VII. РЕЦЕНЗИИ

ВО ИЗБЕЖАНИЕ ТОПОРА

(Медведев Р.А. Капитализм в России? М.: Права человека, РИА ДАР, 1998.  318 с.)

Леонид Истягин

В своих многочисленных исследованиях, в том числе последнего времени, Р.А.Медведев предстает, как правило, в двух основных качествах. С одной стороны, он выступает как видный теоретик нового социализма, с другой стороны, как конкретный историк, придающий всегда и во всем решающее значение твердо установленным фактам. Историк часто подрезает крыльятеоретику, пригибает его мысль к земле, но зато он же обеспечивает ей надежность в виде указаний на реальную и прощупанную почву, грешную конкретную действительность. Именно так обстоит дело и в новой работе автора, посвященной на сей раз самой что ни на есть актуальной современности - судьбам реформ в Российской Федерации. Историк и здесь хозяин положения, но задача его, по сравнению с трудами о советском периоде, резко усложняются. Предметом монографии является то, что порой называют “историей современности”. Речь идет о событийном пласте, максимально прижатом к сегодняшнему дню или даже и вовсе захватывающем его.

Первая сложность, с которой сталкивается здесь Р.А.Медведев, состоит в практически полном отсутствии архивной документации. Ельцинский режим (при всей своей кажущейся избыточной болтливости) умеет держать под спудом важнейшие сведения о себе ничуть не хуже, чем делал это режим сталинский и сталинистский. Автор, например, справедливо жалуется на то, что до сих пор, после всех перерасследований и публикаций, так и осталось неизвестным, кто же отдал приказ на отзыв цепей ОМОНа от здания Белого дома 3 октября 1993г., после чего события приняли роковой оборот. Но фактического материала исследователю не достает и по более объективным причинам - сбор и систематизация сведений, не говоря уже об их анализе,  в лучшем случае еще только начинаются, и, при написании своего труда, автор вынужден был сам играть  для себя  роль такого первичного накопителя и собирателя. В числе подсобных источников, используемых автором, фигурируют, помимо материалов периодики, сообщений СМИ, справочных и иных изданий, свидетельства  участников и очевидцев  событий,

_____________________

Истягин Леонид Григорьевич – д.и.н., ИМЭМО  РАН.

фрагменты состоявшихся бесед, интервью и даже отдельных разговоров (тут иногда возникает нечто похожее на оперативный очерк), подсчеты и опросы частных лиц, кроме данных демоскопических центров, нередки также вкрапления собственных наблюдений и впечатлений (в этих местах повествование приобретает характер, близкий к мемуарному). Целый небольшой раздел - один из лучших в работе - написан автором по материалам, предоставленным в его распоряжение его лондонским братом Ж.Медведевым. Разумеется, познавательная ценность, точность и достоверность полученных такими не совсем традиционными для цехового историка путями сведений в разных случаяхразличны. Но в совокупности своей они помогают сформировать некое предварительное представление, достаточное, по крайней мере, для постановки ряда актуальных вопросов. На большее автор и сам, как он с неложной скромностью подчеркивает  во Введении к труду, не претендует. Однако и это уже не мало: создается некий исходный плацдарм, с которого можно продвигаться дальше самому автору или его приемнику.

Пожалуй, лишь одно обстоятельство могло бы быть в этом плане поставлено Р.Медведеву в упрек. Мы имеем в виду обильное цитирование в первой части книги официальных деклараций режима, а также “книг” и высказываний самого Б.Н.Ельцина, авторов “его” работ и сочинений о нем, а также заявлений и опять же “трудов” Г.Бурбулиса, Е.Гайдара, А.Чубайса, Б.Немцова, Г.Старовойтовой и других представителей властной элиты и ее идеологической обслуги. Хотя Р.Медведев определено знает цену рекламным и саморекламным интенциям подобных произведений и даже дает понять свое к ним критическое отношение, само частое и пространное воспроизведение их содержания порождает у читателя некую двойственность понимания. С одной стороны, читатель узнает, допустим, что Е.Гайдар советовал “зажмуриться и прыгнуть в неизвестное”, а Б.Н.Ельцин от всей операции с шоковой терапией жаждал лишь получения быстрого благоприятного для себя политического эффекта. Это отвечает реальности. Но, с другой стороны, на читателя из витиеватых, суемудрых текстов этих и иных лиц, приобщенных к власти, вываливается целый ворох формул и концепций насчет “системной трансформации” радикальных якобы проводимых реформ, “строительства капитализма”, будто бы по крайней мере начатого, “капиталистической революции”, “присоединения к сообществу цивилизованных государств”, якобы предстоящего и т.п. И хотя сам автор не проявляет к такой фразеологии сочувствия, она застревает в читательской голове (чему способствует ежедневная лапша, вывешиваемая рядовому гражданину на уши телевидением), тем более что Р.Медведев в дальнейшем, несмотря на свой скептицизм, все же всерьез занимается вопросом о том, произошла или не произошла у нас “капиталистическая революция”.

Конечно, профессиональному историку для выявления подлинных целеустановок были бы важны не публичные декларации вождей, носящие в основном прикрывающий характер, а те документы, которые говорят о реальных факторах, обусловливающих их позиции (например, вся документация о консультациях с лидерами Запада). Но доступ к ним не скоро станет возможным. Пока же, на основе накопленного и проработанного Р.Медведевым материала, предварительный вывод напрашивается один: правящая элита не имела никаких определенных концепций относительно возводимого здания нового строя, она не собиралась ничего определенного строить и даже, вопреки распространенному мнению, не имела в виду специально кого-то предавать. Она просто, по единственно правильному выражению Е.Гайдара, “прыгнула в неизвестное”, прорвав плотину перед уже клокотавшей в стране рыночной стихией. Разумеется, это не снимает ответственности “элиты” за происшедшие последствия. Но важнее тут сами эти последствия, которые и составляют главный проблемно-сюжетный стержень исследования Р.Медведева.

Другой, наряду с недостатком достоверного материала, трудностью, которую автору приходилось в своей новой книге преодолевать, была предельная краткость, а то и отсутствие дистанции между временем написания книги и годами, которые в ней анализируются. Р.Медведев многое сделал, чтобы нейтрализовать этот постоянно возникавший “хронодефицит”, но полностью в этом деле не мог преуспеть, так что в работе можно обнаружить немало суждений, носящих излишнюю печать злобы дня, и не вполне адекватных общему развитию событий. Данное обстоятельство касается в какой-то мере и центральной темы (вернее, одной из центральных тем), вынесенной в название работы. Если в основной части работы, проведенной до конца 1995 года, автор однозначно скептичен в отношении “капиталистической революции”, то в добавлениях и поправках, относящихся к 1996-1997 гг., он менее в этом плане категоричен, ибо отмечает хотя и болезненное и минимальное, но все же начавшееся укоренение рыночных отношений, возникновение предпринимательства (в том числе и доброкачественного), а также сдвиги в сторону постепенного налаживания демократического обихода, позволяющего ожидать со временем возникновения функционально способной надстройки.

Возникает даже впечатление, что в последних разделах книги (гл. III и IV, с.214-300) автор склоняется к снятию вопросительного знака, фигурирующего в названии труда. Тут опять-таки надо учесть точку отсчета: если бы книга Р.Медведева подписывалась в печать не в апреле 1998 г., а скажем, всего лишь 3-4 месяца спустя, то есть осенью того же года, то автор, скорее всего, солидно поубавил бы свою позитивную (“не все так плохо”) тональность. Но, очевидно, что основную тенденцию своих корректирующих разделов он подтвердил бы. Следует ли, однако, понять автора в том смысле, что в итоге он в какой-то мере поклонился тому, что сжигал в начале? Представляется, что это не так. В действительности своего изначального вопроса Р.Медведев не снимает, он лишь смещает плоскость его постановки. Да, рассуждает он, российский капитализм в какой-то степени теперь реален, но он одновременно и невыносим, а потому и невозможен. Этот “изм” навязан России действительно “революционным” методом, но это совсем не та благодатная “капиталистическая революция”, которую превозносили, а отчасти и теперь превозносят А.Улюкаев и другие теоретики российских либералов-рыночников (см. с. 6, 44, 53, 70) Происходят жесточайшая “ломка через колено”, контрреволюционная реставрация с колосальными деструктивными следствиями, цена которых не сопоставима с какими-то ни было попутными плюсами в виде, скажем, освобождения пространства (теперь постоянно сужаемого) для действия рыночных сил или оживления кое-каких секторов гражданского общества,  и здесь опять-таки, по автору, дело не только в зловредном генезисе российского капитализма. От него и впереди в предвидимой перспективе нельзя ожидать чего-либо иного, кроме усугубления хозяйственных и социальных бедствий. Р.Медведев с присущей ему основательностью и дотошностью развертывает широчайшее полотно доказательств несовместимости возникшего монструазного мутанта с самими основами социального бытия в стране.

Любопытен и затронутый в труде международный аспект проводимого над Россией очередного эксперимента. Обжегшись на былом российском мессианизме,многие современные авторы впадают в противоположную крайность. Они предпочитают вовсе не трогать тему влияния происходящего в России на окружающий мир, сводя всю проблему к необходимости догона Россией ушедших вперед “цивилизованных стран”. В результате от таких работ отдает неким, может быть и непреднамеренным, но не совсем безвредным националистическим душком. Р.Медведев и сам порой грешит чрезмерной концентрацией только на национальном. Однако в данной работе он делает ряд важных замечаний и о возможном воздействии российских “реформаций” на международную обстановку. По его мнению, такое влияние может оказаться весьма значительным и целиком негативным. Он квалифицирует как недальновидные и легкомысленные курсирующие в западных медиях сравнения нынешней России с “Чикаго XIX века”. Он решительно отклоняет обращаемые к России не то пожелания, не то требования “продолжать курс реформ”, даже если это “займет период жизни не одного поколения”. В действительности такая российская реформация “с кровью и грязью”, как выразилась одна канадская газета, способна была бы принести катастрофический результат в международном плане, даже если отвлечься от чисто военного фактора, на который, однако, специально указывает автор. Иными словами экспериментирования с капитализмом или - скорее- псевдокапитализмом в России недопустимы, даже преступны и по глобальным мотивам.

Естественно, возникает вопрос, не взять ли российскому обществу курс на постепенное и сугубо эволюционное облагораживание российского капитализма (если принять само это понятие), коль скоро он уже возник, например, посредством демонтажа, либо смягчающего модифицирования тех его атрибутов (“дикий”, “номенклатурный”, “криминальный”, “компрадорский”, “мафиозный”, “спекулятивный”, “хищнический” и т.п.), которые подробнейше, на фактах разобраны и проиллюстрированы в книге. Иной раз может зародится впечатление, что автор именно это и собирается и рекомендовать - до такой степени внимательно, почти любовно он разбирает самомалейшие признаки позитивного, обнаруживаемые им будь-то в хозяйственной жизни, в социальной сфере или на “поле политического”. О его принципиальных симпатиях к эволюционной методологии, к своего рода “реформам по реформам” косвенно говорит и сочувственное цитирование им тех современных левых теоретиков, - от Г.Зюганова до Б.Кагарлицкого - которые утверждают, что Россия исчерпала лимит на революции, и они ей либо не грозят, либо не светят. Хирургических операций над Россией желательно не проделывать - и уж во всяком случае они должны проходить под анестезией - вот основная мысль Р.Медведева, и ее,  конечно, нельзя не признать высоконравственной. Но вполне ли она ответит политическим критериям, которые, увы, не всегда полностью совпадают, особенно в злополучной  “этой стране”, с нравственными?

Дело в том, что Р.Медведев настаивает на необходимости (и даже на неизбежности, с.301-306) осуществления в России глубоких социально- экономических перемен, которые создали бы посредством сочетания различных форм и инструментов, включая план и рынок, частную и коллективную собственность, модель, которая обеспечивала бы “максимум эффективности производства при максимуме защищенности человеческого труда”. Выступая уже не качестве историографа, а в качестве убежденного социалиста и члена одной из левосоциалистически ориентированных организаций, Р.Медведев в  книге прямо заявляет, что “... наиболее эффективный путь к процветанию - это путь нового, гуманного, демократического социализма” (с. 307).

Предложенная формула с нашей точки зрения прекрасна, но вот вопрос: может ли она быть реализована, воплощена в практику жизни чисто эволюционным, постепенным, медленным, чисто реформистским способом, в основе своей подобном социал-демократическому в его известном на Западе варианте? Сработает ли в России (а может быть, и в ряде других стран, не только СНГ) инструментарий одного только классического эволюционизма, в то время как  Россию только что, уже который раз в ХХ веке, вновь ломали “через колено”, принуждая на сей раз к “капитализму”? Автор прямо не отвечает на эти вопросы. Он в сущности подменяет их другим вопросом - о предпочтительности в любом случае щадящего варианта. Но с этим мало кто станет спорить.

Р.Медведев предостерегает против того, чтобы звать народ к топору (с.300-301). Безусловно, этого не следует делать, но как быть, если к помянутому инструменту, или того гляди, к еще худшему орудию, народ прибегнет сам? Надо отдать должное автору: вопрос о возможности стихийного социального взрыва исследуется им в работе с редкой даже для него скрупулезностью - свидетельство, помимо прочего, крепких предварительных раздумий над проблемой (с. 279-301). 

Общий его вывод такой. Потенциал недовольных в современной России очень велик, и он может еще возрасти, но запасы народного терпения еще далеки от исчерпания. Кроме того, по его мнению, против возможностей стихийного выступления масс действует целый ряд факторов, и социальных, и политических, и духовных - от слабой готовности к активному протесту населения, раздробленности и дезориентированности  рабочего класса, пассивности молодежи, без которой никакие действия на улицах никогда не получались, до отсутствия предпосылок в сознании, недостатков коммунистической оппозиции и даже до некоей общей “исторической усталости” русского народа от испытанных им в истекающем веке потрясений. Автор отнюдь не игнорирует многочисленных указаний на то, что “котел” социального недовольства  угрожающе кипит, но он указывает на безотказно действующие отдушины, через которые выпускается  пар (в том числе с помощью официальных СМИ), предотвращая тем самым взрыв. Не рискуя на длительные  прогнозы, Р.Медведев дает понять, что, по его ощущению, дело скорее всего будет продолжать так и дальше.

Весомость приведенных Р.Медведевым доводов не может браться под сомнение. И все же нам кажется, что в данном случае он в какой-то степени идет на поводу желаемого и существенно завышает надежность “котлов”, забывая про “шлаки”, постепенно забивающие перечисленные им отдушины. Шансы на возникновение неуправляемой реакции,  к сожалению, есть, и они заслуживали бы к себе внимание, даже если бы их было во много раз меньше – хотя бы уже потому, что при обеспечении безопасности, в данном случае социальной, надо исходить из максимизации возможных угроз. Напомним здесь хотя бы три обстоятельства, определенно демонстрирующие в этом аспекте нарастающую динамику. Во-первых, это происходящий и особенно  реально грозящий усилением в связи с углубляющимся кризисом рост незанятости. До сих пор Россия не была еще страной массовой безработицы, и в ходе всех разбиравшихся в книге уличных выступлений группы безработных оставались сравнительно малочисленными. Представим себе, что  на площади столиц и других городов, куда до сих пор выходили тысячи, осенью 1999 г. явятся сотни тысяч и миллионы безработных. Можно ли тогда гарантировать режим от обвала?  Выполнят ли свою роль отдушины? Не захлопнутся ли они? Во вторых - это армия, военнослужащие или точнее недавно служившие. По всем социологическим критериям, офицерство  относится к среднему классу, к основе того самого капитализма, который надеются у нас “построить”. Но наши офицеры сегодня (напомним, речь идет в точном смысле о “людях с ружьем”) превратились в нищих маргиналов, изгоев общества; автор благоразумно поступил не включив офицеров в очерченный им “новый класс российского общества” (с.231-250), ибо они в него не входят. Но дело хуже, они все более ему противостоят. Разве это не мина, причем совсем не обязательно замедленного действия, под всем истеблишментом?

Третье обстоятельство - политико-психологическая атмосфера. Тучи здесь сгущаются, ибо отмеченный Р.Медведевым износ доверия к властям прогрессирует. Сегодня многие,  включая нашего автора, считают, что случись сейчас  нечто вроде новой осады Белого дома, режим ни за какие деньги не нашел бы согласных стрелять по парламенту из танковых пушек. Обслуживающие Кремль СМИ все больше приобретают у населения репутацию “империй лжи”. Появление правительства Примакова, с его опорой на парламент, обеспечивает определенную прокладку, но ведь она, при сугубо нищенском социальном бюджете, может быстро стереться. Все это вместе взятое, как и фактор случайности (автор его напрасно недооценивает) непредвиденного стечения обстоятельств, не раз игравших в революциях роль бесплатных “повивальных бабок” (взять  хотя бы февраль 1917 г., да во многом и октябрь 1917 г.) свидетельствует в пользу того, что стихийный социальный взрыв с той или иной пропорцией бунта, то есть неконтролируемого компонента, исключать полностью и в близком будущем нельзя, как нельзя его было исключать и в истекшие годы, начиная с августа 1991 г.

Но если даже грядущий подъем социально-политической активности и не примет взрывных, бризантных форм (крупномасштабная гражданская война), то и в этом случае движение в направлении, указанном рецептурой автора (а мы ее одобряем), едва ли может быть обеспечено только бережно эволюционными, сугубо легитимными средствами конституционной демократии. Тут, нам кажется, автору следовало бы провести более основательный политологической анализ ситуации. Р.Медведев довольно высоко ценит деятельность российских демократических институтов. Он полагает, что их функционирование, если и не снижает, то все же смягчает “политическую и социальную напряженность”, что “демократия уже начинает превращаться в такую политическую ценность, которой общество дорожит и которую оно готово защитить” (с. 294-295).

Принимая во внимание вышесказанное, авторский оптимизм, пожалуй, можно посчитать несколько преувеличенным. Но главное в ином. Упомянутые институты далеко не равновесны, как им следовало бы быть, в реальной политике. Автор не будет отрицать, что один из них - президентская власть с полулегальными “окружениями” - получил гипертрофированную функцию,  подмял под себя и парламент, и правительство, и в итоге сам стал одним из сильнейших стимуляторов массового недовольства (даже “озлобленности”, по терминологии некоторых социопсихологов). Между тем ставший срочным и настоятельным демонтаж возникшего ультраавторитаризма (когда не только любой министр, но и любой премьер, не угодивший чем-либо “окружению”, может в считанные часы лишится своего поста) фактически полностью блокируется расстрельной конституцией 1993 года. Последняя, предоставив все властные прерогативы одному лицу – президенту, одновременно наглухо преграждает все дороги к расширению демократического пространства и, что по своему логично, практически исключает любое существенное изменение собственного текста. Каков же выход?

Ответ автора на этот вопрос не совсем внятен и, в сущности, уклончив. По нашему же мнению, выход может быть принципиально только один: под прямым давлением массового социально-политического протеста, включая и потенциальных “топороносителей” из радикальных движений (их ни в коем случае нельзя в интересах демократии предоставлять самим себе), с опорой на парламент и здоровые в демократическом отношении силы, партии, профсоюзы, трудовые коллективы (они понемногу вновь оживляют активность, и автор напрасно обошел их своим вниманием), действующие остатки советов, общности коммунитарного типа, неоземские структуры на местах, предпринимательские, молодежные, женские, ветеранские, право- и природозащитные  миротворческие организации и движения, коренным образом преобразовать действующую конституцию и все общественно-государственное устройство в направлении расширения и упрочения в них подлинно демократических, самоуправленческих начал.

Не станем закрывать глаза на характер такого поворота. Это была бы революция, сразу останавливающая и обращающая вспять нынешнюю ультрасвирепую, насильническую контрреволюцию. Но такая революция, именно потому что она предусмотрительно прибрала бы к рукам радикализованные социальные слои,  могла бы быть, если не полностью, по русским условиям, “бархатной”, то уж во всяком случае мирной. Без каких-то политических жесткостей не обошлась бы и такая “контрреформация” - кому-то на законных основаниях пришлось бы ответить за разворовывание страны и прочие преступные художества. Такая революция не только сохранила бы, но и укрепила (у нее было бы чем) ныне подрываемые и дискредитируемые анклавы рыночной экономики, поставив их на службу социальным целям;  она высвободила бы демократию из-под глыб авторитаризма и коррупции, заодно подкрепив ее базисными, низовыми и производственными формами народовластия. Короче говоря, именно в таких качественно новых условиях мог бы в нашей (и только ли в нашей?) стране открыться выход на обозначаемый Р.Медведевым “путь нового, гуманного и демократического социализма”. Иного подступа к правильно автором указанной магистрали, по-видимому,  попросту нет.

Конечно, тут много дискуссионного. Мы не вправе додумывать за автора. Нам хотелось бы лишь обратить внимание на целесообразность дальнейшего развития, уточнения и конкретизации некоторых тезисов, уже имеющихся в книге. Временная дистанция, образовавшаяся после выхода работы в свет, объективно побуждает к расстановке некоторых новых акцентов, к прояснению сделанных обобщений. Можно надеяться, что в новом издании, которого книга Р.Медведева безусловно заслуживает, автор сочтет уместным, в интересах дела и друзей - читателей своей книги, продолжить свои размышления над текущей российской действительностью.