VI. ЭССЕ

В этом номере редакция открывает рубрику “Эссе” несколько необычной статьей. В ней отражен взгляд на культурную жизнь Венгрии с левых позиций. Мы не практиковали публикацию такого рода материалов и будем рады, если узнаем мнение читателей о целесообразности предоставления страниц журнала подобным обзорам.

Мы горды тем, что открывает этот новый круг публикаций Иштван Сердахейн – один из ведущих философов и литераторов Венгрии, на протяжении долгих лет главный редактор журнала “Критика”, затем  - “Уй Форум”. И.Сердахейн был также главным редактором 19-томной энциклопедии по всемирной литературе (самая большая энциклопедия по литературе в мире), за руководство ее созданием И.Сердахейн был награжден в 1995г. “Орденом маленького креста Венгерской Республики”. Он является лауреатом литературной премии им. Аттилы Йошефа, генеральным секретарем “Литературного общества им. Надя Лайоша”, автором монографий по эстетике и литературе. Его научные и литературные публикации составляют более чем двадцать томов.

ПОЛОЖЕНИЕ КУЛЬТУРЫ ВЕНГРИИ *

Иштван Сердахейн

Прописной истиной историографии является положение о том, что определение  вех истории – вопрос очень сложен. 

С точки зрения истории политики прелюдией  того  времени, в котором мы живем, являются выборы, проведенные весной 1990 года, которым в свою очередь предшествовал короткий переходный период с осени 1989 года. Но культурно-исторический анализ момента появления сил, определивших состояние современной венгерской культуры, обращает нас к середине 70-х годов.

Это различие  обнаруживается и на терминологическом уровне: период после 1956 года у нас принято называть “эпохой Кадара”, в области культуры это же самое время называют “эпохой Ацелия”. И не безосновательно: Дьердь Ацел сумел добиться относительной автономии для находящейся под его руководством системы учреждений.

______________________

Сердахейн Иштван – доктор философских наук, секретарь общества им. Надя Лайоша (Венгрия)

* Редакторы литературного перевода - доктор филологических наук Бенямин Сас, доктор искусствоведения Виктор Арсланов

Статья подготовлена к публикации по инициативе и при содействии доктора исторических наук Тамаша Крауса и кандидата философских наук Людмилы Булавка

В данном  обзоре  нет возможности для анализа сложной личности и еще более сложной политической деятельности  Ацела. Шандор Ревес  с полным правом говорит, что хотя  его монография  об Ацеле (1997) насчитывает более 400 страниц - он взялся за создание книги, которую  невозможно “написать”. Было бы грубым упрощением утверждать, что возглавляемая в целом политика культуры не была лишена субъективизма и произвола; более того, своими дилетантскими, снобистскими мерами, отрицательной селекцией он нанес тяжелый урон культуре.

С другой стороны, Ацил обеспечил несравненно более благоприятные  условия  для развития  нашей национальной культуры, чем все предыдущие  и последующие эпохи. В наше время уже общепринято, что время Ацела было “золотой эпохой” в истории венгерской  культуры. Ацел с успехом заключил компромисс между  интеллектуальными  элитами и политическим руководством, сведя  к минимуму запреты, вытекающие из  политического положения Венгрии (1).

Ацел способствовал расширению гласности, проводил  хитрую политику в интересах финансирования культуры.

Впрочем, цензура, хотя и юридически не оформленная, как и запретные списки все же существовала. Но фактом является и  то, что эта цензура действовала произвольно и к тому же глупо. Ее легко можно было обвести вокруг пальца. К тому же Великая свобода, вызванная сменой строя, не продемонстрировала общественности ни одно произведение, которое бы заслуживало быть опубликованным ранее (2).

Беззастенчивый орган политической оппозиции “Беселе” с 1981 года практически был подписным изданием и только смехотворными лжемерами старались ограничить число подписчиков.

Весьма характерно, что во второй половине 80-х годов оппозиционная интеллигенция обвиняла эту политику культуры не в полицейско-государственной  диктатуре, а в так называемом патернализме.

Оглядываясь назад, можно сказать, что приметы перемен  появились уже в начале 80-х годов. Технократы-экономисты реформ начали тогда утверждать, что продукты культуры - тоже рыночный товар, и сферу культуры надо реорганизовать так, чтобы она стала самофинансируемой отраслью, способной устоять в мире рыночной конкуренции и не нуждающейся в поддержке извне. Возникшая по этому поводу и в течение последующего полудесятилетия продолжавшаяся в стране дискуссия (см. Дъердь Раднаи, 1986) доказала, что сфера культуры никогда не могла и не может быть самоокупаемой, что  ее финансирование  не только не мешает расцвету экономической сферы, но, наоборот, является необходимым условием ее развития.

Однако руководство  партии и правительства  вместо этого  сделали  совсем противоположное. Результат очевиден: обнищание  и развал системы культурных  учреждений, который  в наши дни достиг апогея.

Превращение домов культуры в забегаловки; конкуренция научных трудов  и поэтических сочинений с детективами и научно-фантастическими изданиями; более низкая оплата труда научных исследователей по сравнению даже с низкоквалифицированными рабочими - все  это началось не в 1990-ом году, а значительно раньше. Я помню, как в 1984 году, когда меня назначили главным редактором ведущего в стране культурно-публицистического журнала, заместитель министра высмеял меня, услышав, что я мечтаю о зарплате как у типографского механика или “левака-рабочего”. Победа  технократически-монитарного направления расшатала не только  материальную базу, не только  систему культурных учреждений, но и политическую систему, одновременно  сопровождаясь определенными  идеологическими последствиями.

Государственный патронаж в 80-е годы и главным образом с 1984  года -  со временем появления  на сцене фонда Сороса - значительно ослабел и проигрывал в Западу в деле обеспечения  стипендий, научных командировок и других видов помощи. В результате в сфере культуры уже тогда появилось двоевластие, несмотря на то, что в политике еще долго сохранялась монополия государства.

Параллельно с этим изменился и облик  руководства в области политики  просвещения. В период с середины 1960-х гг. до середины 70-х гг. венгерская интеллектуальная жизнь, хотя еще и продолжались последние бои  сектанско-догматических сил, переживала эпоху ренессанса. Было  “открыто окно” в сторону  западной  культуры, но при условии сохранения всего ценного в марксизме. Было оговорено: если марксизм хочет играть роль гегемона в общественной жизни, тогда ему надо взять на себя функции действительно открытой профессиональной  “нормальной  науки”. Но этой цели  не удалось достичь: критическая адаптация, обдумывание проблем сразу же перешли  в подражание модным  западным  направлениям, тем более, что это  открывало выгодные возможности для карьеры.

Основной причиной  этого было то, что  образованность Д. Ацелья не выходила за рамки мещанского снобизма, а в теоретико-идеологических вопросах он был просто безграмотен (Ш.Ревес,1997). Речи и статьи ему писали референты (советники), мнение которых было решающим. Члены этого круга время от времени менялись, и эти изменения Ацел  приспосабливал к тому, кто становился  в это время популярным и модным. Этих личностей под знаком политики “пряника” он поддерживал в том случае, если они открыто стояли в оппозиции. И так как с середины 1970-х годов у нас вызывали сенсацию необычные идеи подражателей западной субъективистской моды, а в 1980-е  годы распространился постмодернизм (Петер Агарди, 1997) - палитра  кадрового окружения   Ацела  в соответствии с этим также постепенно менялась.       

К середине 1980-х годов многое свидетельствовало о том, Ацел уже “перестроился”, что наиболее очевидно подтверждают  те его высказывания (Д.Ацел, 1986,1987), в которых он провозглашал равноценными эклектико-идеалистические труды молодого Д.Лукача и его марксистские произведения. Начавшаяся  тогда волна последующей всевенгерской дискуссии (И.Сердахейк - К.Вереш, 1957) сделала достоянием общественности тот факт, что в венгерской интеллектуальной жизни марксизм попал под перекрестный огонь открытых нападений - вследствие этого он оказался в положении  обороняющегося отступления, а его представители или покинули его, поменяв как хамелеоны убеждения, либо стали жертвами неизменного очернения и пренебрежения (И.Сердахейи,1985; И.Сердахейи -Карой Т.Кереш 1987).

Между второй половиной  эпохи Ацела и сегодняшним положением ясно проявляется преемственная связь. Если мы посмотрим кто те люди,  о которых в своей монографии Ш.Ревес (1997) в 70-е и 80-е годы пишет  как о новых советниках и консультантах Ацелы, то увидим, что эти кадры   после смены  общественного строя все без исключения сохранили свои позиции и сегодня именно они занимают руководящие  посты в академиях и университетах, более того - их можно видеть на экранах телевизоров, они представляют элиту в журналах, в книгоиздательстве. Почти  не  противостоящие Ацелу или нейтральные по отношению к нему  лево-марксисткие  общественные деятели исчезли с арены действий, тогда как кадры Ацела 70-х и 80-х годов сохранились, более того - в “живых” остались  даже фактически умершие, например, Ева Анчел, труды которой  заботливо переиздаются и ныне.

Поскольку в Венгрии смена режима произошла не по воле масс, живущих в благосостоянии и политическом безразличии, а в результате тайного советско-американского пакта (3), так и дальнейшая судьба культурной жизни сложилась соответственно этому. Этот великодержавный пакт был реализован как сделка  между молодым поколением коммунистических кадров и между современными разнокалиберными оппозиционными группами, срочно  набранными с периферии интеллектуальной жизни. Поэтому их позиции выражали весьма различные групповые интересы, но вовсе не естественные интересы национальной культуры или  какие-либо другие общественные интересы. Помню, в год смены режима один откровенный западный наблюдатель высказал такую мысль: ведущих личностей  венгерской оппозиции вполне может хватить на создание редакции добротного литературного журнала,  но для создания способного на что-либо правительства - вряд ли. Из этого можно было бы сделать вывод, что у нас в будущем будет достаточно иных проблем, но новые представители власти по крайней мере хотя бы прекратят то наступление на культуру, которое провозгласили кадры поздней эпохи Ацела под девизом - “ культура - тоже товар”. Но  это наше ожидание, впрочем как и многие  другие - также  оказалось иллюзией.

Специалисты, конечно, по-прежнему старались довести до осознания то, что от краха спасти нас может  только развитие системы культурных учреждений (см. Дьердь Рожа 1995), и эта точка зрения была отражена во всех правительственных программах (см.Петер Агарди, 1997). Но осуществление этих программ  даже  не пришло на ум новым правящим кликам, как и то, что  все остальные предвыборные заверения были завораживающей народ демагогией. Переделом наглости сегодняшних политиков является тот факт, что министр культуры и образования, приводящий в исполнение разгром и разложение системы культурных учреждений, высокомерно подчеркивает решающее значение культуры (см. Балинт Мадьяр, 1996).

Сегодня уже общеизвестно, что провозглашение  принципиальных прав свободы культуры - пустые слова, т.к. прошедшая в сфере печати концентрация собственности отдала интеллигенцию на произвол “либеральной диктатуры”,  а ренессанс культурного  развития сменился крахом культуры (см. Габа Кенцел,1996).

Самым первым было наступление на имеющее международное значение венгерское книгоиздательство и киноискусство, которые во время консолидации социалистического строя с 1960-х по 1980-е годы вышли на мировой уровень. Как я уже упоминал, перевод этой отрасли на рыночные отношения начался уже в эпоху Ацела, а материальные возможности здешней системы учреждений все боле сужались, их профиль все больше  определялся обслуживанием произведений западной массовой культуры. Новые режимы только ускорили эти процессы тем, что приватизирование книгоиздательства и кинопроизводства (государственное имущество частично было переведено в собственность венгерских клиентов западного капитала, а большая часть просто спущена за бесценок западным владельцам капитала) незамедлительно  привело их к краху. Характерным примером здешней беззастенчивости является то, что даже издательство Венгерской Академии Наук передали в руки одной голландской фирмы, которая уволила большую часть редакторов этого издательства и с тех пор эта имеющая столетние традиции цитадель венгерского научного книгоиздания занимается лишь алиби-деятельностью.

Результат: осуществление тех кошмарных картин, которые в свое время даже я считал преувеличениями и которые Иштван Рерманн (1967,1974) описаны в  1960-е и 70-г.  Достаточно только бросить взгляд на  городские книжные киоски, чтобы определить засилье сексизданий, триллеров и слащавых романов, которые  распространяют ту пленительную  иллюзию, что если у нас  - как и в любом капиталистическом мире приходит в упадок мораль, разваливаются семьи, молодые поколения становятся жертвами наркотиков, на улицах ведут перестрелку банды гангстеров, то беда ни в коем случае не в общественной системе, а только  в поведении отдельных людей.

Правда, книжные киоски пестрят значительным  количеством радующих глаз своим исполнением  научно-популярных журналов и изданий. Но и они - орудия  манипуляции,  поскольку объединяя в себе упрощенную для читателей политическую, научную, художественную и т.д. информацию со сплетнями,  безвкусицей, сенсациями по поводу летающих тарелок, гороскопами, оккультивными и мистическими учениями, определяют  общий характер мировоззрения, основанного на иррационализме. Точно такая же тенденция пронизывает репертуар кинематографа, радио.

Но и эта лжекультура весьма недоступна для венгерской публики. С 1990 по 1996 г. более чем в 10 раз увеличились цены на книги (см.Ласло Петер Зентаи, 1996), характерно, что цены на учебники выросли в еще более ошеломляющем темпе, к 1994 -ому году цены  по сравнению с 1991 годом выросли в 28 раз (см. Петер Агарди, 1997). Тогда же с 1985 по 1995 год количество кинотеатров уменьшилось на 83%, зрителей - на 80%, венгерских фильмов - на 50%.

Факт, что  при нынешнем общественном строе - в отличие от предыдущего - не существует цензуры (в строгом смысле этого слова) или официальных “запретных списков”. Зато существуют возросшие до небес цены на бумагу, типографские затраты, которые немыслимо оплатить. “В правовом государстве деньги  есть оружие,” - писал Аттила Йожеф во времена  многопартийной системы при Хорти; это оружие и в наше время заряжено.

Ведь в водовороте смены общественного строя общественные деньги, предназначенные  на финансирование культуры, сплавили в лапы такой фондовой системы, которая действует с более безучасто-жестокой  и бесконтрольно-произвольной надменностью, чем отдел культуры ЦК партии во времена Сталина (см. Католин Бошшани, 1995; Ласло Лендел, 1995; Ержебет Салом, 1995; Иштван Сердахейи, 1995; Габо Юхас, 1996; Иван Селени, 1996).

Этот аппарат террора  может действовать тем более эффективнее, поскольку  система книжной торговли также потерпела крах, попала  в руки мафии, и поэтому здесь не может осуществляться корректирующая роль рыночной конкуренции. Более того,  на этом рынке  не  может быть представлен значительный спрос большей части традиционного читательского слоя, а именно - средний класс,  т.к. представляющая  его  интеллигенция - обеднела,  можно сказать  - даже попала в полосу опасности – маргинализации (Петер Агарди, 1997), она  обременена ежедневными заботами о пропитании и не может оплатить возросшие до небес цены на книги, которые вдобавок ко всему еще содержат общий налог с оборота, что однозначно демонстрирует  враждебную культуре политику правительства.

Так сложилась эта обстановка, при которой даже если какой-то венгерский писатель, поэт или ученый, сменив дни на ночи, создаст значительный труд, тогда, если только он не входит в число фаворитов культурной диктатуры, и в первую очередь- либеральных кругов, фонда  Сороса - для него просто  немыслимо найти издательство для публикации своей  рукописи, Ну,  а если все же каким-то образом он и сможет собрать деньги, покрывающие типографские расходы, отказавшись от собственного  гонорара, он все равно  не  попадет на книжный рынок, поскольку мафии книжной торговли  предпочитают распространять детективы, сексиздания и гороскопы. В любом случае его труд не дойдет до читателя, т.к. у последнего не окажется денег на покупку.

Может остаться надежда на библиотеки, которые (хотя денег  у них на приобретение новых книг  почти нет) могли бы в качестве безвозмездного пожертвования принять и таким образом сделать доступными для читателей  эти труды. Но с 1990 по 1995 год число  публичных библиотек уменьшилось более чем на 50%, а читательский взнос за запись в национальную венгерскую библиотеку недавно повысили  до 2.000 форинтов (1 доллар = 200 форинтов, что приблизительно в 100 раз больше того взноса, который был раньше (Петер Агарди, 1997). Легко можно подсчитать, что не сегодня-завтра цены на входные билеты  в разные музеи и на выставки будут такие  же высокие как в единственном духовном завоевании нового общественного строя - а именно в порнографических кинотеатрах.

Наступление на массовую культуру, как было упомянуто выше, началось также уже в эпоху Ацела приведением к рыночным отношениям деятельности домов культуры. При новых режимах эти учреждения попали под  подозрение как остатки коммунистической системы и их полному  уничтожению помешало только  противостояние органов  местных самоуправлений,  но число их работников  к нынешнему времени все же  уменьшилось на 30 % , а посетителей - почти на 50 % (Петер Агарди, 1997)

В 1990 году пришедший к власти христианско-национальный курс кроме того, что  начал постепенно возвращать  государственные школы в руки церкви, поначалу  еще не  смел поднимать  руку  на систему образования. А сменившее его в 1994 году социал-либеральное правительство не испугалось и этого. В первой половине 1996 года уже приблизительно 5400 педагогов  были безработными (Петер Агарди, 1997), а поступление в ВУЗы и плата за обучение в них в результате  новейших мер делает их доступными практически только для “новых богатых” (см. Мария Бониферт, 1996).

Итак, начался тот процесс, который  поставил невидимые, но непреодолимые преграды перед приобщением к культуре низших слоев общества, а интеллигентов - как это предсказал в упомянутых выше трудах Иштван Германн - превратит в обученных дипломированных  чернорабочих под властью ни в чем ни разбирающихся политиков и “дубинных” менеджеров.

Эта культурная контрреволюция началась летом 1995 года, когда  было  заявлено не только о том, что со следующего года умственный труд не получит ни копейки  налоговых льгот, но стало  очевидным  и то, что новому общественному строю нет никакой нужды в молодых специалистах из сферы умственного труда. Бюджет университетов и институтов урезали, ряды преподавателей сократили, а студентам заявили, если они хотят получить диплом - пусть за  это платят.

Идеологию для этой контрреволюции дало летнее заявление “социалистического” министра финансов. По его мнению, все предыдущие привилегии сферы культуры нужно было отменить, потому что “нет никакой разницы между  умственной работой  творческой интеллигенции и  кровельщиком самого низшего разряда - стоимость копейки в каждом кармане  одинакова, поэтому ничем нельзя обосновать тот факт, что первые должны платить меньший  налог с дохода, чем вторые”.

Из этого, с одной стороны, выясняется то, что этот министр настолько же не информирован о положении дел в стране, как во время  колонизации какой-нибудь английский джентельмен  в деревнях африканских туземцев. Ведь все кроме  него знали, что из зарплат или гонораров работников умственного труда кассы в любом случае  автоматически высчитывают  причитающиеся казне сумму. И напротив, если мы нуждаемся в работе кровельщика - или любого другого мастера - можем быть уверенными, что сумма, о которой договорились, перейдет из кармана в карман, из нее  налоговые власти не получат ни копейки.

И хотя, правда, что стоимость копейки в кармане любого человека одинакова, все же суть дела в том, за какой труд человек получает эти копейки.

Работникам умственного труда  нужно учиться на 5-10 лет дольше для того, чтобы начать зарабатывать, а начальная зарплата молодых  специалистов считается  хорошей , если она составляет сумму, которую более ловкие мастера могут заработать за 1-2 дня. И за этим кроется не экономическая закономерность, в силу которой деятельность  дипломированных специалистов с точки зрения национальной экономики непропорционально менее ценна, чем работа мастеров. Как раз наоборот, как я уже упоминал,  давно общеизвестным является тот факт. что на мировом  рынке  мы можем создать спрос только на основе достижений нашей умственной творческой работы  и творческих умов.

Из этого еще выясняется, что  отдающие приказы  африканским туземцам английские  колонизаторы яснее представляли себе  законы  на мировом рынке, чем посаженные на наши шеи  министры, не  располагающие  даже таким знанием. А если и располагают, то не в  их интересах следовать  данной логике, как не в интересах  английских господ было создание в африканских джунглях  университетов и публичных библиотек, ведь их собственные дети учились в Оксфорде или Кембридже.

Еще более агрессивным представителем  такой катастрофической политики является бывший министр финансов Ласло Бекеши, который  и во время  экономического развала системы  Кадара уже занимал  данный пост. Его карьера - одна из самых круто восходящих коммунистического режима:  получив дипломы  Высшей Политической школы и Военной Академии, он с должности референта отдела налогов в Сельском совете  поднялся  до кресла министра.  В своей программе  он утверждал (см. Мария Бониферт, 1996), что различные  слои  многочисленного   лагеря  - те, кто своими голосами на выборах помог социалистической  партии стать правящей, “ наверняка  разочарованы” деятельностью этого правительства, но он желает не того  чтобы были исполнены предвыборные  обещания, а  того, чтобы  те, кто был приведен к власти под  знаком правительственной ответственности, открыто порвал с левосторонними ценностями. Слово “культура” вообще не фигурирует в этом  писании, но одно из его  выражений - “сокращение обязательств государства” -наверняка намекает на сокращение расходов на культуру, равно как и косвенный намек, следующий  из другого его выражения -  “ помогать экспорту и капиталовложениям за счет потребления”. Мы  хорошо знаем  о красиво звучащих лозунгах - “осуществление успешного накопления капитала”, “повышение  конкурентоспособности  экономики” - мы хорошо знаем, что они обозначают: аферисты-мальчики из банков и мафиози черной экономики будут и дальше увеличивать  свои и до этого  успешно заграбастанные  миллионы и их конкурентоспособность”.

Во всяком случае, в период с 1985 по 1995 год в Венгрии число научных исследователей уменьшилось на 50% (Петер Агарди, 1997), и по одному из радиосообщений, сделанных в октябре 1997 года 40% ученых, занятых в фундаментальных исследованиях, покинули стран — эмигрировали за границу.

При виде этих устрашающих признаков  культурной контрреволюции  у отдельных представителей  новой духовной элиты также появились сомнения, которые они  время от времени высказывают на страницах печати. Таких  протестующих “либеральных” публицистов обычно призывают к порядку  тем, что советуют интеллигенции  не хныкать, т.к. эта цена  нашего вступления в Европейский Союз. Легко было бы доказать, что это демагогия:  разрушая систему просветительских учреждений, правительство толкает нас не в  Европу, а к Средней Африке.

А, с другой стороны, уже пришло время понять, что вдохновители этого “татарского нашествия” на культуру давали не новоиспеченные  либеральные  публицисты и озверевшие главные  бухгалтеры, а те интеллигентские клики, которые действительно сейчас не имеют никакого морального права “хныкать”. Выдвинутые в позднюю эпоху Ацела - и сегодня  обладающие исключительным правом выступлений на экранах  телевизоров - ученые-общественники, живущие за счет того, что с университетских кафедр, со страниц специальных журналов пропагандируют идеи постмодернизма, более эффективно служат “новым богатым”, чем демагогия министров  культуры.

Апостолы этих взглядов на протяжении многих лет вдалбливают в общественное сознание, что от представляемых  ими наук нельзя  ожидать никаких  точных знаний (Миклаш Алмаши, 1992),  в них каждая  мысль по своей внутренней природе неустойчива, и главным образом подходит для того, чтобы подобно разговору глухих вести  никогда не приводящий  к строго очерченной  правде диалог  с другими, подобными же теориями (Ийожеф Сили, 1992). И если это действительно так, преподавание этих наук  в средних и  высших  школах совершенно излишне, и те, кто их преподает и пропагандирует, не заслуживает ни копейки помощи - бесцельная болтовня действительно является  роскошью.

Если прав так почитаемый у нас Арон Кибеди Варга, то мы имеем дело с таким  основанным на различиях информационным обществом, о  котором  в  “свои оптимистические минуты” говорят классики постмодернизма Лиотард и Ваттимо. Не будет  общепринятых научных  ценностей, а каждый  индивидуум сам будет составлять свою собственную  временную и отличающуюся  от всех остальных систему ценностей, тогда те представители отечественной интеллигенции, которые  из-за разгрома   нашей системы  культурных учреждений,  дела  школьного образования  били в набат - оказываются врагами прогресса. Ведь если  в ”постмодерном  мире” каждый итак сможет сам смастерить - к тому же во всех отношениях  временно- действующим  в данный момент способом - свою  научно-культурную  систему  ценностей, тогда  в образовании, школах  нет надобности. Безграмотный человек - это такой постмодерный  человек, у которого  в его  актуальной на данный момент системе ценностей умение писать и читать не входит в число необходимых познаний. И Ванечка, когда он заявляет, что дважды два - пять, осуществляет возможность, представленную этим “информационным обществом”: ”внести изменения в  модифицированные и независимые от личности  нормы”.

Такие же доводы  приводили в защиту культурной контрреволюции те теоретики литературы, критики и антиэстеты, которых  объявили гениями  как представителей постмодернистской белиберды - художественной литературы  общих фраз. Если трудности   композиции разрешаются бессвязностью текста, то бессмысленность - верный знак тонкой современной иронии, а изображение художественной правды - старомодное бесцельное усилие,  по сравнению  с тем гениальным открытием,  которым является  поток слов, выписанных из словарей  синонимов (см. Эрне Кулчар Сабо, 1994).

Так что,  проблемой является не  то, каким образом мы можем дать отпор  поднятой до правительственной  программы  финансовой безграмотности, а другое - до каких пор венгерская интеллигенция будет мириться с фактом, что тон задают такие авторы работ, которые за модными, бессвязными текстами ложных философий и эстетик маскируют отсутствие собственной концепции. Если в интеллектуальной  общественной жизни мы не сможем завоевать прав на настоящую систему ценностей, не сумеем восстановить  достоинство познания и обучения, научного знания , честь произведений искусства, осознающих важные общественные истины. то потом обвинять в потере нашей  национальной культуры мы можем в первую  очередь    только самих себя.

Заканчивая анализ нашего состояния дел, нужно рассмотреть еще одну область  идеологической  культуры, которая, как общеизвестно, в большой мере влияет на основные тенденции, проявляющиеся в других областях культуры.

Как считает Петер Агарди (1997),  обобщая мнения лучших аналитиков  венгерской  политической культуры, отечественное общественное мышление определяют четыре основные  идеологические течения:

-  а) консервативное, христианско-национальное;

- б) радикальное народно-национальное;

- в) либеральное, буржуазно - демократическое;

- г) левое,  социалистическое.

Они уходят корнями в ХIХ  век, но в 1948 году  (в том числе,  значительная часть левых) с их диктаторскими средствами  лишили гласности. С середины 60-х годов они вновь появились на сцене, а с 1988 года могли действовать уже открыто.

На выборах 1990 года, благодаря их лживым обещаниям и воздержаниям от антикоммунистических подстрекательств, победила коалиция консервативно-христианского, национального и радикального народно-национального крыла, но, на мой взгляд, у них до сих пор нет значительно разработанной  идеологии, выходящей за рамки лозунгов, равно как и распространяющегося через средства массовой  информации собственного влияния, и которому  им  мешает имеющееся в них засилье  идеологии “либералов”.

Идеология левых социалистов с середины 1980-х годов постепенно разрушалась, и причин для этого было много (см. И.Сердахайн, 1988). С одной стороны, официальная, пользующуюся привилегиями  “марксизма-ленинизма” и возможностями распространения через  систему партучебы,  она до 1970-х г. большей  частью  оставалась устаревшей, несущей черты сталинской эпохи. С другой стороны, партийное руководство навязало стране половинчатые  экономические эксперименты и кавалькаду  апологетических  рыночных теорий, полностью отказавшись от политических и идеологических. В результате уже ко второй половине  1980-х годов возник полный идеологический хаос; марксизм  дискредитировал себя; в широких кругах распространилась идеология западного неоконсерватизма - идеология “деидеологизации”, а среди  молодежи еще и иррационализм, мистицизм.

В 1989-1990 гг. в кругах  партийного руководства произошел ряд переворотов и “путчей”, а бывшая  коммунистическая партия реорганизовалась в правую  социал-демократическую  партию. После победы на выборах в 1994 году она осуществляла радикально-консервативную капиталистическую программу.

Подлинно левую социалистическую интеллигенцию практически изгнали из средств массовой информации и ее  возможности  заявлять о своей позиции в печати в данных экономических условиях еще более ничтожны, чем те, которыми располагала в период либерализации эпохи Кадара “преследуемая” оппозиция. Ряды  этой интеллигенции разделились, распались на мелкие, неспособные на идеологический синтез или, по крайней мере, хотя бы на солидарность секты.

Манипуляторы общественным мнением внушают, что марксизм развалился вместе с советской империей, что его больше не существует (разоблачение этих манипуляций см. Ласло Гараи, 1995).

В тоже время стоит  отметить, что основополагающие идеи социалистическо-марксисткого мировоззрения - почти в фольклорной форме органически встроились в идеологическую культуру народных масс.

Результатом этого, с одной стороны, является то, что против нео-консервативной капиталистической демагогии эти массы определенным образом  вооружены. А с другой, - если до сих пор  и нет, то в перспективе возможно усиление опасности  нарастания  социальной демагогии радикальных  народно-национальных правых.

В Венгрии так называемое либеральное  буржуазно-демократическое направление  на самом деле под маской либерализации представляет собой даже очень радикальную неоконсервативную  капиталистическую идеологию. Несмотря на то, что на выборах 1990 года, вызвав недоверие своими враждебными антикоммунистическими-антисоциалистическими нападками, она потерпела поражение, но с помощью иностранного капитала либералам были обеспечены ведущие позиции в элитарной сфере культурной жизни и в средствах массовой информации.

На выборах в 1994 году буржуазные либералы-консерваторы не завоевали большего  доверия, но в качестве коалиционного  партнера “победившей социалистической партии в настоящий момент не только  принимают  участие  в управлении страной, но  и определяют  характер этого правительства.

“Либеральную” идеологию следует рассмотреть поближе. Один из ее главных теоретиков - Ева Ч.Димеши -  излагает следующий ход мысли. По ее определению всякая  идеология -  реакция живущих в данной  общественно-исторической  ситуации класса,  слоя группы на вызов своего положения, а  ситуацию определило  осознание интересов и программное  формулирование  целей, вытекающих  из этого основного принципа  действия. Или речь идет о том, что различные идеологии не хуже и не лучше одна другой, они выражают лишь различные сферы общественных интересов“ (с.18). Пожалуй, от этого либерального  ученика восьмилетки уже можно ожидать при владении логическим способностями – и такого суждения: хотя жизненная ситуация и интересы убийцы-сексопата и его жертвы фактически различны, но в “человеческом  качестве” они не отличаются  друг от друга, между ними нет разницы.   

Следовательно, в соответствие с этой логикой, между ганстерской буржуазией и основным трудовым населением страны нет разницы в нравственном и идеологическом отношениях (см. Петер Агарди, 1997).

Этот “либерализм” нельзя относить к кругу фашистских идеологией, он не пропагандирует агрессивной исключительности. Он совсем не против того, чтобы существовала альтернативная идеология, которая бы  выражала интересы бедных: осуждала безработицу, которая за период за период с 1990 года по 1996 выросла настолько, что составляет 1/4 часть всего работающего населения (см. Перет Агарди, 1997); осуждала рост обнищания (в 1995 г. уже одна треть населения  страны жила ниже официального прожиточного минимума и скачкообразный рост смертности населения. Правому либерализму нужно только то, чтобы идеологии, выражающие интересы тех,  кто увольняет работников с работы, поднимает уровень смертности и нищеты, цены на лекарства, квалифицировались бы как эквивалентные. Ведь этим  самым  устраняются все преграды  на пути увольнений и поднятия цен, ибо “эквивалентность“ идеологий сочетается с вопиющим материальным неравенством: за  “либеральной” идеологией стоит власть капитала, а за левой - идеология пустых карманов. При таком положении дел нет  необходимости в колючей проволоке и вышке с пулеметами. Уволенные с работы получат причитающуюся им по закону компенсацию, живущие в нищете могут открыто ругать  существующий  строй,  а свободная  пресса, радио, телевидение проповедуют свободу. А  смерть от болезни - естественная  смерть. Никто не нарушает, не задевает основные принципы демократии, правовой государственности.

Проблема лишь в том, что, по словам одного из ведущих  представителя венгерского “либерализма”, Миклоша Тамаша Гашпара (1997), венгры все же  “больше ненавидят демократию, чем  Салаши, Кадара и Ракоши вместе взятых”. Автор этой статьи возмущен  столь уничтожительным мнением о венгерском народе и его якобы враждебности демократии. Венгры не против демократии, но одним из признаков мудрости венгерского народа и его политической культуры является то, что эту “либеральную” демократию он оценивает по  заслугам.

Примечания

1. Проблемы, которые были связаны с Версальскими  мирными договорами, подписанными после 1 и 2 Мировых войн и также с националистическими мирами соседних  социалистических “братских “  стран: в течение нескольких лет после 1945 года большая часть венгерского населения в Чехословакии не имела даже гражданских прав. Особенно это относится к Румынии после 1956 года, где проводилась агрессивная, ассимилирующая политика по отношению к венграм. В этом отношении не был  исключением  и Советский Союз: например, после переписи населения в конце 70-х годов  в список проживающих народов на его территории венгры не были   включены, в то время как их численность (200 тыс. человек), значительно превышала  количество малочисленных национальностей, имеющих свои автономные  округи (примечание редактора).

2. В Венгрии опубликованные в газетах, журналах работы и рукописи книг не надо было показывать никакому учреждению, т.е. цензуры практически не существовало. Под цензурой  понимали нечто другое: как во  всех социалистических странах все издательства  были в руках государства и главные редакторы назначались  государственными органами власти и получали соответствующие директивы на издательскую политику. И сверху часто “спускали”  списки, - каких  авторов  нежелательно публиковать или  не публиковать. И если редактор часто нарушал эти установки - его можно было “снимать“ с поста. Но редактор, как правило, был  заинтересован в сохранении своего поста. Т.е. государство осуществляло свою цензуру через механизмы государственной  собственности. Но даже при смене политического режима этот метод цензуры сохранился, изменился лишь вид собственности: государственная сменилась на частную.

3. В период так называемой перестройки между Горбачевым и его американскими партнерами шла речь и о судьбе европейских соцстран. И тогдашнее “советское” руководство согласилось помочь Америке в восстановлении капитализма в этих странах силам Запада. И за такую помощь руководители США обещали руководству Советского Союза определенные  экономические выгоды. Это был фактически тайный пакт. Об этом говорят  левые  политики Западной Европы. Америка вероятно обещала что эти страны  после роспуска Варшавского Договора не вступят в НАТО и обещала заменить экономические контакты средней Европе своими. Конечно, после распада  СССР они считали не нужным выполнять свои обещания.