НЕПОЗНАННЫЙ КЛАСС:

ЛЕВ ТРОЦКИЙ О СОВЕТСКОЙ БЮРОКРАТИИ

Алексей Гусев

Что представляла собой общественная система, существовавшая в нашей стране в советский период ее истории?

Это, безусловно, один из основных вопросов, стоящих перед исторической, а также в немалой степени и перед другими общественными науками. И это – не просто академический вопрос, он имеет прямой выход на современность.

Серьезное исследование этой проблематики немыслимо без обращения к работам Л.Д.Троцкого – одного из первых авторов, предпринявших попытку концептуального осмысления сущности “советской” системы и ее руководящего слоя. Троцкий посвятил данной проблеме множество работ, которые оказали влияние не только на членов троцкистских группировок, но и гораздо более широкие интеллектуальные круги. Так, известный английский исследователь, член редколлегии журнала "Нью Лефт Ревью" П. Андерсон причисляет её к наиболее выдающимся достижениям марксизма в ХХ веке (1). Определённый резонанс концепция Троцкого получает и в России (2). Появляются даже оценки её как вершины научного знания о Советском Союзе (3). Соблазн обращения к Троцкому, с его авторитетом лидера революции и борца против сталинщины, в поисках ответов на вопросы о нашем не столь давнем прошлом действительно велик. Но всегда ли его ответы, его теоретические конструкции безупречны? К сожалению, в отечественной литературе до сих пор не было предпринято ни одной серьёзной попытки их детального критического анализа.

В наиболее конденсированной, обобщённой форме взгляды Троцкого на сталинский СССР изложены в его книге "Преданная революция", вышедшей чуть более 60 лет назад. Один из центральных её сюжетов - оценка сущности и перспектив советского правящего слоя. И это вполне закономерно: нельзя ответить на вопрос о характере системы, не определив, что представляет собой её центральный субъект. Данная статья посвящена именно разбору взглядов Троцкого на советскую бюрократию, то есть рассмотрению того аспекта, в котором, как в капле воды, отразились все прочие стороны его теории.

Сегодня, когда стихли перестроечные обличения "партократов", тема бюрократии повсеместно вышла из моды (к чему ворошить родословную "лидеров нации", прочно ставших на путь реформ?). Однако  она  не перестала быть научной и политической проблемой. Чтобы приблизиться к её разрешению, необходимо подвести баланс попыток её анализа, суммировать 

______________________

Гусев Алексей – к.и.н., МГУ.

плюсы и минусы существующих концепций. Концепция Троцкого - безусловно одна из первых в их ряду.

Бюрократия: основные характеристики

Попробуем воспроизвести основные характеристики советской бюрократии, которые даёт в "Преданной революции" Троцкий.

1). Верхний этаж социальной пирамиды в СССР занимает "единственный в полном смысле слова привилегированный и командующий слой"; этот слой "не занимается непоредственно производительным трудом, а управляет, приказывает, командует, милует и карает". Его численность Троцкий определяет в 5-6 миллионов человек (4).

2). Распоряжаясь всем, этот слой находится вне какого бы то ни было контроля со стороны основной массы производителей общественных благ. Бюрократия правит, трудящиеся массы "повинуются и молчат" (5).

3). Этот слой поддерживает в обществе отношения материального неравенства: "Лимузины для "активистов", хорошие духи для "наших женщин", маргарин для рабочих, магазины "люкс" для знати, вид деликатесов сквозь зеркальные витрины - для плебса" (6). Условия жизни правящего слоя в целом аналогичны условиям жизни буржуазии: он "заключает в себя все градации, от мелкой буржуазии захолустья до крупной буржуазии столиц" (7).

4). Этот слой не только господствует объективно, но и субъективно осознаёт себя единственным господином в обществе. Он, пишет Троцкий, обладает "специфическим сознанием господствующего класса" (8).

5). Господство данного слоя поддерживается при помощи репрессий, а его материальное благополучие базируется на "замаскированном присвоении продуктов чужого труда". "Привилегированное меньшинство, - отмечает Троцкий, - живёт за счёт обделённого меньшинства" (9).

6). Между этим правящим слоем и угнетаемым большинством трудящихся идёт подспудная социальная борьба (10).

Итак, перед нами вырисовывается следующая картина: существует довольно многочисленный социальный слой, который монопольно контролирует производство, а значит и продукт этого производства, присваивает себе существенную часть производимого продукта (т. е. осуществляет функцию эксплуатации), объединён сознанием общих материальных интересов и противостоит классу производителей.

Как называется слой, обладающий вышеперечисленными чертами, в марксизме? Ответ ясен: это в полном смысле слова господствующий общественный класс.

Троцкий вплотную подводит читателя к такому выводу. Но сам он его не делает, хотя и замечает, что бюрократия в СССР "есть нечто большее, чем бюрократия" (11). "Нечто большее" - но что именно? Троцкий этого не говорит; более того, он посвящает целую главу опровержению тезиса о классовой природе бюрократии. Сказав "а", нарисовав картину правящего эксплуататорского класса, Троцкий в последний момент даёт задний ход и отказывается сказать "б".

Сталинизм и капитализм

Такая же недоговоренность у Троцкого и в другом вопросе - там, где он сравнивает сталинистскую бюрократическую систему с системой капиталистической.

"Mutatis mutandis советское правительство заняло по отношению ко всему хозяйству то положение, какое капиталист занимает к отдельному предприятию", - пишет Троцкий во II главе "Преданной революции" (12).

В IX главе читаем:

"Передача заводов в руки государства изменила положение рабочего лишь юридически [выделено мной - А. Г.]; на деле он оказался вынужден жить в нужде, работая определённое количество часов за определённую плату... Рабочие утратили какое бы то ни было влияние на руководство заводом. При сдельной оплате труда, тяжких условиях материального существования, отсутствии свободы передвижения, при ужасающей полицейщине, проникающей жизнь каждого завода, рабочему трудно чувствовать себя "свободным тружеником". В чиновнике он видит начальника, в государстве - хозяина" (13).

В той же главе Троцкий отмечает, что огосударствление собственности не устраняет социальную пропасть между правящим и подчинённым слоями: одни пользуются всеми доступными благами, другие по-прежнему живут в нищете, продавая свою рабочую силу. В IV главе говорится о том же: "государственная собственность на средства производства не превращает навоз в золото и не окружает ореолом святости потогонную систему" (14).

Казалось бы, высказывания более чем ясные, констатирующие элементарные с марксистской точки зрения вещи. Ведь Маркс всегда подчёркивал, что определяющей характеристикой всякой общественной системы являются не юридические положения и не "формы собственности" (рассмотрение которых как самодовлеющей категории ведёт к пустой метафизике) (15). Определяющий фактор - реальные общественные отношения, прежде всего отношение социальных групп к прибавочному продукту общества.

Один и тот же способ производства может опираться на различные виды собственности. Это хорошо иллюстрирует пример феодализма. В средневековых странах Запада в его основе лежала частно-феодальная собственность на землю, а в странах Востока он базировался на собственности государственно-феодальной. Тем не менее в обоих случаях существовали феодальные общественные отношения, класс крестьян-производителей подвергался именно феодальной эксплуатации.

В III томе "Капитала" Маркс называет определяющей чертой всякого социально-экономического строя "ту специфическую экономическую форму, в которой неоплаченный труд выкачивается из непосредственных производителей". Речь идёт, следовательно, о решающей роли отношений между теми, кто контролирует процесс и продукт производства, и теми, кто в этом производстве участвует. "Непосредственное отношение собственников условий производства к непосредственным производителям... вот в чём мы всегда раскрываем самую глубокую тайну, скрытую основу всего общественного строя" (16).

Мы видели, какую картину отношений между правящим слоем и непосредственными производителями рисует Троцкий. С одной стороны - фактические "собственники условий производства" в лице государства (т. е. организованной бюрократии), с другой стороны - "юридические" собственники, а на деле бесправные трудящиеся, наёмные работники, из которых "выкачивается неоплаченный труд". Отсюда может следовать только один логически состоятельный вывод: между сталинистской бюрократической системой и системой "классического" капитализма нет никакой фундаментальной, сущностной разницы.

Но и здесь, сказав "а", продемонстрировав принципиальную идентичность двух систем, Троцкий не говорит "б". Наоборот, он прямо выступает против отождествления сталинистского строя с государственным капитализмом, выдвигая вместо этого тезис о существовании в СССР некой специфической формы "рабочего государства", в котором несмотря на "политическую экспроприацию" пролетариата последний остаётся экономически господствующим классом, не подвергающимся эксплуатации.

В подтверждение этого тезиса Троцкий ссылается на огосударствление земли, средств производства, транспорта и обмена, а также монополию внешней торговли, т. е. выдвигает тот "юридический" аргумент, который сам же убедительно опровергал в вышеприведённых нами цитатах. На странице 72 "Преданной революции" он отрицает, что государственная собственность может "превратить навоз в золото", а на странице 206 производит как раз такую операцию, утверждая, что факт огосударствления достаточен для зачисления угнетаемых работников в разряд правящего класса.

Схема, заслонившая реальность

В чём же здесь дело? Почему Троцкий-публицист, безжалостный критик сталинизма, регистрирующий факты, которые изобличают бюрократию именно как господствующий класс, как коллективного эксплуататора, вступает в столь очевидное противоречие с Троцким-теоретиком, пытающимся осмыслить изложенные факты?

Можно, по-видимому, назвать две основные причины, которые помешали Троцкому преодолеть данное противоречие. Это причины теоретического и политического порядка.

В "Преданной революции" Троцкий пытается теоретически опровергнуть тезис о классовой природе бюрократии с помощью довольно слабых аргументов типа того, что у неё "нет ни акций, ни облигаций" (17). Но откуда следует, что они обязательно должны быть у господствующего класса? Ведь элементарно ясно, что важно не владение "акциями и облигациями" само по себе, а то, присваивает ли систематически та или иная социальная группа прибавочный продукт труда непосредственных производителей. Если присваивает, то налицо функция эксплуатации - вне зависимости от того, распределяется ли присвоенное в виде дохода на акции или в виде окладов и должностных привилегий. Столь же малоубедительны ссылки автора "Преданной революции" на то, что представители правящего слоя не могут передавать свой привилегированный социальный статус по наследству (18): вряд ли Троцкий на самом деле всерьёз полагал, что отпрыски "советской" элиты пополняют собой ряды рабочих и крестьян.

Действительно вескую теоретическую причину, по которой Троцкий отказывался считать бюрократию господствующим общественным классом, следует, на наш взгляд, искать не в такого рода поверхностных объяснениях, а в другом - в его твёрдом убеждении, что бюрократия не может стать центральным элементом стабильной системы, что она способна лишь "отражать" (пусть и в искажённом виде) интересы каких-то других классов.

Это убеждение ещё в 20-е годы стало фундаментом усвоенной Троцким схемы социальных антагонизмов "советского" общества, в которой все эти антагонизмы сводились к жёсткой дихотомии: пролетариат - частный капитал. Никакой "третьей силе" в данной схеме места не оставалось. Возвышение бюрократии рассматривалось как продукт давления на партию и государство со стороны городской и сельской мелкой буржуазии. Сама бюрократия представала в виде группы, балансирующей на грани интересов рабочих и "новых собственников" и не способной по-настоящему служить ни тем, ни другим. Разумеется, при первом серьёзном испытании на прочность режим власти такой неустойчивой "междуклассовой" группы должен был пасть, а сама она - расколоться. Именно это и предсказывал Троцкий в конце 20-х годов (19).

На деле, однако, развитие событий пошло совсем по другому пути. Вступив в острейший конфликт с крестьянством и мелкой буржуазией, бюрократия не пала и не раскололась. Легко добившись капитуляции немногочисленных "правых" в собственных рядах, она приступила к ликвидации НЭПа, "уничтожению кулачества как класса", насильственной коллективизации и форсированной индустриализации. Всё это, конечно, стало для Троцкого и его последователей полной неожиданностью: ведь они были уверены, что аппаратчики-"центристы", лишённые социальных корней, органически не способны ни на что подобное! Неудивительно, что крах политических расчётов троцкистской оппозиции повлёк за собой её катастрофический распад (20).

 Тщетно пытаясь спасти положение, Троцкий рассылал из ссылки письма и статьи, в которых доказывал, что имеет место всего лишь "зигзаг" аппарата и что он "неизбежно сорвётся, и притом задолго до того, как успеет обнаружить сколько-нибудь серьёзные результаты на практике" (21). Даже столкнувшись с практическим доказательством несостоятельности своих представлений о "несамостоятельной" роли "центристской" бюрократии, лидер оппозиции упорно продолжал держаться за обанкротившуюся схему. Его теоретические рассуждения периода подготовки и осуществления "великого перелома" поражают оторванностью от реальности. В конце 1928 года он, например, писал: "Центризм есть официальная линия аппарата. Носителем центризма является партийный чиновник. Чиновничество не есть класс. Оно служит классам. Какую же классовую линию представляет центризм?". Поскольку возможность существования собственно "бюрократической" линии Троцкий отрицал, он делал такой вывод: "Поднимающиеся собственники находят своё, хоть и трусливое, выражение в правой фракции. Пролетарская линия представлена оппозицией. Что же остаётся на долю центризма? Методом вычитания получается... середняк" (22). И это писалось в то самое время, когда сталинский аппарат проводил кампанию насилия в отношении середняцкого крестьянства и готовил ликвидацию его хозяйственного уклада!

Ожидать скорейшего распада бюрократии на пролетарские, буржуазные и "вышедшие из игры" элементы Троцкий продолжал и в дальнейшем. Он предрекал падение господства "центристов" сначала в результате провала "сплошной коллективизации", затем - в результате хозяйственного кризиса конца первой пятилетки. В "Проекте платформы интернациональной левой оппозиции по русскому вопросу", подготовленном в 1931 году, он писал даже о возможности гражданской войны с распределением элементов партийно-государственного аппарата "по двум сторонам баррикады" (23).

Вопреки всем этим предсказаниям сталинский режим устоял, а бюрократия не только не распалась, но и укрепила свою тоталитарную власть. Тем не менее, уверенность в крайней непрочности бюрократической системы в СССР у Троцкого сохранилась. Власть бюрократии, полагал он и в 30-е годы, может рухнуть в любой момент. А раз так, то именоваться особым классом она не может. Эту мысль Троцкий предельно чётко выразил в статье "СССР в войне" (сентябрь 1939 г.): "Не попали бы мы в смешное положение, если б усвоили бонапартистской олигархии имя нового правящего класса за несколько лет или даже месяцев до её бесславного падения?" (24).

Итак, все прогнозы Троцкого относительно судьбы правящей "советской" бюрократии опровергались жизнью один за другим. Однако, несмотря ни на что, менять свои взгляды он не желал. Приверженность теоретической схеме перевешивала всё остальное. Но дело не только в этом: ведь Троцкий был не столько теоретиком, сколько политиком, и "абстрактно-социологическому" подходу к различным проблемам предпочитал, как правило, "конкретно-политический". И здесь мы подходим к другой важной причине, по которой он упорно отказывался называть вещи своими именами.

Терминология и политика

Если мы посмотрим на историю троцкистской оппозиции в период 20 - начала 30-х годов, то увидим, что в основе всей её политической стратегии лежал расчёт на раскол правящего в СССР аппарата. Именно в объединении гипотетического "левого крыла" бюрократии с оппозицией Троцкий видел необходимую предпосылку реформы партии и государства. "Блок с центристами [сталинской частью аппарата - А. Г.] принципиально вполне мыслим и возможен, - писал он в конце 1928 г. - Более того, только такая перегруппировка в партии может спасти революцию" (25) Рассчитывая на создание такого рода блока, вожди оппозиции строили свою тактику так, чтобы ни в коем случае не оттолкнуть от себя "прогрессивных" бюрократов. Этим, в частности, во многом объясняется более чем двусмысленное отношение оппозиционных лидеров к классовой борьбе трудящихся против государства, их нежелание строить собственную партию и т. д.

Надежды на сближение с "центристами" Троцкий не оставил и после своей высылки из страны. Его стремление опереться на часть правящей бюрократии было столь велико, что ради этого он готов был при определённых условиях пойти даже на компромисс с самим генсеком ЦК ВКП(б). Красноречивой иллюстрацией служит здесь история с выдвижением и снятием лозунга "Убрать Сталина!". В марте 1932 года Троцкий опубликовал открытое письмо ЦИК СССР, в котором призывал: "Надо, наконец, выполнить последний настойчивый совет Ленина: убрать Сталина" (26). Но уже спустя несколько месяцев, осенью того же года, он взял свои слова обратно, объяснив это следующим образом: "Вопрос стоит не о Сталине лично, а о его фракции... Лозунг "долой Сталина" может быть понят, и был бы неизбежно понят, как лозунг низвержения правящей ныне фракции и шире: аппарата. Мы хотим не низвергать систему, а реформировать её..." (27). Все точки над i в вопросе об отношении к сталинистам Троцкий поставил в неопубликованной статье-интервью, написанной в декабре 1932 года: "Мы готовы сейчас, как и раньше, к всестороннему сотрудничеству с правящей ныне фракцией в любом деле. Вопрос: Следовательно, вы готовы сотрудничать со Сталиным? Ответ: Вне всякого сомнения" (28).

Возможный поворот части сталинской бюрократической фракции к "всестороннему сотрудничеству" с оппозицией Троцкий связывал в этот период с приближающейся "катастрофой" режима, наступление которой, как мы уже говорили, он считал неизбежным в силу "непрочности" социального положения бюрократии (29). Союз со Сталиным в условиях этой катастрофы представлялся лидеру оппозиции средством спасения партии, государственной собственности и "планового хозяйства" от буржуазной контрреволюции.

Катастрофы, однако, не произошло: бюрократия оказалась гораздо более сплочённой и крепкой, чем виделось Троцкому. Его призывы обеспечить "честное сотрудничество исторически сложившихся фрацкий" в ВКП(б) (30) не нашли отклика в Политбюро. Наконец, после больших колебаний, осенью 1933 года он отказался от насквозь утопической ставки на реформирование бюрократической системы в союзе со сталинистами и призвал к осуществлению в Советском Союзе "политической революции".

Но такое изменение основного лозунга троцкистов вовсе не означало радикального пересмотра их взглядов на природу партийно-государственной бюрократии и полного отказа от надежд на воссоединение с её "прогрессивным" крылом. Для Троцкого и в период написания "Преданной революции", и позже бюрократия оставалась в теоретическом плане неустойчивым образованием, раздираемым растущими антагонизмами. В "Переходной программе" IV Интернационала (1938 г.) он утверждал, что правящий в СССР аппарат включает в себя весь спектр политических тенденций, включая "подлинно большевистскую". Последняя рисовалась Троцкому как меньшинство в составе бюрократии, но всё же меньшинство достаточно существенное: он говорит не об отдельных аппаратчиках, а о целой фракции 5-6-миллионного слоя. Эта "подлинно большевистская" фракция, по мысли Троцкого, являлась потенциальным резервом левой оппозиции. Более того, лидер IV Интернационала допускал и создание "единого фронта" с непосредственно сталинистской частью аппарата в случае  попыток осуществления в стране капиталистической контрреволюции - попыток, которых, как он считал и в 1938 г., следовало ожидать "в ближайший период" (31).

Именно эту политическую ориентацию сначала (в конце 20-х - начале 30-х гг.) на блок и сотрудничество с "центристами", т. е. основной частью правящей "советской" бюрократии, затем (в период с 1933 г.) на воссоединение с её "подлинно большевистским" меньшинством и "единый фронт" с господствующей сталинской фракцией следует иметь в виду, рассматривая теоретические воззрения Троцкого на природу бюрократической олигархии и социальных отношений в СССР в целом, получившие своё обобщённое выражение в "Преданной революции".

Допустим, что Троцкий признал бы тоталитарную "советскую" бюрократию господствующим эксплуататорским классом, абсолютно враждебным пролетариату. Каковы были бы политические последствия этого? Во-первых, от перспективы воссоединения с какой-то частью данного класса пришлось бы отказаться - да и сам тезис относительно существования в эксплуататорском бюрократическом классе "подлинно большевистской фракции" выглядел бы столь же нелепо, как и предположение о наличии такого рода фракции в составе, скажем, буржуазии. Во-вторых, в этом случае предполагаемый альянс со сталинистами в борьбе против "капиталистической контрреволюции" превратился бы из моноклассового "единого фронта", вполне допустимого и приемлемого в большевистско-ленинистской традиции, в решительно отвергаемый троцкистами "народный фронт", т. е. блок враждебных классов. Одним словом, констатация классовой сущности бюрократии нанесла бы весомый удар по основам политической стратегии Троцкого. Идти на это он, конечно, не хотел.

Таким образом, вопрос об определении характера бюрократии, который на первый взгляд может показаться относящимся преимущественно к области терминологии и теоретических дефиниций, имел куда большее значение.

Судьба бюрократии

Надо отдать Троцкому должное: в самые последние годы жизни он стал постепенно двигаться в направлении пересмотра своих взглядов на сталинистскую бюрократию. Это видно из его последней, самой зрелой, хотя и незаконченной книги "Сталин" (1940 г.). Рассматривая в ней решающие события рубежа 20-30-х годов, в ходе которых бюрократия установила в стране свою абсолютную монополию на власть и собственность, Троцкий определяет партийно-государственный аппарат уже как одну из основных общественных сил, боровшихся в то время за распоряжение "прибавочным продуктом нации". Именно стремление монопольно контролировать этот прибавочный продукт, а вовсе не "давление" со стороны пролетариата и, тем более, не "нажим оппозиции" (как доказывал Троцкий ранее), заставило аппаратчиков объявить войну на уничтожение "мелкобуржуазным элементам" (32). Бюрократия, следовательно, не "отражала" чьи-то чужие интересы и не "колебалась" между различными полюсами, а выступала как вполне сознающая себя общественная группа, руководствующаяся своими собственными социальными интересами. Из борьбы за  власть и доходы она вышла победительницей, разгромив всех своих конкурентов. Распоряжение прибавочным продуктом (то есть функция реального собственника средств производства) оказалось всецело сосредоточено в её руках. Прямо признав это, Троцкий уже не может просто отмахнуться от вопроса о классовой природе бюрократии. И действительно, говоря о 20-х годах, он пишет: "Сущность [советского] термидора... означала кристаллизацию новых привилегированных слоёв, создание нового субстрата для экономически господствующего класса [выделено мной - А. Г.] Претендентов на такую роль было два: мелкая буржуазия и сама бюрократия" (33). Итак, питательный субстрат взрастил двух претендентов на роль экономически господствующего класса, оставалось только выяснить, кто из них победит; победила бюрократия... Вывод не просто напрашивается, он предельно ясен: бюрократия и стала тем самым правящим общественным классом. Правда, и здесь, подойдя к такому выводу совсем вплотную, Троцкий его не формулирует, предпочитая оставить свои рассуждения без ясного логического завершения. Но значительный шаг вперёд он всё же сделал.

В статье "СССР в войне", опубликованной в 1939 г., Троцкий предпринял ещё один шаг в том же направлении: теоретически допустил возможность того, что "сталинский режим есть первый этап нового эксплуататорского общества". При этом он, конечно, по-прежнему подчёркивал, что его точка зрения иная: "советская" система и правящая в ней бюрократия есть всего лишь "эпизодический рецидив" в процессе превращения буржуазного общества в социалистическое. Тем не менее, он объявлял о готовности пересмотреть свои воззрения при определённых условиях, а именно в том случае, если бюрократическое правление в СССР выдержит испытание начавшейся мировой войной и распространится на другие страны (34).

Именно так, как известно, и произошло. Бюрократия - лишённая, по Троцкому, какой-либо исторической миссии, "междуклассовая", несамостоятельная и неустойчивая, представляющая собой "эпизодический рецидив", - сумела "всего лишь" радикально изменить социальную структуру СССР посредством пролетаризации многомиллионного крестьянства и мелкой буржуазии, осуществить основанную на сверхэксплуатации трудящихся индустриализацию, превратить страну в мощную военную сверхдержаву, выстоять в тяжелейшей войне, экспортировать формы своего господства в Восточную и Центральную Европу и Юго-Восточную Азию. Изменил бы Троцкий в свете всего этого свои взгляды на бюрократию? Судить трудно: пережить вторую мировую войну и образование "социалистического лагеря" ему было не суждено. Но большинство его политических последователей продолжало дословно повторять теоретические догматы "Преданной революции" и на протяжении послевоенных десятилетий.

Действительный ход истории со всей очевидностью опроверг троцкистский анализ общественной системы СССР по всем основным пунктам. Для констатации этого достаточно одного того факта, что ни одно из перечисленных выше "свершений" бюрократии абсолютно не укладывается в теоретическую схему Троцкого. Однако и сегодня некоторые авторы (не говоря уже о представителях троцкистского политического движения) продолжают утверждать, что концепция автора "Преданной революции" и его прогноз относительно судьбы правящей "касты" нашли своё подтверждение в крахе режима КПСС и последующих событиях в СССР и странах "советского блока". Речь идёт о предсказании Троцкого, согласно которому господство бюрократии должно было неизбежно рухнуть либо в результате "политической революции" трудящихся масс, либо вследствие социально-контрреволюционного буржуазного переворота (35). В. З. Роговин, автор серии апологетических книг о Троцком и троцкистской оппозиции, пишет, например, что "контрреволюционный" вариант прогноза Троцкого реализовался с полувековым запозданием, но зато с поразительной точностью" (36).

В чём же, спрашивается, точность, а тем более, "поразительная"?

Суть "контрреволюционного" варианта прогноза Троцкого состояла прежде всего в том, что он предрекал падение бюрократии как господствующего "слоя": "Бюрократия нерасторжимо связана с экономически господствующим классом [в данном случае пролетариатом - А. Г.], питается его социальными корнями, держится и падает вместе с ним [выделено мной - А. Г.]" (37). Если предположить, что в странах бывшего СССР произошла социальная контрреволюция, и рабочий класс утратил своё общественно-экономическое господство, то вместе с ним, по Троцкому, должна была пасть и правящая бюрократия.

Пала ли она в действительности, уступила ли она место пришедшей откуда-то со стороны буржуазии? По данным Института социологии РАН, более 75% российской "политической элиты" и более 61% "бизнес-элиты" составляют выходцы из номенклатуры "советских" времён (38). Господствующие социальные, экономические и политические позиции в обществе остались, следовательно, в прежних руках. Происхождение же другой части "элиты" объясняется просто. Социолог О. Крыштановская пишет: "Кроме прямой приватизации,... в которой главным действующим лицом была технократическая часть номенклатуры (хозяйственники, профессиональные банкиры и прочие), происходило и как бы спонтанное создание коммерческих структур, непосредственного отношения к номенклатуре вроде бы не имевших. Во главе таких структур появлялись молодые люди, изучение биографий которых никак не наводило на мысль об их связях с номенклатурой. Однако их головокружительные финансовые успехи объяснялись только одним - не будучи сами "номенклатурой", они были её доверенными лицами, "трастовыми агентами", иначе говоря - уполномоченными" [выделено автором - А. Г.] (39). Всё это с предельной ясностью показывает, что не какая-то "буржуазная партия" (откуда она вообще могла появиться при отсутствии буржуазии и в условиях тоталитарного режима?) захватила власть и сумела использовать некоторое количество выходцев из правившей ранее "касты" в качестве своих слуг, а сама бюрократия в организованном порядке видоизменила экономические и политические формы своего господства, оставшись при этом полновластным хозяином системы.  

Итак, вопреки Троцкому, бюрократия не пала. А как обстоит дело с другим аспектом его прогноза, предсказанием о неминуемом расколе правящего "слоя" на буржуазные и пролетарские элементы и выделении из него "подлинно большевистской" фракции? Действительно, вожди различных "коммунистических" партий, образовавшихся из осколков КПСС, претендуют сегодня на роль защитников интересов рабочего класса и подлинных большевиков. Но вряд ли сам Троцкий признал бы в Зюганове или Анпилове "пролетарские элементы": ведь вся их "антикапиталистическая" борьба имеет своей целью лишь реставрацию прежних бюрократических порядков в классически-сталинистской или "государственно-патриотической" форме.

Наконец, "контрреволюционный" вариант падения власти бюрократии рисовался Троцкому почти что в апокалиптических красках: "... капитализм мог бы - если вообще мог бы - возродиться в России только в результате свирепого контрреволюционного переворота, который потребовал бы в десять раз больше жертв, чем октябрьская революция и гражданская война. В случае низвержения Советов место их мог бы занять только истинно-русский фашизм, перед зверством которого режимы Муссолини и Гитлера показались бы филантропическими учреждениями" (40). Рассматривать это предсказание как случайное преувеличение нельзя - оно с неизбежностью вытекает из всех теоретических представлений Троцкого о природе СССР, прежде всего из его непоколебимой уверенности, что "советская" бюрократическая система по-своему служит трудящимся массам, обеспечивает их "социальные завоевания". Такое представление естественно предполагало, что контрреволюционный переход от сталинизма к капитализму должен сопровождаться подъёмом пролетарских масс на защиту "рабочего" государства и "своей" национализированной собственности. А разгромить и подавить мощное рабочее сопротивление "капиталистической реставрации" способен, конечно, лишь зверский режим фашистского типа.

Троцкий, конечно, никак не мог предположить, что рабочий класс не только не станет в 1989-1991 годах защищать огосударствление собственности и "коммунистический" госаппарат, но и активно поддержит их разрушение. Поскольку трудящиеся не видели в существовавшей системе чего-либо, оправдывающего её защиту, ни к каким кровавым классовым боям переход к "рыночной экономике" и разгосударствление собственности не привели и никакого фашистского или даже полуфашистского режима не потребовали. Получается, что и в данном случае говорить о подтверждении прогноза Троцкого и его теории не приходится.

Если бы "советская" бюрократия не являлась правящим классом и была, как полагал Троцкий, всего лишь "жандармом" в процессе распределения, то реставрация в СССР капитализма предполагала бы необходимость первоначального накопления капитала. В современной российской публицистике это выражение - "первоначальное накопление" - действительно всречается часто. Употребляя его, авторы, как правило, имеют в виду обогащение тех или иных лиц, сосредоточение в руках "новых русских" денег, средств производства и прочих богатств. Всё это, однако, не имеет никакого отношения к научному пониманию первоначального накопления, раскрытому Марксом в "Капитале". Анализируя генезис капитала, Маркс подчёркивал, что его "так называемое превоначальное накопление есть не что иное, как исторический процесс отделения производителя от средств производства" (41). Формирование армии наёмного труда посредством отъёма собственности у непосредственных производителей - вот главная предпосылка формирования капиталистического правящего класса. Требовалось ли в 90-х годах "реставраторам капитализма" в странах бывшего СССР создавать класс наёмных работников путём экспроприации непосредственных производителей? Ясно, что нет: этот класс уже был в наличии, непосредственные производители уже давно никоим образом не контролировали средства производства - экспроприировать было некого. Следовательно, первоначальное накопление капитала к этому времени уже осталось в прошлом.

Когда Троцкий связывал первоначальное накопление с установлением зверской диктатуры и пролитием рек крови, он был безусловно прав. Маркс тоже писал, что "новорожденный капитал источает кровь и грязь из всех своих пор, с головы до пят" и нуждается на начальной стадии в "кровавом режиме" (42). Ошибка Троцкого заключалась лишь в том, что он связывал первоначальное накопление с гипотетической будущей контрреволюцией и не хотел видеть, как оно - со всеми своими необходимыми атрибутами в виде чудовищной политической тирании и массового уничтожения людей - осуществляется у него на глазах. Миллионы разорённых крестьян, погибших от голода и лишений; лишённые всех прав и обречённые на непосильный труд рабочие, на чьих костях воздвигались объекты сталинских пятилеток; неисчислимые узники ГУЛАГа - вот действительные жертвы первоначального накопления в СССР. Современным хозяевам собственности не требуется накоплять капитал, им достаточно перераспределить его между собой, превратив из государственного в корпоративно-частный (43). А такую операцию, вовсе не означающую смены общественных формаций и господствующих классов, вполне возможно произвести без каких-либо крупных социальных катаклизмов. Не поняв этого, нельзя разобраться ни в "советской" истории, ни в российской современности.

Подведём итог. Троцкистская концепция бюрократии, синтезировавшая в себе ряд фундаментальных теоретических представлений и политических расчётов Троцкого, оказалась не способна объяснить реалии сталинизма и ход его эволюции. То же самое можно сказать и о других основных постулатах троцкистского анализа общественной системы СССР ("рабочее" государство, "посткапиталистический" характер социальных отношений, "двойственная роль" сталинизма и т. п.). Тем не менее, Троцкому всё же удалось решить задачу иного плана: из-под его блестящего публицистического пера вышла убийственная критика утверждений о существовании в Советском Союзе "социализма". И для своего времени уже одного этого было немало. 

Примечания:

1. Андерсон П. Размышления о западном марксизме. М., 1991, с. 108.

2. См., например, материалы сборника "Идейное наследие Л. Д. Троцкого: история и современность" (М., 1996). С основными оценками, которые даны Троцким "советской" системе, в частности, с его воззрениями на природу бюрократии, соглашаются М. И. Воейков (с. 23) и М. Н. Грецкий (с. 139) и ряд других авторов.

3. См. работы В. З. Роговина.

4. Троцкий Л. Д. Преданная революция. М., 1991, с. 117, 206.

5. Там же, с. 46, 89, 97.

6. Там же, с. 102.

7. Там же, с. 118.

8. Там же, с. 114-115.

9. Там же, с. 199.

10. Там же, с. 108 и др.

11. Там же, с. 206.

12. Там же, с. 39.

13. Там же, с. 200.

14. Там же, с. 72.

15. Маркс К., Энгельс Ф. Избранные сочинения. М., 1985. Т. 3, с. 92. 

16. Там же. Т. 9. Ч. 2, с. 320.

17. Троцкий Л. Д. Преданная революция, с. 207.

18. Там же, с. 207, 210.

19. См., например, статью "На новом этапе" - Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории (далее - РЦХИДНИ). Ф. 325. Оп. 1. Д. 369, лл. 1-11.

20. К 1930 году оппозиция потеряла две трети своего состава, включая почти всё "историческое руководство".

21. РЦХИДНИ. Ф. 325. Оп. 1. Д. 175, лл. 4, 32-34.

22. Там же. Д. 371, л. 8.   

23. Бюллетень оппозиции (далее - Б. о.) , 1931, N20, с. 10.

24. Там же, 1939, N79-80, с. 6.

25. РЦХИДНИ. Ф. 325. Оп. 1. Д. 499, л. 2.

26. Б. о., 1932, N27, с. 6.

27. Там же, 1933, N33, с. 9-10.

28. Цит. пo: Broue P. Trotsky et le bloc des oppositions de 1932 // Cahiers Leon Trotsky, 1980, No. 5, p. 22.

29. См., напр.: Троцкий Л. Д. Дневники и письма. М., 1994, с. 54-55.

30. Там же.

31. Б. о., 1938, N66-67, с. 15.

32. Троцкий Л. Д. Сталин. М., 1990. Т. 2, с. 221, 224, 243-244.      

33. Там же, с. 223-224.

34. Б. о., 1939, N79-80, с. 4.

35. Троцкий Л. Д. Преданная революция, с. 209-211.

36. Роговин В. З. Сталинский неонэп. М., 1994, с. 344.

37. Б. о., 1933, N36-37, с. 7.

38. Крыштановская О. Финансовая олигархия в России. // Известия, 10. 01. 1996.

39. Там же.

40. Б. о., 1935, N41, с. 3.

41. Маркс К., Энгельс Ф. Избр. соч. Т. 7, с. 663.

42. Там же, с. 687, 703.

43. О. Крыштановская, делая аналогичный вывод на основе конкретно-социологических исследований, пишет: "...если внимательно проанализировать ситуацию России 90-х..., то обнаружится, что "первоначальным накоплением" занимались только физики-неудачники, решившие стать брокерами, или инженеры-технологи, переквалифицировавшиеся во владельцев ларьков и торгово-закупочных кооперативов. Их этап "первоначального накопления", как правило, заканчивался покупкой акций "МММ" с известным результатом и редко перерастал в этап "вторичного накопления" (Известия, 10. 01. 1996).