П О Р Т Р Е Т Ы

ЛЕВ МЕЧНИКОВ

Г. Гловели

"Цивилизация" - едва ли не "кодовое" слово в сегодняшней России. Но для большинства оно означает либо перечеркивание исто­рии страны после 1917 года и забег по дорожке "радикальных рыноч­ных реформ" к финишной ленточке капитализма, либо, наполняясь "самобытным" почвенническим смыслом, подразумевает включение со­ветского прошлого в "тысячелетний опыт" российской "великой дер­жавности" и "православной соборности". В обоих случаях "цивилиза­ция" не оставляет места для российской революционной традиции, идейного наследия нескольких поколений демократических и социа­листических мыслителей. А это наследие содержит богатые результа­ты серьезных исканий, полезные как раз для осмысления того, что можно назвать "цивилизационным опытом" - как России, так и мира в целом.

К несомненным достижениям российской революционной мысли я отношу книгу Льва Ильича Мечникова (1838-1888) "Цивилизация и ве­ликие исторические реки. Географическая теория прогресса и соци­ального развития". Она вышла впервые в Париже на французском язы­ке в 1889 г., а ее русский перевод без цензурных купюр - лишь в 1924 г., в кооперативном анархистском издательстве "Голос труда". В дни, когда в общественно-научном и общественно-политическом лексиконе укоренились такие понятия, как "геополитика", "тихооке­анский регион", "атлантизм", эта книга особенно интересна. Заме­чательна и биография ее автора - бунтаря, полиглота, социолога, географа, публициста.

Он был вторым из сыновей родовитого харьковского помещика - потомка молдавских господарей. Старший брат Мечникова Иван стал прототипом рассказа Льва Толстого "Смерть Ивана Ильича", младший - Илья - знаменитым микробиологом и врачом, лауреатом Нобелевской премии. А сам Лев, несмотря на слабое здоровье, отличался "непо­корным нравом", жаждой знаний и странствий. Он убегал "сражаться с турками" в Крымскую кампанию, был исключен из Харьковского уни­верситета. Не мешкая, переехал в Петербург, где слушал лекции на физико-математическом факультете университета и в военно-морской академии, посещал курсы Академии художеств и погрузился в изуче­ние иностранных языков.

Овладев 10 европейскими, а также турецким, персидским и арабским языками, Мечников в 1858 году, бросив обе академии и университет, отбывает в качестве переводчика с русской духовной миссией в Палестину, а затем становится торговым агентом одесско­го "Русского общества пароходства и торговли". Близко познав раз­ноязыкий мир Леванта - Восточного Средиземноморья - прихрамываю­щий с детства, он, легкий на подъем юноша, в 1860 году бросает службу и уезжает в Венецию, "определенно" решив, что "создан быть только художником". На родине великого Тициана Мечников встретил свою любовь - молодую почитательницу Герцена О.Скарятину, но и здесь не задержался: как раз в это время Джузеппе Гарибальди на­чал поход со своей легендарной "тысячей", и в ее ряды вступает пылкий Мечников. Он показывает себя храбрым волонтером, командует артбатареей в битве при Вольтурно 1 октября 186о года. В этом сражении, имевшем решающее значение в борьбе за объединение Ита­лии, лейтенант Мечников был тяжело ранен и контужен и выжил лишь благодаря заботливому уходу товарищей, прежде всего - подруживше­гося с Гарибальди Александра Дюма-отца.

Мечников остался инвалидом и передвигался на костылях, но не утратил революционного энтузиазма. Следующие 4 года он живет во Флоренции, вступает в переписку с Чернышевским, встречается с Герценом, знакомится с Бакуниным и увлекается идеей революционно­го панславизма. Перебравшись в 1865 году в Швейцарию, вступает в анархистскую секцию 1 Интернационала. В 1868 году устремляется в Испанию, где началась революция республиканцев. В 1871 году участвует в оказании помощи парижским коммунарам.

Мечников много писал, но часто - на скорую руку, ради зара­ботка. Здоровье подрывалось последствиями ранений и контузии, чрезмерной работой и бытовой неустроенностью. Подкрадывалось чувство разочарования: "Жить в Европе становилось тяжело. На каж­дом шагу приходилось убеждаться, что надежды на исполнение завет­ных помыслов своих следует отложить в долгий ящик; а если некото­рые из них и начинали сбываться порою, то с какой-то посторонней примесью, от которой веяло чужим, безотрадным и холодным" (1).

Весть о "революции Мей-Дзи" в Японии стала для усталого бун­таря "светом, забрезжившим с Востока. Найдя в Женеве японского генерала, присматривавшегося к армейским порядкам на Западе, Меч­ников предложил взаимное "франко-японское обучение" и за год по­полнил свой незаурядный лингвистический багаж знанием еще одного языка. В 1873 году генерал представил Мечникова посетившей Женеву японской миссии во главе с министром иностранных дел Ивакура. В миссию, изучавшую западный опыт конституционного устройства, пре­подавания "высших наук", здравоохранения и т.д., входил Кидо Та­кёси, ставший по возвращении в Японию министром просвещения. Он пригласил Мечникова возглавить русское отделение Токийской школы иностранных языков, и в начале 1874 г. русский революционер при­был в столицу Японии, застав Страну Восходящего Солнца на чрезвы­чайно интересном, переломном этапе ее развития.

С конца ХII в. императоры Японии были удалены от государс­твенных дел, и власть принадлежала "правителям" - сёгунам. В на­чале ХVII столетия место сёгуна захватила династия Токугава. Она навязала удивительно переимчивому народу изоляционизм, драконовс­кими мерами отгородив страну от заморских влияний. В 1868 году сёгунов Токугава свергли, и реформаторы-феодалы провозгласили реставрацию власти императорского дома и "эру просвещения Мей-Дзи". За этим последовал, по словам Л.И.Мечникова, "полный радикальный переворот" - начиная с преобразования всего прави­тельственного механизма и оканчивая организацией самого широкого народного образования. Способные выходцы из нетитулованных слоев получили доступ в правящую элиту; были изысканы средства для ра­дикальной земельной реформы, создания множества технических заве­дений и обучения молодых японцев в университетах Европы. "Всюду била ключом новая и сильная жизнь", и даже быстро обогащавшиеся "предприимчивые выходцы из стран цивилизованного мира" приносили пользу, создавая новые производства и нанося удар по геральдичес­кому паразитизму (2).

Мечников отметил вдохновляющий пример царя "Петера Берики" - Петра Великого - для японских лидеров-реформаторов и вообще боль­шой интерес к России. Но в самой Японии почва для усвоения начал западной цивилизации оказалась гораздо более плодоносной (см.: Гловели Г. Цивилизационный опыт России: необходимость уточнения // Вопросы экономики. 1993. # 8, с.114-118). Приглашая военных из Франции, моряков из Англии, врачей из Германии, педагогов из США, японские преобразователи не отказывались от требований самобыт­ности, а народ охотно учился и заимствовал. Если в России правос­лавная церковь не смогла, по словам историка и кадетского лидера Милюкова, "устроить школу не только для распространения знаний в обществе, но и для поддержания знаний в собственной среде" (3), то в жизнь и быт японского народа проникло, как увидел Мечников, "задушевное отношение к культурности", и в этом была заслуга мо­нахов-буддистов. Благодаря их слоговым азбукам почти каждый япо­нец владел навыками чтения и письма - несмотря на головоломную сложность иероглифов (4).

Мечников считал вероятным для Японии стать во главе возрож­дения остального Востока, подчеркивая, что "цивилизованные нации не могут и не должны пренебрегать ее настоящим и будущим значени­ем". Дальновидность этого вывода контрастирует с мнениями тогдаш­них русских панславистов, считавших, что японцы наряду с китайца­ми, турками, иранцами обречены на 200-300 лет быть лишь послушны­ми учениками Запада, и "мир собственно азиатский лишен почти всех видов на самостоятельное, независимое будущее" (5).

Мечников с энтузиазмом работал над приобщением 40-миллионной нации к европейской цивилизации "не при помощи оружия и насильст­венных мер, но при помощи книг и грифельной доски" (6), пропаган­дировал в Японии русскую литературу, но лишь два года довелось ему прожить в Стране Восходящего Солнца. Вынужденный из-за малок­ровия и туберкулеза вернуться в Европу, ученый выбрал новый длин­ный путь - через Тихий океан с перевалом на Гавайских островах (где четверть века спустя станет сенатором и заступником туземцев другой русский революционер-странник - Николай Судзиловский (7)) до побережья Северной Америки, затем вдоль США по железной дороге Сан-Франциско - Нью-Йорк и снова пароходом через Атлантику до Лондона, а потом уж в Париж и Женеву. За три месяца пути Мечников закончил капитальный 700-страничный труд "Японская империя" с собственными иллюстрациями, стилизованными в японской манере. Вы­ход это книги принес Мечникову известность в научных кругах: Па­рижское географическое и Женевское этнографическое общества изб­рали его своим членом, а Лозаннский университет предоставил ка­федру сравнительной географии.

Мечников сблизился с Элизе Реклю (1830-1905) - выдающимся французским географом и не менее крупным анархистом, другом Жюля Верна и Кропоткина, ссыльным парижским коммунаром. С 1872 года Реклю работал над монументальной 19-томной "Всеобщей географией", и Мечников предоставил ему ценные материалы по Японии и Китаю, а также помогал как переводчик и редактор. ОБ обоих ученых можно сказать, что они пережили географию прежде, чем начали ее писать. Сотрудничая с Реклю и преподавая, Мечников одновременно работал над своей итоговой книгой "Цивилизация и великие исторические ре­ки", рукопись которой передал французскому другу незадолго до своей смерти.

Главную задачу этой книги Мечников видел в том, чтобы "выяс­нить и отыскать естественные, но часто таинственные пути, при по­мощи которых различная физико-географическая среда оказывает вли­яние на судьбы народов, предоставляя некоторым из них главенство над другими народами" (8). Будучи близок к анархизму, Мечников не противополагал свой "географический синтез истории" политэкономи­ческому анализу Марксом общественных формаций, но акцентировал влияние изменчивой природы на ход развития человечества: "История представляет собою социологическую эволюцию, подчиненную косми­ческому влиянию среды" (9).

Среда - количество солнечного тепла, климат, рельеф, почвы, флора и фауна и, в особенности, проточная вода - это вызов, на который люди отвечают различными типами сотрудничества. Главным творцом исторических формаций Мечников, как и Маркс, считал неза­метный труд многочисленных поколений, во взаимодействии с измен­чивой средой приспособляющий ее к человеческим потребностям.

Отметим, что выход книги Мечникова совпал с формированием различных школ в социологии как особой науки об обществе. Разные теоретики искали определяющие факторы общественного развития ли­бо, как и Мечников, в географической среде (Ж.Мишле, Т.Г.Бокль), либо в аналогиях между обществом и биологическим организмом, либо в борьбе за существование, которую часто сводили к борьбе рас. Социал-дарвинистские и расово-антропологические течения в запад­ной социологии, впитывая в себя концепции мальтузианства. расово­го неравенства и превосходства "арийского духа", приобрели к на­чалу ХХ века явно реакционный характер.

Реакционные, империалистически-экспансионистские влияния ох­ватили и географическую школу в социологии. Авторитетный берлинс­кий профессор Ф.Ратцель в своей "Политической географии" (1897) конструировал "законы пространственного роста государств", делая вывод, что "высшее призвание народа - в том, чтобы улучшить свое географическое положение". Швед Челлен в книге "Государство как форма жизни" (1917) ввел под влиянием идей Ратцеля и Ницше термин "геополитика", подхваченный в Германии для "обоснования" борьбы за "жизненное пространство для нации" и вошедший позднее в офици­альную доктрину нацизма. Первым американским геополитиком был ис­торик-экономист Б.Адамс, характеризовавший свою страну как "новую империю". В 1901 г. он предсказал отход Европы на второй план и противостояние во всемирном масштабе США и России. Эту грядущую схватку Адамс видел как "войну до смерти" - "борьба не против от­дельных наций, но против континента. В мировом хозяйстве нет пространства для двух центров богатства и империи. Один организм, в конце концов, разрушит другой. Слабейший должен быть принесен в жертву" (10).

На фоне таких "приложений" географического и организмическо­го подходов к "цивилизации" взгляды Льва Мечникова выделяются своей гуманностью, сочувствием "слабым", ориентацией на итоговую общечеловеческую солидарность в борьбе с неблагоприятными воз­действиями среды. Мечников много и горячо критиковал мальтузианс­тво и расизм, опровергал влиятельную концепцию Ломброзо о врож­денном "преступном человеке", приветствовал труды своего сооте­чественника, "одного из наиболее симпатичных современных дон-ки­хотов" Николая Миклухо-Маклая. "Социологический прогресс" Мечни­ков трактовал как длительный и сбивчивый переход от восточного деспотизма через уменьшение власти и насилия в обществе к увели­чению "анархии" - свободы и самостоятельности отдельных личностей и их сознательной кооперации.

Мечников повторил тезис, известный еще со времен "первого социолога", арабского историка ХIV в. Ибн-Хальдуна, о возникнове­нии цивилизации в странах умеренного пояса. История поначалу от­ворачивается как от суровых околополярных областей, так и от жар­ких стран, где излишняя щедрость среды не стимулирует перехода к сложным формам координации трудовых усилий людей. Такие формы, а вместе с ними очаги цивилизации - Египет, Ассиро-Вавилония, Индия и Китай - возникают впервые в районах "великих исторических рек" - Нила, Евфрата и Тигра, Инда и Ганга, Янцзы и Хуанхэ. Секрет ис­торической роли этих великих воспитателей человечества в том, что орошаемые ими области обращались либо в плодородные житницы, кор­мящие миллионы людей, либо в заразные болота, уносящие множество жизней. Разливы этих рек могли быть регулируемы лишь коллектив­ным, жестко дисциплинированным трудом больших народных масс, при­чем в план исполнения работ оказывались посвященными лишь немно­гие избранные - жрецы, астрономы, правители. Принуждая простой люд к сотрудничеству, река-кормилица создавала фаталистическую покорность грозным силам природы и деспотической власти; с нача­лом цивилизации в областях великих рек установился неограниченный абсолютизм, а народные массы насильственно запрягались в "ярмо истории" (11).

Запершись в бассейнах своих великих рек, индийская цивилиза­ция с ее кастовой системой и китайская с ее мелочной конфуцианс­кой регламентацией, оказались во власти традиционализма и вне развивавшегося процесса международного обмена и взаимовлияния на­родов, в котором ключевую роль сыграли великие мореплаватели древности - финикияне, зачинатели второго периода в истории циви­лизации, когда ее поток перелился из бассейнов рек на побережья морей, прежде всего - Средиземного.

Финикияне, раскинувшие к 800 г. до н.э. сеть своих торговых колоний по побережью Средиземного моря - от Малой Азии до Марокко и Пиренейского полуострова - восприняли светоч цивилизации из Египта и Ассиро-Вавилонии, чтобы, в свою очередь, передать его грекам и италийцам. Рост коммерческих и культурных контактов (фи­никийские купцы изобрели алфавитное письмо, заимствованное грека­ми, перенявшими также у финикиян "элементы всех видов знания - земледелия, прядильного искусства, металлургии и кораблестроения" (12)) принес возникновение более гибких социальных структур и на­чало самосознания личности, но также и новые страницы в истории войн и грабежа (пиратство). "Господствующим фактором политической истории становится олигархия, т.е. опять-таки форма деспотизма, связанная со случайностью завоевания и захвата" (13); история идет скачками, в нее периодически врываются хищные кочевники с плоскогорий Центральной Азии ( на территории которой был свой очаг цивилизации, в долинах рек Оксус (Амударья) и Яксарт (Сыр­дарья), но следы его во времена Мечникова считались полностью за­терянными (14).

В западном Средиземноморье образуется финикийская Карфагенс­кая держава, в восточном - расцветает цивилизация прибрежной, бо­гатой удобными бухтами Греции. Затем и карфагеняне, и греки поко­ряются народу, чья родина - полуостров в самом центре Средиземно­морья, и вокруг Средиземного моря складывается Римская Империя. Она падает под ударами варваров, но наследство греко-римской ци­вилизации переходит к Европе, опосредованное влиянием другой ве­ликой средиземноморской державы - арабского халифата. Мавританс­кое государство арабов-мусульман на Иберийском (Пиренейском) по­луострове было единственным на средневековом Западе убежищем фи­лософской мысли и науки (15).

Вслед за классиками географии К.Риттером и А.Гумбольдтом Мечников называет целый ряд физико-географических преимуществ Ев­ропы - удачный рельеф, теплое течение Гольфстрима и др. (16). Особенно он выделяет "внутренние моря" с большими притоками - кроме Средиземного. на берегах которого родились античная филосо­фия, гражданское право и христианская религия - это Черное (в не­го впадают крупнейшие после Волги реки Европы - Дунай и Днепр), Балтийское (Даугава, Неман, Висла, Одра) и Северное (Эльба, Ве­зер, Рейн, Шельда), соединенное проливом Ла-Манш (Сена) с Атлан­тическим океаном.

Втягивание этих "других средиземных" морей в орбиту цивили­зации знаменует для Мечникова вторую фазу морского периода все­мирной истории. Она начинается с основания Константинополя, лежа­щего по обе стороны пролива Босфор и ставшего после падения Рима средоточием торговой и культурной жизни Европы, и продолжается соединением Балтийского и Черного морей речным путем "из варяг в греки". На этом пути возникают центры русской цивилизации - Вели­кий Новгород на севере и "стольный град" Киев на юге, в Причерно­морье, куда из Византийской империи распространяется православная вера.

Значение "пути из варяг в греки" упало после разгрома Конс­тантинополя крестоносцами и подготовило гибель Киевской Руси, ра­зоренной нашествием монголов. Выдвинулись города, связанные с но­выми торговыми путями и мореплаванием - Генуя и Венеция, захва­тившие в свои руки торговлю с Левантом (Восточным Средиземноморь­ем); города Германии - Любек и Гамбург на Эльбе, Бремен на Везе­ре, Кёльн на Рейне и др. Последние стали во главе Ганзейского со­юза, верховодившего торговлей по Северному и Батийскому морям. Столицами наиболее влиятельных держав континентальной Европы ста­ли Париж на Сене, Вена на Дунае, Краков на Висле.

Если обогащение итальянских городов от левантийской торговли создало предпосылки блистательного Ренессанса, то с северными "внутренними морями" Европы Мечников связывал все, что ее средние века "знают свежего, самобытного, свободного" (17). Он имел в ви­ду опыт средневековых городских коммун, ставший предметом особого внимания крупнейшего теоретика анархокоммунизма - Кропоткина. В России к вольным средневековым городам Европы, и поныне считающи­мися колыбелью западной демократии, был близок уцелевший от мон­гольского нашествия вечевой Новгород, входивший (хотя и на нерав­ных условиях) в торговый круг Ганзы.

Но города Ганзы, также как и Константинополь, Генуя и Вене­ция лишились своего значения с открытием Нового Света и морского пути в Индию, когда возвысились страны, лежащие на берегах Атлан­тического океана - Португалия, Испания, Англия, Франция, Нидер­ланды. Началась новая эпоха всемирной истории - океаническая.

Она характеризуется "стремлением европейской цивилизации стать универсальной, проникнуть во все даже глухие уголки земного шара" (18). Ее можно было также назвать атлантической до середины ХIХ в., когда началось "присоединение к области цивилизации" Ти­хого океана - стимулированный открытием золотых приисков экономи­ческий прогресс Калифорнии и Австралии, динамизм Японии, открытие портов Китая для международного обмена, китайская эмиграция, русская колонизация Приамурья (19).

Мечников не считал, что победа Тихого океана над Антлантикой будет столь же бесспорной, как победа Атлантики над Средиземным морем. (Замечу в скобках, что 60 лет спустя после выхода книги Мечникова французский историк Ф.Бродель из знаменитой школы "Ан­налов" прославился книгой "Средиземноморье и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II", в которой подробно исследовал борьбу двух транзитных путей - средиземноморского и океанического (20). Он предпочитал говорить о сближении всего мирового океана с прев­ращением Индийского океана "как бы в большое внутреннее море" (21). (Более категоричен был А.И.Герцен, назвавший Тихий океан "Средиземным морем будущего" (22)). Дописывая свою книгу тяжело­больным, Мечников знал, что ему не отпущено времени детализиро­вать социально-политическую картину морского и океанического пе­риодов цивилизации - отсюда и заглавие. Но он и не считал, что поставленная задача широкого географо-социолого-исторического синтеза может быть решена одним человеком. Мечников наметил вехи и не ошибся в том, что другие ученые и сама история дополнят и доработают его концепцию. А себе позволил немного помечать о том, что океаническая эпоха всемирной цивилизации увенчается повсе­местным распространением принципов Декларации прав человека и гражданина и развязкой "величественной драмы кровавого шествия человечества по пути прогресса" станет "периодом преобладания свободных союзов и групп, возникающих в силу свободного договора и объединяющих отдельных людей в силу общности интересов, личных наклонностей и сознательного стремления к солидарности" (23).

Наивысшая дань уважения ученому - углубление русла его исс­ледований. Попробуем же углубить "дорогу Льва Мечникова" в пони­мании всемирной истории.

В том же 1924 году,  как  и  полное  русское  издание  книги Л.И.Мечникова, в Москве вышел перевод "Очерков историко-экономи­ческой географии мира" англичанина Дж.Ф.Хоррабина (1884-1962) - деятеля левого просветительного движения, близкого к марксизму. Его книга была обработкой лекций, читанных рабочим. Хоррабин, как и Мечников, выделил речную, морскую и океаническую "главы" миро­вой истории как роста экономических взаимоотношений, обобщив большой материал в пользу "водно-цивилизационного" подхода. Из этого материала следует особо выделить анализ возвышения Англии, а затем США на атлантической и всемирно-океанической фазах циви­лизации (24).

Владычество над океанскими путями и необычайное усиление морской торговли, близость залежей угля и железной руды к портам - вот факторы превращения Англии в "мастерскую мира". Но процесс становления ее промышленной гегемонии был отнюдь не идилличес­ким...

В последние годы "независимые газеты" и "научные журналы", возрождая угодливую апологетику капитализма, охотно тиражируют пасквили, инкриминирующие Марксу "поклеп" на первоначальное на­копление капитала. Что ж, рассмотрим этот вопрос подробнее на ос­нове исследований буржуазных историков (25).

С начала ХVI в., после открытия морской торговли с Новым Светом и Индией поток золота и серебра хлынул в Испанию и Порту­галию, между которыми папа римский особой буллой разделил земной шар. Другие католические страны могли получить свою долю богатств "Индий", лишь нарушив волю папы. И здесь кстати оказалась Рефор­мация. В Англии во главе ее стали король Генрих VIII Тюдор, а за­тем его дочь Елизавета, инспирировавшие со своими придворными также аграрный переворот - массовое создание в стране частных крупных угодий, огороженных изгородями из боярышника.

Огораживания сопровождались сгоном с пашни массы мелких фер­меров, издавна возделывавших свои участки, на которых теперь ста­ли разводить овец. Протестантизм позволил государству конфиско­вать земли у монастырей; церкви и места для христианского погре­бения превращались в овчарни и скотные дворы. На массовый паупе­ризм власть ответила сотнями тысяч казней за бродяжничество. Вы­ходом для лишенных земли крестьян были либо дешевый найм на руд­ники или суконные мануфактуры, либо уход на палубы пиратских ко­раблей, с королевского благословения разбойничавших в "националь­но-религиозном" духе в Атлантическом океане. Выгоды для английс­кой промышленности дало не столько ограбление испанских судов, сколько удешевление добычи каменного угля благодаря "революции цен", вызванной притоком золота и серебра в Европу.

Занимая выгодное положение на атлантических путях, Англия отрезала от них свою злосчастную соседку - Ирландию, в раннем средневековье славную своими христианскими миссионерами, а после британских завоеваний ставшею поставщиком рабов для плантаций Но­вого Света и рабочих для первых фабрик.

Подавив свою неосмотрительно великодушную соперницу Голлан­дию и удалившись от распрей в континентальной Европе, Англия ста­ла "мировым извозчиком", а затем пароходной империей.

Другие державы Европы, прежде всего - Германия, бросили вы­зов "пароходной" Британской империи, и соперничество разразилось империалистической войной 1914-1918 гг., принесшей наибольшие вы­годы новой державе-гегемону - США. В анализе причин их возвышения знаменитый русский экономист Н.Кондратьев выделил прежде всего чрезвычайно благоприятное географическое положение - континен­тальный массив от Атлантического до Тихого океана с извилистыми берегами и выходом к основным торговым путям мира (26). К этому надо добавить богатство водной силы Великих Озер, гигантской реч­ной системы Миссисипи-Миссури и т.д.

Хотя "золотая лихорадка" в Калифорнии побудила американцев к усиленному строительству трансконтинентальных железных дорог, связавших все пространство страны в компактное хозяйственное це­лое, все же провоз грузов по железной дороге Нью-Йорк - Сан-Фран­циско (по ней, напомню, ехал через Северную Америку Л.И.Мечников) был на порядок дороже, чем морское сообщение между этими крупней­шими портами с транзитом через Панамский перешеек. И США добились контроля над зоной Панамского канала, а до этого подчинили себе "Американское Средиземное море" - Карибское с Мексиканским зали­вом - отвоевав у Испании господство над Кубой и Пуэрто-Рико. Од­новременно США заняли в Тихом океане Филиппинские и Гавайские о-ва, обеспечив в век быстрого морского транспорта свое преиму­щество над Старым Светом в использовании "водной арены истории" (27).

В 1900-е годы геополитики США писали об "основных географи­ческих факторах истории Америки": прежней - атлантическое положе­ние напротив Европы, и будущей - тихоокеанское положение напротив Азии (28). Но утверждение у азиатских берегов ставило проблему взаимоотношений США с продвигавшейся на Дальний Восток Россией. А американские идеологи (вышеупомянутый Адамс, теоретики "влияния морской силы на историю" контр-адмирал Мэхэн, известный социолог Гиддингс, влиятельнейший историк Тернер и др.) трактовали эту проблему с позиций "русской угрозы" для западной цивилизации, из­вечного противоборства последней с "византийско-славянским" миром и т.п. (29). Л.И.Мечников связывал с тихоокеанской фазой цивили­зации чаяния свободы и кооперации народов, ревнители "системы свободного предпринимательства" - борьбу конкурирующих империй.

Империалистическими притязаниями увенчалась и "эра Мей-дзи" в Японии, включившейся в борьбу за "тихоокеанские интересы". Если в начале ХХ в. английские и американские гегемонисты поставили на Японию как на защитницу идеалов западной цивилизации в противос­тоянии самодержавной России, то после Октябрьской революции японский экспансионизм на Дальнем Востоке замкнул цепь борьбы ми­рового капитализма с Советским государством. После капитуляции во второй мировой войне Япония лишилась своих азиатских и тихоокеан­ских владений, но как плацдарм антикоммунизма получила от США (как позже и Южная Корея) инъекции в несколько миллиардов долла­ров, и это вспрыскивание способствовало началу быстрого экономи­ческого роста, столь стремительного, что страна за четверть века выросла в главного соперника США на мировом рынке. А вслед за этим возник феномен новых индустриальных стран - Южной Кореи, Сингапура, Тайваня и Гонконга, позволивший говорить о тихоокеанс­ком регионе как о наиболее динамичном и претендующем на централь­ную роль в мировой экономике.

Воздавая должное Л.И.Мечникову за проницательность в отноше­нии перспектив Японии "стать во главе возрождения Востока", обра­тим внимание на такую деталь японского "экономического чуда", как компенсация бедности минеральных ресурсов за счет богатства побе­режьем и новых возможностей морского транспорта в условиях его удешевления, создания крупнотоннажных судов и механизации погру­зочно-разгрузочных работ. Судостроение стало не случайно первой отраслью, в которой Япония завоевала мировое первенство, а изви­листая береговая линия страны создала благоприятные условия для того, чтобы каждое промышленное предприятие, перерабатывающее им­портное сырьё, имело собственный порт. Старые металлургические заводы строились вблизи шахт, новые - "на воде". "Став продолже­нием цехов, порты до минимума сократили нужду в железнодорожных перевозках. Япония почти не знает товарных поездов. А доставить тонну коксующегося угля морем из Австралии в Японию дешевле, чем по железной дороге из Рура в Лотарингию"(30).

Поговорив об Англии, США, Японии, атлантизме и тихоокеанском регионе, мы не можем не остановиться на России. Роль речного, морского и океанического факторов в ее истории своеобразна и не раз отмечалась учеными.

Роль рек в становлении русской цивилизации красочно описана еще "Повестью временных лет". В.О.Ключевский, показавший "гидрог­рафические основания" русской истории, выделил в качестве ее ос­новных периодов: 1) днепровский, 2) верхневолжский, 3) велико­русский и 4) всероссийский, имперский. О первом из этих периодов мы уже вкратце говорили. Сдвиг - под давлением степных кочевников - главной массы русского населения от Приднепровья в область Верхней Волги на алаунский суглинок означал удаление от приморс­ких районов с их оживленной торгово-городской жизнью и превраще­ние хлебопашества в основу народного хозяйства. Возвысившаяся вследствие ордынского нашествия Москва возникла в самом центре своеобразной окружности, описывающей "треугольник" с "вершинами" в трех главных речных узлах Европейской России - Киевском, Новго­родском и Булгарском (связанном с Новгородом и Москвой по средней Волге, а по нижней Волге - со столицами Золотой Орды, Кавказом и Ираном). Став благодаря лавирующей политике своих князей столицей Русского государства, Москва закрепила свою "центральность" разг­ромом Новгорода, сохранявшего связь с североевропейской областью "внутренних морей", и Казани, возникшей недалеко от разрушенного Тамерланом Булгара (31).

Собранные Москвой в Великороссию земли развивались как сель­скохозяйственные, с весьма ограниченной торговлей и промышлен­ностью. Природно-климатические условия исторического центра Рос­сии таковы, что почвы худородны, зима сурова и долга, погода кап­ризна и цикл земледельческих работ много короче, чем в Западной Европе. И крестьянину не хватало времени на тщательную обработку пашни, заготовку кормов для скота. Были обычны неурожаи, и при суровой экономии не было условий - почти 400 лет! - для товарного земледелия и животноводства. Вялая континентальная торговля озна­чала отсутствие шедших на Западе интенсивных процессов городооб­разования, закрепление архаичных звеньев государственной структу­ры, необычный рост казенного вмешательства в сферу экономики (32).

Лишь к концу ХVIII в. с приобретением и усиленной колониза­цией черноземных земель на юге и юго-западе в России развилась хлебная, причем экспортная торговля (не будем сейчас выяснять, насколько универсален был принцип "недоедим, но вывезем"). Но это - уже имперский период, характеризуемый стремлением державы к вы­ходу к морям Атлантического и Тихого океанов.

Громадная территория России лежит, по словам знаменитого хи­мика Менделеева, на берегу Ледовитого океана, и уходит в конти­нентальную глубь Евразии, удаленную от морских сообщений. И от­нюдь не случайно, что истязание страны "коронованным революционе­ром", "гением-палачом" Петром I, равно как и судьбоносные потря­сения середины ХIХ и начала ХХ вв. связаны с войнами - Северной, Крымской, русско-японской, первой мировой, за которыми - проблема России как морской державы с незамерзающими портами.

Особый взгляд на эту проблему, на "океанически-понтическую" политику изложил один из главных теоретиков евразийства, экономи­ко-географ П.Савицкий. Возражая на трехчастное деление всемирной истории Мечниковым, он считал, что " в лице степи, используемой под кочевье, водной соединительной стихии противостоит соразмер­ная ей сухопутная соединительная стихия". Кочевой мир для Савиц­кого знаменует принцип "континентальных соседств", и этот же принцип Савицкий считал определяющим для хозяйственного бытия России - " континента-океана".

Подчеркивая, что весьма значимые для международной торговли издержки транспорта на порядок больше у областей, отдаленных от океана, Савицкий указывал на особо невыгодное в этом отношении положение России. Интенсивное вхождение в мировой океанический обмен обрекло бы ее "стать задворками мирового хозяйства". Савиц­кий выступал за "расторжение в пределах континентального мира полноты господства принципа океанического хозяйства", за "хозяйс­твенное самодовление России-Евразии" (33).

Я не буду дальше углубляться в экономическую концепцию евра­зийцев - как известно, антизападников, великодержавников, правос­лавных "идеократов" и сторонников исторической переоценки мон­гольских и тюркских завоевателей-кочевников, чей след на песках времени Лев Мечников однозначно считал "печальным". Но думаю, что евразийство не ошибалось в ущербности для континентальной России безоглядной открытости мировому рынку. Возвращаясь же к главному герою своего очерка - революционному демократу, анархисту, интер­националисту и атеисту - отмечу, что как темпераментный поборник свободной союзности и сознательной солидарности Лев Мечников был бы, наверное, разочарован теми формами, в которых протекала в ХХ в. океаническая фаза всемирной цивилизации. Но как ученый он был прав в своих оценках значимости "водных факторов" истории, и для ее материалистического понимания труды Мечникова сегодня, пожа­луй, еще более актуальны, чем столетие назад. Свою статью я расс­матриваю не только как дань памяти замечательному человеку, но и как опыт диалога с мыслителями революционного прошлого - диалога, обещающего быть плодотворным.

 

Примечания

1. Цит. по: Карташева К. Дороги Льва Мечникова. М.: 1981, с. 18.

2. Мечников Л.И.  Мей-Дзи. Эра просвещения в Японии. Казань: 1905, с. 22.

3. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. М.: 1992, с. 137.

4. Мечников Л.И. Воспоминания о двухлетней службе в Японии // Русские ведомости, 1884, № 204.

5. Ламанский В.И., академик. Три мира Азийско-Европейского материка. Спб.: 1892, с.

6. Реклю Э. Предисловие // Мечников Л.И. Цивилизация и вели­кие исторические реки. М.: 1924, с. 25.

7. О фантастической жизни Н.К.Судзиловского (1850-1930) см.: Карташев Б., Муравьев В. Каука Лукини // На суше и на море. 1960.

8. Мечников Л.И. Цивилизация и великие исторические реки, с. 143.

9. Там же, с. 61.

10. Adams B. The New Industrial Revolution // Atlantic Mont­hly, 1901, No. 87, p. 165.

11. Мечников Л.И. Цивилизация..., с. 158.

12. Кеннингем В.  Западная цивилизация с экономической точки зрения. Т.1. М.: 1902, с. 69.

13. Мечников Л.И. Цивилизация ..., с. 72.

14. Там же, с. 154-155.

15. Там же, с. 136.

16. Там же, с. 79.

17. Там же, с. 137.

18. Там же, с. 90-91.

19. Там же, с. 140.

20. На русский язык переведен капитальный труд Ф.Броделя "Материальная цивилизация, экономика и капитализм". Тт.1-3. М.: 1986-1992.

21. Мечников Л.И. Цивилизация..., с. 141.

22. См.: Герцен И Запад. М.: 1986, с. 672.

23. Мечников Л.И. Цивилизация..., с. 63.

24. Хоррабин Дж.Ф. Очерки историко-экономической географии мира. 6 изд. М.-Л.: 1930, с. 41-42, 59-62.

25. Ченей Э. Аграрный переворот в Англии в ХVI веке. Спб.: 1899; Савин А.Н. Английская деревня в эпоху Тюдоров. М.: 1903; Adams B. The Law of Civilization and Decline. N.-Y.: 1943, p. 216.

26. Энциклопедический словарь Гранат. Т.41-VI, стб.194-196.

27. Хоррабин Дж.Ф. Очерк..., с. 59-60.

28. См. там же, с. 57-58.

29. См.: Носков В.В. Образ России в идеологии американской империи // Проблемы социально-экономической истории России. Спб.: 1991.

30. Овчинников В.В. Горячий пепел. М., 1986: с. 213-214.

31. См.: Ширгазин О. Как Москва стала крупнейшим городом России // Природа, 1993, № 9.

32. См.: Милов Л.В. Природно-климатический фактор и особен­ности российского исторического процесса // Вопросы истории, 1992, № 4/5.

33. Савицкий П.Н. Россия - особый географический мир. Прага: 1928, с.3, 13; Его же. О задачах кочевниковедения. Прага: 1928, с. 92.