ЕЩЕ РАЗ О ПОНЯТИИ “СОЦИАЛИЗМ”

VI. ДИСКУССИИ

ЕЩЕ РАЗ О ПОНЯТИИ “СОЦИАЛИЗМ”: ГУМАНИСТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ

Владимир Лазуткин

“Мы - социалисты... мы говорим: общество, которое рассматривает человека только как орудие своего обогащения, - противочеловечно... цинизм и жестокость его отношения к личности противны нам... Мы революционеры и будем таковыми до поры, пока одни только командуют, другие только работают...” (1)

В последнее время на страницах “Альтернатив” ведется дискуссия об отношении социализма к рынку: возможен или невозможен “рыночный социализм”, совместимы ли социализм и рынок? Одним из участников этой дискуссии является А.Бутенко, чья статья в газете “Социалистическая Россия” (2) в свое время побудила меня высказать свою позицию по данному вопросу (3), однако рамки газетной статьи не позволили мне тогда вполне раскрыть эту тему.

Участники дискуссии в “Альтернативах”, при всем различии их точек зрения, в большинстве своем рассматривают социализм как модель общества и в этом смысле как более или менее конкретный идеал. Однако подходят они к рассмотрению этого идеала преимущественно с политико-экономической точки зрения. Но ведь политическая экономия — это система представлений капиталистического общества об общественном производстве и, соответственно, об общественном богатстве, то есть общественное сознание, находящееся по эту сторону собственно материального производства. “Капитал” Маркса недаром имеет подзаголовок “Критика политической экономии”: это — критика стихийного, вынужденного, несвободного общественного развития (прежде всего на его завершающей стадии - капитализма) с более высокой точки зрения, с точки зрения развития сознательного и свободного, с точки зрения социализма как более высокого типа этого развития.

Что значит переустроить общество на началах разума и гуманизма? Для Маркса это означало следующее: “В современ-

________________________

Лазуткин Владимир Анатольевич - юрист, автор публикаций по проблемам теории социализма, культуры, образования.

ную эпоху господство вещных отношений над индивидами, подавление индивидуальности случайностью приняло самую резкую, самую универсальную форму, поставив тем самым перед существующими индивидами вполне определенную задачу: вместо господства отношений (имеются в виду общественные отношения. — В.Л.) и случайности над индивидами, установить господство индивидов над случайностью и отношениями”, — то есть поставить процесс общественного развития под контроль самого общества, организованного на демократических началах, превратить его из вынужденного и стихийного развития — развития за счет деградации основной массы населения — в свободное и сознательное развитие. В противном случае отчужденные общественные силы, силы отчужденных общественных отношений, стихийное развитие и анархия производительных сил грозят взорвать само общество, уничтожить саму жизнь на земле.

А.Бутенко утверждает (4), что вопрос нужности или ненужности социалистического идеала — вопрос не теории, а практики. Но о какой практике идет речь? Если о практике сознательного действия, то этот вопрос — о нужности или не нужности социального идеала — порочен с методологической точки зрения. Социальный идеал вовсе не инструмент, изготовленный для определенной деятельности, — это отражение в сознании людей объективной истины общественных отношений. Спрашивать о том, нужен ли нам социальный идеал, — значит, спрашивать о том, нужна ли нам объективная истина. Другое дело, что это отражение до сих пор носит преимущественно стихийный характер, а значит, содержит в себе искажения вплоть до возможности превращения в собственную противоположность (правда, согласно А.Бутенко, даже Сталин сознательно фальсифицировал теорию Маркса — может, и сталинизм сознательный продукт злой воли Сталина).

Далее А.Бутенко рассматривает вопрос, на чем должен строиться социалистический идеал (в истории российского социализма уже были богостроители, но, видно, урок не впрок). “Взамен прежнего критерия, исходившего из типа собственности, выдвигается новый критерий — интересы человека труда”(5), к социализму ближе то общество, “где лучше живется людям труда”. Как не вспомнить здесь незабвенное: “Благо народа — высшая цель нашей партии”.

Я то, грешным делом, думал, что чем меньше человек является человеком труда, а стало быть, чем больше труд становится человеческим, тем реальнее идеал социализма. Между прочим, статья А.Бутенко в “Социалистической России” называется “Владыкой мира станет труд. Рыночный социализм как формула общественного компромисса”.

Отчего же общественное развитие носит несвободный стихийный характер, отчего люди попадают в рабскую зависимость от такого развития, отчего они “хотят как лучше”, а получается у них “как всегда”? Отчего в жертву техническому прогрессу приносится человеческая личность? Отчего “владыкой мира” стал труд (странная мечта у А.Бутенко - о том, что давно стало реальностью), отчего труд поработил своего субъекта - человека?

Маркс отвечает на этот вопрос так. Процесс развития разделения труда (= частной собственности) привел к тому, что труд каждого индивида стал носить частичный, абстрактный от целостности общественного производства характер, а соответственно таким же абстрактным, частичным (= частным), односторонним стали воспитание, образование, культура, мышление и сознание человека и, в итоге, его образ жизни, его жизнедеятельность. Образно говоря, человек превратился в винтик, в деталь от машины общественного производства. А это и значит, что частная собственность, разделение труда исчерпали себя как принципы общественного развития, это и значит, что коммунизм (= уничтожение, вернее, снятие частной собственности) есть необходимая форма и "энергический принцип" ближайшего будущего...

Это в принципе означает ничто иное как поставить экономику — общественное производство - под демократический общественный контроль, управление, регулирование, заставить ее “работать” на благо человека, а не на абстрактный рост капитала. Такая практика - реальность скандинавских стран, а в известном смысле, и других стран Европы, хотя эти страны еще только в начале долгого и непростого пути. Нельзя, как мне представляется, отказывать в этой реальности и СССР, хотя все непросто, конечно.

Речь здесь идет о собственности как способе, форме присвоения общественного и природного богатства, как форме взаимоотношений людей в процессе этого присвоения, а вовсе не о юридической категории, вовсе не о правовом регулировании общественных отношений.

А что такое способ присвоения, как не форма деятельности вообще и форма труда, в частности. Одна форма труда соответствует собственности частной, другая — общественной (= личной).

В условиях развитой капиталистической формы частной собственности труд является отчужденной деятельностью — человек выступает не как цель труда, а как средство производства, сама же экономика представляет собой производство ради производства. Для того чтобы присвоить условия своей жизнедеятельности, рабочий должен отчуждать свою способность к труду, к деятельности, свою субъективность, свою свободу, а стало быть, и свою личность, вынужден становится безликим винтиком в механизме капиталистического производства, а в конечном счете и в машиноподобном капиталистическом обществе, с его массовой культурой, ибо, как отмечал тот же Маркс, человек, отчужденный от свободной деятельности, от свободного проявления своих творческих сил, способностей, и в функции потребления низводится на уровень животного. Присвоение посредством отчуждения, присвоение = отчуждению, это и есть сущность частной собственности, ее диалектика.

Базовым принципом социализма является принцип обеспечения свободного развития каждого человека, основной целью здесь является человек, тогда как мир частной собственности низводит человека до средства “самовозрастания” вещного богатства. Одним из условий его реализации является возможность распределения произведенных обществом продуктов по потребностям. Именно поэтому социализм предполагает достаточно высокий уровень развития производства.

Либеральные идеологи вдоволь по этому поводу позубоскалили. Потребности человеческого индивида де безграничны, а следовательно, социализм — утопия, неосуществимая фантазия. При этом сознательно не делаются различия между материальными и духовными потребностями человека. В действительности же материальные потребности человека имеют свою границу: человек не может съесть или выпить больше известной меры, он не может одновременно носить десять пар обуви, ездить на десяти автомобилях и т.д. и т.п. Стремление же к исключительному обладанию возможно большим количеством вещей вовсе не есть материальная потребность. Это — извращенная “духовная” потребность, а именно потребность к своему внешнему самоутверждению в обществе отчуждения, в котором социальная значимость человека определяется не его личными способностями, а размерами его “движимого и недвижимого“, стоимостью его владений. (Среди теоретиков юристов-цивилистов есть мнение, что именно возможность устранять от обладания объектом других лиц есть сущность права собственности.)

Что же касается духовных потребностей человека, то они действительно безграничны, но это потребности самореализации себя как личности, потребности в общественно полезной творческой деятельности. Когда они становятся для человека по настоящему значимыми, он при необходимости жертвует для них удовлетворением материальных потребностей, а случается, что и жизнью (если это единственная возможность остаться личностью).

Для Маркса как гуманиста человек всегда стоял на первом месте, в том числе и в вопросе о собственности, вещи же лишь опосредуют и отражают человеческие отношения. Поэтому сущность собственности — присвоения человеком окружающего его мира, преобразование, очеловечивание этого мира, — он видел в труде, в человеческой деятельности. Для него преобразование частной собственности в общественную означало прежде всего преобразование формы деятельности человека, формы его труда. Труд абстрактный, частичный, вынужденный, должен уступить место труду конкретному, всеобщему, свободному, творческому. Но даже свободный труд он рассматривал как средство самореализации человека, человеческой свободы.

Все фразы о “владычестве труда”, каким бы последний не был, низводят человека опять-таки до роли средства. Поэтому “труд”, как “владыка мира”, не может представлять собой идеал социализма. Идеал социализма — свободный, творческий, всесторонне развитый человек, личность в подлинном смысле этого слова (и, соответственно, подлинно гуманное общество, обеспечивающее возможность быть таким человеком), а такой идеал противостоит любому культу или культику, в том числе и культу труда в какой бы то ни было форме.

“Гуманизм”, “социализм”, “коммунизм”. Не даром эти термины употребляются в настоящем тексте в тесной взаимосвязи друг с другом. У Маркса такое соотношение, как мне представляется, намечено уже в одном из писем А.Руге 1844 года. Это соотношение действительно справедливо, если всеми тремя терминами обозначается конкретный, целостный исторический процесс снятия материального, социального и духовного отчуждения. Процесс освобождения человека реален только в конкретном единстве этих трех аспектов.

Действительно, общественный человек возможен только в гуманном обществе, а последнее лежит по ту сторону собственно материального производства. “Собственно материальное производство” — эта господствующая абстракция — есть ведь не что иное, как превратная форма воспроизводства и развития человека, форма, в которой произошло взаимное превращение цели и средства. (Здесь человеческое развитие опосредует развитие производства вещей, а в идеале должно быть обратное. Это, кстати, типичное противоречие сущности и существования: по сути ведь материальное производство — момент человеческой деятельности в ее истине, но отчуждение превращает этот момент в господствующую абстракцию, а саму деятельность человека низводит до момента этой абстракции. Поэтому гуманистический идеал и может быть только по ту сторону собственно материального производства.) Наиболее полное развитие эта превратная форма получила при капитализме, здесь, по Марксу, извращение человеческих отношений доведено до предела.

Ничем не лучше и другая, естественно дополняющая первую, абстракция — собственно “духовное” производство. Большая часть его участников также низведена до роли средства, функционеров, а власть его отчужденных продуктов над душами людей не менее тягостна, чем власть отчужденных вещных сил, тем более, что первая, как правило, служит второй.

Материальная независимость, демократизм и духовная свобода — три кита социализма, на которых зиждется истина последнего — свободная всесторонне развитая личность в общении с себе подобными. Все извращения, искажения, “мутации” социализма связаны с нарушением органичного единства этих трех принципов.

С конкретным единством трех указанных аспектов связан и вопрос о реальности социализма в СССР. Представляется, что необходимо говорить о социалистической тенденции общественного развития в России, о том доминировала ли она и насколько в процессе этого развития. Я полагаю, что, доминируя на начальном этапе, социалистическая тенденция постепенно вытеснялась другими: патерналистcкой, технократической, националистической и прочими альтернативными тенденциями. Можно использовать применительно к советскому обществу предложенный А.В.Бузгалиным термин “мутантный социализм”. Но в действительности куда более опасной является мутация самой тенденции, которая связана с отрывом одного из трех указанных аспектов от других, с его абстрактным разрастанием и доминированием, либо с их лишь формальным, механическим, в противовес органическому, единством (воинствующий атеизм вместо культурной революции, индустриальная мощь как самоцель и т.д.).

Неудача социализма в СССР как раз и связана с тем, что цель была подменена средством, человеческая свобода — индустриальной мощью. Объективно ситуация сложилась так, что индустриализация страны — доделывание того, что не доделал “недоделанный” российский капитализм, — стала для российского социализма главной задачей на первом его этапе. Пока решали эту задачу, забыли собственно, для чего это делалось, утратили понимание подлинной цели. Развитие, возрастание производственных мощностей превратилось в самоцель, а культура и условия жизни человека были низведены до уровня средства. И человек ответил... пассивностью, паразитизмом, отсюда и явления пресловутого застоя.

Труд стал терять всякий смысл. И дело даже не столько в несправедливости системы вознаграждения — это вторично, — беда уравниловки по существу в принципе: делай что велено, не высовывайся, “тебе что, больше всех надо” и т.д., и т.п., — в том, что она “бьет по рукам” инициативу, творчество, человеческую свободу, в том, что в труде человек не утверждает, а отчуждает свою свободу. Это уже не социализм, а какой-то наизнанку вывернутый капитализм. (Когда Руслан Рабиза (6) противопоставляет принцип огосударствленной экономики “где бы не работать, лишь бы не работать” принципу рыночной экономики “где бы не работать, лишь бы заработать”, то в действительности речь идет о двух абстрактных половинках одного и того же рыночного принципа: как бы, меньше трудясь, получать большую зарплату.)

Вот суть проблемы вставшей в середине 80-х перед советским обществом. И вроде бы на словах путь ее решения был намечен верно: “социализм — это живое творчество масс”, “больше социализма”, “демократизация” и т.д. Но на деле...

Вместо того, чтобы заняться реальной социалистической (а, равно, демократической) практикой, способствовать становлению большинства, а в пределе всех советских граждан субъектами государственно-политической, производственной и культурной деятельности, не нашли ничего умнее как, вывернутый на изнанку капитализм выворачивать на лицо...

Нашей либеральной бюрократии и ее служанке — либеральной интеллигенции казалось, что проще заставить человека работать, сделав деньги главной целью его деятельности, принудив его таким образом к наемному труду или “предпринимательской” деятельности, чем сделать его экономическую деятельность осмысленной; что проще превратить его в машину для добывания денег, вернее, в детальку такой машины, чем в самораскрывающуюся в производстве, в культуре, в политике личность.

Однако рост научно-технического потенциала общества достиг такой вершины, когда производство уже не нуждается в человеке как винтике, как в безликом элементе - функционере, в этой роли его с успехом могут заменить машины-автоматы, автоматические комплексы, как в процессе производства вещей, так и в процессе производства идей, как в процессе обработки материалов, так и в процессе обработки информации. Любая машина куда лучше, чем человек, приспособлена к выполнению некоторого ограниченного комплекса операций, действий, носящих автоматический характер.

Современному общественному производству в любой роли человек нужен как деятель, а не как функционер. Человек, как функционер в производстве это — главная причина всех техногенных катастроф, постоянно растущее количество и все более глобальный характер которых грозят самому существованию общества, цивилизации.

Отношения предприниматель (работодатель) — наемный раб исчерпали себя, став тормозом общественного развития, и угрожают существованию человека как личности. И уж если речь идет о совместимости рынка и социализма, то в этом случае сам рынок никак нельзя понимать на капиталистический лад. Не обмен рабочей силы, способности к деятельности на заработную плату, а взаимообмен деятельностью партнеров по производству, по совместному делу.

Б.Славин и С.Федоров в статье “О социализме подлинном и мнимом” (7), говорят, что “подлинный социализм возникает там, где труженик становится собственником, хозяином средств производства и как следствие результатов своего труда”. Так что, социализм это мелкотоварное хозяйство? В условиях товарного производства быть собственником результата своего труда можно, только превращая последний в деньги (ибо результат этот есть меновая стоимость), то есть выступая продавцом на рынке. Превратить всех трудящихся в частных собственников — давно и с успехом разоблаченная утопия.

Если речь здесь идет о работниках так называемых народных предприятий, то последние рыночными продавцами результатов своего труда не являются и в этом смысле не являются собственниками этих результатов. Более того, результат этот есть абстракция, существующая только в голове менеджера (даже, если этим менеджером выступает коллектив в целом, что еще не означает равного участия каждого в управлении предприятием), а возможно еще и в голове О.Ананяна, который стремиться все общественные отношения превратить в рыночные. Что же касается присвоения воли, отчуждения воли, вопроса об угнетении, который ставит А.Бутенко в упоминаемой выше статье в “Альтернативах”, то какая человеку разница, кто командует его активностью, чиновник или рыночная конъюнктура?

Когда Б.Славин и С.Федоров говорят, пусть, мол, эффективность различных форм собственности определяется в их конкуренции, то ясно, что речь здесь идет о собственности как юридической категории. Кстати, конкурировать между собой могут только различные типы частной собственности, идеологическим закреплением которых и выступают соответствующие юридические категории.

И А.Бутенко и Б.Славин со С.Федоровым предостерегают от зряшного отрицания частной собственности, что означает в том числе и сохранение ее положительного содержания. Но, что составляет это содержание? Частная собственность — превратная форма универсального развития деятельных способностей человека и, соответственно, его потребностей. Именно деятельные способности человека, собственно говоря его свобода, являются в условиях общественной собственности главным результатом труда и соответственно объектом присвоения. Иное понимание вопроса — это просто попытка реализации старой утопии превращения всех трудящихся в частных собственников. Говоря о том, что основой социализма является воссоединение непосредственных производителей со средствами производства, Б.Славин и С.Федоров не говорят о том, какие это средства. В условиях ХХI века — это достижения науки и техники, знания и способности самого человека, предполагающие высокий уровень образования и культуры субъекта присвоения. Разрешить эту проблему орг-юридическими мероприятиями вовсе невозможно.

Наемный (отчужденный) характер труда нельзя снять с помощью юридической эквилибристики “уничтожения наемничества”, читай - юридического института найма и соответствующего ему трудового договора (“технологией осуществления идеи свободного труда является отказ от системы заработной платы и переход к системе долевого дохода” (8): бегство от трудовых правоотношений в квази-гражданско-правовые ни от чего не спасает, трудовая деятельность в результате этого не перестает быть отчужденной, несвободной, будь то труд уборщицы в МНТК “Микрохирургии глаза” или слесаря в Шухтах. Общественный или частный характер собственности определяется еще и тем, что происходит в процессе труда: затрата рабочей силы или реализация и развитие деятельных способностей человека. Если индивид в процессе производства лишь (или хотя бы по-преимуществу) затрачивает рабочую силу, то ни о какой общественной (= личной) собственности говорить на приходится. Так называемые народные предприятия в США, равно как и малый бизнес, — лишь формы повышения эффективности рыночной экономики и шунтирования ее противоречий, все эти формы лишь расширяют круг участников частной собственности. Работники таких предприятий на самом деле не собственники, а лишь титульные совладельцы.

Другой, несколько курьезный пример, когда группу шведских школьников спросили, кем каждый из них хочет быть, один мальчик ответил, что хотел бы быть безработным. Человек в Швеции может позволить себе быть безработным, ибо меры социальной защиты способны обеспечить ему и его семье нормальное существование, а система образования Швеции - максимально равные возможности его детям по отношению к детям из других семей.

При капитализме есть рынок труда, но нет рынка рабочих мест, ибо рабочий максимально ограничен в выборе, экономически принужден наниматься при первой же возможности. Но если рабочий может позволить себе не работать определенное время, то у него появляется известная свобода выбора работодателя и условий труда. Он может требовать не только достойной оплаты за труд, но и такого труда, который приносит моральное удовлетворение, требовать партнерских отношений с менеджером. Для этого, кстати, совершенно необязательно юридически участвовать в капитале фирмы, то есть быть титульным совладельцем.

Экономическое принуждение к труду постепенно преобразуется в социальное партнерство. Интересный факт. Юристы-трудовики из ФРГ и Великобритании жалуются на “кризис трудового права”. Исчезает предмет их деятельности: трудовое законодательство играет все более ничтожную роль. Практически все отношения работников с работодателями и между их объединениями стали регулироваться в индивидуальном и коллективном порядке, путем коллективных и индивидуальных договоров и соглашений. Нормы этих договоров и соглашений, нормы отношений социального партнерства остаются юридическими до сих пор только потому, что их соблюдение гарантируется в том числе и силой государства, а именно авторитетом судебной власти. Эти нормы уже не исходят от государства, а только защищаются им в лице судов.

Но даже в этой функции деятельность государства в регулировании социально-партнерских отношений играет все меньшую роль. Возникают различные общественные органы по рассмотрению конфликтов между работниками и работодателями и их объединениями. Эти объединения создают сами объединения работников и работодателей на паритетной основе по взаимной договоренности. Такие органы могут обладать и обладают в сфере социально-партнерских отношений куда большим авторитетом, чем судебные органы, чем государственные чиновники.

И, как мне представляется, не кричать здесь надо о “кризисе трудового права”, а радоваться тому, что люди — работники и работодатели берут на себя функцию урегулирования собственных взаимоотношений, все более вытесняя из сферы социального партнерства бюрократических посредников в лице государственных чиновников.

Все это конечно лишь первые шаги по пути социализма, но это шаги в верном, необходимом направлении.

В нашей же стране происходят обратные процессы. Люди лишаются всего — своих сбережений, возможности жить в нормальных условиях — из-за неимоверного роста цен, в том числе на жилье и коммунальные услуги, на необходимые лекарственные средства и продукты питания, на учебную литературу, на услуги транспорта и связи.

В таких условиях ради выживания человек действительно вынужден пускаться во все тяжкие, чтобы где-то, все равно как, но достать деньги, посредника, который может дать все: деньги превращаются в главную, а порой и единственную цель человеческой жизни. И тогда инженеры и ученые, рабочие высокой квалификации и учителя становятся челноками (вьючными животными) и музыкантами в крематориях, а офицеры вооруженных сил и служб государственной безопасности охранниками частных детективных служб.

Вся так называемая экономическая реформа, проводимая в России в течение ряда последних лет, направлена на превращение основной массы населения России в нищие полупролетарские слои, в быдло, с которым можно делать все, что угодно, для которых единственным выходом становится продажа себя как в сфере производства, так и в сфере потребления (массовой культуры и т.п.), продажа даже не своих способностей и квалификации, а просто продажа себя как тягловых животных.

Говоря о развитии противоречия между все более становящимся общественным характером производства и частной формой присвоения его результатов, А.Бутенко умалчивает о том, что характер производства определяется тем, что и как производится, что все более общественный характер производства определяется тем, что главным его предметом и продуктом, а значит, и объектом присвоения становятся деятельные способности человека, то есть, по сути, основа человеческой свободы. И, с этой точки зрения, сомнительно утверждение о снятии проблемы абсолютного и относительного обнищания масс. Маркс никогда не понимал это обнищание в вульгарно материалистическом смысле, достаточно вспомнить, что он называл действительным богатством. Для него нищета пролетариата — проблема скорее социо-культурная, чем абстрактно материальная, применительно к этому вопросу он говорил о степени обесчеловеченности. Но, если посмотреть на реалии сегодняшнего дня, когда миллионы людей в мире умирают от голода и болезней, о которых в развитых странах давно забыли, то придется сделать вывод, что проблема абсолютного и относительного обнищания масс до сих пор актуальна даже в ее абстрактно материальном понимании.

Говоря о социализме, нельзя не коснуться социо-культурного и политического аспектов этого вопроса. Лет тридцать назад советское образование по праву считалось лучшим в мире. Как бы не относится к Сталину и его окружению, но последние прекрасно понимали, что без опережающего развития сферы образования ускоренное промышленное и научно-техническое развитие страны просто невозможно.

Сделав образование одним из ведущих средств индустриализации страны, советское руководство, с одной стороны, придало мощный импульс его развитию, а с другой стороны, - положило этому развитию и предел, его же не преодолев, ни о каком переходе к постиндустриальному (= посткапиталистическому) обществу не может быть и речи, ибо для последнего необходимы не просто высоко квалифицированные кадры, а всесторонне развитые личности с высоким уровнем развития универсальных способностей, дающим им широкий простор профессионального самоопределения, а при необходимости возможность беспроблемного перехода от одного вида деятельности к другому, от одной профессии к другой.

Обществу все больше требовалось профессионалов в социальной и гуманитарной сферах (ибо в постиндустриальном обществе сам человек становится главным предметом деятельности), а маховик образования, как двигателя индустриализации, продолжал штамповать массу никому не нужных инженеров.

И, наконец, главное, советская школа, а ныне российская, была и остается по существу своему школой буржуазной, в ней не было и нет ни грана социализма. Социалистическим моментом было обеспечение более или менее равного доступа к образованию, но сама система образования оставалась по-преимуществу буржуазной. Целью ее был идеологически обработанный узкий специалист, а не личность.

Учебная деятельность это ведь тоже труд, и этот труд советских школьников носил по-преимуществу отчужденный характер. Школьников пичкали информацией о знаниях, вместо того, чтобы учить эти знания добывать, ставка делалась на формирование у них частных навыков, вместо обеспечения развития у них всеобщих способностей.

Отношения между учителем и учеником в учебном процессе носили по-преимуществу отчужденный субъектно-объектный характер. Ученик здесь выступает в качестве вещи, в которую учитель должен был сначала нечто вложить, а затем протестировать результат собственной деятельности (насколько прочно вбито). Оговорюсь, речь идет о системе в целом. Безусловно, в ней были и есть педагоги, которые видят в своих учениках людей, стремятся прежде всего учить их самостоятельно мыслить, но система образования продолжала и продолжает делать свое дело, и никакие отдельные, пусть даже самые талантливые педагоги не в силах ее изменить.

Социализм ставит перед школой задачу на определенном возрастном этапе стать главным средством развития личности. Л.С.Выготский, преобразовавший психологию на подлинно материалистических и диалектических началах, впервые научно-теоретически сформулировал эту идею так: “Обучение должно вести за собой развитие”.

Эта же идея, начиная с 60-х годов, реализуется на практике в экспериментальных школах по системе развивающего обучения (В.В.Давыдов, Д.Б.Эльконин и др.). В этих школах и учебная деятельность, и ее результат носят всеобщий характер, а учащийся становится подлинным ее субъектом, партнером педагога. Педагог и учащийся равны в своих отношениях, опосредующих учебную деятельность, у них лишь роли разные, но цели общие. Это, если хотите, тоже своего рода социальное партнерство.

В завершение о политике. Неформальная демократия предполагает сознательное, максимально активное участие каждого гражданина в государственных делах, в политике. Меня всегда “умиляло”, как люди, именующие себя “демократами”, утверждают как норму идею аполитичности основной массы населения. Но разве можно говорить как о демократической о стране, где основная масса граждан “политически активна” только в периоды проведения выборов? В действительности же она является объектом манипуляций “общественным мнением”, пассивным зрителем шоу под названием “выборы“. И ничем иным по существу быть не может, поскольку альтернатив всего две: либо ты сознательно в большей или меньшей степени занимаешься политикой каждодневно, участвуешь в деятельности своей партии или по крайней мере являешься ее активным сторонником, либо в периоды выборных кампаний ты попадаешь в руки политических спекулянтов, торгашей, активно рекламирующих себя как политический товар. (Деятельность здесь понимается как постоянное действование с позиций партии, осмысление с этих позиций текущих событий и вовсе не сводится к участию в мероприятиях партии.)

“Кухарка не может управлять государством.” Верно, но кто дал право нашим либерал-демократам относить большинство российских граждан к категории “кухарок”?

Говоря о ленинском нэпе (идее Ленина “успеть цивилизоваться”) и отмечая, что “это по существу буржуазная вещь, это проблема демократии, а не социализма”(9), Б.Славин пытается разъять по существу единое. Нельзя разрывать проблему демократии и социализма — это чисто либеральный подход к делу. Демократия вовсе ведь не “буржуазная вещь”, там, где в истории она реализовывала себя в классических формах, можно видеть проблески социализма. Подлинный социализм и подлинную демократию нельзя разъять, это две стороны одного и того же общественного процесса, одного и того же общественного движения, просто не мыслимые, невозможные одна без другой.

Между прочим, Д. Лоулер (10) справедливо замечает, что под переменой “всей нашей точки зрения на социализм” Ленин имел в виду переориентацию с пути государственно-капиталистического (“Грозящая катастрофа и как с ней бороться”, “О левом ребячестве и мелкобуржуазности”, “О продовольственном налоге”) на путь кооперационный, как более эффективный в российских условиях, как более реальный. Для деревни это означало, в частности, не разрушать наивный, архаический общинный демократизм, а развивать его, опираясь на политическую демократию трудящихся и культурную революцию. Надо было перестать смотреть на крестьянина только как на союзника пролетария в народно-демократической революции и классового оппонента в социалистическом действии. “При условии полного кооперирования мы бы уже стояли обеими ногами на социалистической почве. Но это условие полного кооперирования включает в себя такую культурность крестьянства (именно крестьянства как громадной массы), что это полное кооперирование невозможно без целой культурной революции” (11).

В заключении вернемся к теме “социализм и рынок”. Критикуя позицию Х.Тиктина, М.И.Воейков (12) замечает, что тот по существу не различает коммунизм и социализм. “Если такое различие не проводить, то и спорить не о чем — здесь все согласны: коммунизм отрицает рынок”. На самом деле, как представляется, Х.Тиктин не рассматривает их как различные этапы исторического процесса, в чем я с ним абсолютно согласен, считая социализм и коммунизм разными сторонами одного и того же исторического процесса, если хотите, гуманистического действия. Не могу согласиться с М.Воейковым, который считает бесплатное образование, медицинское обслуживание, дешевое жилье, народно-хозяйственное планирование элементами социализма. Их, сами по себе, с таким же успехом можно считать элементами более развитого, более совершенного, более “идеального” капитализма. Социализм, абстрагирующийся от коммунизма, и превращается в такой “идеальный” капитализм.

Можно, конечно, говорить о сосуществовании рынка и социализма (=коммунизма =гуманизма), о совместимости того и другого, но говорить о рыночном социализме — значит говорить о кислой щелочи, о социалистической частной собственности и т.п. Говорить о совместимости нужно хотя бы потому, что социализм есть снятие, свертывание рынка, но только в таком смысле и можно говорить, если, конечно, социализм о совместимости коего с рынком идет речь, претендует на соответствие своему понятию, своей собственной сущности, своей природе.

Примечания:

1. Горький М. “Мать”. Из речи Павла Власова на суде.

2. Бутенко А. Владыкой мира станет труд. Рыночный социализм как формула общественного компромисса // Социалистическая Россия. 1997. N 7.

3. См.: Лазуткин В. От принуждения к партнерству // Реалист. 1997. N 20.

4. Тиктин Х. Возможен ли рыночный социализм? // Альтернативы. 1997. N 1. с. 13.

5. Там же, с. 15

6. Рыночный социализм: pro & contra // Альтернативы. 1997. N 1. с. 43.

7. Славин Б., Федоров С. О социализме подлинном и мнимом // Альтернативы. 1998. N 3.

8. Там же, с. 17.

9. Рыночный социализм: pro & contra // Альтернативы. 1997. N 1. с. 42.

10. Альтернативы. 1996. N 4.

11. Соч., т. 45, с. 376-377.

12. Воейков М. Неизбежность рыночного социализма // Альтернативы. 1997. N 1.