III. УРОКИ ИСТОРИИ

КАНЦЛЕР ГОРЧАКОВ И АКАДЕМИК ПРИМАКОВ

Владлен Сироткин

Обманутой, обиженной России

Вы честь спасли, – и выше нет заслуг

Федор Тютчев, 1864 г.

В сентябре-октябре 1998 г. в Москве (ГИМ) и Петербурге (Эрмитаж и Русский музей) с большой помпой были открыты три художественные выставки (а также бюст и мемориальная доска в Северной Пальмире), приуроченные к 200-летию со дня рождения министра иностранных дел России в период 1856-1882 гг. канцлера и светлейшего князя Александра Михайловича Горчакова.

В Москве выставку в ГИМе открывал лично Евгений Примаков, тогда – еще министр иностранных дел РФ, в Петербурге юбилейные торжества освятил своим присутствием новый глава МИД Игорь Иванов.

Всем эти мероприятиям предшествовали “Горчаковские чтения” в МГИМО МИД РФ, которые открыл сам тогдашний глава внешнеполитического ведомства Е.М. Примаков, подчеркнувший, что Горчаков “сумел сделать на внешнеполитическом поприще для России XIX века больше, чем кто бы то ни было другой”. Подчеркнув, что прямой аналогии между положением России после Крымской войны и сегодня быть не может, Примаков, тем не менее, согласился с кредо дипломатии Горчакова: противники и партнеры России в разные эпохи могут меняться, но веками существуют постоянные национально-государственные внешнеполитические интересы.

С крушением мировой соцсистемы и распадом СССР рухнула прежняя биполярная система международных отношений (США-СССР), и они вновь, как и во времена Горчакова, стали многовекторными и многополярными.

Главный урок дипломатии Горчакова для нас, по Примакову, состоит в том, что “сегодня мы вернулись к рациональному прагматизму”(1).

Столь  значительный  интерес правительства Примакова и  МИД  РФ  к  личности  и внешней политике, проводимой человеком, которого   большинство  рядовых  читателей знают  глав-

______________________

Сироткин Владлен – д.и.н., профессор Дипломатической академии МИД РФ, сопредседатель Экспертного совета при Уполномоченном по правам человека в РФ.

ным  образом  как однокашника Пушкина по первому выпуску Царскосельского лицея в 1817 году, а некоторые специалисты-историки и журналисты все еще считают “предателем” национально-государственных интересов за участие в продаже Аляски США (1867 г.) и передаче Японии всей гряды Курильских островов, включая и ныне спорные четыре (1875 г.), по меньшей мере, требует пояснений. Тем более что и спустя 115 лет после смерти канцлера Горчакова проблемы отношений России с США и Японией не исчезли с геополитической карты мира, а, наоборот, приобрели еще более мощное звучание, чем во времена “Горчакова, счастливца с первый дней…” (А.С. Пушкин, 1825 г.).

Это необходимо сделать еще и потому, что и канцлер Горчаков, и академик Примаков как министры иностранных дел России одинаково подвергались критике в российской прессе, только первый – за недостаток патриотизма (продажа Аляски есть “воровская сделка” – газета “Голос”, №№ 82, 83, 84, апрель 1867; “За рубежом”, 1986, №7), а второй – за его избыток: “Примакову удалось повернуть время вспять” (Константин Боровой – “НГ”, 6.02.97).

Однокашник Пушкина

Биография академика Примакова и его деятельность с 1996 г. на посту министра иностранных дел, а с сентября 1998  по май 1999г. – премьер-министра, у всех наших современников на слуху. А вот о канцлере Горчакове (1798-1883 гг.) стоит хотя бы кратко рассказать.

Род князей Горчаковых восходит к Рюриковичам, а по прямой линии к князьям Черниговским (“князья Горчаки”). По преданию, Михаил Черниговский принял “лютую смерть” в ставке хана Батыя в 1246 году за православную веру. Отцом будущего канцлера был генерал-майор князь Михаил Горчаков, матерью – Елена Ферзен, дочь обрусевшего прибалтийского барона на русской военной службе.

Окончив петербургскую гимназию, Горчаков в 1811 г. блестяще сдал вступительные экзамены в Царскосельский лицей, находившийся под личным патронажем императора Александра I, и в числе первых тридцати “пансионеров” (т.е. живущих и обучающихся “на казенный кошт” в лицее) был 19 октября 1811 г. зачислен в это ставшее затем очень престижным учебное заведение.

Среди лицейских друзей Горчакова – Саша Пушкин, Иван Пущин, Антон Дельвиг. Будущий русский поэт гениально предугадал блестящую дипломатическую карьеру своего однокашника, весьма скромно отозвавшись о карьере собственной:

Тебе рукой Фортуны своенравной

Указан путь, и счастливый, и славный, –

Моя стезя печальна и темна (1816 г.)

Оба Саши были дружны в лицейские годы и некоторое время после них, – впоследствии жизнь их развела.

Пушкин посвятил лично Горчакову три стихотворения (1815, 1816 и 1819 гг.) После лицея, в 1817 г., обоих принимают в дипломатическое ведомство. Но Горчаков готовится к карьере дипломата еще в лицее - активно зубрит, кроме обязательных – французского и немецкого, еще и итальянский и, особенно, английский, что, в отличие от наших времен, в XIX веке было большой редкостью (когда в 1917 г. Временное правительство решило назначить в США своего посла, оно так и не нашло среди царский “карьерных” дипломатов ни одного, кто свободно владел бы английским; пришлось назначить инженера Бахметьева, ранее несколько лет стажировавшегося в Америке). У Примакова после Института восточных языков проблем с английским нет, – он на нем со студенческих лет объяснялся свободно.

Другое дело – Пушкин. Его также “распределяют” в МИД, но не в оперативные отделы, а в газету-официоз “Беспристрастный консерватор” на французском языке. Там ему поручают писать анонимные официозные внешнеполитические статьи. Но поэт манкирует это занятие, ссорится с главным редактором, дерзит, вдобавок – залезает в долг (берет жалование за два года вперед и не может вовремя отдать). В 1820 г. Пушкина за все это фактически ссылают в Бесарабию, в дипломатическую канцелярию к наместнику ген. Инзову. Пушкин и там манкирует службой, пишет стихи и поэмы, много путешествует по югу России, но Инзов смотрит на проказы молодого повесы сквозь пальцы – что делать, ПОЭТ!

Иную картину видим мы в карьере Горчакова (как, впрочем, и Примакова). В МИДе молодой выпускник сразу попадает под опеку Ивана Антоновича Каподистрия, одного из двух статс-секретарей по иностранным делам (вторым был Карл Нессельроде – уникальный случай в мировой дипломатии, когда царь Александр I в 1814-1822 гг. намеренно держал двух “министров” иностранных дел). Каподистрия сразу берет юного Горчакова (ему было всего 22 года) на важные международные конгрессы “Священного союза монархов и народов” в Троппау (1820 г.), Любляну (1821) и Верону (1822). Будущий канцлер – пока еще в ранге атташе (мл. лейтенанта) усердно ведет запись бесед дипломатов, регулярно отправляя в Петербург подробные обзоры заседаний. Это была хорошая дипломатическая школа и возможность сразу окунуться в “кухню” дипломатического закулисья.

Как и Пушкин (помните – “старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил”), Горчаков точно также мог сказать о Каподистрия – именно он благословил однокашника Пушкина в большую дипломатию (“гроб” застал Каподистрия на посту первого президента независимой Греции – в 1831 г. он был убит в Афинах фанатиком-террористом).

Дальше дипломатическая карьера Горчакова (как, впрочем, и Примакова) шла по восходящей: в 1822-1827 гг. – первый секретарь российского посольства в Лондоне (вот когда пригодился разговорный английский язык), затем в той же должности в Риме (1827-1828 гг.), следом – в Берлине (1828 г.), но уже советником, а с января 1829 г. на четыре года – в 30 лет, стремительная по тем временам карьера! – поверенный в делах в герцогстве Тосканском (Флоренция). И здесь пригодился выученный еще в лицее итальянский язык.

Но не все идет гладко – Горчакова за антиавстрийские настроения, что сквозит в его дипломатических депешах из Италии (не забудет, что Север и Центр Италии – австрийская вотчина, вспомните роман Войнич “Овод” и Мадзини с карбонариями) активно не любит Нессельроде, верный ученик канцлера Меттерниха.

Нессельроде нутром чувствует, что однокашник Пушкина чует в нем “немца” и начинает придираться даже к форме депеш Горчакова. Молодой посланник первым в русской дипслужбе начинает употреблять формулу “Государь и Россия”. Нессельроде негодует, – что за вольности. При личной встрече, вспоминал Горчаков в 1882 г., канцлер раздраженно говорит: “Мы знает только Государя, нам дела нет до России”.

И это при том, что Горчаков никогда не был радикалом, всегда оставался придворным монархистом, хотя и сторонником “правового самодержавия” (позднейшее выражение графа Сергея Витте, автора конституции 1906 г.), осуждал декабристов (хотя и убедил в 1856 г. Александра II амнистировать уцелевших в 30-летней ссылке героев Сенатской площади, вернуть им чины, звания, пенсии и право на жительство в Петербурге и Москве).

Надо было знать тогдашний чиновничий мир николаевской России – не то что формулу обращения – очки чиновник на службу носить не смел. И близорукий Горчаков на всю жизнь запасся от гофмейстера двора “бумагой” – может ходить в присутствие в очках (Примакову такого мандата от Б.Н. Ельцина уже не требовалось – “демократия”!)

Кара за ослушание (какая там еще Россия?) вскоре последовала, – как в наказание Горчаков был понижен в должности и переведен в 1833 г. из Италии… в Австрию, советником российского посольства в Вене. Но и из Вены Горчаков продолжал писать антиметтерниховские депеши. Кончилось это для него плачевно – 6 августа 1838 г. Нессельроде выгнал его из МИДа, уволив в 40 лет в отставку с чином титулярного советника и придворным званием камергера.

У Примакова таких “пассажей” никогда не было – все шло гладко, по восходящей. Для карьерного дипломата увольнение из МИДа означало едва ли не катастрофу, – Горчаков подумывал даже о самоубийстве: писал же о нем в своем “Дневнике” один из авторов “великих реформ” эпохи Александра II военный министр Д.А. Милютин – “тщеславие его (Горчакова) заслоняет даже государственный интерес”. Это замечание во многом верно – о тщеславии Горчакова писал и Пушкин, и близкий к обер-прокурору Священного Синода Победоносцеву журналист Е.М. Феоктистов (“вообще, прежде всего, поражало в нем непомерное тщеславие”), и кадровый дипломат Ю.С. Карцов (“талантливый человек, но страдает манией величия”).

А вот будущий канцлер II Германского рейха Отто фон Бисмарк, тоже в молодости дипломат и посол Пруссии в Петербурге (1859-1862 гг.), наоборот, считал, что именно тщеславие обеспечило успех многим дипломатическим акциям Горчакова (см. Письма О. Бисмарка к А.М. Горчакову – “Красный архив”, 1933, №6), ибо государственный деятель и крупный дипломат без тщеславия – что лодка без парусов или мотора.

От мыслей о самоубийстве, как и предсказывал Пушкин, спасла Горчакова… поздняя любовь. В том же 1838 г., году несправедливой отставки, Горчаков в 40 лет безумно влюбился и женился на 38-летней княгине Марии Александровне Урусовой, вдове И.А. Мусина-Пушкина, которую будущий канцлер взял с двумя детьми от первого брака (у “молодоженов” затем родилось еще двое собственных сыновей). Это счастливый 15-летний брак спас Горчакова и как человека, и как дипломата. Тесть Горчакова князь Урусов был и очень богат, и очень влиятелен в аристократических кругах Петербурга. Тем более, что в петербургских салонах открыто говорили о мести “немца” потомку Рюриковичей. Разумеется, все это дошло до ушей Николая I. И хитрый царедворец служивый балтийский немец Нессельроде сообразил, что с “рюриковичами” он явно переборщил, – за 18 лет дипломатической службы у Горчакова имелись чины и награды и никаких замечаний. И в 1841 г., после трех лет отставки, Нессельроде вновь принял Горчакова в МИД и сразу направил чрезвычайным и полномочным посланником в королевство Вюртемберг в Германии; это было очень престижно, – ведь вюртембергский король приходился дальним родственником царю Николаю I.

С этих пор вплоть до своей официальной отставки по личному прошению в 1882 г. Горчаков оставался на русской дипломатической службе послом, а с 15 апреля 1856 г. министром иностранных дел и канцлером (высший и единственный чин в петровской “Табели о рангах”).

За три года до назначения министром Горчаков перенес еще один удар судьбы – в июне 1853 г. в Баден-Бадене неожиданно умерла его любимая жена Маша: в одночасье посол России при Германском сейме во Франкфурте-на-Майне остался в 55 лет вдовцом с четырьмя детьми на руках.

Горчаков больше не женился, а умирать уже в 85-летнем возрасте поехал в Баден-Баден, где тридцать лет тому назад умерла его любимая жена. Но похоронены  они были оба в семейном склепе в Сергиевой пустыни под Петербургом.

Россия не сердится, Россия сосредотачивается

Эта фраза для подзаголовка взята из знаменитого дипломатического циркуляра нового министра иностранных дел А.М. Горчакова от 21 августа/2 сентября 1856 г. всем российским диппредставителям за границей, которым он отреагировал на унизительные для России условия Парижского мира 18/30 марта 1856 г., завершившего Крымскую войну, позорно проигранную Николаем I (не выдержав позора, царь умер от разрыва сердца в 1855 г.).

Широкий читатель знает о Крымской войне по “Севастопольским рассказам” молодого Льва Толстого, воспевавшего героизм матроса Кошки да сестры милосердия Дарьи Севастопольской. Старшее поколение помнит еще фильмы о Нахимове и севастопольской обороне сталинских времен, в которых Горчаков изображен “царским сатрапом”, мало что смыслящий во внутренних делах.

На самом деле Горчаков, как и Примаков, просто не мог разделять внешнюю и внутреннюю политику. И хотя формально Горчаков никогда не занимал пост премьер-министра России, он оказывал существенное влияние и на внутреннюю политику. Не случайно в циркуляре 1856 г. Горчаков сознательно вписал многозначительную фразу – “обстоятельства вернули нам полную свободу действий; император решил… сосредоточиться на развитии внутренних ресурсов страны…”

Речь шла о “великих реформах сверху” в 50-х-70-х годах прошлого века, важнейшей из которых стала отмена крепостного права в 1861 году.

В отличие от Николая I, для которого Горчаков навсегда остался просто дипломатом-очкариком и тайный другом лицеистов-декабристов (2), его сын Александр II относился к Горчакову очень хорошо, более того, доверительно. Царь был моложе канцлера на 20 лет (Горчаков стал министром иностранных дел в 58 лет, Примаков – в 67) и слушал его как “аксакала дипломатии”. Но не только – Горчаков входил в команду “великих реформаторов” и давал советы молодому царю не только по внешней политике: “Не было дела, не было вопроса, о котором бы государь император не совещался со мной, – вспоминал Горчаков в 1882 г. – Уже перед коронацией в 1856 г. Государь изволил говорить со мной об освобождении крестьян и о разных других реформах. Я горячё поддерживал великие намерения Его Величества…”

Для наших современников тогдашний кризис верхов – седая история, “война в Крыму, все в дыму, ничего не видно.” Между тем, для таких политиков, как Горчаков, поражение в войне, используя выражение Талейрана, было “больше, чем преступление – это была ошибка”. Добавим от себя – стратегическая политическая ошибка всего 30-летнего царствования Николая I, избравшего стратегию изоляции Российской империи от “якобинской” Европы (царь даже приказал расширить колею железных дорог, дабы войска будущих антирусских коалиций, как армия Наполеона Бонапарта в 1812 году, не могли доехать до Москвы или Петербурга).

Да, до Крымской войны Николай I не проиграл ни одной войны. Но с кем он воевалN С заведомо слабым противником – персами и турками, у которых артиллерией и фортификацией занимались наемные иностранные офицеры – французы и англичане…

Их бивали в XVIII в. еще Суворов и Румянцев, и Николай I лишь продолжил эти традицию в XIX в., тем более что военно-технологический уровень вооружений до Крымской войны был в Европе и Азии практически одинаковым (ружья-“пищали”, пушки с ядрами, парусные военные суда, дымный порох).

Еще легче было расправляться регулярным царским войскам с польскими (1830/31 гг.) и венгерскими (1849 г.) повстанцами – они вообще были вооружены дрекольем и топорами при минимуме военной организации.

И хотя Николай I был вовсе не чужд прагматическим нововведениям – именно при нем была открыта Академия Генерального штаба (будущая Николаевская), Институт инженеров путей сообщений и даже астрономическая Пулковская обсерватория, общий научно-технический прогресс (как и Сталин с Хрущевым и Брежневым в нашем веке, кроме атомного и водородного оружия) он проморгал.

Осмелюсь провести такую рискованную аналогию, – Крымская война была сродни войне в Персидском заливе в 1991 г. против Саддама Хусейна. Иракцы (русские) были вооружены танками  и ракетами устаревших советских образцов, а американцы (коалиция союзников – Франция, Англия, Италия в Крымской войне) – современным технотронным оружием с компьютерной наводкой. В итоге русские вынуждены были затопить свой устаревший парусный флот (он хорош был только против турок в Синопе в 1853 г.) у входа в севастопольскую бухту, а союзники приплыли в Черное море на современных паровых винтовых военных судах.

Фактически Россия и другие страны СНГ сегодня оказались в аналогичной ситуации – выкопанный за 70 лет социализма “котлован” отделил нас на 40-50 лет от индустриальных Запада и Японии и сразу, по-гайдаровски, войти в этот цивилизованный рынок у Примакова не получилось.

Не выйдет и жить “взаймы”, как делал Николай I – ведь он не платил даже проценты по займам, тем более, что со времени Екатерины II (а она “кинула” европейских банкиров еще более лихо, чем А.Б. Чубайс в 1998 г. в интервью “Лос-Анджелес Таймс” – вообще не вернула ни гульдена, и последний екатерининский долг только через сто лет, в 1898 г., заплатил ее праправнук Николай II) все русские цари только брали в долг на Западе, а затем объявляли дефолт.

Одна из причин Крымской войны – угроза английских и французских банкиров ввести в России “внешнее управление” финансами, как они уже после войны сделали в отношении “больного человека Европы” – Оттоманской порты.

Как и сегодня Примаков, “великие реформаторы” Александра II, включая и Горчакова, бились над проблемой – как ликвидировать накопившийся со времен Екатерины II внешний и внутренний государственный долг в фантастическую по тем временам сумму в 1,5 триллиона зол. руб.

Поэтому-то Горчаков и советовал царю отменить крепостное право, правда, не договаривая в своих откровениях 1882 г., что это свобода давалась за выкуп (дополнительный налог с крестьян), который и должен был пойти на выплату внешних долгов.

Впрочем, фраза из горчаковского циркуляра 1856 г. относительно обстоятельств (т.е. условий Парижского мира), которые “вернули нам полную свободу действий”, свидетельствовали, что крымские победители еще долго будут ждать даже процентов по своим кредитам.

Русский “Севастополь“ на Лазурном берегу

Но “полная свобода действий” имела не только финансовую сторону.

Весной этого года в пасхальные каникулы (а я читал лекции по русской цивилизации в Сорбонне) я довольно случайно попал в городок Вилльфранш-сюр-мер, что рядом с Ниццой на французском Лазурном берегу, на необычное мероприятие – торжественное открытие двух бюстов екатерининским адмиралам – братьям Алексею и Федору Орловым. Всю акцию проводила мэрия городка, приехали официальные представители Посольства РФ в Париже и Генерального консульства РФ в Марселе. Присутствовала делегация Морского собрания из Петербурга во главе с потомком графов Орловых адмиралом Николаем Орловым. Еще более удивило меня другое, – прямо напротив двух бюстов адмиралов стоял третий, открытый два года назад – вдовы Николая I императрицы-матери Александры Федоровны. И уже совсем добили меня местные жители, сообщившие, что глубоководная хорошо укрытая скалами бухта Вилльфранш имеет второе название – “бухта Орловых”, а район скал зовется “русской батареей”.

Вице-мэр по культуре Шарль Минетти, большой энтузиаст русско-французских культурных связей, узнав, что я историк, предложил даже написать брошюру о “бухте Орловых” с последующим изданием по-французски и по-русски, предоставив в мое распоряжение архив мэрии.

Покопавшись сначала в нем, затем в библиотеках Парижа и, по возвращении, в Архиве внешней политики Российской империи (АВПРИ) в Москве, я установил еще один “след Горчакова”.

Оказывается, еще в 70-х годах XVIII в. русская военно-морская эскадра под командованием Орловых облюбовала эту бухту как постоянную стоянку на Средиземном море (именно отсюда эскадра вышла на Чесменское сражение, за что один из братьев получил от матушки Екатерины титул “Орлов-Чесменский”). Именно Орловы оборудовали и “русскую батарею”, и лазарет, и канатную мастерскую.

Вилльфранш тогда в состав Франции не входил, а был владением Ниццкого княжества: Орловы заплатили князю аренду за 50 лет вперед, и Россия пользовалась этой бухтой до конца XVIII в.

В 1856 г. настала пора вспомнить об этой военно-морской базе. Поскольку Парижский мир запрещал России и Турции держать военные корабли и крепости на берегу (демилитаризация), Горчаков придумал оригинальный ход – на Черном море нельзя, а на Средиземном же можноN

В Петербурге вспомнили про “бухту Орловых” и 26 октября 1856 г. в нее вошел итальянский фрегат, на борту которого находилась Александра Федоровна, а вместе с ней – большая “свита” из морских инженеров, артиллеристов, фортификаторов, а также дипломатов и военных разведчиков.

Это был классический вариант “династической дипломатии” – официально императрица-мать прибыла “на воды”: Крым разрушен, а царицам отдыхать где-то надо…

Фактически речь пошла о создании в “бухте Орловых” второго русского “Севастополя”, благо к тому времени Ниццкое княжество оказалось под сюзеренитетом сардинского короля со столицей в Турине, а он как раз собрался объединять Италию “сверху” и ему крайне нужно была дипломатическая поддержка России. В том же 1856 г. Турин и Петербург быстро сговорились, и “бухта Орловых” вновь стала русской военно-морской базой на целых 14 лет, до 1870 г., когда Горчаков вторым циркуляром от 19/31 октября 1870 г. в одностороннем порядке денонсировал унизительные условия Парижского мира и Россия вновь восстановила свой флот и базы на Черном море.

А в Вилльфранше надолго осталась русская собственность – лазарет, угольный склад, построенная русскими матросами дорога Вилльфранш-Ницца. В конце XIX в. русские зоологи основали в бывших русских военно-морских казармах лабораторию морской биологии, просуществовавшую до 1932 г. и бывшую тогда прототипом знаменитой базы Кусто в соседнем Монако. Кстати, Горчаков в 1856-1870 гг. едва не “прикупил” и Монако (в компенсацию за проданную в 1867 г. Аляску), даже железную дорогу Монако-Вилльфранш-Ницца начали было строить, да случилась франко-прусская война, основного врага в Крымской войне – Наполеона III – пруссаки побили, и надобность во втором “Севастополе” за тридевять земель отпала – Крым стали с 1871 г. обустраивать, туда железную дорогу тянуть. Но Ницца-Вилльфранш надолго остались курортным местом дореволюционной аристократии и интеллигенции, – и Александр II с женой и детьми туда приезжал, и Чехов с Немировичем-Данченко, и фабрикант Савва Морозов, и сам светлейший князь Горчаков после отставки доживал там последние месяцы своей долгой жизни.

Средняя Азия или Аляска?

Перманентный критик Примакова “думец” Константин Боровой пугает нас второй Крымской войной, которую, де, могла спровоцировать внешняя политика Примакова, основанная на концепции многополярного мира.

Если бы бывший биржевой маклер лучше знал историю российской дипломатии, он бы такую “лапшу” на уши читателям “НГ” не вешал.

Дело в том, что в русской дипломатии со времен Петра I шла скрытая борьба сторонников “расширения территории” и сторонников “разумных границ”. Горчаков (как я думаю – и Примаков) относился к числу последних. По его мнению, Российская империя в XVIII веке настолько “расширилась” - помимо Евразии еще и Америка (Аляска и тихоокеанское побережье вплоть до Сан-Франциско), что она не в состоянии “проглотить” такой огромный кусок – ведь и в наши дни все еще до конца не освоены и не заселены ни Сибирь с Дальним Востоком, ни Камчатка с о. Сахалин, ни Чукотка.

Главным оппонентами Горчакова (как, по-видимому, и министра Примакова) были военные – вот они-то были за максимальное “расширение” (почитайте одни только “Дневники” военного министра эпохи Александра II Д.А. Милютина, переизданные в СССР в сталинские времена). В 1864 г. Милютин и Горчаков схлестнулись из-за Аляски и Средней Азии, которую Россия собиралась завоевывать. Горчаков был против похода на Хиву и Бухару, не без основания считая, что это неминуемо вызовет осложнения с англичанами. А ведь британцы, наряду с французами – главные хранители “ключей” от Черного моря (Парижский мир). Лучше синица в руках – вновь открытые “теплые моря”, чем журавль в небе – война с мусульманами за Туркестан, затем – за Афганистан, а там уже рукой подать до Персидского залива и Индии. Пытался же Павел I наладить донских казачков к индусам, да чем кончил, – убили сердешного, не без содействия английских дипломатов в Петербурге.

Вначале Горчаков вроде бы взял верх над Милютиным – в ноябре 1864 г. Александр II утвердил внешнеполитическую программу МИДа, составленную Горчаковым. В программе имелась ключевая фраза – “дальнейшего расширения границ со стороны России не будет”. Речь шла о походе “белого генерала” Скобелева в Среднюю Азию. Милютин и его генералы встали на дыбы, – царь заколебался.

Горчакову пришлось уступить, – нашли компромисс: Аляску продаем, а в Средней Азии воюем.

Но не уступил Горчаков в дальневосточном вопросе. Правда, военным здесь нечем было крыть, – транссибирская магистраль в 60-х-70-х годах XIX века еще не была построена, а гнать войска пешком или на лошадях за тысячу верст – даже Милютин на это не осмелился.

Здесь, на Дальнем Востоке, командовали дипломаты – отсюда серия договоров 1858-1860 гг. с Китаем и с Японией в 50-х-70-х годах – именно тогда, в 1875 г., вся Курильская гряда отошла к Японии (Милютин не гарантировал царю их военную и военно-морскую охрану).

Цель всех этих дипломатических соглашений, как писал Горчаков в годовом отчете МИД царю, “сохранить к нам расположение, внушить еще большее доверие, убедить осязательно японцев в обоюдности выгод при правильных торговых сношениях”.

Не правда ли, звучит вполне современно. Вот если бы еще найти сегодня выход из тупика “северных территорий”…

Вообще Горчаков тратил гораздо больше усилий и здоровья не на внешнем, а на внутреннем “фронте”: “застарелый недуг русского правительства состоял в том, – вспоминал он в 1882 г., – что правительство наше, т.е. господа министры действовали… вразброд, как “щука, лебедь и рак”. Я яснее других сознавал присутствие этой язвы и на первых порах, когда был в силе, пытался ей противодействовать”.

К новому Горчакову?

Не все удалось Горчакову. Скажем, дипломатическую битву за славян и вообще православных на Балканах после успешной русско-турецкой войны 1877/78 гг. на Берлинском мирном конгрессе он проиграл, о чем самокритично сказал на закате жизни, в 1882 г.: “Берлинский трактат я считаю самою темною страницей в моей жизни”. Утешило канцлера только одно – на его отчете об этой “темной странице” Александр II собственноручно приписал: “и в моей также”.

Все-таки были в русской истории самокритичные правители, не валили всю вину на министров-исполнителей…

Между прочим, дипломатическим наследием Горчакова интересуется не только современные историки (см. обстоятельную статью заслуженного профессора МГУ Н.С. Киняпиной “А.М. Горчаков. Исторический портрет” – “Вопросы истории”, 1997, №2). Будущий дипломат “ленинской школы” и наркоминдел Г.В. Чичерин еще в 1900-1904 гг. написал целый трактат на 776 страницах “Исторический очерк дипломатической деятельности А.М. Горчакова”, который до сих пор не опубликован и хранится в историческом архиве Петербурга (небольшой отрывок из этого трактата под заголовком “Чичерин о Пушкине и Горчакове” недавно опубликован в “Информационном бюллетене” №1 за июнь 1998 г. Историко-документального департамента МИД РФ).

Конечно, и это можно поставить в упрек Примакову – и большевики изучали наследие “этого царского сатрапа”. Значит, открывая выставку о Горчакове в ГИМе или выступая на “Горчаковских чтениях” в МГИМО, он идет “коммунистическим путем”, по стопам соратника Ленина Георгия Чичерина.

Наскоки “демократов” на “розового” Примакова начались уже давно, с тех пор, как в 1996 г. Ельцин назначил его министром иностранных дел, переведя из Службы Внешней Разведки.

В феврале 1997 г. мне показалось, что хамская заметка в “Независимой газете”, полная личных оскорблений и незаслуженных обвинений в адрес министра-академика со стороны известного своими экстравагантными выходками независимого “думца” из бывших советских преподавателей политэкономии социализма (то вместе с Новодворской “хохмит” на Пушкинской площади в Москве, то “голодовку” в Думе объявляет) Кости Борового (а я его знаю лично еще со времен первых “перестро-ечных” кооперативов) – не более чем очередная попытка привлечь к своей персоне внимание: в Думе на трибуну не пускают, на телевидение не приглашают, надо же о себе напомнить…

Однако последующее развитие событий показало, что дело гораздо глубже, хотя сама форма смещения Примакова в мае 1999 г. с поста премьер-министра вполне “боровая” – оскорбительная, если не сказать больше – хамская.

Ни один царь, кроме последнего, Николая II, не позволял себе таких “штучек”, как наш президент: не здороваться на официальных мероприятиях, демонстративно проходя мимо действующего пока премьера, делать ему публичные замечания как школьнику в классе и, наконец, знаменитое теперь на весь мир благодаря телетрансляции – “не так сидим…”.

Попробовали бы при канцлере Горчакове выкинуть нечто подобное Николай I в Сенате или Александр II на Государственном совете – срам был бы на всю Европу, не говоря уже о сановной России, даром, что телевидения тогда по счастию, еще не было. Но у нас же сегодня “демократия”, и этикет в “верхах” определяют сыновья из кухаркиных детей, они же бывшие секретари обкомов или мелкие биржевые маклеры, царско-сельских лицеев не кончавшие. Вот и эту статью, первоначально предложенную в “Независимую газету”, набранную и уже стоявшую на полосе, выкинули из номера всего лишь за два слова – такую форму поведения по отношению к Примакову и другим государственникам Боровому и прочим оплачиваемым журналистам подсказывают “олигархи”.

Ни для кого не секрет, что “Независимая” субсидируется БАБ – Борисом Абрамовичем Березовским. Последующее развитие конфликта Березовский-Примаков показало, что в борьбе за деньги, влияние и власть наши “олигархи” не пренебрегают даже такой мелочью, как академическая статья.

Нет, право слово, канцлеру Горчакову было все же намного легче, чем академику Примакову, хотя и в прошлом веке были цари.

Но цари, помазанники божьи, цари-государственники, а не “цари”-марионетки, управляемы семьей и придворной камарильей (оговоримся еще раз – кроме Николая II, за что он и понес страшную кару).

Впрочем, и в наши времена таких “семейных режимов” немало – вспомним кланы Маркосов на Филиппинах или Сухарто совсем недавно в Индонезии.

И стоило Примакову начать укреплять государство  – реально бороться с коррупцией, выяснять заграничные валютные счета семьи и “олигархов” (а на некоторых из них санкционировать даже выдачу ордеров Генпрокуратуры РФ на арест) и т.п., как немедленно последовал “государев рык” – в отставку, ибо “не так сидим…”

Увы, время нового Горчакова в России конца XX века еще не пришло. Придет ли новый Примаков в начале следующего тысячелетия?

Примечания

1. Материалы “Чтений” с приложением дипломатической переписки за 1856-1878 гг. см. “Канцлер А.М. Горчаков.” М., МО, 1998.

2. Как рассказывал сам Горчаков в 1882 г. в Ницце издателю жур. “Русская старина” М.И. Семевскому, в III отделение Бенкендорфа на него было заведено даже досье как на сочувствующего декабристам с резолюцией – “князь Горчаков не без способностей, но не любит России” (“Канцлер А.М. Горчаков”, с. 387). Очевидно, поводом к тайной слежке в 1825-1841 гг. послужило публичное посещение Горчаковым в сентябре 1825 г. ссыльного лицеистского однокашника Пушкина в Михайловском, что  было далеко не безопасной акцией для чиновника-дипломата, хотя юношеской дружбе тогда уже пришел конец – “мы встретились и расстались довольно холодно”, писал после встречи Пушкин князю Петру Вяземскому.