ЛЕВОЕ И РАБОЧЕЕ ДВИЖЕНИЕ. СУЩЕСТВУЕТ ЛИ ОНО?

(Опыт изучения стратегического поражения в ХХ веке).

Михаил Малютин

Впервые подобным образом проблему я публично поставил еще в начале 1991 года на одной левой тусовке, посвященной юбилею Па­рижской Коммуны. Говорилось в выступлении прежде всего о том, что хотя "социалистичность" того "штурма неба" была очевидным мифом (о чем в переписке потом прямо говорил и Маркс), и сегодня еще находятся люди, имеющие время и желание горячиться из-за "дел давно минувших дней и преданий старины глубокой": передо мной шла жаркая баталия между анархистами (В.Дамье, А.Исаевым, А.Шубиным) и разнообразнейшими марксистами. А вот опыта того катастрофичес­кого поражения мирового левого движения, когда эксперимент по строительству нового общества продолжался не 72 дня в одном горо­де, а 73 с лишним года более чем на 1/5 суши примерно 1/3 челове­чества "почему-то" никто всерьез обсуждать не хочет. Заявление вызвало истерику - причем не только со стороны "ленинцев" из ОФТ - и шквал обвинений в "измене", ренегатстве и т.п.

В связи с этим надо высказаться всерьез не только по пробле­мам такого мифа, как "рабочее движение в СССР" (впервые тезис об отсутствии в стране рабочего класса и нереальности его возникно­вения в ближайшей перспективе был мною высказан публично в соав­торстве с О.Григорьевым и В.Лепехиным осенью 1991 г. в брошюре "Партия труда в современной Росии: возможность и необходимость", надолго рассорившей нас с неосоциалистами) и не только о социо­культурной специфике развития России. Но и по существу левого движения и левого проекта как таковых в мировом масштабе с точки зрения их научности и гуманистичности в том виде, как они сложи­лись в XIX и развивались в ХХ веке: пока, к сожалению, на этот счет в стране нетривиально пишут только три Сергея - Кара-Мурза, Кургинян и Чернышов, люди творчески талантливые, но в силу специ­фики своего образования (естественники или чистые технари) исто­рии марксизма и философии профессионально не знающие, а посему наряду с качественно новыми идеями говорящие временами редкую ерунду.

Надо поставить вопрос принципиально: что не сработало в "классической левой идее" (под нею понимается, разумеется, марк­сизм во всем многообразии его ответвлений: ни анархизм, ни рефор­мизм так никогда не вышли за пределы определенных школ и не стали всемирно-историческим фактором влияния как некая самовоспроизво­дяшаяся целостность) и что с этим можно поделать на рубеже нового столетия? В марксизме были сложно сплавлены и склеены как минимум

__________________________

Малютин Михаил Валентинович - к. ф. н., политический обозре­ватель "Новой ежедневной газеты".

четыре пласта европейской культурной традиции,  из которых только последний был, собственно, "новым словом". Во-первых, это филосо­фия универсального гуманизма, причем максимально (до утопизма) демократическая, Маркс и и Энгельс искренне не сомневались, что каждый человек может стать универсальной и гармонически развитой личностью - по образцу таких титанов возрождения как Леонардо, и к этому ведет сам ход исторического развития: нужно лишь смягчить "муки родов". Во-вторых, была предпринята (прежде всего на базе политэкономии) беспримерная по размаху и глубине попытка расп­ространить выработанные классическим естествознанием критерии на­учности на обществознание. А познав объективные законы ставилась задача - научиться "по-инженерному" управлять обществом, ибо при всей бескомпромиссной полемике с утопизмом в "историческом мате­риализме" сидел мощнейший заряд социального конструирования, как раз и реализовавшийся в СССР. В-третьих, инструментом глобального общественного преобразования была избрана мировая револбция, по­нятая по образцу универсализированной и превращенной в перманент­ную Великой французской. И наконец, был найден субъект этого пре­образования "из предыстории в подлинную историю": только пролета­риат, превращаемый с неизбежностью капиталистическими индустриа­лизацией и рынком в "ничто" - абстракцию простой рабочей силы - именно в силу этого может и должен стать всем, то есть вышеупомя­нутой гармонической и всесторонне развитой личностью, но не как выродок-индивидуалист, а в рамках свободной ассоциации.

Весьма вероятно, что для российского читателя как продукта чисто инструментального по своей идеологизированности "советского марксизма" (о котором Маркузе написал хорошую книгу еще в 1953 году) подобная трактовка марксизма малость нетривиальна, в прес­ловутом "мировом сообществе" после Лукача, Франкфуртской шко­лы, Сартра насчет данного учения как философии радикального и универсального гуманизма вряд ли кто будет сильно спорить; расц­вет "новой волны" научного марксизма - прежде всего в области ис­торических исследований - пришелся на 70-80 годы нынешнего столе­тия. А вот насчет "мировой революции" и "исторической миссии" в те же годы (начиная с "Бунтующего человека" Камю) было написано немало горького и честного, но увы, мало оптимистичного. Под ко­нец жизни засомневался в ее смысле даже такой несгибаемый борец как Троцкий...

Необходимо сказать хоть несколько слов о ключевых проблемах ХХ века, которые пока оказались не по силам философскому и науч­ному пласту учения. Универсальная освободительно-гуманистическая философия в принципе сочеталась с автономией таких сфер жизни об­щества, как этнос и культура и с существованием такого их конк­ретно-исторического единства, как цивилизация, но в целом была и остается монистической. Справиться же с этими проблемами при по­мощи категории "производство" (семья и этнос как формы "произ­водства человека", наука и искусство как духовное производство) явно не удалось. Классический марксизм открыто говорил о слиянии - то есть отмирании - наций в обозримой исторической перспективе, и о фактическом формировании единой общечеловеческой культуры на базе наследия продуктов "цивилизаторской миссии капитала", то есть западной Европы. Но революции под знаменем марксизма победи­ли совсем не здесь, и в конце ХХ века все это в принципе встало под вопрос: дело не в том, что во всем мире доминируют концепции культурно-цивилизационного плюрализма - ни в теории, ни на прак­тике не видно в обозримой перспективе подступов к монистическому решению данных вопросов и отсутствует их философское осмысление.

Для России, мягко говоря, это не абстрактно-теоретические проблемы: не приходится сомневаться, что СССР был цивилизацией с особым типом культуры, а взорвали ее во многом национальные конф­ликты. Своего рода "табуирование" этой тематики со времен разрыва Ленина с философски-гуманистически ориентированными сторонниками поиска духовной специфики российской цивилизации и культуры (Бер­дяевым, Булгаковым, Струве) во многом предопределило подобный ис­ход эксперимента по строительству нового общества, как и нынешнее продуцирование державно-коммунистических гибридов на обломках "советизма".

Не менее сложно обстоят дела с обоснованием неизбежности ги­бели капитализма. Вообще-то возможность одновременного роста сто­имости рабочей силы и прибавочной стоимости как частный случай рассматривалась еще Марксом применительно к сложному квалифициро­ванному труду: однозначно обратное отношение между ними, абсолют­ное обнищание и т.п. - все это имеет смысл по отношению к просто­му. Почему эта тема была фактически табуирована внутри самого классического марксизма, почему истерично и в основном ненаучно велась полемика с любыми разновидностями концепций "рыночного со­циализма" - эти проблемы выходят за пределы данной статьи. Важно другое (какие-то конкретные формы "встраивания" этой тематики в трудовую теорию стоимости возможны): как в предыдущем случае с отмиранием наций и слиянием культур, так и о самопреодолении рын­ка с разделением труда и всеобщем материальном изобилии как мини­мум в обозримой перспективе говорить невозможно. Как в первом случае очевидны некоторые интегративные тенденции при четком сох­ранении нестираемых граней, так во втором четко обозначились сфе­ры, принципиально не регулируемые законом самовозрастания стои­мости: сохранение среды обитания, наука, "человеческий капитал". Все это знал и в общей форме описал Маркс еще в 1857-58 годах, но никакого непосредственного перехода от описания этих тенденций к неизбежности гибели капитализма и замены его более прогрессивным обществом не было сделано тогда и все еще не существует сейчас в рамках марксистской теории.

А теперь от этих проблем (возможно, они кому-то покажутся слишком абстрактными, но именно от их решения зависит, будет ли существовать влиятельное левое движение в XXI веке) вернемся к нашим российским баранам и всемирно-исторической миссии доморо­щенного пролетариата. "Одномерный человек" Маркузе и "Прощай, пролетариат" Горца, думается, еще долго будут недоступны отечест­венному читателю левой ориентации, к тому же они тоже кому-то мо­гут показаться слишком схоластичными. Человеку, пожившему в пери­од Катастройки и радикальных "реформ", хорошо известно, что очень многое существует в нашей стране на уровне некоторых коллективных мифов, крайне мало общего имеющих с реальной действительностью, но тем не менее - довольно устойчиво самовоспроизводящихся. От того, что на уровне официальной пропаганды и заморочек образован­щины строительство коммунизма, общенародное государство, решен­ность национального вопроса и руководящую роль рабочего класса в СССР заменили "строительство рынка", "разделение властей в рамках правового государства", "возрождение России" и "доминирующая роль предпринимателей" сам механизм мифотворчества - да и реальное устройство жизни в России, порождающее оные - качественных изме­нений пока не претерпели: просто все сильно деградировало...

Еще до всякой "гайдаризации" в упомянутой работе трех авто­ров был дан сжатый историко-теоретический очерк анализа существо­вашего в СССР общественного строя и путей его возможной трансфор­мации. Тезисно сформулирую основные выводы цикла исследований, завершенных в начале 1993 года и не напечатанных по сей день по причине отсутствия средств и занятости другими проектами.

1. Индустриализация в России как общегосударственная полити­ка в рамках модели "догоняющего развития" проводилась три раза: Петром в XVIII веке, Витте в XIX и Сталиным в ХХ веке. В первом и третьем случаях - откровенно деспотическими методами в режиме мо­билизационной чрезвычайщины (и вряд ли кто будет всерьез спорить, что крепостной казенного завода оба раза не был не только "наем­ным", но и не был "рабочим"), во втором - в относительно рыночной среде с наличием многих легитимных хозяйственных субъектов (прош­ли два поколения с момента отмены крепостного права). Поэтому ра­бочее движение, хотя и весьма специфическое, возникло только на рубеже веков и просуществовало как нечто относительно непрерывное и целостное в России менее 30 лет: срок жизни поколения.

2. Специфика рабочего движения в России задавалась тем, что основным работодателем в промышленности было полудеспотическое государство (даже в прославляемый ныне и действительно наиболее цветущий с точки зрения темпов промышленного прогресса и роста жизненного уровня рабочего период между 1907 и 1914 г. частный капитал, и национальный, и иностранный, даже паритета с казенным ВПК не достиг), а индустриализация осуществлялась за счет разру­шения возможности формирования саморазвивающегося внутреннего рынка страны, ибо как минимум не росла покупательная способность большинства населения - крестьян. Помимо внешних займов и экспор­та сырья тяжелая наукоемкая промышленность развивалась за счет ограбления аграрного сектора неэквивалентным обменом, а произ­водство, работающее на потребителя, в лучшем случае молчаливо терпелось (в худшем - тоже обиралось).

3. Частному капиталу реформаторы покровительствовали в прио­ритетных для государства отраслях тяжелой промышленности, элемен­ты внутренннего рынка стали формироваться только между концом первой революции и началом мировой войны, когда непосредственное вмешательство ослабевшего авторитарного государства в экономику снизилось до экстремальных для России пределов, но сложившейся системы самовоспроизводства подобной ситуации "либерализации" так и не возникло, поскольку до "прихода гегемона" так и не сложилась иная эффективная государственность.

4. В таких условиях была неизбежна гиперполитизация формиро­вавшегося рабочего движения, возникшего в ответ на попытки реформ "сверху" при активнейшей родовспомогательной роли такого специфи­чески российского образования как интелличенция. Подобный специ­фический "пролетариат", очень напоминавший классические схемы Маркса, не возник больше нигде в мире и сформировался раньше та­ких субъектов, как буржуазия и крестьянство (минимальную их авто­номию от государства обеспечила только первая революция). Преоб­ладали не объединения по профессиям (которые боролись бы с хозяи­ном и конкурировали с неорганизованными рабочими за уровень зарп­латы и условия труда, как на Западе), а противостояние существую­щему неправедному государству и его приспешникам-буржуям в поис­ках справедливости и вырастающие из такой "классовой борьбы" ква­зиобщинные союзы по предприятиям, территориям и отраслям (стачко­мы, трансофрмировавшиеся в фабзавкомы, Советы, отраслевые "проф­союзы" вроде знаменитых Викжеля или профсоюза металлистов). По мере распада регулирующей роли государства и перехода на "рыноч­ные отношения" раз за разом в ХХ веке происходил распад промыш­ленности, причем сначала обычно легкой - ибо она работала непос­редственно на внутренний рынок, потом - остановка тяжелой, кото­рую любой "центр", царский, секретарский, времен "двоевлас­тия", безвластия всегда пытался сохранить и восстановить как при­оритетную национальную ценность.

5. Естественным образом в российском рабочем движении - раз государственная промышленность была преобладающим типом и прави­тельство пыталось все регулировать из центра - доминировал интер­национальный по составу занятых ВПК Питера и шире - Балтии. Опять-таки необходимо подчеркнуть, что больше нигде в мире квали­фицированное ядро рабочего класса не пошло за революционерами, во всех остальных случаях (в Германиии 1918-1923 годов - возможно и под влиянием российского примера) оно осталось на реформистских позициях даже в революционных ситуациях. После 1920 года концеп­ция "мировой революции" не имеет никаких перспектив на реализа­цию. Что у пролетариата развитых стран нет никакой "миссии" - Франкфуртская школа осознала еще в 20-е годы, в 60-70 это стало исходным общим местом анализа для всех серьезных левых мыслите­лей. Специфическая по типу формирования промышленность Москвы и центрального региона (здесь всегда была выше роль легкой, рабо­тавшей на потребительский рынок), Донбасса и юга России, Урала (здесь региональный казенный ВПК оказался в гражданскую войну настроен резко антибольшевистски и массовый рабочий с лета 1918 год мужественно сражался с красными, применявшими здесь тактику "выжженой земли", как и на Дону) оказались имеющими чисто регио­нальное значение, неспособны выступить как значимый общенацио­нальный фактор.

6. Сталинская  индустриализация  началась  после  ликвидации старого  рабочего  движения,  которая стала возможно прежде всего ПОТОМУ, что происшедшее после революции деклассирование (связан­ное не только с деградацией промышленности в разруху и традицион­ным для России притоком рабочей силы из села в город, но и массо­вым выдвижением активного слоя вверх, в управленческий аппарат и превращение статуса рабочего в привилегию) наложилось как на ка­чественно новые элементы образа жизни, так и стереотипы поведе­ния, восходящие к архетипам российского национально-государствен­ного сознания. Поскольку "рабочее движение" было новообразовани­ем, не породившим устойчивой национальной традиции, его удалось "рассосать без последствий" путем полного осгосударствления и сведения к чистым ритуалам - в отличие от Польши и Чехии, к при­меру, где растворить его "единой фабрике" не удалось при высоком уровне политических репрессий. Не была ликвидирована в восточной Европе и левая интеллектуальная традиция, регенарация которой с 50-х годов в СССР наиболее полно описана в работах Б.Кагарлицко­го.

7. Массовое вовлечение "пролетарским государством" плохо "орабоченных мужиков" в "котел единой фабрики" удалось в 30-е го­ды во многом потому, что в мире доминировал конвейер в его наибо­лее примитивной форме, допускавшей утилизацию подобных "трудовых ресурсов", был отработан в мировую войну в Германии и России го­сударством и военно-мобилизационный тип управления экономикой как целым. Индустриализация происходила на материально-технологичес­кой и кадровой базе, заложенной на рубеже XIX-ХХ веков. попытка превратить все обшество в "единую фабрику" (с предприятиями - своего рода "производственными узлами пересечения технологических потоков", по меткой оценке С.Попова) с уничтожением всех прежних стихийно сложившихся общностей людей, инженерно-проектным типом формирования культуры (ранее развивавшейся спонтанно) и "воспита­нием нового человека" была беспримерной в истории. Рынка с куль­турой, семьи с нацией как и ряда других стихийных форм саморегу­ляции "планирующему центру" ликвидировать не удалось, но такая хозяйственная система оказалась полностью лишена внутренних ис­точников саморазвития (ее двигала сначала подготовка ко второй мировой войне, потом - конкуренция с США). Оборотной стороной бы­ла колоссальная устойчивость воспроизводства по сложившимся тех­нологическим контурам.

8. Основной агент этой системы - "рабочий" и ИТР - не был ни тем, ни другим, поскольку его "труд" не носил и сегодня по-преж­нему в массе не имеет характера  целесообразной деятельности, был и остается в лучшем случае "ритуальным трудом". "Целесообраз­ность" существовала только в "планирующем центре", да и то только тогда, когда за счет нового строительства и маневра госресурсами Мегамашина создавала новый цех в ответ на внешний вызов (внутри "недореализованных проектов" доминировала стихия "обычаев" и ри­туальный иррационализм, ставший объектом критики в "производс­твенном романе"). Поскольку уклады были изначально плохо связаны друг с другом, инерция Мегамашины нарастала, а разрушающийся селькохозяйственный фундамент никак не поддавался индустриализа­ции и модернизации (диспропорция была заложена еще до революции, а все последующие витки индустриализации ее усугубляли). Очеред­ная попытка реформирования Мегамашины привела к тому, что недост­роенная Пирамида начала рассыпаться, "разупаковываться" в процес­се "перестройки". Интеллектуальный аспект этого культурно-цивили­зационного слома описан в моей работе "Роль СМИ в Катастройке", опубликованной в сентябре 1994 года в "Новой ежедневной газете".

9. От происшедшей ныне смены принудительно-господствующей идеологиии на противоположную, но не менее абсурдно-принудитель­ную (только теперь учение о рынке всесильно, потому что оно вер­но, а классом-гегемоном стал предприниматель) опять, как и в 1917 усилиями свободолюбивой интеллигенции, навязавшей свою заимство­ванную с Запада заморочку всему обществу в условиях краха прежне­го режима и распада "государства" (то бишь "единой фабрики" на национально-территориальные "цеха") стереотипы поведения квазиоб­щинных общностей, именуемых заводами, НПО, КБ, НИИ, пока мало из­менились. Только раньше сырье (и комплектующие) за взятки давали Госплан и Госснаб (а потом менялись недостающим в территориальных рамках), а теперь это называется "бартер", "биржа" и "рынок". И раньше зарплата бывала всегда, а теперь ее получение зависит от лояльности к Президенту и Премьеру конкретного региона.

10. Вряд ли надо поэтому удивляться, что мертво лежащий Урал, глухо стоящее Иваново, доедающие неликвиды основные центры наукоемкого ВПК, то есть все основные промышленные регионы, воп­реки искреннему недоумению ФНС и неокоммунистов не стали пока создавать "рабочее движение" и идти "походом на Москву", а дружно проголосовали за Ельцина на референдуме 1993 г. Естественно, не как за "рыночника" (опыт минувшего столетия доказал, что ни на внешнем, ни на внутреннем рынке большая часть произведенной рос­сийской индустрией продукции никогда не появлялась и вряд ли поя­вится впредь), а как за нынешний центр государственно-перераспре­делительной системы, без которой такая промышленность принципи­ально существовать не может. Банкротств пока не было, кредиты да­ют, на инфляционные бумажки еще что-то можно купить...Зачем же бастовать? Хотя, разумеется, люди проголосовали в массе в этих регионах за чудо, и если великий чудотворец Ельцин себя исчерпал, то ему (или наследникам его курса) рано или поздно не поздоровит­ся. Зато вполне могут найтись другие чудотворцы - это было писано за полгода до явления Вольки-ибн-юриста народу...

11. За "рабочее движение" у нас выдавало и выдает себя ак­тивность крайне узких слоев населения (всех шахтеров вместе взя­тых в нынешней России несколько сот тысяч, в бывшем Союзе было полмиллиона). Это очень специфический слой (по оценкам западных социологов, изучавших британскую забастовку 80-х, "люди под зем­лей" по образу жизни и самоощущениям воспринимают себя как субэт­нос или своеобразную касту), лоббистские требования которого у нас носят сугубо региональный-отраслевой характер и которых (за их заработки, получение импортного широпотреба из-за границы в счет торговли за валюту) большинство населения соответствующих регионов ненавидит как привилегированное меньшинство с "лапой в Москве", зовя за агитпоезда на съезды "подземными казаками", "шахтерами с лампасами". Коррумпированность руководства НПГ, его отрыв от массовой базы ("все равно никуда не денется") общеиз­вестны.

Аналогично можно оценить (при всем различии квалификации) профсоюз авиадиспетчеров, засевший в другом "ключевом месте" раз­валивающейся "единой фабрики" и стригущий свою ренту. Все "проф­союзы" этого направления, напоминающие полугангстерские коммер­ческие структуры (по лучшим американским образцам) активно подпи­тываются из-за рубежа, ныне АФТ-КПП взялось "вывести из-под ком­мунистического ига ФНПР" металлургов Урала и Череповца, проник в Россию и профсоюз тимстеров (шоферов-"дальнобойщиков", мафиозный по тамошним нынешним стандартам и очень интересующийся нашими грузопотоками).

12. Разумеется, их основной конкурент ФНПР тоже был и оста­ется не профсоюзом, а расслаивающимся на "цеха" по отраслям и ре­гионам вышедшим в автономный режим существования элементом пере­распределительной системы. Но если раньше "пропаганда классовой борьбы" носила в СССР ритуальный характер, ибо символически нап­равлялась вовне (опыт Польши, впрочем, доказал ясно возможные последствия перехода от теории к внутренней практике), а шахтерс­кие забастовки в СССР и России носили символически-пропагандист­ский характер, были скорее фактом возбуждения массового сознания, чем реального кризиса экономики, то теперь ее "профессионалы" пы­таются применить навыки и клише на практике и пока не могут по­нять: почему "пролетарское сознание не вносится" никак в массовые рабочие головы?

Помимо груза пропаганды, лапшой висящего на ушах за прошед­шие десятилетия, надо понимать, что в России начала века (да и в Германии первой трети) рабочий был новым классом, стремительно растущим пассионарным меньшинством с колоссальным запасом энергии и полной уверенностью относительно того, что "нам нет преград ни в море ни на суще", что "знамя страны своей, пламя души своей мы пронесем через миры и века". Горький опыт нескольких революций, двух тоталитарных режимов, установленных "в борьбе за светлое бу­дущее" двумя несомненно рабочими по составу (а не "внесенной" идеологии) партиями при поддержке большинства своего класса и молчаливом одобрении наций, а не только люмпен-интеллектуалов, мировые войны задают в конце столетия иную картину и мировоззрен­ческую перспективу для "возрождения рабочего движения в России".

13. Та волна несомненно была, но ныне - сплыла, причем объ­ективно безотносительно к распаду марксистского мифа про "руково­дящую роль" и "историческую миссию". Роли "пролетариат" этой ни­когда реально не играл, поскольку миссии создать качественно но­вое общество у него не было - по мере осознания своих подлинных интересов большинством рабочих у приверженцев этой иллюзии в дан­ной среде оставалось все меньше сторонников (интеллигенты сегодня преобладают в левых организациях всего мира). Сегодня "рабочий класс" России - вялое аморфное большинство населения страны (при­чем в некоторых регионах - абсолютное большинство), активные лич­ности в Катастройку в этой среде обычно не ужились и ушли в биз­нес или политику во многом в силу этой среды, пассивности, полно­го неумения сформулировать свои интересы, не говоря уж о том, чтобы их осмысленно защищать. Мировой опыт показывает, что как нечто спонтанное и самостоятельное рабочее движение ни в одной стране мира не возникало никогда. Формировалось оно обычно в пе­риод индустриализации как элемент совсем другого освободительного движения: либерально-демократического в "атлантической" англосак­сонской традиции, социалистического - в континентально-европейс­кой, а за пределами Европы, где доминировала борьба за экономи­ческую и политическую государственную самостоятельность, оно в большинстве случаев так и не стало самостоятельным значимым фак­тором общенационального порядка.

14. Но в условиях саморазвала тотально огосударствленного городского общества и неизбежной при этом (как минимум первона­чально) деиндустриализации рабочее движение ни в одной стране ми­ра вообще еще никогда не возникало. А раз уж "процесс пошел и стал необратимым", Россия опять в каком-то смысле оказалась в уникальном положении и "впереди планеты всей". Другое дело - что из этого получится и каков будет тип этого движения. Регионально оно, естественно, будет очень сильно отличаться, поскольку инте­ресы сырьеэкспортирующих, промышленных и сельскохозяйственных ре­гионов страны сегодня настолько отличаются, что делают проблема­тичным сохранение не только нынешней "опереточной", но и какой-то иной российской единой государственности. Зависит решение этого вопроса вовсе не от самого "рабочего класса" (и уж подавно не от "радетелей за рабочее дело"), а от судеб российской экономики и ее нынешнего ядра - российской промышленности, а также от перс­пектив воссоздания некой российской государственности. Сформиру­ется, благодаря нормализации взаимодействия с сельским хозяйс­твом, внутренний потребительский рынок, на который она преиму­щественно будет работать. Получится эволюционный путь развития, будет сделана попытка "нового скачка" или затянется развал - бу­дет нечто иное, но до боли знакомое. Пока же (моя позиция, выска­занная на "Круглом столе" по социал-демократии в Горбачев-фонде опубликована в журнале "Свободное слово" N 14 за 1994 год) левое движение России фактически оказалось отброшено ровно на 100 лет назад, к антиномии между доминирующим антикапиталистическим неонародничеством (преимущественно в державно-коммунистической обертке) и холуйствующим перед ельцинизмом соглашательством. "Признаем нащу некультурность и неизбежность правления нынешних капиталистов и начальников" (подобную позицию пропагандируют ли­деры РСДС. Но это, как сказано в одной классической книге, "уже совсем другая история"...

А о том, каковы же действительные перспективы левых в XXI веке, есть смысл поговорить отдельно, взяв в качестве стержневой линии анализа проблему мировой революции и создания цивилизации, более гуманистической, чем нынешний капитализм даже в его наибо­лее рафинированных образцах. Если это возможно, то даже после "прощания с пролетариатом" у левой традиции есть перспектива.