АГОНИЯ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИИ

(несколько тезисов для политической дискуссии)

Борис Кагарлицкий

События 1989-91 гг. - окончание "холодной войны", крах советского блока и превращение капитализма в единственную глобальную систему (без чего невозможна была бы и экономическая "глобализация") знаменуют не только конец коммунизма, но и крушение социал-демократии. Просто конец наступает по-разному. Коммунизм начинался как революционное движение и гибель его была быстрой, почти мгновенной. Социал-демократия сложилась как движение, ориентирующееся на постепенный прогресс, медленные, поэтапные реформы, и ее историческая смерть оказывается затяжной, мучительной, сопровождается длительной агонией.

Исчезновение с политической сцены мирового коммунистического движения и советской системы означает и исчезновение важнейших условий существования социал-демократии. Реформы в рамках капитализма стали возможны в силу того, что реальной альтернативой им была революция, поражение капитализма как системы. С другой стороны, рабочий класс Запада, не поддерживая большевистскую модель общественного преобразования в 20-х гг. и опасаясь за свою свободу в эпоху "холодной войны", стихийно сделал выбор в пользу реформ. Ослабление советского вызова Западу, явное маразматическое вырождение советской системы в 70-80-е сопровождалось постепенным ростом агрессивности буржуазии и началом демонтажа "социального государства" (Welfare State). Триумф капитализма после 1991г. стал сигналом для фронтального наступления на завоевания трудящихся.

В первую половину 90-х левые пытались занять чисто оборонительную позицию, спасая то, что можно спасти, но повсеместно терпели поражения (что, впрочем, не означает, что оборонительная борьба обречена на провал всегда).

Очевидно, что борьба за восстановление "социального государства" образца 60-х гг. заведомо бессмысленна, ибо исчезли породившие его условия, как политические, так и экономические.

Система социального партнерства и трехсторонних комиссий была основана на возможности совпадения интересов между национальной буржуазией, правительственными чиновниками и наемными работниками в рамках общества. Все   равно   были  заинтересованы  в   расширении   внутреннего  рынка.

_____________________

Кагарлицкий Борис – к.п.н., ст.н.с. Института сравнительной политологии РАН

Рост заработной платы означал рост налоговых поступлений для правительства и рост спроса для производителей товаров. На этом и был основан принцип Welfare State. Эксплуатация стран Третьего мира сводилась прежде всего к выкачиванию оттуда дешевых ресурсов, чтобы повысить эффективность промышленности в странах "центра".

Эксплуатируя страны "периферии", правящие классы центра получали ресурсы для уступок рабочему классу у себя дома.

В условиях глобализации положение меняется таким образом, что эксплуатация "периферии", которая тоже превратилась в значительной степени в производителя индустриальной продукции, становится дополнительным фактором давления на рабочих в "центре".

В эпоху глобализации внутренний рынок теряет свою целостность, все конкурируют на глобальном рынке. Производители вовсе не уверены, что повышение зарплаты повысит спрос на их товары, а не на товары иностранных предприятий, выплачивающих более низкую зарплату. Значительная часть промышленной продукции производится в бедных странах с нищенской зарплатой (к числу таковых сегодня относятся и почти все республики бывшего СССР). Следовательно, готовность предпринимательских объединений к уступкам тоже резко падает, напротив, впервые с XIX века появляется потребность не только сдержать рост заработной платы, но и сократить ее во имя глобальной конкурентоспособности.

Государство оказывается неспособно удовлетворить одновременно и требования трудящихся, и потребности капитала, причем оказавшись в ситуации выбора, естественно, встает на сторону капитала. Тем самым администрация все менее выступает в качестве представителя "общего интереса", "социального компромисса" и т.д., все более становясь просто инструментом буржуазии (точно как во времена "классического" марксизма). Это сопровождается эрозией демократии, прежде всего в сфере профсоюзных прав и свобод.

Капитал, в свою очередь, оказывается к концу века более динамичен, чем труд. Рабочие могут адресовать свои требования национальному государству, местным бизнесменам, предпринимательским конфедерациям. Капитал же перемещается в мировом масштабе, транснациональные корпорации игнорируют границы государств и координируют свою политику в мировом масштабе (не говоря уже о том, что у них есть свои наднациональные политические органы, каковыми на самом деле являются Международный Валютный Фонд и Мировой Банк, диктующие свои условия правительствам).

Новый экономический порядок, установившийся после 1989-91гг., делает традиционный реформизм невозможным в большинстве стран. "Глобализация" экономики ослабила роль национального государства, лишив его ряда рычагов регулирования, в условиях победы буржуазии демократия все менее "нейтральна", государственные институты сами по себе становятся все более буржуазными. Следовательно, "плавный" ход реформ невозможен, и борьба с государственной машиной снова становится неизбежной для рабочего движения.

Рабочий класс далеко не исчезает (как утверждают теоретики различных разновидностей либеральной "левой"), но основная его масса географически перемещается от стран "центра" к странам "периферии" и "полупериферии", где как раз нет условий для умеренных реформ, поскольку нет (как это было в Европе 60-х) возможности извлечь откуда-то дополнительные ресурсы, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Кроме того, технологическая революция сделала мир труда крайне разнородным. Старые формы организации, ориентированные на индустриальный рабочий класс с его массовостью и фабричной дисциплиной, "не работают" для значительной части трудящихся (как в высокотехнологичных отраслях, так и в отраслях, где стремительно растет потребность в самом примитивном, неквалифицированном физическом труде, например - в сфере услуг). Эксплуатация трудящихся в этих случаях может быть существенно большей, но формы протеста и самоорганизации должны быть иными. Тем самым традиционные социал-демократические подходы оказываются неприменимы.

* * *

Агрессивность буржуазии в эпоху глобализации требует появления на политической сцене нового левого движения, гораздо более радикального, чем традиционная социал-демократия, гораздо более динамичного, и, главное, обладающего мощным антисистемным потенциалом. Однако социал-демократия неспособна преобразовать себя, ибо многого добилась в рамках системы. Для мощного политического аппарата любые радикальные преобразования катастрофичны. Из реформистского движения социал-демократия превращается в консервативное - в то самое время, когда левые могут выжить только в качестве радикальной и даже революционной силы. В противном случае общественной потребности в левой политике не будет.

В таких условиях социал-демократии делать нечего, она не имеет никакого проекта, утратила собственную идеологию и идентичность. Единственной целью является самосохранение политического аппарата, бюрократии, парламентских позиций. Ключевым моментом становится сохранение или восстановление связи с государством в тот самый момент, когда государство становится все менее демократическим и все более враждебным трудящимся. Таким образом, удержание власти или возвращение к власти, которое идеологи и лидеры социал-демократии представляют в качестве доказательства жизнеспособности движения, на самом деле лишь обостряет кризис, ведет к тому, что рушатся последние связи социал-демократии с трудящимися.

Перестав быть реформистской силой в конце 80-х гг., социал-демократия перестает быть частью левых сил в конце 90-х.

То же самое происходит с пост-коммунистическими партиями там, где они выжили и превратились в "социал-демократические". Специфика лишь в том, что не имея развитой реформистской идеологии в прошлом (реформистская практика была, но не идеологизированная), эти партии под флагом "социал-демократизации" сразу превращаются в либеральные либо в националистические. Социал-демократия не может предложить им внятной современной идеологии, а потому ничем иным кроме "социал-демократической" лексики они обогатиться не могут.

Наиболее типичным примером такой "социал-демократизации" является Партия демократической левой в Италии. Перестав быть коммунистической, она немедленно превратилась в последовательно буржуазную и нео-либеральную силу. Зато радикальные правые партии все более становятся народной силой, пытаясь догматически использовать социальный протест, от которого отрекаются бывшие левые.

Социал-демократическая риторика помогает проводить нео-либеральную экономическую политику и в Южной Африке. Показательно, что здесь реформы, задуманные в интересах черного большинства, все больше сводятся к самоутверждению черной буржуазии и отчасти черного среднего класса. Лозунг национально-демократической революции постепенно начинает означать национально-буржуазную реформу. А как быть с традиционной идеологией левых, требующей отстаивать именно интересы трудящихся, а не "своих" капиталистов?

Национализм Коммунистической партии Российской Федерации из того же ряда. Эта оппозиция много говорит о страданиях рабочих, но принимает в парламенте предложенный правительством нео-либеральной бюджет. Она выражает то же стремление слиться с государственным аппаратом и ту же уверенность, что прогресс общества будет достигнут, если заменить банкиров с еврейскими фамилиями на их коллег со славянскими фамилиями.

Парадоксальным образом политика итальянских пост-коммунистов, английских "новых лейбористов" и русских национал-коммунистов, при всем различии в стиле и культуре, едина в главном: в отказе не только от революционных преобразований, но и от социальных реформ. Идеология либерализма остается единственно господствующей в экономике. Дело лишь в том, что в России государство не либерально.

* * *

Поскольку кризис левых очевиден, неизбежны и попытки создания новых идеологий, которые дают ответ на вопросы, поставленные кризисом.

Важно то, что все эти идеологии направлены на сохранение существующего политического аппарата, которому пытаются дать новое оправдание.

Идеологией самооправдания политических функционеров на Западе стал "новый реализм". Английский историк Дональд Сассун попытался в книге "100 лет социализма" обосновать его как неизбежный итог всей истории рабочего движения. Показательно, что различные варианты "нового реализма" распространяются среди той части левых, которые традиционно считались радикальнее социал-демократии. Любопытно, что в некоторых случаях (например в Испании) "новые реалисты" называют себя... "новыми левыми", хотя ничего общего с историческим движением "новых левых" их идеология не имеет. В конце 90-х бывшие радикалы оказались во многих случаях даже правее официальных социал-демократов. Причина проста: в 60-70-е гг., когда левое движение было на подъеме, они увидели в нем мощный инструмент вертикальной мобильности, продвижения к власти и влиянию. В 90-е они обнаружили, как далеко они находятся от власти, а сейчас стремятся наверстать упущенное.

В чем принципы "нового реализма"? Прежде всего, в отказе от "утопии" о том, что возможно какое-то "качественно новое общество". С исторической точки зрения очевидный абсурд: капитализм был не всегда, он качественно отличается от предшествующего общества, у него было начало, и, следовательно, будет конец, и на смену ему придет нечто качественно иное. Другой вопрос – что? Но как раз этот вопрос обсуждать запрещается. Иными словами, истории не было. Отказ от историзма выдает глубоко консервативное мышление и принципиальную враждебность всем ценностям и идеалам, на которых было основано все левое движение. Строго говоря, речь идет об изящном интеллектуальном фокусе, превращающем левых в правых.

Второй принцип  "новых реалистов" состоит в том, что левые должны быть на стороне "проигравших" и "слабых". В этом лозунге и агрессивный отказ от реформизма, и решительный разрыв с классовым подходом в любой форме, а главное, в нем поразительно сконцентрированы все лицемерие и вся подлость буржуазной благотворительности. О какой "слабости" идет речь? Умственной? Физической? Или о слабой позиции на рынке (weak bargaining position)? Кто такие проигравшие, отчего они проиграли? Если от собственной лени, бездарности, то почему целые движения и партии должны их защищать? А если они проиграли в силу логики системы, то как можно их защищать, не меняя системы?

Вообще на рынке "проигравшие" и "выигравшие" все время меняются местами. В этом суть рынка, если этого нет, значит, нет рыночных отношений. Так кого же собираются защищать? Где социальная база движения? Впрочем, предполагаемые "защитники" видят в "защищаемых" не свою социальную базу (которая может и сменить своих лидеров), а клиентов, привыкающих жить на подачки своих благодетелей. Разумеется, политики, занимающиеся "защитой слабых и проигравших" жизненно заинтересованы в том, чтобы и тех, и других было как можно больше, то есть, чтобы именно эта система сохранялась со всеми ее мерзостями и несправедливостями, которые они будут "компенсировать".

Типичным воплощением такой политики является КПРФ. Она мало интересуется рабочим движением, враждебна молодежи (в том числе работающей). Партия пытается опереться на пенсионеров, безработных, обнищавшую часть крестьян. Сами "защитники" тем временем разъезжают на дорогих машинах, переоборудуют свои офисы. Рабочее движение контролировало своих представителей, массы разобщенных "аутсайдеров" на это не способны. Как легко и просто быть "защитником обездоленных"!

Максимум, чего мы можем ожидать от такой политики -  это некого перераспределения, но исключительно в буржуазном смысле: не перераспределения власти и собственности, а лишь перераспределения средств, расходуемых разными группами людей на потребление. Разумеется - в рамках свободного рынка. Даже Ллойд-Джордж и английские либералы начала века были куда радикальнее, не говоря уже о Дж.М.Кейнсе.

Борьба против системы заменяется благотворительностью и перераспределением в рамках системы. Беда в том, что и подачки иссякают. Отказ от Welfare State приводит к цепной реакции социального демонтажа, делающей даже простую государственную благотворительность дорогим удовольствием. А потому политики, взявшиеся "защищать" бедных и слабых, принуждены кормить их обещаниями, постоянно лгать и изворачиваться. Опыт пребывания у власти бывших левых в Италии говорит о том, что именно с "защитой слабых" - полный провал. Но и опыт губернаторов от КПРФ во многих областях России не на много удачнее.

Принцип классовой солидарности предполагал как раз отказ от деления на "слабых" и "сильных", "выигравших" и "проигравших". Левые отстаивают именно интересы наемного труда, суть солидарности именно в том, чтобы объединить людей независимо от рыночной конъюнктуры. Но не менее важно и то, что реальных уступок у правящего класса добивались как раз те категории трудящихся, которые были сильны (в рыночном смысле), которые использовали свои сильные позиции на рынке, чтобы добиться реального перераспределения власти и собственности в свою пользу. А логика солидарности гарантирует, что плодами победы пользуются все трудящиеся.

Движение "слабых" и "проигравших" будет всегда слабым и вечно проигрывающим движением. Но это относится только к его способности выполнить свои обещания относительно "социальной защиты". Что же касается конкретных политиков и интеллектуалов, то они отнюдь не проигрывают. Они непременно будут иметь свой кусок масла в системе капиталистического распределения.

"Новый реализм" призывает "расширить социальную базу" левых, отказаться от "узкой" опоры на рабочий класс, а главное от "узкой" ориентации на защиту его экономических интересов. Все это далеко не ново, но в том-то и дело, что сейчас именно рабочий класс является меньшинством в левых партиях, а его экономические интересы находятся под беспрецедентным ударом со стороны системы. Именно сейчас в конце 90-х гг. историческая задача состоит в том, чтобы восстановить связь левых с рабочими слоями и сконцентрировать усилия на защите их интересов. Слова о преодолении "узости" имели смысл 30 лет назад, с тех пор левые давно уже вышли за рамки рабочего класса. Повторение тех же слов в 90-е гг. имеет совершенно иной смысл. Это призыв встать на сторону буржуазии против рабочих.

В демагогию вырождаются и экологические лозунги. Если мы отказываемся говорить главное - что источником разрушения природы является царящая сегодня в обществе логика прибыли, если мы принципиально отвергаем предположение о качественно ином обществе, - с природой получается то же, что и с "социальной защитой". Все готовы защитить бедных пушистых зверьков (которые почем-то все равно вымирают), но никто не хочет менять систему, разрушающую среду обитания не только животных, но и человека. Экологические движения вырождаются в коррумпированные бюрократические организации с раздутыми штатами и безответственным расходованием средств на поддержание высокого жизненного уровня руководителей и аппарата.

* * *

Бывшие левые в моральном отношении хуже настоящих правых. По крайней мере последние говорят то, что соответствует их традициям и принципам. Бывшие левые, доказывая, что все еще являются левыми, но проводя правую политику, обречены постоянно лгать.

Они отличаются от консервативных правых только более последовательным либерализмом в культурной сфере - права женщин, гомосексуалистов, национальных меньшинств. Но все эти права понимаются ими тоже исключительно в буржуазном смысле, как права представителей среднего класса.

Правая политика должна проводиться правыми. Если мы считаем, что левая политика объективно невозможна, левые не должны претендовать на власть. Если мы боремся за власть, то для того, чтобы проводить качественно иную политику. Иного не дано.

Сегодня мы на пороге нового размежевания, уже третьего в истории социалистического движения. Первое имело место на рубеже XIX и XX веков, когда рабочее движение отмежевалось от "прогрессивного либерализма" (заметим в скобках, что тот либерализм был во много раз честнее и прогрессивнее, современных пост-левых идеологий). Второе - между коммунистами и социал-демократами. Ни тех, ни других сегодня, на самом деле уже нет, хотя есть партии, сохраняющие исторические названия. Сегодняшний разрыв - не между реформистами и революционерами, не между радикалами и умеренными, а между левыми и бывшими левыми. Идеология "нового реализма" враждебна левизне как таковой, во всех ее формах, включая реформистские.

Этот разрыв исторически необходим, другой вопрос, как быстро и насколько болезненно он произойдет. "Новый реализм", отвергая все принципы левых, одновременно взывает к их солидарности с собой (во избежание большего зла). Левые с некоторых пор больше всего на свете боятся обвинения в сектантстве. Но сейчас не 30-е и не 60-е гг. Во имя солидарности от левых требуют не объединения против общего врага, а предательства по отношению к собственной социальной базе.

Страх перед разрывом понятен и объясним. Но не осознав абсолютной необходимости размежевания, мы будем проигрывать снова и снова.

* * *

Речь не идет о какой-то чрезвычайной революционности. Сегодня стоит вопрос об элементарной принципиальности и честности. И то и другое является абсолютным дефицитом в рядах современного левого движения.

Никто не говорит о том, что люди не должны делать карьеру или стремиться к успеху. Но в рамках левого движения карьера и успех должны достигаться только посредством борьбы за социалистические принципы, а не с помощью отказа от них, как это происходит сейчас.

Если левые неспособны на это, значит в обществе нет левых.

Левые движения "новой волны", зарождающиеся в 90-е гг. ХХ века, отличаются крайней неоднородностью, но это лишь отражает неоднородность современного мира труда. Внутренняя демократия становится естественной потребностью движения, иначе невозможно обеспечить согласование интересов и представительство различных социальных сил.

Сепаратистский фронт национального освобождения в Мексике, движение безземельных крестьян в Бразилии, Rifondazione в  Италии или Партия демократического социализма в Германии дают нам некоторое представление о том, каким путем предстоит идти левым на рубеже ХХ и XXI веков. Ни одно из этих движений еще не смогло даже в полной мере выявить собственные политические и организационные возможности, они все находятся в процессе становления, колеблясь между потребностью в радикальном протесте и соблазном "конструктивности". Совершенно естественно, что латиноамериканские левые гораздо радикальнее - к этому толкает их политический опыт. Но не лишнее вспомнить, что радикальные сельские движения в Мексике и Бразилии взаимодействуют с гораздо более умеренными городскими силами - Партия демократической революции в Мексике, Партия Трудящихся в Бразилии.

Вопреки расхожим представлениям об упадке левых, в конце века мы видим, что избиратели голосуют за левых всякий раз, когда появляется хотя бы видимость альтернативы. Другое дело, что это доверие почти всегда оказывается обманутым.

На фоне провалов "левых" правительств, проводящих правую политику, мы видим нарастающее влияние "муниципального социализма", который позволяет нам лучше понять перспективы общественного преобразования. Общественная собственность оказывается вполне работоспособна на местном уровне, а процессы перераспределения местных средств, поставленные под открытый контроль граждан, ведут к реальному перераспределению власти.

Эта конструктивная работа левых на местном уровне, однако, приведет к успеху лишь в том случае, если она будет сочетаться с бескомпромиссной оппозицией по отношению к существующему государственному порядку.

В эпоху наступления нео-либерализма левые должны снова научиться говорить "Нет". Левые побеждают там, где не боясь обвинений в "традиционализме" по отношению к собственным ценностям, отвергают любой консервативный "конструктивизм" по отношению к буржуазному порядку.

Парадокс в том, что именно жесткое "нет" по отношению к существующему порядку является не только исходной точкой для революционного порыва, но и необходимым условием серьезной реформы. Блок реформистских и революционных сил должен быть основан на общем неприятии нынешнего порядка.

Мы должны снова поставить в порядок дня лозунг национализации, осознавая, что без государственного социализма не будет никакого социализма. Мы должны снова встать на позиции рабочего класса, осознавая, что без рабочего движения невозможен  "союз сил труда и культуры". Мы должны встать на защиту национального государства, осознавая, что в сегодняшних условиях оно является единственным инструментом демократического регулирования, единственной инстанцией, через которую мы можем реализовать свои гражданские права.

Уроки ХХ века состоят не в том, что левые должны отвергнуть свои традиционные подходы (иначе они станут правыми), а в том, чтобы вернуться к ним. А это значит осознать, что национализация не имеет смысла без демократического преобразования государства и децентрализации власти и управления, что необходим "исторический компромисс" между различными группами трудящихся, а рабочее движение может побеждать лишь в составе широкого социального блока, и, наконец, что защита национального государства от нео-либерализма требует не националистической, а напротив интернационалистской и классовой идеологии, что только солидарность трудящихся на международном уровне может одержать верх над транснациональными структурами буржуазии.

Агония социал-демократии затягивается именно потому, что левые в мировом масштабе пока не могут реорганизоваться. Этот процесс оказывается исключительно болезненным. Становление новых политических сил происходит пока главным образом либо на руинах старых коммунистических партий, либо там, где образуется политический вакуум (как это произошло с движениями сельского пролетариата в Латинской Америке). Однако не исключено, что радикальные левые течения будут зарождаться и в недрах социал-демократии, а также уцелевших ортодоксальных коммунистических партий, если там еще сохранилась массовая база. Чем больше социал-демократия утрачивает собственное лицо, чем больше она превращается в аморфную политическую массу, лишенную программы, идеологии и цели, тем больше, парадоксальным образом, вероятность, что из этой среды выделится не только новая порода беспринципных бюрократов, но и новое радикальное течение. Но в исторической перспективе это не отменяет необходимости разрыва.

Мы должны постоянно помнить очень простую истину. Левые организации нужны трудящимся лишь в той мере, в какой они противостоят буржуазным. В противном случае трудящиеся превосходно смогли бы решить свои проблемы через буржуазные организации и институты.