О доминантах массового сознания

(вместо заключения)

Изучение современного российского общества заставляет вспомнить о кантовских антиномиях чистого разума: нередко к нему парадоксальным образом применимы совершенно противоположные определения и характеристики. Вот и проведенное  исследование выявило противоречивость массового сознания россиян, сочетание в нем самых различных суждений и оценок, ориентаций и переживаний. Прежде всего, это следствие той проблемной ситуации, в которой находится уже немало лет российское общество. Размытость, а во многом и разрушение государственных, социальных, корпоративно-профессиональных связей и отношений, конфликтные этнополитические процессы, резкое изменение социальной структуры, имущественное расслоение, не могли не породить причудливого сочетания в сознании людей старых и новых идентичностей, взаимоисключающих ценностных установок, различного миропонимания.

Если вести речь об историческом самосознании россиян, то оно представляется достаточно цельным. В нем нет явных “разрывов”. Как показало исследование, “треугольник поколений” (младшие–средние–старшие когорты), котором непосредственный и общий для всех жизненный опыт тесно переплетен с историей, – это достаточно жесткая конструкция. Поэтому ни одно из поколений сегодняшней России не может “оторваться” от других и превратиться в самостоятельный социально-исторический субъект. Вырастить “поколение Пепси” и по чертежам “реформаторов” создать его руками некую “новую” страну, мало похожую на предыдущую, – затея столь же утопическая, как и попытки, опираясь на ветеранов, осуществить коммунистический реванш. Выражаясь философским языком, субъектом и, одновременно, субстратом социальных процессов, трансформаций и преобразований на ближайшую перспективу остаются россияне как общность. Поэтому все кардинальные изменения в стране мирным путем возможны только “в связке” всех поколений россиян.

Структура российского социума в настоящий момент такова, что она обеспечивает достаточно надежную трансляцию базовых жизненных ценностей, мотиваций и способов понимания действительности. Несмотря на революционно-взрывной характер происходившей в последние годы смены социально-экономического строя, социокультурные стереотипы, определяющие общий склад сознания, изменяются пока достаточно плавно, эволюционно. Заметное отклонение от этой тенденции видно лишь в “индексе агрессивности” молодежи, её готовности “драться” за свое место под солнцем, не особенно стесняясь выбора средств самоутверждения, что, впрочем, можно отчасти рассматривать как ситуативную возрастную реакцию. Молодежь ведь во все времена была “дерзкой”, но затем “остепенялась” и все возвращалось “на круги своя”.

Таким образом, несмотря на все катаклизмы переходного периода самосознание российского общества отличается определенной целостностью. Если что и нарушает эту целостность, то прежде всего абстрактные идеологизированные образы (“демо­крат”, “рыночник”, “коммунист” и т.п.), воплощенные в не менее идеологизированном понимании хода истории.. Однако под влиянием консолидирующего воздействия повседневного негативного опыта (падение курса рубля, экономические ошибки “правительства реформаторов”, недееспособность Президента), что более или менее одинаково отражается и на старых, и на молодых, и на сравнительно благополучных, и на плохо обеспеченных гражданах, тот раскол, пик которого пришелся на начало 90-х годов, в последнее время сглаживается.

В  числе  факторов,  способствующих преодолению болезненных расколов российского общества и снимающих его противоречия в интегральных идеологемах, все более заметную роль начинает играть осознание национального своеобразия, “особости”, а иногда даже цивилизационно-исторического “одиночества” России. Одним из социально-психологических механизмов этого процесса является вытеснение доминировавших в советском обществе гражданских идентификаций и их замена этнонациональными идентификациями. Показательно, что в последние годы этот процесс все сильнее сказывается на самосознании основного государствообразующего народа – русских, которые ещё сравнительно недавно не придавали этническим признакам особого значения.

Среди доминант массового сознания – преобладающих ориентаций, поддерживаемых большинством населения, – выделяются смысложизненные установки, имеющие глубокие социокультурные корни. В своей совокупности они характеризуют тип “среднего” россиянина (русского) как уравновешенно-деятельного человека. Ему чужда как муравьиная хлопотливость, так и бесстрастное приятие уже существующего. Такой человек должен трудиться, но трудится он по мере своей внутренней потребности (настроения). Свое призвание он чувствует не столько в приумножении благ, сколько в стремлении жить как хочется, получая от этого моральное удовлетворение. По так называемым “деловым качествам” он смотрится на “троечку”: активность, дисциплинированность, аккуратность, трудолюбие не составляют его отличительных черт. Зато такие человеческие качества, как душевность, щедрость, доверчивость, приветливость являются стержнем его натуры.

Обращает на себя внимание преимущественно “неэкономический” характер положительных качеств русского человека. Однако они могут достаточно органично вписаться в самоограничительные тенденции экологической цивилизации грядущего века. Сейчас же устоять и выжить в условиях глубочайшего кризиса ему помогают в основном смелость, изобретательность, приспособляемость и терпеливость.

Как можно судить по данным настоящего и ранее проведенных РНИСиНП исследований, в основе социальных представлений россиян лежит, судя по всему, идея трудовой справедливости. Наши сограждане – отнюдь не сторонники эгалитаризма. В целом они принимают богатство, хотя и не как основной показатель ценности человека. С одной стороны, они твердо убеждены в том, что воздаяние должно осуществляться “по трудовому вкладу”. Деятельность, не оставившая после себя некоего отчетливо фиксируемого и общеполезного продукта, за труд не признается. Поэтому и богатство, возникающее из спекулятивной игры в глазах общества выглядит нелегитимным даже в тех случаях, когда при его приобретении закон формально не нарушался. С другой стороны, свое положительное отношение к увеличению в обществе числа богатых людей россияне связывают с ограничением и преодолением нищеты.

Социальная организация труда в российском самосознании по сути подчиняется известному принципу соборности. Хозяйственные субъекты должны быть самостоятельны и действовать по собственному разумению и собственной инициативе (в этом смысле существовавшая ранее административно-командная система имеет не так уж много поклонников даже среди пенсионеров), но не только ради самих себя, а в конечном итоге во имя “общего дела”. Плоды такого дела должны стать в той или иной степени доступными для всех и способствовать улучшению жизни в целом. Вследствие этого “экономическое” в сознании россиян не вполне отделено от “социального”, а понятие экономического успеха связывается не столько с “избранностью” какой-то личности, владеющей “авторским правом” на этот успех, сколько с коллективными усилиями, с некоторым собирательным “Мы”.

Результаты проведенного исследования дают основание отнести к числу бесспорных доминант массового сознания россиян их представления о государстве. Речь идет о народном понимании государства не только как политико-правового, но и как социального института и непосредственного участника экономических отношений. Из данных, представленных в докладе, видно, что массовые представления о том, в какой степени государство должно участвовать в экономической деятельности, варьируют по отраслям. Причем применительно к наиболее важным (транспорт, энергетика) число сторонников прямого государственного управления “зашкаливает” за 80%.

Что же стоит за этой цифрой? Инерция “советского иждивенчества”? Стремление соединить рынок с социальными регуляторами в духе европейской социал-демократии? Думается все же, нечто иное.

Прежде всего распределение точек зрения россиян на то, какие отрасли и в какой степени должны управляться государством, а в каких его регулирующее действие должно отсутствовать, легко проецируется на определенную историческую реальность. Нетрудно подметить, что в этом распределении, как в зеркале, представлено не что иное, как экономическая модель нэпа. Прямо-таки по Ленину: “командные высоты” экономики остаются за государством, частный же капитал допускается прежде всего в сферу обслуживания, в мелкий и средний бизнес. В настоящий момент именно такое распределение функций кажется массовому сознанию оптимальным, возможно, – оно ближе всего к социальным идеалам и отражает представления россиян об экономическом балансе эффективности и справедливости.

Вместе с тем, россияне не склонны воспринимать государство лишь как “регулирующее устройство”. Государственность российского образца обязательно должно иметь сильную смыслополагающую составляющую, что отличает его от государства западного типа, за которое эту работу, в основном, проделывает гражданское общество.

Утраченные федеральным центром функции “заботливого государства” охотно принимают на себя региональные администрации, значительно более близкие к людям и их нуждам. Традиционная модель смыслополагающей государственности не рухнула вместе с советской системой, она лишь “ушла вниз” и там укореняется. Процесс этот сопровождается значительным ростом местного патриотизма и возрождением локальных традиций, как культурных, так, в некоторых случаях, и политических (вплоть до оживления воспоминаний о поглощенных когда-то Москвой местных княжествах). К тому же губернаторы (президенты республик) пользуются сегодня наибольшим среди всех властных структур уровнем доверия. Большим доверием, чем губернаторы, на сегодня пользуется лишь Церковь.

Материалы исследования позволяют убедиться, насколько трудно, противоречиво идет освоение массовым сознанием россиян реалий новой действительности. Зачастую, образ желаемого “двоится”, “троится”, расплывается по нескольким смысловым осям и никак не может принять четких очертаний, которые могли бы быть выражены в форме определенной идеологии.

Подобный процесс, в частности, хорошо виден на примере такого распространенного понятия как “демократия”. Излагая свое понимание демократии, россияне в сущности показали, что важнее всего для них правовая основа демократического государства (действительное равенство граждан перед законом и независимость суда). На второе место они поставили группу вопросов, связанных с возможностью политического самовыражения и “высказывания мнений” (свобода печати, возможность свободно выражать свои взгляды, свободные выборы власти). Вместе с тем, личные свободы, политические процедуры, самоуправление оказались для них существенно менее значимыми.

Поддаются ли совмещению столь противоречивые данные? С нашей точки зрения, поддаются. Отмеченные противоречия становятся объяснимыми при их наложении на культурно-историческую парадигму российской государственности. Наивно полагать, что россияне, которые якобы только “учатся” демократии, ещё “недостаточно хорошо усвоили” её нормы и правила. На самом деле идет процесс не “обучения”, а приспособления понятия демократии к российскому опыту. При этом россияне не отождествляют себя с демократией как ценностью, а принимают её чисто прагматически. Понятие демократии в таком понимании не покрывает собой всех функций и проявлений деятельности государства, она составляет как бы “часть” государства, один из его “конструк­тивных блоков”, причем не самый важный. Для россиян значительно важнее решение социальных задач и артикуляция общенародного начала в противовес выражению частных интересов. При такой интерпретации авторитаризм “сильной власти” может при определенных условиях восприниматься не как “отмена” демократии, а как её усиление (например, если судебное расследование деятельности некоторых одиозных фигур ельцинского окружения наглядно продемонстрирует, что “перед законом все равны”).

Примечательно в этой связи, что почти половина наших сограждан считает, что задача политической оппозиции состоит не в том, чтобы критиковать исполнительную власть, а в том, чтобы оказывать ей помощь в работе. Но ведь это не что иное, как отрицание конкурентной политики, ставящее под вопрос регулярность чередования политического руководства по принципу “маятника”! Выходит, разнообразие точек зрения необходимо (поэтому россияне поддерживают все способствующие этому институты), но не для того, чтобы существовали противоборствующие “команды”, а чтобы “осветить проблемы со всех сторон” и договориться. Однако договориться не по принципу “политического торга” (такая практика россиян раздражает), а по принципу совместного поиска истины, выработки объективно лучшего для всей страны решения.

С пониманием россиянами демократии тесно связана их трактовка свободы. Как отмечалось в докладе, личным свободам в прямом демократическом смысле россияне особого значения не придают. Но не потому, что свобода вообще для них не важна. Во всех опросах РНИСиНП было зафиксировано, что без свободы жизнь для большинства россиян потеряла бы смысл. Просто свобода в российском понимании – это, скорее, возможность вести жизнь “по душе”, быть самому себе хозяином, чем реализация каких-либо прав. Такое восприятие свободы как “внутреннего состояния”, которое для России достаточно традиционно, существует и на Западе, – однако довольно ограничено, на уровне “постпотребительских” субкультур, а не доминирующей культуры.

Суммируя результаты предыдущих опросов и данного исследования, можно сделать вывод: 2/3 россиян отдают предпочтение равенству возможностей над равенством доходов, около половины ставят равенство возможностей выше индивидуальной свободы, таким равенством не подкрепленной, и около трети выдвигают модель общества равных возможностей как цель развития страны. Тем самым, россияне вовсе не хотят “поделить все поровну”, как иногда изображали дело в публицистике первой “демократической волны” 1989–1991 годов, отголоски которой чувствуются и сегодня. Но вот на чем они действительно настаивают и за чем они очень скрупулезно следят – это равенство возможностей.

В свое время кризис командного социализма буквально расколол страну на два непримиримых лагеря, противостояние которых заставляет вспомнить знаменитую фразу Дизраели о “двух нациях”. Судя по непосредственно наблюдаемым реакциям населения, финансовый обвал, разразившийся в России в конце августа – начале сентября 1998 г., произвел прямо противоположный эффект. Он усилил и ускорил наметившийся в обществе процесс консолидации, который идет, с одной стороны, на основе общих цивилизационных ценностей, а с другой стороны, на уровне “чисто человеческих” оценок происходящих в стране событий. Люди почувствовали себя одинаково обманутыми, что, безусловно, отодвинуло различия в политических предпочтениях на задний план.

Если наблюдавшееся в последнее время прогрессирующее разочарование в ходе и результатах реформ нарастало, главным образом, за счет усиления критического настроя по отношению к отдельным личностям и политическому стилю администрации в целом, то теперь оно неизбежно затронет самые основы той модели развития, которая была предложена “командой Ельцина”. Смена курса становится неизбежной.

Но до какой степени? Как отзовутся последние кризисные события в обществе? Что можно ждать от россиян в данной ситуации? Не качнется ли маятник истории назад? А если говорить более конкретно, не дает ли описанная нами в докладе ностальгия по советским временам определенный шанс на возвращение компартии к руководству страной?

Полагаясь на накопленный нами опыт анализа ценностных ориентаций и идейно-политических установок россиян, рискнем высказать мнение, что такой ход событий маловероятен. Россияне, в большинстве своем, не будут возражать против участия коммунистов в управлении страной, но вряд ли одобрят превращение КПРФ в правящую партию в обычном смысле этого слова.

И дело здесь не только в довольно распространенных и вполне объяснимых опасениях, что коммунисты, как это уже однажды было, власть назад уже не отдадут, тогда как россияне уже привыкли к свободе слова и передвижения, к идеологическому плюрализму, к праву на личную инициативу. Судя по всему, “обновленный россиянин” просто не склонен отдавать власть в какие-то одни руки. Все, кто получил мандат народного доверия, должны по его разумению проявлять способность вырабатывать общую позицию.

В целом, новый председатель правительства Е. Примаков и по политическому стилю, и по перипетиям своей карьеры удачно сочетает в себе качества, реализующие отмеченную в докладе тенденцию к синтезу современных демократических моделей с социально-историческим опытом и ценностями советского периода. Поэтому можно ожидать, что его назначение укрепит позиции правительства, отчасти смягчит противостояние власти и народа (при условии осознания большинством населения той модели развития страны, которую может олицетворять эта политическая фигура). Страна, возможно, получит передышку. Но кредит доверия к власти будет восстановлен до приемлемого уровня лишь в том случае, если “новый курс” максимально приблизится к той траектории, которая прочерчена для него в общественных ожиданиях. “Ломать” общество сверху, как это было в 1991–93 годах, уже невозможно, даже если правительство будут принуждать к этому те или иные обстоятельства. Более того, вряд ли властные структуры смогут позволить себе игнорировать те мнения и ожидания, которые приобрели или приобретают массовый характер.

Обобщая данные настоящего и ранее проведенных нами исследований, можно утверждать, что российское общество готово предъявить обновленной власти негласный, но как бы “согласованный внутри себя” социальный заказ. Он включает в себя:

·       повышение роли государства в управлении экономикой, включая национализацию ряда крупных предприятий добывающей отрасли и части коммерческих банков, при обязательном сохранении в большинстве отраслей частного сектора, особенно – малого и среднего бизнеса;

·       возвращение государства не только в социальную, но и в идеологическую сферу, необходимость выработки целей развития страны и путей их достижения при сохранении идейно-политического плюрализма в самом обществе;

·       сохранение индивидуальных прав и свобод с одновременным восстановлением законности и равенства всех перед законом, ограничение роли олигархии;

·       реабилитацию (за исключением “сталинизма”) советского прошлого страны;

·       установление ответственности власти и её носителей за положение страны, прозрачных “правил игры” и гарантий против их произвольного пересмотра, создание механизмов контроля за отправлением властных функций;

·       осуществление политики смягчения необоснованных резких разрывов в уровне жизни населения.

Реализация этого “социального заказа” могла бы создать определенные предпосылки для дальнейшей консолидации всего населения или, по крайней мере, его большинства, на почве демократического государственного строя и социального рыночного хозяйства.

Исходя из доминирующих ориентаций россиян, можно предположить, что они поддержали бы такие меры, как ренационализация отдельных приватизированных предприятий, относящихся к стратегическим отраслям или к отраслям, имеющим большую социальную значимость, приоритет развития производительных секторов экономики, твердые гарантии по государственным обязательствам (включая социальные), объективное расследование наиболее скандальных фактов российской политической жизни, в том числе обстоятельств возникновения последнего финансового кризиса, расследование деятельности некоторых наиболее одиозных фигур из состава прошлых кабинетов министров, демонополизацию ведущих СМИ и ряд др. С другой стороны, если курс нового правительства не будет соответствовать этим ожиданиям общества и, признавая долги России перед западными кредиторами, правительство откажется от обязательств перед своим собственным народом, один из последних шансов преодолеть противостояние власти и рядовых граждан будет упущен.

В свете этой стихийно складывающейся программы консолидирующегося российского общества следует рассматривать не только судьбу кабинета Е.Примакова, но и более отдаленную перспективу президентских выборов. Гадать о конкретных претендентах на этот пост сегодня не имеет смысла. Однако исходя из полученных нами данных, можно предполагать, что требования к ним, по сравнению с 1996 г. и тем более 1991 г., коренным образом изменились. Логично предположить, что на посту Президента россияне захотят видеть не “вождя победившей партии”, а национального лидера, способного обеспечить смыслополагающую функцию государства на базе разделяемых большинством населения фундаментальных ценностей.