чем при капитализме. Мы уже отмечали, что опыт истории
показывает, реальный социализм может выжить только как посткапиталистическое
общество, в котором предполагается не только изживать “родимые пятна
капитализма”, но и создавать наивысшую по миру производительность труда,
постоянно улучшать жизненный уровень трудящихся, на деле развивать
социалистическую демократию, добиваясь органической связи с массами авангардной
партии, творчески развивать марксистскую теорию применительно к изменившейся
обстановке. В той мере, в какой на практике реализовывались эти критерии,
реальный социализм оказывался жизнеспособным. И, напротив, как только он начинал
уступать развитым странам капитализма в темпах роста производительности труда и
жизненном уровне людей, как только бюрократизм начинал разъедать основы социалистической
демократии, а правящая элита партии и государства, закоснев в догматизме и
формализме, отрывалась от народа, его крушение становилось неизбежным. В итоге
мировая среда капитализма поглощала первые, еще во многом несовершенные оазисы
социалистического общества. Так произошло в СССР и странах Восточной Европы,
так может произойти с любой страной строящегося социализма, если не будут
извлечены соответствующие исторические уроки.
Сегодня,
в связи с продолжающимся кризисом левого движения, назрела необходимость
широкой интернациональной дискуссии по многим проблемам теории социализма.
Остановлюсь на некоторых.
Прежде
всего, необходимо прояснить вопрос о сущности, основных тенденциях и
противоречиях той модели реального социализма, которая потерпела крушение в
СССР и странах Восточной Европы. В партийной литературе прошлого и в
современных книгах идеологов КПРФ прочно утвердилась догма о преимуществах
“государственной”, или “державной” модели социализма. При этом даже не рассматривается
в качестве возможной альтернативная модель “демократического” или
“самоуправленческого” социализма. Вместе с тем, по моему мнению, именно такая модель
социализма наиболее созвучна марксистской теории, в частности, ключевым идеям
последних работ Ленина. И дело здесь не только в теории: самоуправленческие,
подлинно демократические начала социализма имели место во времена хрущевской
“оттепели” и перестройки, в венгерских событиях 1956 г. и Пражской весне 1968
г., в первоначальных шагах и программе польской “Солидарности”, в некоторых
требованиях китайских студентов на площади Тяньаньмынь. Как известно, все эти
попытки реализовать демократическую модель социализма были подавлены господствующими
бюрократическими режимами. Тем не менее, сами факты такого подавления
свидетельствуют о том, что реальный социализм, после решения политического
вопроса “кто кого” внутри страны пробивает себе дорогу в борьбе двух
противоположных тенденций: бюрократической и демократической, государственнической
и самоуправленческой.
Опыт
истории говорит: если в итоге побеждает первая, сугубо бюрократическая
тенденция, реальный социализм сначала деформируется, а затем с неизбежностью
трансформируется в варварский капитализм со всеми вытекающими отсюда последствиями:
катастрофическое падение производства, сокращение населения, свертывание
социальной сферы, духовное опустошение. И, напротив, если трудящиеся при
социализме обладают всеми свободами и демократическими правами, если они могут
формировать собственную власть, участвовать в производственном и государственном
управлении, не может случиться того, что произошло в Августе 1991 года в СССР,
когда рабочие отказались поддержать и защищать строй, в котором прожили более
семидесяти лет.
Что
же нужно сделать, чтобы в условиях реального социализма побеждала
демократическая самоуправленческая тенденция? На мой взгляд, нет другого пути,
как развитие социального творчества народа на основе последовательной ликвидации
наемного труда, передачи не на словах, а на деле средств производства тем, кто
их создает. Короче говоря, известные лозунги Октябрьской революции “мир -
народам”, “земля - крестьянам”, “фабрики - рабочим” должны стать не только
лозунгами, а практической политикой новой власти. К сожалению, этого не было
последовательно проведено в Советском Союзе, тем более это не могло быть
сделано после его распада, в ходе так называемой чубайсовской приватизации, когда
произошло неприкрытое расхищение госсобственности во имя интересов узкой группы
“новой буржуазии”, восстановившей “святую“ частную собственность во многих
сферах общественной жизни.
В
то же время история подсказывает, что процесс сознательной ликвидации наемного
труда может не только увеличить жизнеспособность реального социалистического
общества, но и вообще, на мой взгляд, является важнейшим критерием социализма,
отказ от которого рано или поздно приводит к исчезновению социалистических
завоеваний. Против этого критерия выступают не только буржуазные идеологи,
называющие социализм “дорогой к рабству”, но и так называемые “правые” и” левые”
“друзья” социализма. Так теоретики “державного социализма” обвиняют отстаивающих
этот критерий в мелкобуржуазности, анархосиндикализме, троцкизме и прочих
“страшных” грехах, забывая о том, что “державность” (государственность) и
государственная форма собственности сами по себе не решают проблему
эксплуатации, преодоления отчуждения человека от собственности и власти, не делают
трудящихся хозяевами производства, как того требует теория научного социализма.
История свидетельствует, что “державники” не в состоянии решить и такую
фундаментальную проблему, как соединение общественного блага и частного
интереса. Как показывает практика, ее вообще решить невозможно, не отдавая в
собственность трудящимся средств производства. Видимо, сознавая это лучше других,
В. Ленин пришел в конце своей жизни к мысли о развитии, в самом широком смысле
слова, кооперации. По его мнению, кооперация успешно решает не только задачу соединения
общественного блага и частного интереса, но и способствует достижению высшей производительности
труда, что в свою очередь является тем необходимым условием, без реализации которого
невозможно создание реального социализма как посткапиталистического общества.
Однако
у рассматриваемой концепции есть и критики иного рода. Я бы их назвал
коммунистическими пуристами (от слова “пур” - чистый). По их мнению, идея
ликвидации наемного труда является утопией, подобной теории “народного капитализма”,
где все работники выступают частными собственниками. Вот что по этому поводу
пишет, например, В. Лазуткин, доказывая невозможность создания социализма в
условиях сохраняющегося товарного производства. Процитировав слова из статьи Б.
Славина и Св. Федорова в “Альтернативах” №3 за 1998г. о том, что “подлинный
социализм возможен там, где труженик становится собственником, хозяином средств
производства и как следствие результатов своего труда”, В. Лазуткин спрашивает:
”Так что, социализм это мелкотоварное хозяйство?” И дальше заключает: ”В
условиях товарного производства быть собственником результата своего труда
можно, только превращая последний в деньги (ибо результат этот есть меновая
стоимость), то есть, выступая продавцом на рынке. Превратить всех трудящихся в
частных собственников - давно с успехом разоблаченная утопия”. (См.
“Альтернативы”, № 1, 1999с. 158)
Что
можно сказать по этому поводу? Во-первых, авторы цитируемой статьи не вели
разговор о превращении отдельного труженика в частного собственника: речь у них
шла как минимум о трудовом коллективе, где отдельный работник выступает совладельцем,
сохозяином предприятия, переданного в собственность коллективу. Во вторых, они
проводят определенную границу между коллективной собственностью в условиях
господства частной и общественной собственности. Наконец, в-третьих, на мой
взгляд, В. Лазуткин критикует авторов статьи с позиций исторически исчерпавших
себя теоретиков времен “военного коммунизма”, когда считалось, что социализм и
рынок, социализм и товарное производство - вещи совершенно несовместимые. Опыт
нэпа в советской истории, практика современных китайских реформ показывает, что
подобные позиции давно устарели.
Было
бы ошибкой отождествлять сегодня товарное производство с той или иной
конкретной формой общества. Оно возникает задолго до капитализма и существует
после него. В том же духе, не следует путать социальные последствия деятельности
предприятий с собственностью работников (народные предприятия) в условиях
капитализма и социализма. В первом случае они выступают как коллективно-частные
предприятия и в качестве таковых конкурируют с себе подобными и с частными
предприятиями, испытывая на себе все прелести буржуазной действительности:
банкротства, безработица и т.п. Во втором случае, если абстрагироваться от
мирового рынка, народные предприятия становятся такими хозяйственными ячейками,
где постепенно преодолевается отчуждение трудящихся от собственности и
экономической власти. Не понимать этого значит оставаться в плену теоретических
абстракций и представлений о некоем чистом бестоварном социализме.
Процесс
изживания наемного труда - это, конечно, еще не коммунизм, но это уже и не
капитализм. Я уверен, что это один из важнейших, если не самый важный,
сущностный признак социализма.
К
сожалению, Вадим Межуев также не принимает данную концепцию социализма. Он
считает, что люди, пекущиеся о ликвидации наемного труда, не доходят до понимания той роли, которую
играет в истории всеобщий труд и подлинно всеобщая собственность, как важнейшая
предпосылка социализма. По его мнению, “общественная собственность не экономическая,
а культурная категория... В ней находит свое отражение историческая тенденция
перехода не к свободной экономике (рыночной или какой-то другой), в которой
отдельный индивид является хозяином своего частного дела, капитала или просто
рабочей силы, а к свободе от экономики” (с. 23).
Можно
согласиться с Вадимом Михайловичем, что достижения науки и культуры есть
проявление всеобщего труда и что, по сути своей, они противоречат частной
собственности, всей буржуазной цивилизации. Я согласен также и с тем, что при
социализме общественная собственность должна обладать определенным уровнем
всеобщности. Но весь вопрос в том, каков этот уровень и когда возникают
необходимые технические и социальные условия для господства всеобщего труда и
соответствующей ему собственности. Думаю, что даже в постиндустриальную эпоху
этот процесс только начинается, что уж говорить о нашем российском обществе,
где продолжается деиндустриализация, где государственная собственность
превращается в неэффективную частную собственность, где правит бал либо
спекулятивный финансовый капитал “новых русских”, либо базар примитивных
“челноков”.
Становление
всеобщего труда есть сложный и весьма долгий процесс. Вся проблема состоит в
том, как сделать так, чтобы он стал достоянием всего общества? Чтобы все люди в
итоге были не частичными работниками, а творческими людьми, создателями
всеобщего дела, всеобщей человеческой культуры?
По
мнению В. М. Межуева, это достигается реальным ходом истории. Правильно. Но
здесь и возникает вопрос, когда это будет осуществимо? Как из настоящего делается
будущее, как скоро творится реальная история? Разве, например, социальная
революция, пользу которой отрицает Межуев, не есть результат такой истории?
Разве можно иначе прорвать плотину мерзкого настоящего? Между прочим, замечу,
революции также являются необходимым моментом истории, всеобщим делом, частью
цивилизации и культуры, Именно они начинают переход от реального капитализма к
реальному социализму, что касается же точки зрения Межуева, то ее можно
определить как точку зрения абстрактного коммунистического идеала, с позицией которого
понять что-либо в нашей конкретной российской действительности чрезвычайно
трудно, если вообще возможно.
Для
Вадима Михайловича, как для последовательного сторонника идеи всеобщего
труда, нет принципиальной разницы между
частным собственником и коллективным: вся их деятельность частична. Он пишет:
“Замена индивидуального субъекта общим или коллективным ничего не меняет в
природе собственности” (с. 20). Однако с точки зрения реальных экономических процессов,
это далеко не так. При прочих равных, одно дело, когда частный собственник
присваивает себе результаты труда коллектива, а другое дело, когда коллектив
владеет доходом и делит его пропорционально количеству и качеству проделанной
работы каждым. В первом случае работник выступает и ощущает себя наемником, то
есть экономическим рабом у хозяина - частника, во втором - он сам является
свободным человеком, сохозяином, совладельцем предприятия и его дохода.
Конечно,
в буржуазном обществе коллективная, или кооперативная собственность не делает
политической погоды: власть остается у капитала, она лишь подобно акционерному
капиталу создает материальные предпосылки будущего социализма. Как известно,
Маркс и Энгельс видели в акционерном капитале и коллективных предприятиях,
нанимающих директоров, прогрессивные начала общественности. Не отрицали они и
прогрессивное значение экономической борьбы рабочего класса, полагая, что в
этой борьбе трудящиеся отвоевывают у капиталиста часть прибавочной стоимости.
Нет нужды говорить, что при коллективной собственности большая часть
прибавочной собственности остается у самих работников. Сегодня таких
предприятий становится все больше и больше. Достаточно сослаться на эсоповские
предприятия в США, охватывающие более 10 миллионов тружеников, известную ассоциацию
кооперативов “Мондрагон” в Испании, выдерживающей конкуренцию с частными
предприятиями даже в периоды жесточайших экономических кризисов. Есть такие
предприятия и в России, количество которых быстро растет после принятия Федеральным
собранием РФ закона о народных предприятиях. Уверен, что опыт работы таких
предприятий не должен уйти из поля зрения левых партий и движений, ибо в них
формируется та социальная база, которая наиболее восприимчива к
социалистическим идеалам и ценностям,
Вадим
Михайлович, создавая свою концепцию чистого социализма, наносит сильный удар по
сторонникам догматической, вульгарной трактовки социализма и коммунизма, вместе
с тем, он сам не замечает, как уходит от анализа современной жизни, не говоря
уже об анализе реальной социалистической практики. По его концепции, носителями
социализма могут быть только люди интеллектуального труда, люди творчества. Вместе
с тем, если мы посмотрим сегодня на многих представителей творческой интеллигенции
в России, которые некритически, а иногда просто раболепно поддерживают
ельцинизм, то становится ясной вся отвлеченность и нежизнеспособность рассматриваемой
концепции.
Для
действенной теории социализма недостаточно найти красивые идеалы,
противостоящие действительности, надо показать реальный путь и конкретные силы,
способные осуществить трудный переход от “предистории” человечества к его
“подлинной истории”. При всем моем уважении к творческой интеллигенции, она
сегодня не может осуществить такой переход. И хотя сегодня интеллигенты в своей
массе являются такими же наемными работниками, как и рабочий класс, они лишь в
тесном союзе с последним могут добиться коренного изменения существующих буржуазных
порядков, переориентировать общество на социалистический путь развития.
Вопрос
о современной социальной базе левого движения чрезвычайно актуален. Сегодня
ясно, что такой социальной базой не могут быть пролетарии в прежнем смысле
слова, как представители только тяжелого физического труда с низким уровнем образования
и культуры, каковыми они были в своей массе в конце девятнадцатого, начале
двадцатого века. Не является такой силой и современная элитарная интеллигенция,
питающаяся крохами с барского стола реакционного режима в России. Думаю, что
такую базу могут составить, прежде всего, наемные работники в самом широком
смысле слова, (“совокупный рабочий” по терминологии Маркса). Именно они
являются самым деятельным и самым обездоленным классом общества, подвергающимся
материальной и духовной эксплуатации со стороны корпоративного и, прежде всего,
финансового капитала,
Кто
эти люди? Конечно, к ним относятся прежде всего традиционные слои рабочего
класса типа шахтеров, или металлургов, машиностроителей, работники
агропромышленного комплекса, различного рода категории людей, обслуживающие современные
гибкие технологии: программисты компьютеров, наладчики сложных станков и
автоматов, работники сервиса, многочисленные работники сфер образования,
здравоохранения и культуры. Все они составляют громадное большинство общества,
пока еще не осознавшее общность своих интересов и потому изолированное по отдельным
отрядам и отраслям.
В
этой раздробленности - залог живучести реакционных политических режимов,
проводящих политику точечной или “пипеточной“ подкормки этих слоев общества в
моменты наиболее острых проявлений их социальной активности.
Ядром
этих сил выступает, конечно, современный рабочий класс, связанный с ведущими
отраслями производства. Мы можем его критиковать за конформизм, рожденный
советской политикой государственного патернализма, за отсутствие социалистического
сознания и преимущественно экономические формы борьбы, но без него вряд ли
сегодня возможен переход от дикого капитализма к социализму. Пускай стихийно,
но именно этот класс, как мы уже отмечали, выйдя на рельсы, дал нам первые
действенные уроки борьбы с ельцинским режимом, отстоял свое право на труд и его
оплату, потребовал сохранения тех положительных завоеваний, которые были
достигнуты в советском обществе.
По
примеру этого класса в последнее время стала подыматься и интеллигенция,
потребовавшая от властей своевременной выплаты зарплаты и отстаивающая право
людей на полноценное бесплатное образование и здравоохранение, широкий доступ
народа к культуре. И хотя интеллигенция - постоянно растущий слой населения (в
настоящий момент в России он значительно сократился по разным причинам), в ее
среде еще мало тех, кто мог бы не на словах, а на деле возглавить современную
классовую борьбу в России, внести в массовое сознание адекватную действительности
социалистическую идеологию. Что касается современных левых сил, то они во
многом интеллектуально разобщены, их идейный уровень оставляет желать лучшего.
Можно согласиться с Межуевым, что нам сегодня не хватает таких работ, как
“Анти-Хайек” или “Анти-Поппер”, но кто в состоянии их написать? На мой взгляд,
это под силу не многим, в частности, самому Вадиму Межуеву, но станет ли он это
делать, большой вопрос: левые взгляды в современной российской действительности
не пользуются спросом у издателей, зависящих от капитала и власть предержащих.
Тем
не менее нужда в хороших книгах по актуальным проблемам социалистической теории
есть и она возрастает с каждым днем. В этой связи не случаен и интерес к такой
спорной, но в целом интересной статье В. Межуева. Только разобравшись теоретически
в проблемах современности, левая интеллигенция сможет идейно вооружить
зарождающееся массовое движение социального протеста, заложить теоретические и
идейные основы новой подлинно социалистической партии, чуждой таким детским и
старческим болезням ХХ века, как экстремизм, державность, оппортунизм и
догматизм.
Кризис левого движения, на мой взгляд, не должен порождать ни синдрома приспособленчества к действительности, ни бегства от нее в заоблачные дали будущего. В трудные времена нынешней реакции важнее всего сохранить трезвый аналитический ум и преданность идеалам свободы, истины, справедливости и гуманизма, всегда присущих лучшим представителям рабочего класса и интеллигенции.