ЗАКОНОМЕРНОСТИ ПЕРЕХОДНОЙ ЭКОНОМИКИ

А.В.Бузгалин, А.И.Колганов

Приближающийся десятилетний юбилей реформ, начало которым было положено в апреле 1985 года, ставит перед теоретиками вопрос о хотя бы первичном обобщении тех закономерностей, которые были и остаются характерны для экономической жизни стран бывшего "социа­листического лагеря" (*).

Конечно же, ход и содержание экономических сдвигов в нашем мире отличаются весьма значительным разнообразием, и все же пред­мет нашего анализа един: прошлое стран "социалистического лаге­ря", его генезис задают рамки этого единства. В качестве же пред­мета данного материала будет выбрана прежде всего экономика Рос­сии - "метрополии социалистического лагеря", первой и, пожалуй, наиболее типичной и массовидной (а вместе с тем и трагичной) "площадки" для проводимых реформ и революций в экономической жиз­ни.

1. Переходная экономика: что это значит

(вместо методологического введения)

Уже сама констатация того, что экономика является переход­ной, позволяет выделить целый ряд абстрактных (в философском смысле этой категории), подчас кажущихся банальными, но предельно важных для понимания специфики наших экономик характеристик.

Начну с очевидного противоречия инерционности и качественных социально - экономических изменений (1).

Понимание нашей реальности как времени и пространства ка­чественных, революционных (то, какой именно будет эта революция в политическом отношении - "бархатной", как в Чехословакии и Венг­рии, или сопровождающийся гражданской войной, как в Югославии и на Кавказе - для нас пока не столь важно) трансформаций позволяет сделать существенные выводы. В частности, зафиксировать, что со­держанием переходной экономики является не столько реформирование экономической политики и методов хозяйствования, сколько преобразование системы социально-экономических отношений. Меняются практически все слагаемые экономики: способ аллокации ресурсов и от­ношения собственности, тип воспроизводства и модели мотивации, цели и средства экономического развития, институты и право.

Запомним этот кажущийся очевидным, но редко акцентируемый исследователями вывод (он окажется крайне важен для последующе­го), и продолжим анализ абстрактных закономерностей экономики. Прямым следствием вывода о качественной трансформации производс­твенных отношений как определяющей содержательной характеристики переходной экономики является гораздо более спорное положение: основным детерминантом социально-экономических процессов в переходном обществе являются неэкономические факторы развития. Обоснование достаточно просто: качественное изменение в экономике осуществляется на объективной основе, но субъективными методами. К тому же опыт России (где зависимость экономики прежде всего от политических, социальных, национальных конфликтов очевидна), рав-

___________________________________

* Этот материал явился результатом очных и заочных диалогов авторов с коллегами: В.Радаевым, А.Московским, А.Аузаном, А.Деле­няном, Е.Красниковой, В.Герасименко, А.Чеканским, Г.Дубянской (ЭФ МГУ); О.Ананьевым (ИЭ РАН); А.Белоусовым и А.Клепачем (ИЭП РАН), а так же Д.Котцем, Р.Макинтайром (США); Дж. Россом (Великобрита­ния) и др.

но как и принципиально различные результаты  примерно  одинаковых экономических  реформ  в  разных  социально-политических условиях (Китай и Украина, Чехословакия и Югославия), доказывают этот те­зис. Итак, рост или спад (и их темпы, качество), характер воспро­изводства ("экономика дефицита" и рынок продавца или рынок поку­пателя и т.д.), мера развития рынка, модели приватизации и т.п. находятся в переходной экономике под определяющим влиянием таких факторов, как борьба социальных и политических сил, национальные и геополитические конфликты, социокультурных и идеологических факторов.

Следующий вывод также будет не более чем продолжением первых двух абстрактных характеристик. Складывающаяся как продукт проти­воречия инерционности и качественных изменений и под определяющим воздействием неэкономических факторов переходная экономика не мо­жет не быть неустойчивой, нестабильной. Последнее, в частности, обусловит целый спектр специфических макроэкономических характе­ристик, о которых речь пойдет несколько ниже.

На философский язык последние характеристики могут быть транслированы в форме утверждений о том, что социально-экономи­ческое пространство переходных экономик напоминает "мозаику" из "остатков" экономических подсистем. Различные пласты экономики (сектора с доминированием различных типов собственности, воспро­изводства, аллокации ресурсов) "расколоты" и их "осколки" соеди­нены в весьма прихотливый узор под воздействием не-экономических и собственно экономических (экономико-технологических прежде все­го) факторов. Именно таким, например, стало в 90-е годы социаль­но-экономическое пространство распавшихся СССР и СЭВа.

В свою очередь, социально-экономическое время в переходных обществах течет небычайно быстро (в течение традиционной астроно­мической единицы - года - ныне происходит качественных экономи­ческих изменений больше, чем в прежние времена за за десятилетия) и нелинейно. (В процессе экономических изменений наблюдаются как движения от прежней, вошедшей в фундаментальный кризис, системы, так и реставрационно-консервативныее тенденции).

В условиях неустойчивого развития, мозаичности социаль­но-экономического пространства и нелинейности хода времени, опре­деляющего влияния не-экономических факторов будущее переходной экономики не может не быть поливариантным в качественно большей степени, чем для стабильных хозяйственных систем. Для переходных экономик стран бывшего социалистического лагеря сегодня потенци­ально открыт широкий спектр перспектив: от деградации к зависи­мой, все более отстающей системе развивающихся стран, через новые индустриальные, до развитых, стоящих на пороге постиндустриально­го общества систем; от сохраняющих "социалистические" атрибуты и базирующихся на общественной собственности экономик типа китайс­кой, до право-либеральных, основанных на частной собственности систем, начавших с реализации принципов "шоковой терапии".

Содействие или противодействие движению в том или ином нап­равлении в силу вариативности переходных экономик и существенной роли неэкономических детерминант определяется при этом не столько реальными социально-экономическими возможностями, потенциалом тех или иных объективно-возможных моделей, сколько соотношением об­щественно-политических сил и других не-экономических факторов, с одной стороны, и силой инерции изменений системы - с другой.

Наконец, наиболее очевидная из числа предлагаемых в этом своеобразном введении абстрактных характеристик переходной эконо­мики: все ее закономерности действуют лишь в той мере, в какой экономика является переходной и обратно - экономика является переходной в той мере, в какой действуют ее специфические законо­мерности. Их влияние нарастает по мере развертывания трансформа­ционных процессов ("перестройка"), оказывается максимально интен­сивным в период революций и гражданских войн (Югославия 1991-1994 гг.; Россия 1991-1992 гг.) и "отмирают" (или "засыпают") по мере же завершения трансформации (Чехия 1994 г.).

А теперь закончим с банальностями, но не для того, чтобы их забыть, а для конкретизации на экономическом языке.

2. Переходная экономика: слагаемые трансформации

(продолжение методологического введения)

Начну с констатации того, что в переходной экономике каждой страны пересекаются три фундаментальных тенденции: 1) постепенное умирание (как естественное, так и искусственное) "мутантного со­циализма"; 2) экспансия отношений пост-классического мирового ка­питалистического хозяйства (современной рыночной экономики, осно­ванной на частно-корпоративной собственности); 3) наличие тенден­ции социализации и гуманизации общественно-экономической жизни как фундаментальной предпосылки любых современных трансформацион­ных процессов.

Первая тенденция знаменует собой устойчивое, но постепенно отмирающее присутствие в переходное экономике закономерностей прошлого. В сжатом виде (2) суть этой системы может быть выражена категорией "мутантного социализма"(3). Появившись как следствие общемировой тенденции социализации и гуманизации экономики, как продукт породивших 1-ю Мировую войну глубочайших противоречий им­периализма, этот новый социалистический мир оказался больным, де­формированным (мутантным) от рождения.

Причина этого - не только традиционно отмечаемый исследова­телями низкий уровень индустриального развития России. Проблема глубже: мир в целом был готов (в силы глубины противоречий) к разрушению существовавшей системы (особенно там, где она действи­тельно прогнила), но он не был готов к сознательному созиданию качественно нового общества. Потенциал социального творчества (способность к самоорганизации и уровень культуры) революционных масс был недостаточен для действий, адекватных объективно впервые появившихся возможностям качественного изменения социально-эконо­мических отношений. Как результат этой "ловушки ХХ века" появи­лись паллиативные формы разрешения противоречия между необходи­мостью изменений мировой социально-экономической системы и недос­таточным потенциалом реформаторских сил.

Одной из них, превратной (отрицающей свое содержание и соз­дающей видимость обратного действительному) стала форма мутантно­го социализма. Общемировые тенденции социализации (сознательное регулирование экономики, ее ориентация на свободное развитие лич­ности, социальную справедливость) в этом мире приобрели вид бю­рократических мутантов (командной экономики, подавления личных прав и свобод, всеобщего огосударствления, уравниловки и т.п.). Как следствие этой врожденной мутации в рамках "социализма" по мере угасании энергии социального творчества, порожденной револю­цией (успехи первого десятилетия - НЭПа), стали нарастать неорга­ничные субституты ("костыли"), помогающие выжить и двигаться му­танту - госкапитализм, внеэкономисеское принуждение, подпольный рынок и частный капитализм. Связанные воедино тоталитарно-бюрок­ратической властью, эти элементы стали "размывать" экономику и общество стран "социалистического лагеря" по мере того, как "уста­вал" и крошился бетон тоталитаризма. Крах был неизбежен и он произошел. Но обломки прошлого живы в переходной экономике и умирают куда медленнее, чем кажется иным реформаторам.

Вторая тенденция может быть прокомментирована весьма кратко. Отметим, что рождение современной рыночной (постклассической бур­жуазной) экономики есть процесс одновременно эндо- и экзогенный. Не только специфика разлагающегося прошлого, но и общемировая ат­мосфера буржуазного мира, рынка порождают экспансию этих отноше­ний в переходных системах. (Одной из наиболее жестких форм этой двойственности является, в частности, борьба компрадорских и дер­жавных тенденций в социально-экономической жизни России и многих других стран).

В то же время, несмотря на наличие некоторых объективных границ (так же эндо- и экзогенных), перед переходными экономиками есть выбор будущего, что связано с плюральностью процесса экспан­сии постклассического капитализма в переходной экономике. Это ши­рокий спектр моделей по шкалам "развитости" стран (от Сомали до Японии), меры регулируемости, социализации экономики и демократи­зации общества (от Чили времен Пиночета до Швеции эпохи Улофа Пальме) и т.п.

Наконец, третья тенденция, определяющая конкретные черты и закономерности переходной экономики - всемирный (в пространстве) и общецивилизационный (во времени) процесс социализации и гумани­зации, ставший наиболее интенсивным именно сейчас, на границе третьего тысячелетия. Его слагаемые достаточно подробно обоснова­ны в рамках школы "Римского клуба" и др. В самом деле, процесс перехода к обществу, где материальное производство ускоренно вы­тесняется созиданием культуры (образование, воспитание, наука, искусство, рекреация); где главным ресурсом становится творчес­кий, инновационный потенциал работника; где экологические пробле­мы приобретают первостепенное значение, вводя не только жесткие ограничения, но и новые цели для экономического роста - в этом мире степень регулируемости и социализации экономики не может не расти, хотя этот рост и носит сугубо нелинейный характер.

Таким образом, переходная экономика может быть охарактеризо­вана (вследствии взаимопересечения названны трех тенденций) как двоякий процесс: трансформации "мутантного социализма" в рыночную систему и одновременного накопления элементов качественно нового социально-экономического состояния, которое условно может быть обозначено как "экономика для человека" (4).

Каковы же содержательные закономерности этой двоякой транс­формации?

3. Закономерности социально-экономической трансформации

Логика поиска специфических содержательных закономерностей переходной экономики диктуется как соподчиненностью экономических черт исходной системы ("мутантного социализма"), так и закономер­ностями процесса генезиса и осуществления транформационного про­цесса. В первом случае автору кажется достаточно аргументирован­ной определенная логика характеристики этой экономики, совпадаю­щая (только со взаимно противоположными знаками) в трактовке наи­более ортодоксальных школ политической экономики социализма - с одной стороны, право-либеральной советологии - с другой. И в том, и в другом случае в исходном пункте стоит определенная форма ал­локации ресурсов ("планомерность" - "командная экономика"), в центре - способ соединения работника со средствами производства ("свободная ассоциация", общественная собственность - "тоталитар­ная система", всеобщее огосударствление) и распределение ("каждому по труду" - "уравниловка"), в качестве "summa summarum" - суть отношений воспроизводства ("закон социалистического накопления" - "экономика дефицита").

В главном эту логику поневоле воспроизвела и история эконо­мических реформ: начавшись с роста товарных отношений, она неиз­бежно столкнулась с ростом не только рынка, но и капитала (перво­начально - полулегального, развивающегося, например, в СССР под вывеской "кооперативов"), а после радикальных политико-волевых шагов ("бархатная революция" 1989г. в Чехословакии, распад СССР в 1991г. и т.п.), в повестку дня стала приватизация, а затем и "шо­ковая терапия", призванная покончить с "экономикой дефицита". Так что у автора есть немалые основания последовать названной логике.

В качестве одной из важнейших закономерностей в области ал­локации ресурсов в переходной экономике мы можем выделить качест­венно большую роль (по сравнению как с экономикой "мутантного со­циализма", где доминировало бюрократическое планирование, так и с "постклассическим капитализмом", где доминирует рынок), доминиро­вание механизмов локального (в социально-экономическом пространс­тве) корпоративного (монополистического) регулирования.

В экономической теории этот механизм в принципе хорошо зна­ком под именем "неполной (монополистической) планомерности" (5), выступающий в качестве социально-экономической оболочки действия очерченого Я.Корнаи механизма "вегетативного контроля" (6). Авто­ры подчеркнули роль этих механизмов еще на заре реформ , показав, что эти механизмы качественно отличны как от народнохозяйственно­го планирования и регулирования, так и от рыночного саморегулиро­вания. Суть этого специфического механизма аллокации ресурсов в том, что отдельные институты экономических систем в силу опреде­ленных причин (высокий уровень концентрации производства и\или капитала, корпоративная власть и т.п.) получают способность соз­нательно (но в локальных, ограниченных масштабах) воздействовать на параметры производства поставщиков и потребителей (объем, ка­чество, структура), рынка (цены на продукцию контрагентов, расши­рение продаж за счет маркетинга), социальной жизни и т.п.

Этот механизм отличен от народнохозяйственного планирования по своим субъектам, объектам, целям и содержанию (государство как представитель общества - обособленная корпорация; национальная экономика - часть (локус) рынка, производства; общенациональный - корпоративный интересы и т.п.). Но он содержательно отличен и от рыночного механизма саморегулирования, ибо является многосубъект­ным, конкурентным (сочетающим экономические и бюрократически-во­левые методы борьбы), но в то же время сознательным механизмом формирования пропорций и аллокации ресурсов.

Проявления господства этого механизма в переходной экономике хорошо известны: под определяющим господством псевдо-государс­твенных и псевдо-частных корпораций находится система пропорций (доминирование супер-корпораций ТЭК в России и крах отечественной легкой промышленности), динамика цен ("ножницы" цен между сель­хозпродукцией и ресурсами для ее производства, рабочей силой и потребительскими товарами и т.д.), финансы (кризис неплатежей) и т.п. Это не просто олигополистический рынок; это экономика, регу­лируемая в определяющей степени неэкономическим соперничеством корпоративно-бюрократических структур, столкновением их власти и регулирующих воздействий, а не государством (как в прошлом) или "невидимой рукой рынка", которая, как было показано Дж.Россом (7), в переходной экономике указывает явно не в ту сторону.

Доминирование локального (вегетативного) управления в пере­ходной экономике сочетается с сохранением модифицированного количественно (оно потеряло свою ведущую роль) и качественно (измене­ние преимущественно прямых методов на преимущественно косвенные) бюрократического централизованного управления. Вследствии этого рынок развивается как деформированный первыми двумя механизмами. Его экспансия в силу этого сопровождается широкой экспансией на­турально-хозяйственных тенденций (существенная роль последних редко отмечается экономистами, исследующими переходную экономи­ку).

*           *           *

В области отношений собственности самоочевидной специфичес­кой чертой переходной экономики является абсолютное господство процесса постоянных качественных изменений форм, права, институ­тов собственности и передела объектов собственности (эти процессы не совсем точно принято обозначать термином "приватизация"). В связи с этим права собственности в нашем обществе специфицированы качественно слабее, чем в устойчивых системах "постклассического капитализма" и "мутантного социализма". Это качественное отличие проявляется, в частности, в том, что трансакционные издержки пе­реходной экономики, вызываемые этой неспецифицированностью, столь велики, что способны вызывать глобальный спад производства (пос­ледний, при прочих равных условиях, тем больше, чем слабее специ­фикация прав собственности).

Более того, отличительной чертой переходной экономики стано­вится постоянное перераспределение прав собственности и имущества под определяющим влиянием локального корпоративного регулирования ("конкуренции" корпораций) и не-экономических факторов (государс­твенные акты, коррупция и т.п.) (8).

Вследствие названных двух закономерностей формы собственнос­ти, юридически зафиксированные в переходных обществах, являются неадекватными их действительному экономическому содержанию в той мере, в какой происходят названные выше процессы.

Действительным содержанием практически всех форм собствен­ности в переходной экономике является корпоративно-капиталисти­ческое отчуждение работников от средств производства. Реальными хозяевами (институтами, концентрирующими в своих руках большую часть прав собственности, прежде всего - распоряжение и присвое­ние) переходной экономики являются номенклатурно-капиталистичес­кие корпорации. Последними становятся старые и новые хозяйствен­ные (производственные, торговые, финансовые и т.д..) системы: 1) являющиеся монополистами, способными регулировать производство и рынок в локальных масштабах; 2) предполагающие экономическое (ка­питалистическое) и вне-экономическое (бюрократическое и т.п.) от­чуждение, а также найм работников; 3) возникшие на базе или трансформации политико-хозяйственной власти "номенклатуры" в пра­ва собственников или (а в ряде случаев "и") первоначального на­копления капитала; 4) организованные как закрытые бюрократические корпорации ("командные экономики" в миниатюре).

Вследствие названного содержания отношений собственности в переходной экономике стран, уходящих от тоталитарного наследия, последние характеризуются подавленностью общецивилизационных тен­денций социализации собственности, а так же нелинейного "ренес­санса" мелкой частной собственности. В этом смысле можно сделать вывод, что господствующие модели переходных экономик характеризу­ются регрессивной динамикой в содержании отношений собственности. Последняя может быть раскрыта как процесс интеграции принципов и черт тоталитарно-огосударствленной собственности прошлого и тенденции корпоративизации собственности, характерной для современ­ной рыночной экономики.

*              *              *

Среди специфических закономерностей, характеризующих объек­тивную направленность развития и социальные аспекты переходной экономики, бросается в глаза особенность целей эволюции послед­ней. Характерные для анализируемых хозяйственных систем доминиру­ющие способы аллокации ресурсов и содержание собственности подав­ляют цели, характерные для классической буржуазной экономики (на­копление капитала) и общецивилизованной тенденции социализации (свободное всестороннее развитие человека). Такой целью становит­ся все большая концентрация экономической власти в руках номенк­латурно-капиталистических корпораций. Под последней авторы пони­мают не только концентрацию имущества, капитала; это особая форма общественного богатства, соединяющая реальное присвоение средств производства и ликвидных ресурсов с бюрократическим, волевым, на­сильственным контролем за определенной частью экономики.

Переходная экономика вследствие этого развивается в направ­лении, антагонистичном mainstream общественного развития накануне третьего тысячелетия (эта основная тенденция наиболее точно выра­жена и полно обоснована в работах теоретиков "Римского клуба"). В тоже время эта специфическая цель продуцирует консьюмеризм, либо

1) патерналистского (потребительский идеал в рамках и дозах, до­пускаемых "начальством"); либо 2) агрессивно-псевдоаристократи­ческого (характерного для эпохи первоначального накопления капи­тала) типа, основанного на паразитическом расточительном потреб­лении.

Накладываясь на инерцию "мутантного социализма" прошлого, первое порождает устойчивую тенденцию к социальному иждивенчеству (когда большая часть бывших и настоящих служащих по найму у госу­дарства ориентирована на пассивное экономическое поведение "ожи­дания" мер по поддержке уровня жизни от государства и корпоратив­ных элит). В свою очередь традиции бюрократических привилегий, соединяясь со вторым процессом, инициируют быстрый рост паразити­ческих (по источникам и направлениям использования) доходов, а также их активное "закрытое" (и в значительной степени не-эконо­мическое) перераспределение.

Эти черты становятся закономерностями распределительных от­ношений в переходной экономике.

Соединение корпоративно-капиталистического отчуждения работ­ника от средств производства со спадом производства, пережитками внеэкономического принуждения (своеобразного крепостничества: прописка, ведомственное жилье, слабая подвижность населения), не­развитостью отношений ассоциированности работников (профсоюзов и т.п.) порождает специфические закономерности трудовых отношений. Для них характерно соединение генезиса примитивного рынка труда (атомизация работников, их бесправие по отношению к работодателю, высокая норма эксплуатации), сохранения названных выше черт до-рыночных отношений и деформированных пострыночных (посткапита­листических) феноменов (коллективные предприятия, патернализм, традиции коллективизма и взаимопомощи).

В силу названной специфики трудовых отношений они принципи­ально несводимы к понятию "рынок труда". Соответственно корректи­руется и механизм занятости. На место гарантированной занятости и "безработицы на работе" прошлого приходит система двойственной незанятости, для которой характерно соединение нарастающей "безработицы на работе" с широкими масштабами как "фрикционной",  так и  застойной безработицы (последняя усугубляется неравномерностью структурного спада и образованием своеобразных "болот" безработи­цы в отдельных регионах и/или отраслях, которые рассасываются крайне медленно в силу низкой подвижности рабочей силы), с порож­даемым последней массовым пауперизмом и т.д.

В качестве антитезы этим формам трудовых отношений и безрабо­тицы в переходной экономике действует слабая, но устойчивая тен­денция к самоорганизации и самозащите работников (независимые профсоюзы и рабочие комитеты, производственное самоуправление, стачкомы и т.п.). Эта тенденция базируется как на общецивилизаци­онном процессе социализации экономической жизни, так и на очищении от мутантных форм традиций и элементов формального освобождения труда (энтузиазма и коллективизма) прошлого.

Вследствие специфики содержания собственности (корпоратив­но-капиталистическое отчуждение работника от средств производс­тва) и инерции прошлого сам работник из наемника государства, об­ладающего некоторым "энтузиазмом", привычкой к коллективности и социальной защите, превращается в новый социальный слой, для ко­торого характерно:

- осуществление коллективной трудовой деятельности;

- экономическая и не-экономическая зависимость от номенклатур­но-капиталистических корпораций;

- сохранение "формальной коллективности" (привязанность к тру­довым и иным коллективам, существующим под определяющим контролем все тех же корпораций) и традиции социального равенства.

Нарастание двоякой незанятости приводит к формированию внутри данного слоя потенциальных, а за его границей - реальных пауперов, превращающихся в особую быстро расширяющуюся социальную группу.

Противоположным по отношению к работникам (в силу господства отношений отчуждения при слабости реформистских тенденций соци­ального партнерства) социальным слоем становится номенклатур­но-капиталистическая элита. Средний класс, занимающий промежуточ­ное положение между первыми двумя, формируется в переходной эко­номике (в отличие от развитых стран, где к нему принадлежат преи­мущественно лица творческого труда, квалифицированные рабочие и инженеры, мелкие собственники) преимущественно из лиц, обслужива­ющих элиту (служащие СП, средняя государственная и корпоративная бюрократия, работники элитных финансовых и торговых учреждений, охрана и рэкетиры etc.).

Соединение в едином воспроизводственном процессе названных специфических черт производственных отношений переходного общества приводит к трансформации ("перевертыванию", "выворачиванию на из­нанку") всеобщей закономерности социализации эконономики (ее смысл можно, по нашему мнению, сформулировать так: чем выше экономичес­кое богатство общества, тем больше возможности свободного гармо­ничного развития личности; чем выше творческий, инновационный потенциал человека, тем больше возможности роста экономического бо­гатства (9); названная двоякая возможность становится действительностью при условии наличия системы экономических отношений, обеспечивающих социальную ориентацию экономики).

В переходной экономике эта общецивилизационная закономере­ность реализуется в превратном виде: чем выше концентрация эконо­мической власти в руках корпоративно-капиталистической элиты, тем ниже экономический потенциал и возможности свободного гармонично­го развития человека; чем глубже асоциальность экономического развития, тем больше возможности для нарастания корпоративной власти вследствие дезорганизации экономики, диффузии институтов, деградации и пауперизации широких слоев населения.

Альтернативами этой "ловушке асоциальной экономики" может быть, во-первых, борьба за социально ориентированную, демократи­ческую и гуманистическую смешанную экономику ("Экономику для че­ловека"); если эта контртенденция будет достаточно мощной, то возможным окажется сносный компромисс между корпоративной властью и демократическими объединениями граждан, трудящихся. Во-вторых, постепенное реформирование корпоративной системы под эгидой силь­ной государственной власти, не допускающей лавинообразного нарас­тания диффузии институтов (этот путь имеет весьма ограниченные возможности и только для обществ ранне-индустриального типа, нап­ример, СССР 50-60-х, Китая 80-х годов).

4. Микро- и макроэкономические закономерности переходной  экономики

Прежде всего к числу самоочевидных закономерностей переходной экономики относится то, что в ней традиционные микроэкономические механизмы действуют лишь в той степени, в какой в ней развит "свободный рынок". Поскольку эта степень весьма невелика и быстро изменяется, причем нелинейно (то возрастая, то снижаясь), пос­тольку весьма значимой становится не только задача определения этой меры (о чем мы уже писали выше), но и поиск собственных за­кономерностей функционирования не столько квазирынка, сколько ло­кального (вегетативного) контроля и корпоративной конкуренции.

Не менее очевидным является и то, что даже в той степени, в какой в переходной экономике действует "нормальный" рынок (рынок, адекватно описываемый законами economics), его функционирование может описываться его же собственными законами лишь в рамках того пространственно-временного континуума, в котором не происходит ни­каких качественных социально-экономических трансформаций и соблю­дается единство институционально-правовых норм. Иными словами, за­коны рынка "работают" в переходном обществе в весьма ограниченных

пространственных границах (экономика, напомним, "разбита" на фраг­менты, мозаична, перегорожена не-экономическими барьерами войн, сепаратизма, бюрократического и уголовного произвола) и временных рамках (они ограничены краткосрочными операциями, что будет завтра - никто не знает, общество принципиально нестабильно в той ме­ре, в какой оно переходно).

Итак, в  переходной  экономике  собственно макроэкономические закономерности "работают" в ограниченных качественно и количест­венно (в пространстве и времени) пределах; последние детерминиро­ваны мерой завершенности и направленностью трансформационных про­цессов.

Несложно сделать, в частности, вывод, что в условиях господс­тва корпоративно-монополистического (локального) регулирования в экономике складывается весьма своеобразная олигопольная конкурен­ция. Причем ударение в данном случае следует сделать на словах "весьма своеобразная", ибо речь идет об ограниченном (и это су­щественно) множестве сталкивающихся между собой в "войне всех против всех" (Гоббс) корпораций - своеобразных субъектов, отлич­ных по модели своего поведения от традиционного рационального ho­mo economicus и фирмы-товаровладельца. Эти отличия касаются гене­зиса (бывшее "социалистическое предприятие" даже по технологичес­кой структуре, не говоря уже об экономическом архетипе, качест­венно отлично от капиталистической фирмы), интересов (они далеки от задач долгосрочной максимизации прибыли и привязаны к росту короративной власти), модели поведения (господство неэкономической  "конкуренции"  в переплетении с патернализмом и клановостью, своеобразным корпоративно-бюрократическим "партнерством") и т.д.

Главными факторами конкуренции в переходной экономике стано­вятся не издержки и цена, а уровень и объем корпоративной власти и контроля за рынком, производством и социальными процессами, статус предприятия, близость к ресурсам, степень личной унии с государственным аппаратом, а в определенных сферах - коррупция и прямое насилие. Кроме того, как уже было отмечено, корпоративная конкуренция соединяется с патерналистской опекой (по отношению к рабочей силе, потребителям, социальным объектам) и клановым парт­нерством (своеобразными "сверхмонополиями" полугосударственного характера). Примерами последних в России начала 90-х гг. были некоторые корпорации в ТЭК, ВПК, неформальные отраслевые и регио­нальные "партнерства", представленные сильным лобби в коридорах федеральной власти.

В этих условиях один из ключевых микроэкономических феноменов - деньги - сохраняют характер квазиэквивалента. Их покупательная способность оказывается зависима от тех качественных и конъюнк­турных изменений (от денежной реформы до скачка курса доллара на 30% за день), которые составляют отличительную черту переходной экономики, статуса их владельца и сферы экономики ("осколка" мо­заики экономического пространства), в которой они циркулируют. В относительно более рыночной сфере мелкой розничной торговли и де­ятельности совместных предприятий ликвидность денег встречает несколько меньше ограничений (но и здесь наряду с деньгами "лик­видным" ресурсом является формальная и неформальная корпоративная власть). В большей же части экономики деньги выступают как один из (а отнюдь не единственный и всеобщий) эквивалент и средство обмена.

Наряду с деньгами могут "работать" в качестве средства обме­на неплатежи (государства, акционерных корпораций, бюджетных ор­ганизаций и т.п.), обмен в широких масштабах может принимать во­обще неденежную форму (бартер), а сделки могут носить неэквива­лентный характер. Нередко национальную денежную единицу (рубль) в расчетах может замещать иностранная валюта. Как правило, это дол­лар, но на Западе и Северо-Западе России эту роль играют также немецкая и финская марка, а на Дальнем Востоке - йена. Подобного же рода явления были характеры на начальном этапе перехода к ры­ночной экономике и для ряда стран Восточной Европы.

Не меньшие деформации претерпевает и феномен цены. В отличие от рыночной экономики, где цена в принципе является точкой равно­весия спроса и предложения, в переходной экономике она оказывает­ся под определяющим воздействием локального (вегетативного) конт­роля, различных корпораций и государства. В результате она форми­руется как равнодействующая нескольких (а отнюдь не только про­давца и покупателя) векторов корпоративной власти и контроля. Последнее касается большей части цен на сырьевые ресурсы, средс­тва производства, рабочую силу (в той мере, в какой она является товаром) и др. Ситуация осложняется также неразвитостью инфраст­руктуры рынка, что препятствует выравниванию цен. Нередким явля­ется огромный разброс цен на один и тот же товар, предлагаемый в одно и тоже время в одном и том же месте, но разными продавцами. Весьма высоки оказываются и региональные различия цен.

Следствием описанной выше специфики переходной экономики яв­ляется ее дивергенция на сильно и слабо корпоратизированные сек­тора.

Первый отличается тем, что в нем сконцентрированы: 1) предп­риятия, явлющиеся монополистами в технологическом (высокий уровень  концентрации производства),  рыночном (способность локально регулировать деятельность поставщиков  и  потребителей,  цену)  и институциональном отношениях; 2) решающие массы ликвидных ресур­сов и 3) бюрократически-корпоративная власть. К этому сектору от­носится уже упомянутый ТЭК, а так же финансово-торговый комплекс и часть промышленности.

Второй (немонополизированный) сектор отличается отсутствием или низким уровнем концентрации названных выше параметров. К нему относятся сфера воспроизводства рабочей силы, рынок потребитель­ских товаров, большая часть сельского хозяйства и др.

Закономерностью является устойчивый перекос в ценах, финанси­ровании, кредитовании и т.п. в пользу первого сектора, причем при­чиной такого перекоса является не только монополизм, создающий для первого сектора некоторые преимущества на рынке, но и сдвиг в пользу первой сферы в распределении корпоративной и государствен­ной власти, ее институциональное "превосходство" над второй. Соот­ветственно экономический спад и социальный регресс оказываются бо­лее интенсивными во втором секторе (10).

*                           *                              *

В макроэкономической сфере наиболее абстрактной связью являет­ся зависимость меры сбалансированности экономики и темпов роста (спада) от двух ключевых параметров: исходного макроэкономического состояния системы и характера (радикальности, направленности и т.д.) проводимых реформ. В общем и целом наблюдается следующая взаимозависимость: в той мере, в какой предшествующую "экономику дефицита" с характреной для нее переутяжеленной структурой, специ­фическими типами предприятий, пропорций (точнее - диспропорций, в том числе в области издержек и цен) стихийно (без продуманной стратегической программы, в условиях диффузии институтов) и внеэ­кономическими методами (административный слом системы макроэконо­мического планирования, нормативного ценообразования, государст­венного и общественного контроля, повальная приватизация и т.п.) подгоняют при помощи указов под модель "свободного рынка", в этой мере для переходной экономики становятся характерными:

- нарастание технико-экономических диспропорций (массовая не­догрузка производственных мощностей, деградация постиндустриально­го сектора, а затем и деиндустриализация экономики, рост потерь и все более экстенсивное использование ресурсов, "проедание" основ­ного капитала и т.д.);

- снижение склонности к сбережениям и в первую очередь - у институциональных субъектов; вкупе с названными выше факторами, обусловливающими приоритет краткосрочной активности, это ведет к снижению инвестиций и прежде всего - произвоизводственного харак­тера, а так же вложений в постиндустриальные сектора и социальное развитие (образование и воспитание, наука и искусство, здравоох­ранение и рекреация), собственно экономическая отдача от которых появится через 5-15 лет;

- все более экстенсивное использование рабочей силы при общей тенденции к ухудшению ее качества и регрессу структуры (снижение уровня образования, квалификации и др.); нарстание негативных со­циально-демографических процессов (снижение продолжительности жиз­ни, ускоренное старение населения и т.п.);

- нарастание экологической напряженности и снижение качества жизни; как следствие - обострение социокультурных и социально-по­литических проблем.

Названная взаимосвязь не абсолютна. Она "работает" лишь в оп­ределенной мере (как и все закономерности переходной экономики). Кроме того, она сталкивается с рядом контр-тенденций. Важнейшими среди них являются,  с одной стороны, инерционность экономической системы (она во многом просто не поддается внеэкономическим пре­образованиям: законы не исполняются, приказы саботируются), ус­тойчивость корпоративно-номенклатурных крупных хозйственных сис­тем, отчасти способных игнорировать централизованно проводимые реформы, противопоставляя институциональной, экономической и пра­вовой власти государства свою аналогичную (или сравнимую) власть и способность к локальному регулированию; с другой стороны, про­исходит спонтанное саморазвитие рыночных отношений и частного ка­питала как на границах, так и внутри этой корпоративной системы.

Последняя тенденция, соединяясь с "шоковыми" реформами, обес­пичивает экстенсивное и интенсивное развитие трансакционного сек­тора (прежде всего, торговли, финансов, операций с недвижимостю, экспортно-импортных операций и иной бывшей "периферии" экономичес­кой жизни, постепенно все более превращающейся в центр деловой ак­тивности переходных хозяйственных систем).

Однако эти контртенденции не отменяют общей (генеральной) макроэкономической тенденции: при прочих равных условиях экономи­ческий спад и ухудшение качества жизни в процессе реформ тем больше, чем 1) радикальнее "шоковые" реформы, 2) интенсивнее предшествующее развитие командной экономики, 3) слабее институци­онально-политическая система и 4) выше социальные, культурные, этнические особенности данного народа по сравнению cо стандартом homo economicus.

Простешим вариантом обоснования сформулированной выше общей макроэкономической закономерности (тенденции) является ее конкре­тизация.

Во-первых, для переходной экономики типичным становится трансформация "экономики дефицита товаров" в "экономику дефицита ликвидных ресурсов". На место прежней системы, порождавшей перма­нентный дефицит товаров (закономерности ее воспроизводства были достаточно подробно описаны Я.Корнаи), приходит новая система пе­реходного свойства. Для нее типична не столько традиционная пого­ня за деньгами как универсальным ликвидным ресурсом (при общей более-менее стабильной сбалансированности объема товаров и массы денег), сколько перманентный недостаток ликвидных ресурсов (ими, подчеркнем, являются не только деньги в узком смысле слова) по отношению к массе товаров и имеющимся производственным мощностям.

Преманентный дефицит ликвидных ресурсов, однако, не может быть компенсирован эмиссией, т.к. последняя не восстанавливает

сбалансированность товарной и денежной массы. Прирост эмиссии вы­зывает инфляционное обесценение всей денежной массы, что может быть предотвращено только в условиях растущей экономики, поглоща­ющей добавочные деньги, инвестируя их в немедленное расширение предложения товаров. Кроме того, в специфических условиях рос­сийской экономики почти весь прирост эмиссии уходит в неконтроли­руемый наличный оборот, не ведя к пополнению оборотных средств предприятий, а лишь подогревая инфляцию на розничном рынке и в коммерческой оптовой торговле.

С внешней стороны это выглядит как непрерывное сужение внут­реннего рынка, падение эффективного спроса и нарастание кризиса сбыта. Парадоксальным образом этот кризис сочетается с процвета­нием трансакционного сектора. Хотя опережающий (по сравнению с реальным производством) рост трансакционного сектора и в особен­ности краткосрочных операций на финансовом и фондовом рынках яв­ляется закономерностью современного мирового хозяйства (11), в переходной экономике эта закономерность приобретает гипертрофиро­ванные формы.

Причиной дефицита ликвидных ресурсов в конечном счете являет­ся, если выразиться образно, "дефицит рынка". Строже этот феномен может быть квалифицирован как недостаточное развитие "товарности" производства (т.е. превращения предприятий в обособленных хозяйс­твующих субъектов и т.д.), а также существенное отставание в раз­витии рыночной инфраструктуры, институтов и т.п. от объемов все еще сохраняющегося производства и обращения средств производства. В сфере розничной торговли, экспорта-импорта, трансакций с финан­сами и недвижимостью товарные отношения с качественной точки зре­ния также развиты слабо (хотя не столь слабо, как в производс­тве). В силу этой качественной "недоразвитости" - с одной сторо­ны, крайней выгодности спекулятивных операций - с другой, тран­сакционный сектор количественно переразвит по отношению к произ­водству реальных благ.

В результате дефицит ликвидных ресурсов не позволяет в пол­ной мере использовать производственные мощности, что (при пос­редстве ряда других факторов - о них ниже) интенсифицирует спад, свертывание инвестиций и "проедание" основных фондов. В противо­положность этому чрезмерное (по сравнению с производством) разви­тие товарного обмена в области трансакций с ТНП, финансами и т.п. становится одним из инфляционных факторов (увеличивая трансакци­онные издержки).

Итак, диспропорциональный экономический спад является зако­номерностью в той мере, в какой в экономике с сохраняющейся "со­циалистической" структурой и типами воспроизводства администра­тивно внедряется рынок, что приводит к корпоративной конкуренции и локальному регулированию, вызывающим нарастание диспропорций и их монополистическую консервацию, а также к перманентному дефици­ту ликвидных ресурсов в производственной сфере, порождающему не­доиспользование производственных мощностей и отток инвестиций в трансакционный сектор.

Этот диспропорциональный экономический спад в большинстве мо­делей переходной экономики оказывается соединен с инфляцией, по­рождая стагфляцию как устойчивую характеристику переходной эконо­мики. Сама по себе инфляция в переходной экономике лишь на поверх­ности явлений и отчасти порождается собственно монетарными факто­рами. Главные причины перманентной и высокой инфляции связаны со следующими группами факторов.

Во-первых, инерцией предшествующей хозяйственной системы, где (к моменту ее самораспада) была велика скрытая (подавленная) инф­ляция, особенно значительная в сфере безналичных денег; снятие барьера на пути их обналичивания (и тем самым снятие контроля за их движением) инициировало первый виток инфляционной спирали.

Во-вторых, специфическими факторами переходной экономики; до­минирование корпоративно-капиталистической власти и локального контроля (монополизм) стало главной социально-экономической осно­вой перманентной инфляции издержек. Так, господство в псевдо-ры­ночной среде технологических и экономических монополий и их ло­кальный ресурсный ("вегетативный") контроль порождает как возмож­ность прямого взвинчивания цен монополистами (особенно теми, кто контролирует ресурсы), так и нечувствительность квази-рынка к традиционным монетарным регуляторам (последняя отмирает в той ме­ре, в какой в переходной экономике происходит становление собс­твенно рыночных регуляторов). Кроме того, господство корпоратив­ного содержания собственности и инерция государственного патерна­лизма делают предприятия малочувствительными к формально вводимым в переходной экономике "жестким бюджетным ограничениям".

В-третьих, "шоковая модель",  предполагающая административные разовые меры по либерализации цен и слому протекционистских барь­еров (она характерна в большей или меньшей степени для большинс­тва моделей переходной экономики) мультиплицирует имеющиеся пред­посылки инфляции (или уже имеющуюся инфляцию) в той мере, в какой в экономике существует дефицит ликвидных ресурсов и диспропорции в ценах (по сравнению с ценами мирового рынка).

В-четвертых, названное выше едва ли не определяющее влияние неэкономических (прежде всего - конъюнктурно-политических) факто­ров на экономику сказывается самым существенным образом и на инф­ляции: популизм властей (предвыборные обещания или президентские посулы перед референдумом о доверии в России, например) оказывает­ся одним из важнейших факторов раздувания инфляции спроса.

Достаточно несложно зафиксировать, что названные причины инф­ляции имеют по преимуществу немонетарную основу. Следовательно, в той мере, в какой действуют факторы 1) - 4), антиинфляционное ре­гулирование, ориентированное на чисто монетарные методы, будет либо неэффективным, либо элиминирующим следствия, но не причины инфляции.

Устойчивые инфляционные тенденции, порождаемые в переходной экономике прежде всего социально-экономическими ("вегетативный контроль" и монополизм как господствующий тип аллокации ресурсов, корпоративно-капиталистическое содержание собственности и т.п.) и институционально-политическими, а не собственно рыночными (напри­мер, "накачка" спроса) факторами, оказывают в силу этого слабое стимулирующее воздействие на расширение экономической активности, но зато активно интенсифицируют спад вследствие обесценения накоп­лений и т.п. факторов.

В конечном итоге одни и те же причины (они уже многократно назывались) порождают в переходной экономике и спад, и инфляцию, вызывая к жизни феномен стагфляционной ловушки. В переходной эко­номике действует не только принцип взаимопогашения инфляции и спада, как в "обычной" рыночной экономике, но и принцип их взаим­ной дополнительности. Инфляция усугубляет спад (хотя и не столь сильно, как жесткая дефляционная политика), а спад, в свою оче­редь, формирует дополнительные инфляционные тенденции (главным образом через инфляцию издержек). Общее соотношение социаль­но-экономических и макроэкономических факторов оказывается следу­ющим: чем выше корпоративно-капиталистическая власть и монополизм в переходной экономике и чем радикальнее осуществляется в этих условиях "внедрение" модели "свободного рынка", тем глубже стагфляционная ловушка.

Несложно так же показать, что в той мере, в какой действуют названные выше макроэкономические закономерности (диспропорцио­нальный спад вкупе с инфляцией и дефицитом ликвидных ресурсов в сфере производства при "накачке" ресурсов в сферу торговли, фи­нансов, операций с недвижимостью и т.п.), в переходной экономике наблюдается как минимум относительный (а в определенных точках экономического пространства-времени - и абсолютный) рост трансакционных издержек. Последний тем интенсивнее, чем менее управляемым и более радикальным (осуществляемым административными методами без достаточных социально-экономических и институциональных пред­посылок) является переход к рынку.

Обоснование этого феномена вкратце сводится к прослеживанию следующих цепочек взаимосвязей: 1) неуправляемые волюнтаристские реформы - возрастание экстерналий - снижение спецификации прав собственности и рост диффузии институтов - интесификация потока экстерналий - рост трансакционных издержек; 2) "шок" в условиях монополизма и корпоративной собственности - стагфляционная ловушка - свертывание производства и экспансия посреднической деятель­ности - рост трансакционных издержек. В свою очередь рост тран­сакционных издержек ложится дополнительным бременем на и без того кризисную экономику, снижая эффективность использования и без то­го сокращающихся ресурсов и интенсифицируя спад, который провоци­рует инфляцию (опять же интенсифицируемую вследствие роста тран­сакционного сектора, вызывающего необходимость финансирования не только конечного результата, но и все возрастающей посреднической деятельности), что приводит к углублению стагфляционной ловушки.

Развитие трансакционного сектора оборачивается не закономер­ным формированием коммерческой инфраструктуры, призванной обеспе­чить эффективное функционирование рынка, а превращается в само­довлеющий процесс, происходящий на фоне падающей эффективности экономики, а отчасти содействующий этому падению, отвлекая на се­бя все новые и новые ресурсы.

В свою очередь, нарастание инфляционного спада в отечествен­ном производстве и потреблении большинства населения (работников производственного сектора) в условиях параллельного роста и проц­ветания посреднического сектора и компрадорского капитала углуб­ляет "ловушку асоциальной экономики". Это порождает нарастание социальной напряженности, конфликтности в обществе, что в свою очередь еще больше углубляет неуправляемость трансформационного процесса и как следствие экономический спад и стагфляцию. Пере­ходное общество попадает в воронку системного социально-экономи­ческого кризиса, которая засасывает его тем глубже, чем сильнее базисные причины кризиса: номенклатурно-корпоративный тип отчуж­дения работника от средств производства, асоциальный курс "ре­форм" и неуправляемое волюнтаристское внедрение рынка в условиях господства локального монополистического контроля. В условиях действия этих факторов предпосылки кризиса, сложившиеся в рамках прежней системы, в основном не преодолеваются, а напротив, усу­губляются.

Выход переходной экономики из этого системного кризиса возмо­жен по следующим основным траекториям: 1) углубление рыночных ре­форм на основе активного формирования эффективных социальных ра­мок хозяйства с целью преодоления корпоративно-монополистического типа складывающегося капиталистического общества; 2) отказ от ра­дикальных рефом с целью замораживания корпоративно-патерналист­ской модели переходной экономики; 3) качественное изменение со­держания трансформационного процесса с целью преодоления отчужде­ния работника от собственности и перехода к социально ориентиро­ванной программируемой смешанной экономике ("экономике для чело­века"). Ясно, что выбор второго варианта лишь оттягивает решение проблемы. Отказ же от выбора и сохранение сложившихся тенденций ведут либо к социальному взрыву, либо к небывалой в новейшей ис­тории деградации общества.

Поскольку задачей авторов не является анализ перспектив пере­ходной экономики и написание рецептов лечения ее болезней (мы этим уже не раз занимались), постольку мы можем перейти к завер­шению анализа закономерностей переходной экономики, кратко оста­новившись на характеристике институциональных и политических ус­ловий жизни переходной экономики.

*                      *                        *

Выше (при характеристике некоторых абстрактных черт перехода, отношений собственности и т.п.) уже были даны многие существенные характеристики институциональной системы переходного общества.  В целом закономерностью переходной экономики является диффузия инс­титутов (размытость, неопределенность институциональных рамок рынка, нарушение взаимодействия различных институтов) и низкая роль правового регулирования экономики (способность экономических субъектов осуществляеть деловую активность в массовых масштабах, не соблюдая правовых норм).

В результате в переходной экономике, во-первых, складывается "теневой" сектор (оборот товаров вне налогового и иного контроля, в частности, контрабанда; нелегальное движение капиталов; антип­равовая деятельность - коррупция, рэкет, запрещенные промыслы и т.д.), сравнимый по своим масштабам с легальным; во-вторых, вследствие диффузии и нестабильности институтов и правовой базы граница между этими двумя секторами размыта на всех уровнях (в России даже президент может безнаказанно нарушать своими указами и неформальными распоряжениями законы и конституцию).

Социально-экономический кризис переходного общества вызывает эту диффузию и в то же время усугубляется ею. Поэтому преодоление институционально-правового кризиса в принципе возможно за счет 1) устранения глубинных причин, вызывающих системный кризис; 2) раз­вития массового социального творчества (народно-демократической революции); 3) достижения национального согласия социально-поли­тических сил вокруг одного из сценариев замораживания и постепен­ного преодоления кризиса (по аналогии с "пактом Монклоа" в Испа­нии).

В целом в переходной экономике прослеживается устойчивая вза­имосвязь: чем выше диффузия институтов и ниже регулирующая роль права (и, добавим, нравственных норм), тем глубже социально-эко­номический кризис; при этом роль и влияние институтов (и их диф­фузии) на экономическую динамику тем больше, чем радикальнее пре­образования и чем выше роль сознательного регулирования в аллока­ции ресурсов, воспроизводстве и т.п. Для экономики, в которой сознательное регулирование доминирует над рыночным саморегулиро­ванием, качество институтов имеет определяющее значение для ре­зультатов экономических процессов. Одни и те же макроэкономичес­кие шаги и программы в регулируемой среде могут инициировать эко­номический рост при условии стабильности и хотя бы относительной качественности институциональной и правовой системы, а так же по­зитивных (для экономической динамики) нравственных и идеологичес­ких норм (Китай); экономический кризис - в условиях диффузии инс­титутов.

Для преимущественно рыночной среды относительный "порядок" или "беспорядок" в институционально-правовой системе является несколь­ко менее значимым фактором. Так, результаты первых 3-5 лет "шоко­вых" реформ и в Польше (где диффузия институтов была весьма вели­ка), и в Чили после 1973 года (где господствовал фашистский режим) были одинаково негативными, особенно в социальной сфере (резкое снижение реальной зарплаты, рост безработицы и т.д.) (12).

В любом случае, в той мере, в какой экономика является неус­тойчивой, массовое социально-экономическое творчество неразвито, а социально-политическое согласие не достигнуто, в переходном об­ществе складывается прямая зависимость качества институциональной системы (а опосредованно и экономической динамики) от расстановки социально-политических сил, национальной и геополитической ситуа­ции, а так же идеологических и социокультурных факторов. В целом диффузия институтов и правовой хаос оказываются тем выше, чем в большей степени была развита бюрократическая система прошлого (и чем глубже зашло ее саморазложение), чем ниже уровень самооргани­зации и выше конформизм масс, чем в большей степени "новая буржуазия" сращена с коррумпированным чиновничеством и теневой экономикой.

Роль геополитического фактора в трансформационных экономичес­ких процессах оказывается тем выше, чем сильнее в прошлом была интеграция данной системы с другими экономиками прежде единого, а ныне "расколотого" социально-экономического пространства. Кроме того, существенными детерминантами, обусловливающими возрастание влияния геополитического фактора и "национальной карты" на эконо­мическое развитие, являются степень сепаратизма и саморазложения национальных корпоративно-бюрократических элит и, конечно же, традиционные и вновь приобретенные межнациональные противоречия (13). При этом возрастает и степень влияния мирового хозяйства на экономическое развитие, хотя характер этого влияния может быть различным: от резко негативного - в случае с Россией (14), до от­носительно позитивного - в случае с Китаем.

5. Модели переходной экономики

(вместо заключения)

Данный раздел будет носить характер своеобразного заключения к нашему материалу, являясь в то же время прологом к будущей ра­боте, специально посвященной сценарному моделированию трансформа­ционных процессов. Здесь же мы ограничимся лишь некоторыми ремар­ками по поводу возможной систематизации специфических проявлений названных выше закономерностей в разных типах пепреходных эконо­мик. Ниже будет выделен не полный ряд, а всего лишь обобщенная систематизация базовых моделей, специфицирующих описанные выше закономерности.

Принципом систематизации (как и в случае с систематизацией самих закономерностей перехода) станет соединение исторической (временной) последовательности генезиса моделей перехода с логи­ческим обобщением моделей переходной экономики, "выстраиваемых" по принципу глубины трансформационных процессов.

Модель "рыночного социализма" возникла как исторически пер­вый вариант реформирования "социалистического" строя. Более того, эта модель (в существенно более продвинутом по пути либерализации виде,  нежели в Югославии или Венгрии 70-х) сейчас является  чуть ли  не единственным примером успешного с экономической точки зре­ния рефомирования прежней системы (Китай, Вьетнам).

Отличительные черты этой модели достаточно хорошо известны: доминирование инерционности, постепенности изменений над "револю­ционными" методами; в области модели аллокации ресурсов ведущую роль продолжает играть централизованный бюрократический контроль государства, доминирующий как над рыночным саморегулированием, так и над локальным монополистическим регулированием и контролем; собственность остается преимущественно под государственно-корпо­ративным контролем при поддержке прежде всего мелкой частной (а не частно-корпоративной) собственности; социальные ориентиры сво­дятся к умеренному консьюмеризму и патерналистской модели соци­альной защиты и т.п. В зависимости от социальной ситуации, ка­чества институционально-политической системы и других не-экономи­ческих факторов, эта модель может обеспечивать быстрый рост (Ки­тай) или стагнацию (СССР конца 80-х годов).

С методологической точки зрения эта модель характеризуется доминированием первого слагаемого трансформационного процесса (самореформирование прежней системы) при относительной слабости второго (либерализация и экспансия рыночных, буржуазных отноше­ний) и особенно третьего (тенденция социализации и гуманизации экономики). Последние два слагаемых развиваются,  кроме  того,  в рамках этой модели в превратной патерналистской форме.

"Государственно-корпоративная" модель буржуазной трансформа­ции характеризуется во многом сходными чертами. При этом, однако, происходит качественно более радикальное перераспределение эконо­мической власти, контроля и собственности от центральных госу­дарственных структур к отдельным получастным корпорациям. Для этой модели характерно абсолютное доминирование локального моно­полистического контроля и регулирования в области аллокации ре­сурсов, корпоративно-капиталистической собственности и предельная степень развития корпоративной конкуренции (столкновения кланов, элит и т.п.). При слабости институциональной системы и централь­ной власти эта модель неизбежно будет двигаться по пути инфляции и стагнации. Социальные цели реализуются в этом случае только как минимальные подачки трудящимся и населению с целью поддержания минимальной стабильности и массовой подержки того или иного из кланов.

В рамках этой модели в наименьшей степени и в крайне дефор­мированных формах пробивает себе дорогу третье слагаемое (социа­лизация и гуманизация) мирового трансформационного процесса. Весьма значимое второе слагаемое (либерализация) развивается в превратной (корпоративно-монополистической) форме.

Модель "бархатной революции" отличается тем, что в странах с доминированием этой модели качественные и революционные по содер­жанию изменеия осуществлялись и осуществляются путем постепенных трансформационных сдвигов. В сфере аллокации ресурсов происходит более "спокойный" (регулируемый и постепенный) переход от центра­лизованного регулирования к "свободному рынку" при относительно меньшей (чем в рамках второй модели) роли корпоративно-монополис­тического ("вегетативного") контроля; отношения собственности так же преобразовываются не столь волюнтаристкими методами и с нес­колько большей дисперсией прав собственности среди населения (ва­учерная приватизация в Чехословакии, например), хотя доминирова­ние корпоративно-капиталистической собственности является типич­ным и для этой модели; в области распределения и целевых ориенти­ров эта модель относительно ближе к стандартам "социального ры­ночного хозяйства". При относителльной стабильности институцио­нально-политической системы эта модель характеризуется относи­тельно неглубокой (по сравненибю с Россией, например, но катаст­рофической по сравнению с "обычными" кризисами в Западной Европе) стагфляцей; при неблагоприятных не-экономических факторах она мо­жет приводить к такому же обвалу, как и более жесткие модели.

Типичные для переходной экономики закономерности в рамках этой модели господствуют, но как бы приглушены вследствие наличия рыночных традиций (довоенное прошлое и модель "рыночного социа­лизма" 70 - 80-х годов), менее напряженных диспропорций, близости и влияния западно-европейской модели рыночного хозяйства и других факторов. В рамках этой модели в наибольшей степени (из числа осуществленных на практике путей трансформации в странах бывшего "социалистического лагеря") реализуется общецивилизационная тен­денция гуманизации и социализации экономической жизни, но даже в этом случае она остается подчинена господству корпоратиано-капи­талистической и в целом асоциальной модели трансформации.

Модель "шоковой терапии" - наиболее "жесткий" вариант транс­формации. Ее типичными чертами явлется стремление к одномоментно­му и административному (по методам реализации) разрушению прежней системы бюрократического централизованного планирования и "внед­рения" рынка; ускоренная радикальная передача государственной собственности в руких частных лиц, обладающих достаточными капиталами и/или административной властью; ориентация на достижение "точки невозврата" (создание буржуазной рыночной модели) как са­моцели, за реализацию которой общество обязано заплатить любую потребующуюся экономическую и социальную цену.

Именно эта модель (как наиболее радикальная и яркая) была нами принята за отправную точку при анализе закономерностей пере­ходной экономики, поэтому нет нужды повторять, что в этих услови­ях в экономике рыночная саморегуляция оказалась существенно по­теснена "вегетативным контролем" и монополизмом при разрушении государственного регулирования и превращении его в один из видов локального контроля; частная собственность оказывается по своему содержанию корпоративно-номенклатурной; экономика развивается по асоциальному пути, а "финансовая стабилизация" оказывается прямой дорогой в стагфляционную ловушку.

*                   *                      *

В конкретной социально-экономической обстановке осени 1994 года было уже практически невозможно однозначно свести экономику определенной страны к одной из названных выше моделей трансформа­ции. С некоторой долей приближения мы можем утверждать, что Китай находился на полпути от первой ко второй; Чехия и Венгрия остава­лись в русле третьей; Россия, Болгария, Украина и большинство других государств - в "колебательном контуре" между второй и чет­вертой. При этом в зависимости от крайне значимых для переходных обществ не-экономических факторов, каждая из моделей (или пере­ходных ситуаций) порождала весьма различные последствия: от пол­ного хаоса в Югославии и на Кавказе до "терпимого" кризиса в Белоруссии и подъема в Китае.

*                   *                   *

Если же размышлять о будущем стран с переходной экономикой, то авторы не могут не отметить, что в действительности наиболее радикальной качественной ломкой прежней системы (экономики "ре­ального социализма") могло бы стать не измененияе одной (госу­дарственно-бюрократической) формы отчуждения граждан от управле­ния экономическими процессами, а работников от средств производс­тва, на другую (корпоративно-капиталистическую), а революционное (по содержанию, но не обязательно по форме - ср. методы "бархат­ной революции") преодоление этого отчуждения. Последнее сделало бы возможным реализацию "романтической" модели, предполагающей

максимальное использование в процессе тарнсформации общецивилиза­ционной тенденции социализации и гуманизации экономической жизни в рамках смешанной экономики с доминированием общественного сек­тора самоуправляющихся предприятий, социально ограниченным рынком и демократическим программированием и регулированием пропорций и экономической динамики и т.п.

Реализация этой модели (ее описание дано в уже упоминавшейся работе международного авторского коллектива "Экономика для чело­века") сталкивается ныне с серьзными препятствиями. Последние по преимуществу касаются не столько низкого уровня развития произво­дительных сил и других технико-производственных проблем, сколько низкого потенциала ассоциированного социально-экономического творчества и самоорганизации населения стран с переходной эконо­микой.

Сложность ситуации заключается  также в том,  что нарастание стагфляции и дезорганизации в  современных  условиях  провоцирует все большее стремление пассивного большинства населения к той или другой модели авторитарной социально-политической власти, обеспе­чивающей (в экономической сфере) стабилизацию и окончательное закрепление власти корпоративного капитала. Путем к этому может стать как дальнейшая эскалация "шоковой терапии" (в этом случае наиболее вероятен "пиночетовский вариант"), так и переход к авто­ритарно-патерналистской модели, консервирующей нынешний кризис.

Победа того или иного варианта диктатуры в России и других странах бывшего "социалистического лагеря" окажется для нас в ко­нечном итоге не менее трагической, чем победа фашизма для Герма­нии или Италии 30-х годов.

Альтернатива этому печальному, но весьма вероятному будущему достижима лишь на путях противодействия нарастанию сущностных причин нынешнего кризиса переходной экономики - корпоративно-ка­питалистической власти и отчуждения трудящихся от собственности, а граждан - от контроля за социально-экономической жизнью страны. Для того, чтобы реализовать эту модальность, нужны не только действия, но и знания, прежде всего - теоретически обоснованное и практически достоверное представление о закономерностях переход­ной экономики. Авторы сделали свой шаг по этой дороге, которую, как известно, осилит идущий, и приглашают своих коллег к диалогу.

Так исследуем же...

 

Примечания

1) Наличие этого противоречия переходной экономики, правда в несколько иной форме, обоснованно В.В.Радаевым (см. Экономика пе­реходного периода. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1994, гл.1)

2) Подробнее авторская гипотеза differentia specifica эконо­мики нашего прошлого дана в: Вестник Моск. ун-та. Сер. Экономика, 1993, N 3, с.

3) Этот подход противоречит господствующему ныне взгляду на прошлое как "кожандную экономику" и "тоталитарное общество", яв­ляющиеся туниковой ветвью развития цивилизации, едва ли не слу­чайностью. Обоснование авторской позиции см.: Бузгалин А. Социа­лизм: уроки кризиса. Альтернативы\The Alternatives, 1994, вып.2(5), с.4-30.

4) Подробнее основные моменты этой модели в преломлении к специфическим условиям России изложены в: "Экономика для челове­ка". М.: Экономическая демократия, 1993.

5) Эта теория была развита в рамках университетской ("цаго­ловской") школы политической экономии, на что справедливо было вновь обращено внимание А.Аузаном. О роли локального регулирова­ния как важнейшего элемента переходных производственных отношений см.: Бузгалин А., Колганов А., Шухтин А. Становление планомерной организации социалистического производства. Томск: 1985, с. 46-50; Бузгалин А., Колганов А. Экономические законы и "админист­ративное" управление. Экономические науки, 1987, N 1, с. 48-49, 52; Колганов А. Долой "номенклатурный" капитализм! Диалог, 1990, N 17, с. 46.

6) См.: Корнаи Я. Дефицит. М.: Наука. 1990, гл. 7. См. так­же: Kornai J., Martos B. Non-Price Control. Budapest: Akademiai Kiado, 1981.

7) См.: Росс Дж. Почему экономическая реформа потерпела крах в Восточной Европе и России, а в Китае увенчалась успехом? Вопро­сы экономики, 1992, N 11, с.44, 49-50.

8) Та или другая модель приватизации, принятая в очередном указе Б.Ельцина, например, трансформирует такое распределение сильнее, чем "нормальная" конкуренция.

9) Эта закономерность была в свое время сформулирована в рамках университетской школы политической экономии под именем "закона социалистического накопления" (Курс политической экономии в 2-х тт. М.: Экономика. Т. 2. ). В условиях "реального социализ­ма" эта закономерность реализовывалась в превратной форме, что лишний раз подтверждает (в данном случае это пример доказательст­ва "от противного") ее общецивилизационный характер.

10) См.: Росс Дж. Указ. соч., с. 43, 45-46.

11) См.: Magdoff H., Sweezy P. Stagnation and the Financial Explosion. New York.: Monthly Review Press, 1987.

12) Статистические данные см.: Преодоление кризиса российс­кой экономики. Социально-институциональный аспект. М.: Экономи­ческая демократия. 1994. С. 149-157.

13) Авторскую характеристику этих процессов в России можно найти в: Бузгалин А. Почему Ельцин и "патриоты" пятятся навстречу друг другу? Альтернативы/Alternatives, 1994, вып. 1(4), с.3-20.

14) См.: Росс Дж. Российская экономика в тупике. Последствия международной экономической политики,  начатой в январе  1992  г. Вопросы экономики, 1994. N 3. С. 17-26.