В этой ситуации все классические объяснительные модели, философские и социологические теории работают вхолостую. Как работают идеологи оппозиции с массами? – они упорно что-то объясняют и советуют, как будто при этом их в действительности слушают и понимают. Пытаются достучаться до разума обывателя, предлагают ему колонки цифр, статистические графики или логические посылки: вот, дескать, разбирайся сам, сравнивай и выбирай. Мы продолжаем надеяться на то, что общество – это рациональная организация мыслящих людей, что социальные процессы – реализация их сознательных интересов. Однако уже минимум несколько десятков лет эта парадигма эпохи Просвещения не работает. Раньше всех это осознали производители рекламных и политических технологий: уже с середины ХХ века мишенью новых методик становится не сознание, а подсознание реципиента: проще и гораздо эффективнее не убеждать, а программировать, не стимулировать критические способности адресата рекламы, а выключать или локализовывать рациональное мышление. Сегодня сам термин “общественное сознание” превратился в очевидную абстракцию: общественное трансформировалось в массовидное, а сознание из совместного знания - в совместную аффектацию или совместный невроз.

И в этой ситуации, когда война идеологий и армий окончательно уступила место войне вещей и образов, продолжать надеяться на старые концепты и теории бессмысленно. Нужно заново и незакомплексованно отрефлексировать действительность, и многому при этом удивиться.

А что касается смены познавательных парадигм, то мне кажется полезным исходить из предположения, что культурно-социальное пространство современного мира - это прямой и принципиальный вызов рациональности. Давно принято считать, что образы, слова и вещи нашего технотронного общества создают то, что называется “виртуальной реальностью” - мир искусственных потребностей и ощущений, симулякров и симуляторов. Однако, по моему скромному мнению, понятие виртуальной реальности тоже несколько устарело: иллюзорно-чувственная квазиреальность с эффектом присутствия и принципом обратной связи (интерактивности) – это тоже нечто рационально выстроенное, поддающееся логическому осмыслению и программированию.

Наша же непробиваемая реальность – это скорее реальность сна, где парализовано дискурсивное мышление, сбита всякая логика и отключена моральная цензура. Реклама, кинематограф, политика, структуры повседневности (сознательно или нет – другой вопрос) эксплуатируют основные мотивы и образы сновидений. Проще всего убедиться в этом при анализе буквально любого голливудского фильма или рекламного артефакта. Например, редкий американский фильм обходится без сцены в туалете, тошноты, дефекации, или, на худой конец, без того, чтобы его герои клялись своими задницами. Можно просто удивляться этой железной необходимости, с какой фильмы всех жанров и категорий дополняет этими обязательными сценами невидимая нам режиссура. Однако стоит вспомнить, что по Фрейду экскременты являются во сне заменителями денег, чтобы понять подоплеку этого массового помешательства.

Другой распространенный мотив сна – нагота в общественном месте – широко эксплуатируется и кинематографом, и, особенно, рекламой (само по себе появление намагниченного эротикой рекламного образа в будничном месте является реализацией этого мотива), которая не брезгует популяризацией самых интимных вещей. Мотив погони за неким материальным объектом и последующей его потери также является типичным для кино, телевизионных шоу или финансовых пирамид. Во сне не пугает смертельная опасность, его персонаж неуязвим и неуловим – то же самое касается большинства голливудских сюжетов, и то же самое отстраненное отношение к смерти воспитывается у регулярного потребителя телевизионных новостей. Атмосфера сна наполнена вязкой аморфностью, где гаснет физическое действие – то же ощущение формирует культура нового общества, начиная с гениально бездеятельных, ватных героев Франца Кафки.

Еще раз особенно подчеркну, что речь идет не только о технологиях “фабрики грез” или целенаправленных усилиях рекламных специалистов – эту квазиреальность сна воспроизводят и политические события, и общественная мода, и структуры повседневной жизни. Можно вспомнить, например, знаменитый инцидент с Ельциным, который справлял малую нужду прямо у шасси самолета в присутствии официальной встречающей делегации (что опять-таки напоминает распространенный мотив сна). Соглашусь с С.Кара-Мурзой, считающим это происшествие совсем не случайной выходкой выжившего из ума старца. Трудно представить, что профессионалы, контролирующие каждый шаг главы государства, просто недосмотрели. То же касается и механизмов появления данной и подобных информаций - СМИ подчиняются жесточайшей корпоративной цензуре, практически исключающей возможность подобного недосмотра.

Реализацией мотивов или символики сна являются такие феномены современной жизни, как трансвестизм или гомосексуализм, становящиеся проблемой для ничтожно малой части общества, но приобретающие в его культурном пространстве невероятно преувеличенное значение. С такой же легкостью, с какой во сне любые его персонажи переходят из мужчины в женщину или обратно, меняют пол, ориентацию и видовые признаки поп-звезды. Совершенно очевидна также фрейдистская подкладка уличной и телевизионной рекламы, насквозь пропитанной сексуальной символикой. Тот же характер имеет большинство выпускаемых современной промышленностью вещей, что особенно заметно в облике бытовой техники: видемагнитофон, телевизор, стиральная машина, автомобиль и пр. – это законченные эротические объекты, воплощение снов и неврозов современного одномерного человека.

Но, конечно в наиболее законченном виде эти образы и мотивы воплощены в телевизионной и кинокультуре. Неуязвимость и неразличенность киноперсонажей, их способность к трансмутации, явная или латентная сексуальность; абсурдная логика киносюжетов вместе с вполне определенной гомогенностью и предсказуемостью (во сне часто события не столько вытекают друг из друга, сколько нами провоцируются и выстраиваются); подчеркнутая ненатуральность и пародийность образно-символическиой структуры кино – это и многое другое погружает зрителя в коллективный сон. Многие голливудские фильмы, эксплуатирующие действительно проблемную тематику (например, проблемы отношения человека с окружающей средой, возможности техногенных катастроф и т.п.), странным образом совсем не способствуют сознанию и анализу этих проблемных ситуаций. Напротив, у человека, привыкшего наблюдать картины мировых коллапсов в сопровождении системы стерео-звука и улучшенного качества изображения, очень быстро атрофируются способности к пониманию и решению кризисных ситуаций. Армагеддон в качестве красочного кинозрелища – это не популяризация взглядов “Римского клуба”, не предостережение и не страшилка. Фильм “Терминатор” - не приступ технофобии, а соблазн перед техникой. Терминатор – это, если разобраться, идеал современной вещи, поскольку полностью соответствует всем рекламируемым ее качествам: антропоморфность, долговечность, многофункциональность, компьютеризованность и т.п. Отсюда фильмы “Терминатор” и “Терминатор-2” можно трактовать как фильмы о всепоглощающей, испепеляющей любви к бытовой технике. Невозможность обладания всеми ее моделями и поколениями, невроз, вызванный этой невозможностью – вот что является основным содержанием дилогии. В первой части дилогии вещь отбивается от рук, выходит из под власти владельца, но во второй счастливо приручается, зато здесь же возникает другая, более новая и совершенная вещь – жидкокристаллический Терминатор, модель следующего поколения, что и становится причиной нового невроза.

Так же точно нашумевший фильм “Матрица” не ставит проблемы кризиса технотронного мира или кризиса человека как живого вида. Смысл “Матрицы” как культурного и товарного проекта в том же усыплении и соблазнении потребителя. Де-юре речь идет опять-таки о коварстве техники и кризисе цивилизации, о необходимости “проснуться” и вступить в борьбу за человека. Де-факто же эта картина как раз и навевает блаженный и спокойный сон, ибо герои и зрители фильма не противостоят системе, а встраиваются в нее. Символика имен (достаточно вспомнить имя главного борца с системой – “Морфей”), образов и мотивов (в первую очередь, одного из самых приятных во сне - мотива полета) формирует все ту же псевдореальность снов и грез.