IV. ИСТОРИЧЕСКАЯ РУБРИКА

БЮРОКРАТИЯ И ПРИЧИНЫ КРИЗИСА

РАБОЧЕГО САМОУПРАВЛЕНИЯ ПОСЛЕ

ОКТЯБРЯ 1917

                Дмитрий Чураков

Современная историография Октябрьской революции отличается преувеличенным интересом исследователей к политической канве событий того времени. Может быть, в первые годы перестройки этот подход и был оправдан — обезличенность учебников истории брежневской поры вызывала острую потребность увидеть лица и характеры людей, переживавших, подобно нам, одну из величайших драм в Российской истории. Но теперь такой подход кажется уже явно недостаточным: чувствуется необходимость глубже разобраться в происходившем тогда, дополнить историю политическую историей социальной. Из сюжетов же социальной истории наибольшее значение, бесспорно, имеет вопрос о роли и месте российского рабочего класса в революции 1917 года, поскольку именно рабочий класс стал движущей силой всего исторического развития в тот период.

Поэтому публикация в журнале “Альтернативы” (№2 и 3 за 1995 г.) работы Давида Манделя “Рабочий контроль на заводах Петрограда” представляется не только важной и интересной, но и своевременной. Трудно не признать чёткий методологизм и профессионализм автора, что делает убедительными выводы его работы. Так, не вызывает сомнение, что рабочий контроль явился следствием самостоятельного творчества масс, а не результатом агитации со стороны той или иной политической силы.

Бесспорно и то, что развитие рабочего контроля также шло в результате перемен, происходящих в настроениях и политических устремлениях рабочих. Для меня представляется важным и вывод Д. Манделя о том, что свёрты-

  ________________________

Дмитрий Чураков - кандидат исторических наук, МГПУ.

вание рабочего контроля после Октября является следствием не злонамеренных козней большевистского правительства, а результатом объективного развития революции. К таким же выводам я пришёл в результате изучения фабзавкомов другого экономического центра России — Центрально-промышленного региона (ЦПР). Хочется верить, что и другие работы Манделя будут переведены или в России станут доступны его американские издания.

* * *

Вместе с тем не все положения Д. Манделя мне кажутся вполне обоснованными. Прежде всего хотелось бы отметить, что он чрезмерно акцентирует внимания на фабзавкомах как на органах революционного разрушения старого строя, как на чрезвычайных органах, чьё возникновение и функционирование связано с периодом революции. Если это действительно так, то стабилизация революционных процессов сама по себе означала бы, что фабзавкомы выполнили свою роль и дальнейшее их существование является анахронизмом. Впрочем, именно такая точка зрения, по сути, и господствовала в советской историографии.

Усомниться в её справедливости заставляет уже та внутрипартийная борьба, которая развернулась среди большевиков о роли и задачах фабзавкомов в послеоктябрьский период, о чём пишет в своём исследовании и сам Д. Мандель. Но имеются и другие, более веские причины, не позволяющие ограничивать роль фабзавкомов лишь разрушительными функциями. Если бы это было так, то фабзавкомы не сумели бы в первые, самые трудные послеоктябрьские месяцы не только заявить о себе как о силе, готовой взять на себя ответственность за развитие экономики, но и реально противостоять в течении какого-то периода надвигавшейся разрухе.

И хотя попытки экономического регулирования со стороны органов рабочего контроля в результате зашли в тупик, эта деятельность фабзавкомов позволяет говорить о них не только как о революционных штабах “штурма и натиска”, но и как об органах, через которые рабочие пытались реализовать свой идеал справедливого общественного устройства: фабзавкомы выступали как органы низового производственного самоуправления рабочих. Д. Мандель же этот вопрос практически не рассматривает.

На наш взгляд, это серьёзно повлияло на концепцию автора относительно судьбы рабочего представительства в послеоктябрьский период. Основную угрозу фабзавкомам он видит в позиции Ю. Ларина и его сторонников, активно отстаивавших необходимость сохранения частной собственности. Рабочий же контроль, как полагал Ларин, необходимо было ограничить, чтобы не подорвать союз между большевиками и той частью буржуазии, которая была готова сотрудничать с революционным режимом. Именно в этом видит Д. Мандель одну из основных угроз фабзавкомовскому движению после Октября.

В то же самое время в работе Д. Манделя ярко выражена мысль, что превращение рабочего контроля в государственный было неизбежным следствием революции, что рабочие сами выступали за такое развитие событий. И тут спорить не приходится. С этой точки зрения поначалу трудно было предположить, что между пролетарскими организациями и пролетарским государством могут возникнуть какие-то трения. Еще до Октября отмечены многочисленные случаи обращений рабочих к правительству с призывами ввести на их разоряющемся предприятии государственное регулирование или наложить секвестр на предприятия саботажников. Так, в протоколе завкома завода бр. Бромлей за 24 июня 1917г. помимо "перечня важнейших мероприятий, направленных к установлению нормального хода на заводе" и указания на то, что действия заводоуправления направлены к сокращению производства, звучит категорическое требование членов завкома "установления  государственного контроля". Аналогичные случаи отмечены и на других предприятиях ЦПР, Петрограда и других районов России, количество которых возрастает с лета 1917 г. (1).

Особенно участились подобные обращения рабочих после Октября 1917 г., когда в сознании рабочих государство стало и "своим", и "демократическим", примером чего может служить позиция рабочих текстильной фабрики Агафонова подмосковной станции Химки, просивших "объявить ее собственностью Российской республики" — традиционная формулировка для подобных обращений. А на заводе Михельсона, когда там сложилась остро критическая ситуация из-за недостатка рабочей силы, завком постановил, что единственным выходом может стать милитаризация труда (2).

Всё это свидетельствовало, что рабочие поддерживали централизованное государственное регулирование и не противопоставляли его своей самостоятельной экономической деятельности. Корень зла они видели не в самом вмешательстве государства в экономику, а в тех формах, в которыми оно может быть выражено.

Дело в том, что уже в первые месяцы февральской революции они столкнулись с проявлениями бюрократизма на разных уровнях рабочей самоорганизации и крайне болезненно реагировали на них, пытаясь обезопасить себя от подобного в будущем. Тем более, что даже в деятельности самих фабзавкомов случаи отрыва активистов от выдвинувших их рабочих коллективов были не редкостью. Так, рабочим московского завода "Металлолампа" пришлось выступить против своего завкома, члены которого, по словам работающих на предприятии, не считались с их мнением и позволяли себе относиться к своим же товарищам некорректно и заносчиво. На другом столичном московском предприятии — заводе Хлебникова, рабочие жаловались, что их избранники оторвались от коллектива и не работают, и что пора заставить их это делать. Происходили эти инциденты и после Октября, — завком Пучежской мануфактуры, например, столь активно занимался управленческой деятельностью и с такими проявлениями волокиты, что в январе 1918 г. его прямо обвиняли в бюрократизме (3).

Поэтому рабочие, поддерживая регулирующие усилия государства, выступали против усиления бюрократических тенденций в системе регулирования экономической деятельности: как внутри органов рабочего самоуправления, так и в органах управления государственного, отождествляя их с самодержавными и буржуазными порядками. Уже в решениях I Петроградской конференции фабзавкомов была принята резолюция, в которой однозначно говорилось, что регулирование бюрократическими механизмами невозможно (4). С аналогичных позиций выступали и фабзавкомы ЦПР, к примеру на Учредительном Делегатском собрании областного союза текстильщиков Иваново-Вознесенска, проходившем летом 1917 г., представители фабзавкомов поддержали положения петроградской резолюции. В своей же резолюции ими прямо отвергался "бюрократический путь регуляции промышленности", который воспринимался как антипод рабочего контроля (5).

Особенно нетерпимыми проявления бюрократизма становятся после Октября. Критикуя на одном из заводских собраний новое "советское" руководство своего предприятия, работница ткацкой фабрики Раменского района  Таптыгина, делегатка Всероссийского женского съезда так передавала отношение рабочих к подобным явлениям: "Только те коммунисты, - говорила она, - которые живут с рабочими в спальных корпусах, а которые в особняки убежали, это не коммунисты. Это уже не коммунисты, которые пишут у себя: без доклада не входить" (6). После Октябрьской революции бюрократизм всё больше начинается восприниматься рабочими не просто как какой-то "нарост на теле революции", а как злейший враг рабочего самоуправления (7).

Рабочее движение, таким образом, оказывалось в непростом положении. С одной стороны разрастание бюрократизма в советском государственном аппарате реально грозило ему возможной утерей прежних независимых позиций, но с другой стороны, сепаратизм рабочих комитетов не менее реально мог ослабить силы революционного режима, что в конечном итоге, так же грозило их существованию. Органам рабочего самоуправления так и не хватило зрелости безболезненно миновать Сциллу и Харибду возникшего перед ними выбора. Борьба с проявлением отрыва органов нового государства от породившей их среды пролетарских организаций часто замыкалась рамками отдельных предприятий. Но если такая обособленность и в прошлом мешала эффективно противостоять даже отдельным предпринимателям, то тем более теперь не могли изолированные попытки борьбы с бюрократизмом остановить процессы, протекавшие в общенациональном масштабе.

Вот этой-то проблемы и не замечает в своём исследовании Д. Мандель. На наш же взгляд без правильного её понимания сложно адекватно составить картину вообще всей революции 1917 года.

Разумеется, в шедшем после октября процессе огосударствления трудно обвинять только большевиков. Еще до I Мировой войны Россию затронули общемировые тенденции перерастания частного монополистического капитала в государственно-монополистический. Такое развитие особенно усилилось в годы войны. Достаточно сказать, что милитаризация труда (не единственный, но существенный элемент огосударствления), как панацея от хозяйственной разрухи выдвигается именно в этот период — в 1915 году. Впервые "ходатайствовать... о милитаризации рабочих" было решено Петроградским обществом заводчиков и фабрикантов уже 26 июня 1915 года, а всего через несколько дней, 9 июля 1915 года принимается решение добиваться "всеобщей милитаризации" работающих на войну предприятий через государственные учреждения. Аналогичные требования, по настоянию П. Рябушинского, принимаются 6 июля 1915 г. и Московским областным ВПК. Планы милитаризации общества явились как бы составным пунктом более широкого замысла, по крайней мере тенденции, формирования в России буржуазного государства западного типа. Один из сторонников этих планов, приват-доцент Сторожев, историк, писал, что ныне, особенно в условиях "великой европейской войны", торгово-промышленный класс становится ведущей силой, перед которой "должны склониться... демократические задачи нового времени" (8).

Растущее вмешательство государства в народнохозяйственную жизнь и соответствующие реформы органов управления находили своих сторонников. Открыто или косвенно приветствовали "прямое огосударствление предприятий" , как это тогда называлось, экономисты Б. Авилов, Н. Астров, Л. Кафенгауз, Г. Полонский, А. Соколов. Такие официальные деятели, как начальник Главного артиллерийского управления А. Маниковский, твердыми сторонниками государственного регулирования выступали такие представители торгово-промышленных кругов и связанных с ними партий, как В. А. Степанов, А. И. Коновалов и многие другие.

Осознанно или нет тенденцию на усиление вмешательства государства в саморегуляцию общества, на огосударствление экономики так или иначе поддерживали в тот период практически все реальные политические силы, вовлечённые в борьбу за власть: от Керенского до Корнилова, различаясь лишь в аргументации необходимости подобных мер. На подобных позициях стояли и партии, взявшиеся действовать от имени пролетариата. С ультрарадикальной программой соответствующих реформ выступили экономисты Петроградского Совета — меньшевики П. Гарви, Ф. Череванин, Б. Богданов. Особенно был активен и последователен на ниве социального моделирования В. Громан. Взяв за основу опыт воюющих держав, прежде всего Германии, он настаивал на том, что только всеобщее регулирование способно привести к улучшению экономических показателей; решение этой проблемы, по его расчетам, было не под силу общественным организациям, и требовало вмешательства административного аппарата, наделённого всей полнотой государственной власти (9).

Неудивительно поэтому, что большевики так же стояли на позициях государственного регулирования. Если их взгляды и отличались в этом вопросе от взглядов кадетов и меньшевиков, то только меньшим научным осмыслением, но зато значительно большей политической определённостью. Но именно эта политика и несла главную угрозу самостоятельности и дальнейшему развитию независимых органов рабочего самоуправления на производстве, делая их кризис практически неизбежным.

Чем дальше, тем ощутимей отрицательное воздействие этих процессов начинает сказываться на деятельности системы органов рабочего самоуправления. В протоколах завкома Тульского патронного завода запечатлён один из случаев, иллюстрирующих последствия подобного воздействия. 22 февраля 1918 г. завком обсуждал доклад своего представителя Давыдова о его поездке “в город Царицын за топливом”. Давыдов сообщил собравшимся, что нормальная работа завода оказалась под угрозой из-за возраставшего чиновничьего произвола. В одной из прежних поездок ему отказали в получении топлива “вследствие отсутствия”, как записано в протоколах завкома, “нарядов от вновь установленного органа Совета Народного Хозяйства”, а имевшиеся районные наряды “потеряли законное значение”. На этот же раз для Патронного завода  в Царицине были заготовлены 160 цистерн нефти, “но главная задача — сетовал Давыдов, — нет паровоза”. Причиной его отсутствия так же было бездействие центральных властей. Тульский патронный завод оказался перед угрозой приостановки работ из-за бюрократического беспорядка на транспорте, когда железные дороги подчинялись чиновникам в Москве и не желали принимать в расчет нужды местных предприятий. Центральная власть была не в состоянии обслужить нужды заводчан и, по мнению рабочих завода, оставляла “единственный выход по примеру других заводов заарендовать в Москве специальный паровоз”, но уже на свой страх и риск (10).

Похожим образом складывались дела и у текстильщиков Иваново-Вознесенска. На прошедшем в конце февраля 1918 г. в Москве совещании представителей рабочего контроля Иваново-Кинешемской области резкой критике подверглась деятельность Центроткани, "которая своим отношением часто тормозит дело", а именно не даёт трудовым коллективам самостоятельно решать вопросы сбыта продукции. Как было рассказано корреспонденту "Правды", по итогам осмотра рабочими складов своих мануфактур, в Иваново-Кинешемском районе из-за бюрократизма чиновников от Центроткани положение с затовариванием готовой продукции было прямо-таки "ошеломляющим", в особенности на иваново-вознесенских мануфактурах Горелина и товарищества Тверской мануфактуры, а так же на фабриках Вичугского района, где продукция попросту гнила, в то время, как "народ до нитки обносился и негде и не на что купить ситцу" (11). Как писал один корреспондент иваново-вознесенской газеты, — “нам часто приходилось встречать представителей фабричных комитетов фабрик, находившихся в 20 верстах от Москвы, которые обивают пороги в Московском Хлопковом комитете, разыскивая хлопок и в то же время, под боком, в той же Москве имеются громадные склады набитые хлопком”. И такая ситуация, отмечается в статье, складывается не только в столице с её мощной армией управленцев, но и в провинции: Нижнем Новгороде, Ярославле, Костроме, Рыбинске, Кинешме (12). Газета по сути сопоставляет неповоротливость “красной бюрократии” с саботажем “белых” капиталистов, одинаково подрывающих экономику молодого советского государства.

Аналогичным образом влияла политика огосударствления и на другие виды деятельности фабзавкомов. Вскоре после I Всероссийского съезда профсоюзов, состоявшегося в начале января 1918 г., в исполнение звучавших на нём требований регулирование рынком рабочей силы передаётся в ведение государству. В §16 “Положения о Бирже труда” было чётко оговорено: ”Наём рабочих и служащих производится только через Биржу труда”. С переходом контроля над наймом и увольнением к государственным учреждениям, фабзавкомы лишаются одного из своих важнейших завоеваний. Тарифная компания и обострение экономического кризиса приводят к вытеснению фабзавкомов из области контроля за размером заработной платы. С лета 1918 г. вопросы определения тарифов по заработной плате сосредотачиваются в центре. Теперь приоритет в этой области отдаётся Наркомтруду, профсоюзам и местным государственным органам, таким, как Комиссариат труда Московского промышленного района или Воронежский губернский комиссариат труда. Причем вмешательство государства в этот момент было направлено против “необоснованного” повышения заработной платы, в том числе, в частной промышленности. Постепенно под разговоры о революционной сознательности сводится на нет достижения фабзавкомов в области 8-часового рабочего дня. Даже принцип свободы забастовок, коренной принцип любого рабочего движения вообще, всё чаще объявляется меньшевистским и контрреволюционным. В частности, в принятой в ноябре 1917 г. Московским советом профсоюзов резолюции значилось, что при Советской власти трудящихся “стачка является саботажем, против которого следует бороться самым решительным образом”. И ещё один характерный штрих — в типовом Уставе металлообрабатывающих предприятий и подобных документах появляются положения о недопустимости рабочих собраний и деятельности органов рабочего контроля в рабочее время. Если раньше циркуляры Временного правительства, содержавшие подобные требования привели к беспорядкам на многих предприятиях той же металлообрабатывающей промышленности, то теперь подобные нормы были как бы в порядке вещей (13).

Понятно, что ощущавшие себя победителями в состоявшейся революции, рабочие не могли так просто смириться с утерей самостоятельности и завоёванных прав. Как только большевики вместо прежнего частнохозяйственного ярма попытались надеть на рабочих ярмо государственного принуждения, они столкнулись с ожесточённым сопротивлением. Конечно, сопротивление рабочих не могло носить всеобщего характера, хотя бы уже потому, что многое, за что боролся российский пролетариат, оказалось возможным только благодаря свершившейся революции, да и объединительные процессы как мы видели, пошли в рабочем движении на убыль. Но главным было другое — рабочие воспринимали новый режим своим и выступать против него им было сложно уже чисто психологически, поэтому их борьба с нараставшими негативными процессами не выходила дальше отмеченных выше выступлений против отдельных проявлений бюрократизации режима. Но в тех организациях, где большевистское влияние не было преобладающим или там, где положение складывалось особенно отчаянное, протесты рабочих были направлены против политики огосударствления и приобретали открыто политических характер.

На весну - лето 1918 г. приходится новый всплеск протестов со стороны рабочих организаций печатников ЦПР, поскольку нажим большевиков на оппозиционную печать еще больше ослаблял их структуры и увеличивал безработицу среди всех профессий печатного дела, как писала об этом газета "Дело народа", "связь между большевистским режимом и безработицей в такой степени ясна, что у печатников большевизм потерял всякую почву" (14). И хотя на самом деле речь шла не о большевизме как таковом, а о бюрократическом перерождении их режима и о политике насильственного огосударствления органов рабочего самоуправления, сама тенденция развития умонастроения рабочих-печатников показательна.

Проходили забастовки и другие выступления рабочих так же на Тульском патронном, Оружейном, Меднопрокатных и на других заводах Тулы. Взрыв недовольства в ноябре 1917 г., а затем и в апреле 1918 г. произошел на заводе бр. Бромлей, который, как не без плохо скрываемого торжества, писала газета московских меньшевиков "Вперёд", издавна слыл твердыней большевизма. Оказавшийся в центре событий завком этого завода был не в состоянии контролировать стихийное недовольство рабочих. Вплоть до применения войск дошел конфликт с рабочими Алексеевской железной дороги. Весной - летом 1918 г. на почве голода, безработицы, недовольства урезанием прав рабочих забастовки прошли в большинстве городов ЦПР: Москве, Туле, Калуге, Нижнем Новгороде, Орехово-Зуеве, Твери и пр. (15).

Не только меньшевики, но и прежние союзники большевиков слева переходят в оппозицию новому режиму. Так, с острой критикой политики большевистского правительства, "государственного социализма", самого понятия  "социалистическое отечество" на своей I Всероссийской конференции, проходившей в Москве с 25 августа по 1 сентября 1917 г., выступили анархо-синдикалисты. В качестве позитивной альтернативы анархо-синдикалисты предлагали вернуться к утраченным лозунгам Октября, к самостоятельности фабзавкомов, т. к. они являются "основной производственной самоуправленческой организацией" и находятся "под постоянным и бдительным контролем рабочих"(16).Окончательно подрыв самостоятельности фабзавкомов и других органов рабочего контроля произошёл на I Всероссийском съезде совнархозов. Согласно параграфу второму "Положения об управлении национализированными предприятиями", принятому по докладу Андронова, "две трети фабрично-заводского управления назначаются областным (т. е. вышестоящим) Советом Народного Хозяйства". Лишь одна треть членов управления избиралась "профессионально-организованными рабочими предприятия". При этом "список членов фабрично-заводского управления по конституировании его и избрании председателя представляется на утверждение ближайшего органа высшего управления". Но и это было еще не все. Согласно примечанию №1 к этому параграфу "ближайший орган Высшего Управления имеет право, если в этом случается необходимость, назначать в фабрично-заводские управления национализированного предприятия своего представителя", который получал бы право "решающего голоса и право приостанавливать решения фабрично-заводского управления, противоречащие общественным интересам". А согласно примечанию №2 "в экстренных случаях" вышестоящие инстанции с некоторыми формальными оговорками получали право "Назначать управления предприятий" по собственному усмотрению (17).

По мере превращения органов рабочего самоуправления в бесправные придатки государственного контролирующего аппарата, и в особенности после декрета от 28 июня 1918 г. о национализации, даже по признанию советских историков, содержание их деятельности резко меняется. Теперь деятельность фабзавкомов и их контрольных комиссий ограничивается борьбой за “трудовую дисциплину”, рационализацию производства, режим экономии и т. п. Как писалось в прежней историографии, “на первый план всё более выдвигаются интересы общегосударственные, а не групповые или местные”. На самом же деле мы видим, что функции фабзавкомов даже в плане рабочего контроля резко сужаются и намечается их регресс на уровень весны - лета 1918 г.

К тому времени функции регулирования экономики целиком сосредоточиваются в руках соответствующих государственных органов. В связи с этим Совет профсоюзов разрабатывает примерное положения о рабочем контроле на частных и национализированных предприятиях. В первом из них подчёркивалось, что “рабочий контроль подчинён [и] ответственен в своих действиях перед вышестоящими органами”, а в положении о рабочем контроле на национализированных предприятиях отмечалось, что прежние методы контрольных органов “должны уступить место ревизионному контролю за правильностью и хозяйствованию расходования народного достояния без вмешательства в распорядительные права органов управления предприятием”(18).

Процесс затухания фабзавкомов очень наглядно отразился в архивах: в сохранившихся протоколах фабрично-заводских комитетов с весны - лета 1918 г. значительно ухудшается полнота освещения событий, падает количество заседаний, нарушается их периодичность. Сужается круг присутствующих на заседаниях лиц, объем обсуждаемой проблематики. К осени 1918 г. тетради протоколов практически перестают заполняться и забрасываются.

Таким образом не столько внутренние противоречия в фабзавкомовском движении и не соперничество с предпринимателями, а чрезмерное усиление революционного государства за счет породивших его пролетарских организаций вызвали кризис рабочего контроля и его ликвидацию. Излишняя независимость рабочего самоуправления уже не вписывалась в подготавливаемую экономическую стратегию.

* * *

Представляется, что эти наши возражения носят не только сугубо академический, исторический характер. Они самым непосредственным образом перекликаются с практикой современных левых.

И здесь будет уместно обратиться к другой статье напечатанной “Alternatives”  в № 3 за 1995 год. Её автор — Б. Славин — справедливо ставит проблему государства как одну из принципиальнейших для теории и практики левых партий. Не присоединяясь ко всем его выводам, не могу не выразить беспокойства по поводу вольной или невольной ревизии марксова учения о государстве и бюрократии. Но выступая против бюрократии сегодняшней невозможно не попытаться понять её истоки в истории нашего государства. И в первую очередь необходимо оценить реальную роль в событиях Российской революции 1917 года и серьёзных деформациях гуманистического социалистического идеала, который произошел позднее.

Реальная практика строительства социалистического общества в России свидетельствует, как бывает опасно недооценивать репрессивную роль любого, даже “рабочего” государства. Тем более нельзя некритически подходить к государству современному, которое называют и грабительским, и компрадорским, и чуть ли не мафиозным, что ничуть не должно затмевать его классовой природы как государства буржуазного.

Примечания

1. ГАРФ. Ф. Р-7952. Оп. 3. Д. 100. Л.77; Галили З. Лидеры меньшевиков в Русской революции. - М. 1993., С. 397 и др.

2. Рабочее движение в 1917г. С. 330; ГАРФ. Ф. Р-7952. Оп.. 3. Д. 36. Л. 15.

3. ЦГАМО. Ф. 186. Оп. 1. Д. 53. Л. 11; ГАИО. Ф. Р-765. Оп. 1. Д. 123. Л. 18.

4. Галили З. Цит соч. С. 271.

5. Труды делегатских собраний Иваново-Кинешемского областного профессионального союза рабочих и работниц текстильной промышленности. Изд. Ив.-Кинешемского обл. проф. союза рабочих и работниц текстил. пром-ти. 1918. С. 23 - 24.

6. ГАРФ. Ф. Р-7952. Оп. 3. Д. 168. Л. 82 - 83.

7. См: Новый путь. 1918. №6 - 8. С. 21.

8. Лаверычев В. Я. Военный государственно-монополистический капитализм в России. М. 1988. С. 253; История рабочего класса в СССР: рабочий класс в 1907 - 1917 гг. М. 1982; Известия Московского Военно-промышленного Комитета. 1916. 30 августа.

9. Галили З. Цит соч. С. 126.

10. ГАТО. Ф. 1012. Оп. 1. Д. 5. Л. 148.

11. Новый путь. 1918. №6 - 8. С. 21.

12.. Рабочий город. 1918. 3 января.

13. ГАРФ. Ф. 6935. Оп. 7. Д. 167а. Л. 4; Газета Рабочего и Крестьянского правительства. 1918. 31 января; Рабочий контроль. 1918. №2. С. 10 - 11; Вестник Народного Комиссариата труда. 1918. № 2 - 3. С. 100 - 102, 106; ГАТО. Ф. Р-1012. Оп. 1. Д. 23. Л. 25 и др.

14. Дело народа. 1918. 10 апреля; ГАРФ. Ф. 6864. Оп. 1. Д. 122. Л. 339.

15. ГАТО. Ф.1012. Оп. 1. Д.5. Л.2; Там же Д.39. Л. 129; там же Д. 30. Л. 16;ГАРФ. Ф. 6935. Оп. 7. Д. 61. Л.283 - 294; там же ГАРФ. Ф. 5498. Оп. 1. Д. 24, Л. 6 - 9; Там же. Д. 1. Л. 28 Об.; Вомпе П. Три года революционного движения на железных дорогах Российской Советской республики 1917 - 1920. М. 1920; Алуф А. Профсоюзы в Октябрьской революции. М. 1927. рождение Советского государства. М. 1987. Спиридонов М. В. Политический крах меньшевиков и эсеров в профессиональном движении (1917 - 1920 гг.). Петрозаводск. 1965; Морозов Б. М. Формирование органов центрального управления Советской России в 1918 - 1918 гг. М. 1995 и др.

16. Община. 1988. 10 июля.

17. Труды Первого Всероссийского съезда Советов народного хозяйства. 25 мая - 4 июня 1918 г. Стенографический отчет. С. 256 - 257.

18. Рабочий контроль в промышленности Петрограда в 1917 - 1918 гг. Т I. Л. 1947. С. 36 - 37; 457 - 461.