|
|
|
К КРИТИКЕ ПОСТСОВЕТСКОЙ ИДЕОЛОГИИ: ДЕРЖАВНОСТЬ КАК ИЗНАНКА ЛИБЕРАЛИЗМА Александр Бузгалин Распад казавшихся незыблемыми идеологических норм недавнего (но столь далекого ныне, особенно для молодежи) "социалистического" прошлого, естественно не мог оставить пустым это "святое место". Проводившиеся под знаком неолиберализма экономические реформы и вестернизация культуры с легкостью привнесли вроде бы как и не существующую (вспомним о призывах к деидеологизации) идеологию либерализма в среду российской духовной жизни. Став знаменем "реформ" с их гигантским (до 1/2) спадом производства и резким ухудшением качества жизни большинства населения, расстрелом Дома Советов и затяжной кровавой бойней в Чечне, с их примитивной коммерциализацией культуры и распадом единой страны - став знаменем таких реформ, либерализм как идеология и мировоззрение, как теория и практика обыденного поведения, неизбежно столкнулся с отторжением его огромными массами населения. Нужна была (нужна как воздух - кислород духовной жизни, без которой нет России!) альтернатива. Что могло ею стать? Восстановление ортодоксального марксизма-ленинизма как знамени классовой борьбы пролетариата с буржуазией? Для узкого слоя застарелой (дело не в возрасте, конечно) интеллигенции и партийцев-пенсионеров это решение оказалось вполне подходящим. Но подавляющее большинство социально и духовно угнетенного населения было и оставалось иным - это деклассированные слои. Современные рабочие и "рядовые" интеллигенты до сих пор еще не стали классом наемных рабочих в точном смысле этого слова: они не столько продают свою рабочую силу, сколько находятся в тисках всесторонней зависимости от корпорации, к которой принадлежат. В большинстве своем они не обрели и не осознали своих классовых интересов, не дозрели до активной действенной солидарности в борьбе за свои права. Им можно до бесконечности не платить зарплату, унижать нравственно и физически, обрекать на жизнь впроголодь, а они на это будут отвечать... голодовками одиночек и глухим недовольством, подспудным "урчанием" низов. Пройдет время (быть может годы, быть может месяцы: в эпохи социальных потрясений время несется необычайно быстро) - и в России сложится новый современный слой трудящихся, способных к совместной борьбе за свои экономические и политические интересы, но пока что низам нужна не столько идеология самоорганизации, сколько простейший способ самоутешения, самоидентификации, защиты от экономических и духовных напастей; способ, который может привнести кто-то извне, не требуя самостоятельных организованных действий, углубленного понимания сути происходящего и своих собственных интересов. Для такого обездоленного большинства полуидеология-полурелигия, состоящая из смеси державности, социального популизма и русского национализма оказалась как нельзя более подходящей: будущий "добрый царь" вкупе с патерналистской бюрократией (по-отечески настроенной по отношению к рабочему и крестьянину) создают мощную державу, спасающую угнетенный народ от ига то ли жидомасонов, то ли американского капитала и __________________________________ Александр Бузгалин - д.э.н., проф. МГУ. его российских продажных слуг и шпионов. Обывателю достаточно лишь поддержать нового "доброго царя" и тот решит за него все социальные проблемы и вернет былое самоуважение (с последним все особенно просто: раз ты русский - то значит нравственен, добр, трудолюбив и т.п. по определению, ибо все русские по природе своей великие и прекрасные люди...) Теоретическая, "ученая" альтернатива либерализму так же с легкостью взошла на ниве державности и "ура-патриотизма". Поскольку наиболее активные и молодые кадры обществоведов эпохи брежневско-сусловского "социализма" с легкостью переквалифицировались в либералов (сие позволяло без особых проблем сохранить посты или даже сделать неплохую карьеру) и за пару лет выучились преподавать кто economics вместо "Капитала", кто вероучения вместо научного атеизма, постольку оппозиции "досталась" лишь узенькая прослойка критически мыслящих ученых-социалистов и масса консервативно настроенной околонаучной публики, уверенной в своей способности быстро и просто (так, чтобы сразу понял любой пенсионер) решить все социальные проблемы. Такой квазинаукой могла стать только патриархально-почвенническая идея и примитивный, реакционный (в марксовом смысле этих понятий) социализм. Быстрой рост популярности этих течений имел и духовные предпосылки: еще в поздние сталинские времена стал насаждаться казенный патриотизм (вроде объявления России родиной едва ли не всех научных открытий и изобретений в мире). При Брежневе разлагавшееся социалистическое мировоззрение (а без живого социального творчества масс, в атмофере авторитаризма и застоя социалистическая идеология и теория неизбежно вырождаются) стало порождать в массовом масштабе "почвенничество". Естественно, что в условиях национально-государственного кризиса и унижения "простого человека" эта тенденция не могла не обрести второго дыхания. Симптоматично и то, что главными духовными вождями этой тенденции стали не профессиональные ученые-обществоведы, а писатели, инженеры, естественники, общественные деятели - все те, для кого альтернатива нынешней либеральной волне сосредоточена не в сфере поиска организованных материальных сил, отслеживании тенденций социального развития, теоретическом доказательстве ограниченности либерализма как экономической и социальной доктрины, а в духовно-этической сфере, в сфере нравственного отрицания нынешнего порядка вещей (номенклатурно-корпоративного капитализма). Так в современном российском обществе сложилась дилемма: либо номенклатурная пародия на либерализм (в лице гайдаров в лучшем случае, штатных ельцинских идеологов - в худшем), либо державный социал-популизм (опять же в духе "русского коммунизма" С.Кара-Мурзы, Г.Зюганова, ?.Подберезкина и Ко - в лучшем случае, неприкрытого великодержавного шовинизма прохановых - в худшем). Существенно, что все эти течения возникли далеко не случайно. Суммируя, подчеркну: с одной стороны, новой генерации номенклатуры было выгодно обменять обременительную и шаткую брежневско-социалистическую форму власти на собственность и деньги (плюс к власти), а омещаненному обывателю времен всеобщего дефицита хотелось рынка, понимаемого как мир супермаркетов. Вкупе с теневым капиталом они закономерно породили (и воспроизводят) волну неолиберализма, ныне опирающуюся еще и на власть новых русских и интересы высшего слоя наемных работников, "элитарной" интеллигенции. С другой стороны, антитезой этому стали конформистски настроенные обездоленные слои трудящихся и особенно - старшее поколение, для которых совпали социальное и духовное (как правило имеющее национальную окраску) унижение, но еще не сложились условия для самоорганизации и самозащиты. Эти люди неизбежно превратили в мощную оппозиционную силу "красно-белую" социал-державную идеологию и политику. Будучи порождены в конечном итоге одной и той же атмосферой кризиса и отсутствия организованной демократической социалистической альтернативы, и русский номенклатурный либерализм, и социал-державное течение не случайно оказались лишь формальными, внешними противоположностями, по существу сходясь в целом ряде фундаментальных признаков. * * * Начну с того, что в основе обеих идеологических парадигм лежит жесткий антиисторизм, игнорирование диалектического мышления, видящего мир в развитии через противоречия, через качественные революционные, а не только эволюционные изменения. В наиболее чистом виде это характерно для отечественного неолиберализма. Тезис Фукуямы о конце истории превращается в российских условиях в однозначный, априорный, не требующий доказательств (как то, что Земля - плоская, для крестьянина 15, а то и 19 века) вывод об окончательном и бесповоротном поражении социализма в нашей стране. Соответственно, рынок и адекватный рыночным отношениям "человек экономический", ценностями и стимулами которого оказываются прежде всего деньги, а так же противоположность труда и капитала вкупе с массовой (для народа) и авангардисткой (для элиты) или в лучшем случае постмодернистской (для тех и других) культурой и т.д. и т.п. - все это для неолиберала есть естественный порядок вещей, вечный как - извините, чуть не сказал - "как воздух и земля", - как запах выхлопных газов и асфальт под ногами. Критика этой методологии и мировоззрения может и должна носить как теоретический так и практический характер (речь в последнем случае, естественно, идет не о физическом давлении на идеологических противников - это из практики таких "социалистов" как сталины и таких "либералов" как пиночеты). Первое предполагает анализ процессов генезиса, развития и самоотрицания (пока что главным образом внутри буржуазной системы) рыночной цивилизации, буржуазного способа производства. Историко-теоретический взгляд на этот социальный организм уже сам по себе ставит перед добросовестным исследователем вопрос о возникновении, а значит и возможном прехождении, отмирании рынка и капитала. Другое дело, что ученым социалистической ориентации крайне важно продолжить начатый Р.Гильфердингом, В.Лениным, Р.Люксембург, А.Грамши, советскими и западными марксистами (Э.Манделом и др.) анализ самоотрицания ("подрыва") основ товарного производства. Не менее важен этот анализ и в области социокультурных процессов, где так же идет "подрыв" буржуазного духовного производства и прогресс культуры (но при господстве "массовой культуры"). Если такой анализ станет действительно развернутым, то он сможет доказать, а не только показать, что рынок, буржуазное общество и шире - мир, основанный на господстве отчуждения, развиваются ныне по нисходящей траектории. Такое целостное доказательство - дело будущего, но уже сегодня мы можем показать, что в экономической области в ХХ веке налицо нелинейный, но устойчивый прогресс таких механизмов, как сознательное регулирование и нормативное ограничение рынка со стороны государства, общественных организаций (профсоюзы, "зеленые" и др.) и крупнейших транснациональных корпораций; что трудовые отношения все более базируются на развитии коллективистских начал (автономные бригады и т.п.), участии в управлении, гуманизации межличностных отношений; что среди стимулов к труду в развитых странах свободное время, условия труда, отношения в коллективе становятся равнозначны денежным мотивам... Нельзя сказать, что неолибералы не знают об этих феноменах. Если проблема генезиса рынка и его будущего ими вообще игнорируется, то феномены сознательного регулирования признаются, но только как встроенный компонент рыночно-буржуазного мироздания, служащий его упрочению. Дескать, сегодня нерегулируемого рынка не бывает, также как не может быть нерыночного мироустройства. И точка. Этот подход своей внеисторичностью и ограниченностью весьма напоминает взгляд апологетов феодального, аристократического мира, для которых (в России так вплоть до 19 века) было самоочевидным правовое неравенство дворянина и холопа, мужчины и женщины, естественным - рабство (на юге США - вплоть до середины 19 века), а деньги и капитал были всего лишь встроенным в феодальный организм средством для его дальнейшего процветания. Преодолеть этот внеисторизм и ограниченность неолиберализма можно лишь путем соединения новой теории с практикой сознательного изменения буржуазной цивилизации и мира отчуждения в целом. Человек, погруженный каждодневно, практически лишь в одну проблему - добыть деньги и потратить их с наибольшей утилитарной выгодой - не может и не будет мыслить исторически. Напротив, человек, включенный в сознательное преобразование мира отчуждения (от самых простых форм - борьбы за свои права на участие в собственности, контроле, до наиболее сложных отношений - революционного, качественного преобразования существующей действительности) практически не сможет не прийти к выводу об исторической ограниченности буржуазной формации. Отсюда апелляция неолиберала к мещанину (и его внеисторически-пассивному здравому смыслу - мышлению приспособленца); социалиста-диалектика - к человеку, стремящемуся к социальным преобразованиям, самостоятельной личности, заинтересованной в том, чтобы совместно со своим товарищами добровольно объединиться для преодоления отчуждения: от организации дворового кружка или решения экологической проблемы до борьбы против власти номенклатуры или корпоративного капитала в масштабах такой страны, как Россия, или на международной арене. Казалось бы, наши социал-державники в полной мере преодолевают внеисторизм как исходный методологический порок либерализма. В самом деле, они систематически критикуют западную рыночную цивилизацию, но... как правило с позиций прошлого. Ностальгия то ли по великой империи, то ли по могучему союзу; то ли по патриархальной общине, то ли по сталинскому колхозу - вот основной лейтмотив такой критики. Это, конечно же, больший "историзм", чем у неолибералов, ибо признается наличие (пусть хотя бы в прошлом) чего-то позитивно отличного от буржуазного мира. Но вот аргументация "почвеннических" критиков рыночной цивилизации и буржуазного индивидуализма, как правило, оказывается в корне внеисторичной: не более чем исконно (От бога? от особого русского национального характера?) присущая нам тяга и любовь к "народности", "соборности" и "державности". Доказательство наличия этих черт является зеркальным отображением либеральных аргументов. Первые: в России испокон веку люди надеялись на сильного государя и оные государи (вплоть до Сталина) и были оплотом страны вкупе с религиозной (то ли православной, то ли коммунистической) верой и традиционной общинностью. Так было и тем сильна была Россия, пока не пришел антихрист в облике Гайдара (для некоторых из "белых" державников Егор Тимурович оказывается продолжателем разрушительных действий "западника" Ленина). Вторые: Россия должна вступить на единственно возможный рыночно-буржуазный путь развития, антитезы которому лежат исключительно в прошлом (в качестве примера выступает все та же сталинская держава, только на сей раз в качестве абсолютного символа "империи зла" и тупиковой ветви эволюции). Соответственно, любая альтернатива либеральному миропорядку рассматривается исключительно как откат в прошлое. В обоих случаях очевидна ограниченность возможных путей эволюции: либо западнический неолиберальный порядок, либо путь назад под лозунгом возрождения (конечно же, на новой основе) сталинско-романовской державы. При этом парадоксом является расхождение абстрактных лозунгов и реальных стратегических установок. Для либералов высшая ценность - "открытое общество", но при этом всякая действительная открытость в будущее, по направлению к позитивной критике аксиом "открытого общества", всякие попытки поиска и созидания пострыночного мира, снятия буржуазных форм отчуждения (частной собственности, денежного фетишизма, гегемонизма корпоративного капитала) воспринимаются как опасная ересь, которую надо давить в зародыше. Пока она слаба, для этого достаточно монополизации средств массовой информации (при формальной свободе слова), если же "ересь" получает значительное распространение (как в Чили или у нас в 1993), то не грех и танки употребить... Так проповедь "открытости" на деле оборачивается жесткой консервацией одной-единственной экономической, социальной, культурной и т.д. системы. Для державников открытость даже и не прокламируется как ценность или априорная установка (за исключением некоторых "просвещенных" почвенников, тяготеющих к социал-демократии). Напротив, главный акцент делается на русской специфике, "самости" и непохожести нашего Отечества на любую другую страну. Спору нет, Россия действительно обладает специфически историко-культурными, социально-экономическими и проч. чертами. Но это в полной мере относится и к любой другой социальной системе. Проблема в том и состоит, чтобы в нынешнем взаимосвязанном и все более интегрирующемся мире сделать эту специфику не "железным занавесом", а условием для все более интенсивного равноправного диалога больших и малых народов и внутри России, и в СНГ, и в мире. А это иная установка. Только один пример: классический тезис державников - поддержка всякого отечественного производителя. Но не рациональнее ли другой взгляд: поддержка всякого эффективно, современно работающего предпринимателя (а это сейчас преимущественно будут "инородцы"), если он реализует стратегическую программу модернизации нашей Родины, своевременно платит большую зарплату и налоги, обеспечивает рост занятости, соблюдает экологические и социальные нормы и производит качественную, пользующуюся спросом продукцию. И наоборот - экономическое давление на любого производителя, занимающегося спекуляциями или производящего устаревшую продукцию и загрязняющего среду, не выплачивающего вовремя зарплату и увиливающего от налогов (а это все больше как раз черты реального отечественного бизнеса, крайне непохожего на идеально-розовый портрет российских купцов-благодетелей и пекущихся о державе "красных директоров"). Как не раз повторял В.И. Ленин во времена нэпа, не грех и заплатить иностранному капиталу солидную цену за выучку, за умение культурно организовать производство. Или пример из области культуры: здесь социал-державная логика тоже, как правило, действует по принципу зеркального отражения примитивного западнического либерализма. Для последних хороша практически любая масс-культура или элитная заумь, если она попала в разряд "хитов" на международном рынке. Для первых плоха не столько массовая культура, сколько американизация, а все российское - благо. Между тем очевидно, что отечественный "лубок" может быть ничуть не менее пошл, чем реклама Сникерса, а чисто русское хамство и пьянство - почище "цивилизованного" американского мордобития. В то же время подлинная культура всегда и национальна, и интернациональна: музыка и Чайковского, и Бетховена принадлежит всем и не становится менее русской или немецкой от того, что ее во всем мире, как правило, исполняют евреи. Толстого экранизировали и будут экранизировать в США, а мы зачитывались (и, я надеюсь, вновь будем зачитываться) "космополитом" Хемингуэем. Культурная открытость, диалог подлинных культур (всегда несущих богатство национальной специфики) и противодействие как отечественной, так и импортной пошлости - это совсем иной акцент, нежели державная борьба за первенство русского духа. Неолиберализм и социал-державность методологически оказываются близнецами и в том, что касается неприятия действительного анализа реальных противоречий общественной жизни, прежде всего - социально-классовых. И тот, и другой подход, фактически отрицая диалектику, "забывая" о сущностных противоречиях, лежащих в основе развития общества, неизбежно оказываются в сфере исследований видимости, поверхности социальной жизни. Здесь неизбежно на первый план выдвигается формальная общность людей, а не сущностная диалектика их противоречий, диалога, единства. Для либерала каждый становится идентичен другому, будучи абстрактным "экономическим человеком". Все - владельцы денег (только у одного их больше, у другого - меньше), все формально равноправны как избиратели (только один может купить себе миллион голосов, другой обладает лишь своим собственным). Для националиста важна национальность и здесь все тоже формально равны (точнее, одинаковы; только один - "отец нации" - имеет право на все, другой -"винтик" - только на послушание и гордость по поводу принадлежности к великому народу), за исключением инородцев. Между тем действительный "нерв" современной общественной жизни продолжает, несмотря на все разговоры о "классовом мире", лежать в гуще социально-экономических и социально-политических противоречий между различными общественными силами. Безусловно, мир очень далеко ушел от простейшей схемы класового противоречия между пролетариатом и буржуазией. Возникли мощные новые противоречия, тем более специфические в России с ее переходной экономикой и общественным устройством. Но какой серьезный исследователь станет отрицать противоречия между верхушкой номенклатурно-корпоративных кланов (типа газпромовских или лужковских), действующих вкупе с легализовавшимся (но по-прежнему полумафиозным) капиталом - с одной стороны; большинством трудящихся - с другой? Или правильнее будет рассматривать их как равноправных партнеров на рынке? Только вот что-то не больно равные у них в России возможности для конкуренции, да и сама конкуренция все больше напоминает времена первой мировой войны и колониализма. Впрочем, и нынешний "цивилизованный" западный мир характеризуется не столько равноправием "простых" людей, сколько всесторонней гегемонией корпоративного капитала: в экономике (где он концентрирует в своих руках основные права собственности), в политике (где реальная власть принадлежит бюрократическому истэблишменту "большой семерки"), в культуре (где mass media развитых стран контролируют духовную жизнь большинства жителей Земли). Или мы все - россияне с едиными национально-государственными интересами? Но у всех ли русских единые интересы и кто же еще Ельцин, Лужков, Черномырдин и Ко, как не русские чистой воды, как и Зюганов с Прохановым; тут уж скорее Иосифа Джугашвили или Сергея Кара-Мурзу заподозришь в том, что они инородцы... Или дело все же не в национальности, а в социальной позиции? Да и в чем они, эти внеклассовые и внесоциальные интересы российского государства? В целостности территории? А если за это надо платить десятками тысяч жизней, как в Чечне? Конечно же единые интересы граждан как агентов экономической жизни существуют. Это - стабильная институциональная система ("правила игры"), социальные и экологические нормативы, общенациональные программы развития наиболее прогрессивных сфер и т.п. Точно так же существуют и единые общенациональные интересы: развитие языка и культуры, свобода коммуникаций и передвижения, равноправное сотрудничество с другими народами и защита от посягательств на это равноправие и другие). Но вот "закавыка": и те, и другие единые для всех граждан предпосылки демократического и культурного общежития готовы отстаивать и защищать, проводить в жизнь только вполне определенные социальные силы (на марксистском языке - субъект народно-демократических преобразований). И вот здесь национальный (а отнюдь не только компрадорский) номенклатурно-корпоративный капитал вполне может выступить (а в России 1996 года уже выступает) противником подлинного народовластия, контроля за властью и капиталами снизу, последовательных антибюрократических преобразований. Крупному капиталу России, сращенному с нашим номенклатурным государством, такие преобразования не нужны и опасны. Им нужны авторитарный режим, бюрократически регулируемая рыночная экономика, слабые и неорганизованные граждане, неспособные на организованную защиту своих интересов. Для этих целей как нельзя лучше подходят державно-националистическая идеология (мы все - великие русские люди, граждане великой и могучей державы), ориентированная на обездоленных пенсионеров, и либеральная демагогия об обществе равных возможностей - для молодежи, надеющейся на мираж рыночного успеха. Качаясь на этих качелях мнимого противостояния (что должно стать российской пародией на западную двухпартийность), завершающий свое формообразование крупный корпоративный капитал России, сращенный с коррумпированной государственной номенклатурой, сможет (как он надеется) держать в узде полунищий народ, заискивать перед сильным Западом и играть жиденькими мускулами перед слабым Югом. Рамки этой социал-державной и державно-либеральной двухпартийности дадут простор и для схватки корпоративных кланов под ковром, и для интеллектуально-идеологического "плюрализма", вполне безопасного, ибо он парализует единственного врага гегемонизма и отчественного, и международного корпоративного капитала - трудящихся, способных к самоорганизации и сознательной коллективной защите своих интересов. Свои размышления об идейных и методологических основах двух наимоднейших идеологий в России последних пяти лет я хотел бы дополнить еще двумя тезисами. Первый. Обе школы отличаются негативным отношением к фундаментальной социальной науке как средству не только познания, но и изменения мира в соответствии с законами последнего. Для либерала "естественной" является методология и "установка" позитивизма, исходящего из ориентации на описание механизмов функционирования того мира, который они (в силу своих социальных, а подчас и чисто политических пристрастий) считают не просто наилучшим, но вечным. Так, например, ни один учебник economics не будет сколько-нибудь тщательно анализировать вопрос об исторических границах, сущности и перспективах отмирания ("самокритики") рынка. Социал-державность, восходя своими корнями к добуржуазным идеологиям, вообще критично относится к науке, апеллируя все больше к чувствам, религиозным традициям, морали "униженных и оскорбленных" (считая себя выразителями их интересов и тем самым увековечивая общество, в котором всегда будут эти слои, а для их защитников всегда найдется кусок хлеба с маслом и место в парламенте). Не случайно поэтому столь обильное участие писателей, естественников и других далеких от общественных наук людей в пропаганде этих идей. Апеллируя к эмоциям и чувствам потерявших социальную самоидентификацию людей (а таких большинство в переходных обществах, в современной России), державники вынуждены уходить от скурпулезного научного анализа закономерностей общественного развития. Почему? Да потому, что этот анализ покажет: их ценности и идеалы устарели и потому утопичны; их социальная опора бесперспективна (люмпенизированные слои должны преодолеть это состояние или они приведут к краху и себя, и общество); державно-националистические и социал-популистские средства решения общественных проблем устарели и неэффективны, реакционны ныне, на рубеже постиндустриального информационного общества, обращенного лицом к творчеству свободного индивида, их добровольных ассоциаций. Второй тезис, которым я хотел бы дополнить свой анализ. И неолибералы, и социал-державники всегда выбирают некую одну преимущественную сферу интересов, область пропаганды. Первые все больше упирают на функционирование рыночной экономики, где торжествует абстрактный рыночный индивид, а главные проблемы России оказываются связаны прежде всего с регулированием объема денежной массы (ибо это наиглавнейшая и едва ли не единственная сфера государственного вмешательства). Политика, культура и проч. для либерала - сферы, призванные обслуживать и обеспечивать его величество бизнес, делание денег. И если это преувеличение, то в очень незначительной степени. Для державника же главный вопрос - геополитика. Территориальная целостность, национальная безопасность, государственные интересы - здесь корень всех проблем. Человек, экономика, духовный мир должны прежде всего "крепить державу". Безусловно, просвещенный и интеллигентный либерал или державник так прямо никогда не скажут. Но своими "комплексными" суждениями они создадут основы для деятельности либерала (державника) - пропагандиста. А уж этот деятель все доведет если не до абсурда, то до пародии, но пародии символичной и симптоматичной. Это именно так, ибо для российского либерала действительно ключевым вопросом является создание видимости свободного рынка, достижение "точки невозврата", когда для гегемонии корпоративного капитала будут созданы благоприятные институциональные и экономические предпосылки, каковыми и является формально-рыночная среда с устойчивыми деньгами (а без этого - какая же власть денег?) и видимостью свободы (опять же для тех, у кого деньги есть, и в той мере, в какой они есть). При этом, оседлав конька обеспечения безинфляционной экономики, наш либерал опирается на реальный фундамент действительной общественной проблемы (кто же станет спорить, что инфляция вредна? Сталин - и тот стремился держать цены стабильными) и может свой социально-классовый интерес выдать за общенародный. Это так и для отечественного державника, ибо геополитика - едва ли не единственная почва, на которой он может твердо стоять: здесь действительно присутствуют единые общенациональные государственные интересы, которые действительно надо защищать, для чего действительно нужна в современном мире армия и т.п. Так корпоративный интерес патерналистски-бюрократического капитала отождествляется с реальным общегосударственным интересом. * * * Для того, чтобы преодолеть и ту, и другую ограниченность (если не сказать жестче - подмену) приоритетов, необходим не просто целостный и единый взгляд на общественное развитие. Важно понять его ключевые, доминирующие тенденции, определяющие лицо того или иного социального организма (России в том числе) на рубеже третьего тысячелетия. А эти тенденции все явственнее пробивают себе дорогу и их вынуждены признавать (точнее - упоминать) добросовестные исследователи и пропагандисты из любого лагеря. Суть этих новых тенденций достаточно общеизвестна и под разным углом зрения раскрыта учеными, отстаивающими социал-демократические и современные марксистские взгляды, теоретиками ноосферы и Римского клуба, сторонниками идей постидустриального и информационного общества и др. В области технологий это возрастание роли творческой деятельности, создающей культурные ценности, информацию, развивающей человека как личность. В сфере отношений общества и природы - необходимость движения к ноосферному (как минимум - устойчивому) типу развития, где человек оказывается ответственен за воспроизводство биогеоценозов, прогресс будущих поколений. В социальной сфере - необходимость снятия всех форм отчуждения и позитивного освобождения человека, ибо отчуждение и творческая (по определению свободная) деятельность - это суть антагонисты. Добавим к этому реальный глобализм развития (практическую необходимость совместного решения проблем оружия массового уничтожения, перенаселения, разрушения природы и т.п.) и мы получим картину новых проблем, ответ на вызов которых должны дать идеология и теория, претендующие на первенство в России 21 века. Рещают ли эту задачу российский неолиберализм и социал-державники? Ответ на этот вопрос не так прост. Современный либерализм возродился как господствующее на Западе течение в 80-е годы не случайно: волна массовой индивидуализации и миниатюризации, гибкости технологий создала некоторые предпосылки для "ренессанса" иллюзий свободного рынка и мелкого производства. Это не случайные, а практические иллюзии, когда "кажется то, что есть на самом деле" (К.Маркс): на самом деле 21 веку нужны творческие работники, а значит - неповторимые индивидуальности; на самом деле гигантские фабрики уходят в прошлое вместе с традиционной индустрией, а наиболее квалифицированный работник сидит сегодня у своего персонального компьютера и т.д. Но рынок лишь по видимости адекватен эти новым условиям. Во-первых, сегодняшний рынок - это система, где господствуют мощные корпорации (в наиболее современной сфере - разработки ЭВМ и программного обеспечения - всего три на весь мир), а работник отчужден от труда и подчинен капиталу. Для деятельности ученого и художника, преподавателя и социального новатора сегодня нужны скорее творческое соревнование за государственные и общественные гранты, а не стихия рынка или власть ТНК. Во-вторых, работающий с ЭВМ ученый или педагог связан сегодня через информационные системы чуть не со всем миром. Его труд не обобществлен лишь по видимости; по содержанию он одновременно и индивидуален, и связан кооперацией с тысячами и миллионами коллег во времени и в пространстве. В-третьих, ключевые сферы жизнедеятельности человека в 21 века - фундаментальная наука и образование, экология и воспитание, оттесняя на второй план и видоизменяя производство утилитарных благ (как когда-то индустрия оттеснила и изменила технологию аграрного производства), требуют новых, пострыночных форм своей организации. Наконец, для постиндустриального мира, мира культуры, ноосферы нужен новый человек - homo creator, а не homo economicus 19 века. Точно так же противоречиво взаимосвязан путь к новому миру 21 века с традиционными державными ценностями. Первые несомненно имеют видимостное сходство со вторыми. Религиозная идея о доминировании духовного начала напоминает тезис о приоритете культуры и творческой деятельности в постиндустриальном обществе; общинность - необходимость самоорганизации и диалога как отношений, преодолевающих отчуждение, державность и соборность может ассоциироваться с идеей приоритета общественных ценностей и необходимостью сознательного регулирования социальных процессов. Кроме того, для "почвеничества" весьма характерна и критика индивидуализма, культа частной собственности, обогащения и т.п. Но как и в случае с неолиберализмом совпадение здесь главным образом видимостное. "Человек общинный" (а тем более - государственный, державе и собору подчиненный) - это до-, а не пост-рыночный человек. Это персона, еще не прошедшая через процесс освобождения от кровно-родственных, внеэкономических связей, не выделившаяся из рода, не ушедшая от подчинения традиции, не освоившая азов индивидуальной активности, независимой от корпорации (общины, государства). Такой человек дальше от свободного ассоциированного социального творчества (попросту - добровольного объединения для совместного "делания" истории; например, превращения трудящихся в действительных хозяев предприятия, города, страны), от преодоления отчуждения, чем рыночный индивидуалист, наемный рабочий. Последний уже умеет быть индивидуально-предприимчивым и способен практически и теоретически понять, что его освобождение возможно лишь на основе коллективной защиты своих интересов через сознательное изменение существующих условий. В отличие от него человек общины способен лишь к послушанию и прошению милости от верхов, либо к разрушительному бунту против их власти, но не к конструктивному созиданию новых отношений. Кроме того, социал-державное направление как правило оказывается связано с идеализацией мелкого семейного или коллективно-артельного начала, ориентировано на приоритетное развитие аграрного сектора как такового и ряд других патриархальных форм критики рыночно-буржуазного миропорядка. Между тем новое общество, ориентированное на приоритетное развитие свободной творческой деятельности, выдвигает на первый план ассоциирование, сотрудничество людей, заинтересованных в интернациональном, интер-культурном диалоге, сотворчестве, для чего необходимо "снятие" кровно-родственных связей. Более того, в скрытом (иногда и для самих идеологов, грешащих подчас искренним самообманом) виде российский неолиберализм и социал-державничество нацелены на поддержку господства не столько частников или семейных (артельных) производителей, сколько на увековечивание господства крупных корпоративных кланов в экономике и обществе. Причина проста: наши либералы "закрывают глаза" на тот факт, что на рубеже 21 века в России (и не только в России) так называемый "свободный рынок" не может привести ни к чему другому, как к господству крупнейших легальных и нелегальных (мафиозных и т.п.) корпораций. Точно так же социальная система, основанная на старом индустриальном производстве при сильном государстве, протекционизме, бюрократическом регулировании, не может не порождать коррупции и образования мощных корпоративных кланов. Так что и здесь наши антагонисты реально ведут страну к весьма сходному результату. Самое интересное, однако, начинается, когда идеологи либерального и державного направлений доходят до предложения рецептов спасения России. Первые, пройдя через тернии Шока без терапии, а вторые, столкнувшись с отторжением нашим народом идей чистого державничества и национализма (они не собирают более 10-15 процентов голосов), ныне принялись конструировать крайне эклектичные программы преодоления кризиса, ускоренно пятясь спинами навстречу друг другу (об этом процессе я писал еще два года назад - см. "Альтернативы", 1994, №1). В результате к лету 1996 года что у экс-либерала Ельцина, что у неодержавника Зюганова в предвыборных программах оказался сосредоточен набор благопожеланий, сотканных по принципу формального объединения наиболее популярных (если не сказать - популистских) идей из всевозможных идеологий. В начале провозглашается "верность реформам" (у Ельцина) или верность коммунистичекому идеалу (у Зюганова), а затем следует набор прагматических обещаний создать смешанную социально-ориентированную экономику с регулируемым рынком, победить организованную преступность, защитить простых россиян, создать мощную державу с самостоятельной геополитикой, добиться приоритета культуры (не забыв военных и МВД) и сохранить природу, а также добиться мира в Чечне, не идя при этом ни на какие уступки "бандитам" (т.е. тем, с кем надо заключать мир). Эта эклектичность неслучайна: достаточно умные менеджеры предвыборных кампаний уже поняли в неявной форме, что перспектив ни у "чистого" либерализма, ни у национал-державности нет. В них пора вносить нечто новое, нечто идущее от "постлиберализма", от "постдержавности", преодолевая прежнюю оголтелость и догматизм. Но в том-то вся "прелесть" обоих этих течений и состоит, что они на практике не смогут оторваться от своих корней и сути, ибо для этого нужна (1) радикальная теоретическая самокритика и (2) изменение своей социальной базы, четкая переориентация на интересы не реакционных (в историческом смысле) сил, а наиболее мобильной, ориентированной на будущее (постиндустриальное, коммунистическое) части общества. А это трудящиеся, ориентированные на новаторский совместный труд, социальное творчество (понимая под ними деятельность учителя и рабочего-рационализатора, организатора детского клуба и профсоюзного активиста, врача и ученого...). Между тем анализируемые течения по сути своей и теоретически, и практически несамокритичны, ибо построены на отрицании диалектики, историзма, ориентированы на позитивизм (а то и вненаучность) и по сути закрыты для диалога (а не формального заимствования) с другими школами, выражают интересы устремленных в прошлое (ностальгирующих то ли по "чистому капитализму", то ли по "развитому социализму") сил. Эксперты из числа современных высоквалифицированных ученых социалистической ориентации могут вписать в программу державного блока современные тезисы, позаимствованные из идей Римского клуба или критического марксизма, но практика вождей от этого не перестанет быть бюрократическим патернализмом "доброго капиталиста" или "мудрого государя". Точно так же обогащенный социал-популизмом и державной риторикой российский либерализм на деле не перестанет быть всего лишь курсом на ускоренное обогащение любой ценой враждующих между собой корпоративных кланов. Нельзя, однако, забывать, что каждое из столь жестко критикуемых течений внутренне весьма неоднородно. В кругу либералов в России 1996 года можно найти и циничных прагматиков, готовых поддержать хоть Ельцина, хоть русского Пиночета (в момент написания этой статьи разница между ними существовала); и рафинированных сторонников защиты прав человека и абстрактных ценностей рынка, частной собственности. Социал-державное направление еще более разнообразно. Там можно найти и прямых сторонников великодержавного российского шовинизма с самодержавно-буржазными оттенками; и умеренных державников из КПРФ, соединяющих русский национализм и поддержку сильного государства в геополитике и идеологии с социал-демократизмом в экономике; и ортодоксальных коммунистов-неосталинистов. При этом идеологи и либерализма, и державности, представляют собой, как правило, весьма причудливую комбинацию многочисленных оттенков каждого из этих направлений. Еще раз подчеркну - этот "плюрализм" (если не сказать - эклектицизм) принципиально неслучаен, ибо оба этих течения уже уходят в прошлое, разлагаясь на этом пути, но сохраняя свое влияние. "Загадка" их гиперболизированного влияния в России 90-х разрешается очень просто, если мы примем во внимание тот факт, что наша Родина из кризиса "реального социализма" стала выходить не вперед (по пути к демократии и социализму), а назад - к попытке реализации радикального западнического неолиберализма. Естественно, что неизбежный крах последнего вызвал откат еще дальше назад - к патриархально-державной модели, пытающейся синтезировать неосталинизм с неофеодализмом. Вопрос, однако, в том, чтобы, поняв природу и причины появления этих тенденций, найти им позитивную, устремленную в будущее альтернативу. * * * Завершая критический анализ основных тезисов отечественных либералов и державников, я хотел бы подчеркнуть: зряшное отрицание бесплодно даже по отношению к идеологическим противникам. Тем более оно нецелесообразно, когда речь идет о теоретических школах, имеющих вполне определенную социальную и политическую подоплеку. Поэтому для нас проблемой является снятие (критика и наследование) идейного багажа этих (хотя, безусловно, не только и прежде всего не этих) школ. Пожалуй, среди главных достижений либерализма, которые может и должна впитать современная демократическая социалистическая мысль, я бы назвал стремление к скурпулезному экономическому анализу, поиску путей достижения экономической эффективности. Да, эта эффективность фактически сводится к прибыльности и материально-финансовой сбалансированности рынка. Эту историческую ограниченность мы должны позитивно "снять", но сохранить абсолютно необходимый пафос строго экономического обоснования любых социально-гуманистических преобразований. Но еще более значимым является акцент либерализма на самостоятельности, активности и хотя бы негативной (от внеэкономического принуждения и т.п.) свободе индивида. Непосредственно продолжает этот позитив антиавторитарный, абстрактно-демократический пафос либерализма. Крайне ценным и исторически перспективным (хотя и совершенно недостаточным) является, например, педалирование либеральной идеологией проблемы прав человека и таких неотъемлемых свобод, как свода слова, идейных споров (любая идеология должна доказывать свою правоту не силой, а диалогом идей, культур, форм организации общественной практики), политической деятельности и т.п. Другое дело, что практика либерализма, как правило, весьма далека от этих принципов (и это не случайно: для последовательной реализации формальных прав и свобод необходимо реальное содержательное освобождение человека, а этого капиталистическая система дать не может). Поэтому апология индивида, его прав, критика тоталитаризма - эти тенденции характерны главным образом для философского, социокультурного, если угодно "интеллигентского" либерализма, весьма далекого от практики отечественных властей 90-х годов. Но тем важнее использовать действительные достижения предшественников, отделив зерна от плевел, и понять, как некогда исторически прогрессивные зерна должны быть изменены и трансформированы в современных условиях с тем, чтобы свобода индивида была не подавлена, а развита новым обществом. Для этого необходимо прежде всего снятие отношений отчуждения (господства рынка и денег, гегемонизма корпоративного капитала) и развитие добровольных ассоциаций граждан, в которых "свободное развитие каждого есть условие свободного развития всех". На первый взгляд позитив социал-державного направления может быть "вышелушен" как раз по принципу дополнения "чрезмерного индивидуалистического" либерализма позитивом "чрезмерно коллективистских" державников. Но формальный синтез здесь невозможен. Нужны (как и в случае с либерализмом) диалектическая критика, "снятие". Державность стала реакционной (не в ругательном, а в историческом смысле слова, вырастающей из добуржуазной эпохи) критикой либерализма сегодня именно потому, что ранее не была на практике пройдена до конца дорога либеральной критики феодализма. Необходимо "снять", критический развив (а не формально отторгнув) и общинно-державный коллективизм (а российский либерализм такой критики российской традиции не дал, придя как формально-бюрократический разрушитель прошлого), и либерализм. Возвращаясь к "зернам" социал-державного направления, которые необходимо отделить от плевел, я бы подчеркнул прежде всего признание общественных ценностей и интересов как реальных и необходимых слагаемых прогресса и акцент на значимости нравственных норм и отношений для становления будущего общества. Проблема, однако, в том, чтобы уйти от сведения общественных интересов к над и вне человека стоящим силам - государству, державе и т.п. , а нравственности - к установкам православной церкви. Интересы общества могут и должны выражаться прежде всего свободными объединениями граждан (и если эти интересы многообразны - то и объединений должно быть много и разных). Роль государства - это роль координатора (Советы происходят, кстати, от русского слова "совет") таких объединений, а не господина. Точно также нравственность не сводима к религиозным ценностям, а последние уж и подавно далеки от реальной пропагандистской и политической деятельности российской православной церкви. Нравственная норма может и должна быть внутренней и жизнью - соответствующими нравственным нормам социальными отношениями - утверждаемой и воспроизводимой. Если же эти нормы связаны со страхом перед богом, а тем паче церковью - то это не более, чем очередной вариант духовного насилия, немногим отличный от сталинско-брежневской пропаганды. Более того, вопрос критического использования достижений державности и либерализма ни в коей мере не стоит как поиск середины, компромисса между этими двумя течениями. Мы должны взять лучшее из них, отрицая и то, и другое, двигаясь не к центру, а как бы перпендикулярно, в другом направлении. Вопрос, следовательно, не в мере сочетания традиции, государственной власти, ограничения и подавления человека интересами целого, аппаратом насилия ("державность") - с одной стороны; основанной на частной собственности свободе предпринимательства и необходимым для этого буржуазно-демократическим механизмам ("либерализм") - с другой. Любая пропорция "смеси" этих начал не дает разрешения нынешних противоречий; более того, они будут лишь мультиплицировать, усиливать пороки каждой из систем, мешая реализовать свои преимущества. Позитив "державности" может быть использован лишь будучи как минимум дважды подвергнут отрицанию: через утверждение сначала негативной (либерализм), а затем и позитивной свободы человека (я выбираю намеренно упрощенное представление о диалектике крайне сложного процесса). Тогда удастся заставить "заиграть" в рамках новой идейной, научной школы такие ценности как "духовность" (не вне и над человеком стоящая религия, а культура самого человека); "коллективизм" (добровольное, а не принудительное, "государем" осуществляемое объединение людей; объединение не для "послушания", а для самостоятельного, свободного преобразования общества в соответствии с познанными и историческими, а не богом данными и вечными законами развития); "традиция" (она будет не подчинением "вечным" законам общинно-добуржуазной жизни, а творческим, критическим обращением к истории, диалогу поколений, где каждое из них заботится и о предках, и о потомках, критикуя их); "нация" (понимаемая опять же не как возвеличивание "своих" при помощи государства и за счет "чужих", а как развитие - через интернациональный диалог, открытость - национальной культуры)... Да, сегодня полностью реализовать такое снятие державности и либерализма в новой теории, идеологии и, главное, общественной практике невозможно. Для этого нужна победа демократии и социализма, причем не только в России. Но уже сегодня идейно и практически идти вперед, а не назад от уродливого либерализма, пытаясь его не "запретить", провозгласив социализм (ортодоксальные коммунисты) и не дополнить социал-державностью в большей (Зюганов) или в меньшей (Ельцин) мере. Вперед - это значит к демократии и социализму. И первым шагом на этом пути должна стать "доделка" незавершенной в России прогрессивной работы буржуазного либерализма. И это будет не внедрение "хорошего капитализма" (в конце XX в. в России он не может не быть номенклатурно-корпоративным), а последовательная народно-демократическая революция. Подчеркну: не политический переворот "наверху", не разрушительный бунт "внизу", а позитивная работа по созданию новых и "снятию" старых социально-экономических и политических отношений. Эти новые отношения, вырастающие из самореализации освобождающихся от гнета корпоративного капитала трудящихся, и станут прологом к социализму (как теории и как практики) в России. В чем этот позитив - это особый разговор (автор только что закончил книгу "Будущее коммунизма", выходящую в июне этого года и специально посвященную позитивной программе демократических левых). Основные же слагаемые нашего позитива (критически наследующего лучшие достижения либерализма и державности, "почвеничества") коротко могут быть обозначены так:
|
|
© (составление) libelli.ru 2003-2020 |