СЕТЕВАЯ ЭКОНОМИКА, ПРОЦЕССЫ ГЛОБАЛИЗАЦИИ И РОССИЯ

Мануэль Кастельс *

Информационное производство и
селективная глобализация науки и техники

Производительность и конкурентоспособность в информационном производстве основаны на создании знания и обработке информации. Создание знания и производственные возможности - ключевые инструменты конкуренции между фирмами, организациями всех типов, и, в конечном счете, странами. Таким образом, география науки и техники должна оказывать значительное влияние на узлы и сети глобальной экономики. Действительно, мы наблюдаем экстраординарную концентрацию науки и техники в небольшом числе стран ОЭСР. В 1993 г. в 10 странах было сосредоточено 84% мирового потенциала НИОКР, и эти страны контролировали 95% патентов США за два предыдущих десятилетия. К концу 1990-х пятая часть населения мира, живущая в странах с высокими уровнями дохода, имела в своем распоряжении 74% телефонных линий, и составляла более чем 93% пользователей Интернета. Это технологическое доминирование может противоречить идее глобальной экономики, основанной на знаниях, за исключением той ее формы, при которой мы получим иерархическое разделение труда между интеллектуальными производителями, расположенными в немногочисленных «глобальных городах и регионах» и остальной части мира, состоящей из технологически зависимых экономик. Но все же модели технологической взаимозависимости более сложны чем то, что статистика географического неравенства может предложить.

Прежде всего, фундаментальные исследования, основной источник знания, проводятся в преобладающем большинстве в научно-исследовательских университетах и в государственных исследовательских системах во всем мире (в таких учреждениях как Университет Макса Планка в Германии; CNRS во Франции; Российская Академия Наук; Academia Sinica в Китае, и в США в таких учреждениях как Национальный Институт Здоровья, главных больницах и исследовательских программах, финансируемых такими учреждениями как Национальной Фонд Науки (National Science Foundation), и ДАРПА Министерства обороны). Это означает, что за исключением исследований, относящихся к оборонному комплексу, система фундаментальных исследований открыта и доступна. В самом деле, в США в 1990-ы, более чем 50% степеней Ph.D. в области фундаментальной и прикладной науки присваивались иностранным гражданам. Тем не менее, приблизительно 47% этих обладателей степени Ph.D. остались в США. Но это скорее вопрос неспособности их родных стран по привлечению ученых, чем признак сближения системы науки (так, 88% обладателей степени Ph.D. из Китая и 79% обладателей из Индии остались в США, но для выходцев из Японии эта цифра составила 13%, для Южной Кореи - 11%). Кроме того, академическая исследовательская система глобальна. Она опирается на неустанную коммуникацию между учеными во всем мире. Научное сообщество было всегда в значительной степени международным, если не глобальным сообществом ученых, на Западе — начиная с времен европейской схоластики. Наука организуется из определенных областей исследования, структурированных вокруг сетей исследователей, взаимодействующих посредством публикаций, конференций, семинаров и академических отношений. Но, кроме того, современная наука характеризуется коммуникацией в режиме реального времени как своей перманетной чертой. В действительности Интернет был рожден от противоестественного союза между военными и «большой наукой», и его развитие до начало 1980-х не было, в общем и целом, ограничено сетью научной коммуникации. С распространением Интернета в 1990-х, и увеличения скорости и масштаба научных открытий, Интернет и электронная почта внесли вклад в формирование глобальной научной системы. В этом научном объединении, разумеется, имеется сдвиг в пользу доминирующих стран и институтов, и поскольку английский язык - международный язык, институты Западной Европы и США имеют преобладающий доступ к публикациям, исследовательским фондам и престижным должностям. Однако и в этих пределах, имеется глобальная научная сеть, которая, хотя и асимметрично, обеспечивает коммуникацию, и распространение открытий и знаний. В действительности академические системы, запретившие коммуникацию в некоторых областях исследования (например, информационных технологиях) как, к примеру, Советский Союз, заплатили цену непреодолимого отставания. Научно-исследовательская работа в наше время или происходит глобально или перестает быть научной. Все же, в то время как наука глобальна, практика науки смещена в сторону исследований, определяемых передовыми странами, на что обращает внимание Джеффри Сакс. Большинство результатов исследований в конечном итоге распространяются посредством планетарных сетей научного взаимодействия, но наблюдается фундаментальная асимметрия в вопросах, поставленных перед исследователями. Проблемы, которые являются важными для развивающихся стран, но привлекают лишь небольшой общий научный интерес, или не обещают хорошего рынка сбыта, игнорируются в исследовательских программах доминирующих стран. Например, эффективная вакцина малярии могла бы сохранить жизни десяткам миллионов людей, особенно детям, но было очень немного ресурсов, выделенных на поддержание усилий, направленных на открытие этой вакцины, или на распространение во всем мире результаты перспективных курсов лечения, обычно поддерживаемых Всемирной Организацией Здравоохранения. Разработанные на Западе лекарства против СПИДа слишком дороги для использования в Африке, в то время как приблизительно 95% носителей ВИЧ зафиксировано в развивающемся мире. Стратегии бизнеса многонациональных фармацевтических компаний блокировали неоднократные устремления дешево производить некоторые из этих лекарств или найти альтернативные лекарства, поскольку компании контролируют патенты, на которых основывается большинство исследований. Поэтому наука глобальна, но она также воспроизводит в своей внутренней динамике процесс исключения значительной части людей, не рассматривая их специфические проблемы, по крайней мере, не рассматривая в той мере, чтобы получить результаты, ведущие к улучшений их жизненных условий.

Экономическое развитие, и конкурентоспособность основываются не на фундаментальных исследованиях, а на связи с фундаментальными и прикладными исследованиями (система НИОКР), и их распространении между организациями и индивидуумами. Передовые академические исследования и хорошая образовательная система необходимы, но не достаточны для стран, фирм и индивидуумов, чтобы ввести информационную парадигму. Таким образом, избирательная глобализация науки не подстегивает глобализацию технологии. Глобальное технологическое развитие нуждается в связи между наукой, технологией и деловым сектором, также как и с национальным и международным политическими курсами. Механизмы распространения существуют, хотя и со своими дисбалансами и ограничениями. Многонациональные корпорации и их производственные сети в то же самое время являются и инструментами технологического доминирования и каналами избирательного распространения технологий. Многонациональные корпорации сосредоточивают подавляющее большинство закрытых для общественности НИОКР, и они используют эти знания как ключевой актив для конкуренции, проникновения на рынок, и правительственной поддержки. С другой стороны, из-за возросших издержек и стратегической важности НИОКР, корпорации привлекают для совместных исследовательских усилий другие корпорации, университеты и общественные исследовательские институты (например, больницы в биомедицинских исследованиях) по всему миру. Действуя таким образом, они вносят вклад в создание и формирование горизонтальной сети НИОКР, пронизывающей сектора и страны. Кроме того, чтобы трансграничные производственные сети работали эффективно, многонациональные корпорации должны делиться некоторыми ноу-хау с партнерами, позволяя маленьким и средним фирмам улучшить их собственную технологию, и, в конечном счете, их способности, чтобы поднять на новый уровень кривую роста выпуска. Имеются некоторые свидетельства позитивного воздействия присутствия иностранных дочерних компаний многонациональных корпораций в производственной системе стран ОЭСР на технологическое развитие и уровень производительности этих стран. После рассмотрения исследований по этому вопросу, Хельд и его коллеги пришли к выводу, что «хотя ощущается нехватка систематических свидетельств, исследования предполагают, что через какое-то время глобализация производства приведет к прогрессивному отделению функционирования национальной экономики от функционирования базирующихся в этой стране МНК. Более того, этот процесс отчетливо виден в высокотехнологичных отраслях промышленности, где может ожидаться самая высокая прибыль от инноваций» (Held et alter, 1999). Это подразумевало бы, что национальные политические курсы, поддерживающие развитие высоких технологий в наиболее передовых странах не обязательно преуспевают в сохранении сравнительного преимущества для данной страны. С другой стороны, для развивающихся и новых индустриальных стран, национальные политические курсы необходимы, чтобы дать возможность местной рабочей силе и местным фирмам вступить в кооперацию с транснациональными сетями производства и конкурировать на мировом рынке. Это действительно имело место в азиатских новых индустриальных странах, где технологические политические курсы правительств были решающим инструментом развития. Доклад о Мировом Развитии (World Development Report) в 1998 г. Мирового Банка содержал вывод о том, что в условиях улучшающейся технологической инфраструктуры и системы образования процесс глобального распространения технологии мог бы наблюдаться уже в 1990-х, хотя и в рамках высоко избирательной модели включения/исключения, что я ниже покажу в своем анализе.

Как только обеспечена технологическая связь, процесс создания технологий и их распространения становится организованным в значительной степени независимо от политики правительства. Однако роль правительств остается основной в деле обеспечения человеческим капиталом (то есть это образование на всех уровнях) и технологической инфраструктурой (особенно доступными, дешевыми, высококачественными средствами коммуникации и информационными системами).

Чтобы понять, как и почему технологии распространяются в глобальной экономике, важно рассмотреть характер новых технологий, основанных на информации. Поскольку они по существу основаны на знании, хранимом/выработанном в человеческих умах, они имеют экстраординарный потенциал для распространения вне их источника. При условии, что они находят технологическую инфраструктуру, организационную среду и человеческий капитал, которые нужно ассимилировать и развивающиеся через процесс изучения на практике. Это весьма большие требования. Однако они не препятствуют включению «вдогонку» в процесс опоздавших, если эти «опоздавшие» быстро развивают надлежащую среду. Именно это произошло в 1960-х/70-х в Японии, в 1980-х в Азиатско-тихоокеанских странах, и, в меньшей степени, в 1990-х в Бразилии и Чили. Но мировой опыт 1990-х предполагал другой путь технологического развития. Как только фирмы и индивидуумы во всем мире получили доступ к новой технологической системе (как благодаря передачи технологии или эндогенному усвоению технологического ноу-хау), они соединялись с производителями и рынками, где они могли использовать свое знание и торговать свой продукцией. Их планы выходили за пределы их национальной базы, таким образом укрепляя производственные сети, основанные многонациональными корпорациями. В это же самое время, эти фирмы и индивидуумы учились посредством своих связей с этими сетями, и вырабатывая свои собственные конкурентные стратегии. Так в то же самое время происходил процесс концентрации технологического ноу-хау в транснациональных производственных сетях, и намного более широкое распространение этого ноу-хау по всему миру, поскольку география трансграничных производственных сетей становится все более и более сложной.

Я проиллюстрирую этот анализ событиями в Силиконовой Долине в конце 1990-х. Осваивая новые возможности инноваций, подстегиваемые Интернет-революцией, Силиконовая Долина усилила свое технологическое лидерство в информационных технологиях по отношению к остальной части мира. Но Силиконовая Долина в 2000 г. социально и этнически, полностью отличается от Силиконовой Долины в 1970-х. Анна Ли Саксениан, ведущий аналитик Силиконовой Долины, показала в ее исследовании 1999 года решающую роль иммигрировавших предпринимателей в новом облике этого узла высоких технологий. Как пишет Саксениан: «Недавние исследования предполагают, что «утечка мозгов» может уступить место процессу «круговорота мозгов», поскольку талантливые иммигранты, учащиеся и работающие в США возвращаются к себе на родину, чтобы воспользоваться преимуществом перспективных возможностей там. И передовые достижения в транспортных и коммуникационных технологиях подразумевают, что даже когда эти квалифицированные иммигранты выбирают не возвращаться домой, они все еще играют важную роль как посредники, связывающие бизнес в Соединенных Штатах с бизнесом географически отдаленных регионов, из которых они родом» (Saxenian, 1999). Исследование Саксениан показывает, что уже в 1990 г., 30% рабочей силы в области высоких технологий в Силиконовой Долине было иностранного происхождения, главным образом сконцентрированных в профессиональных занятиях. Во второй половине 1990-х прошла "новая волна" инноваций, были созданы тысячи новых компаний в области информационных технологий, многие из которых были созданы иностранными предпринимателями. Китайские и Индийские администраторы возглавляли по меньшей мере 25% компаний, образованных в Силиконовой Долине с 1980 по 1998 гг., и 29% компаний, образованных с 1995 по 1998 гг. Эти сети высоких технологий этнических предпринимателей работают в обоих направлениях: «поскольку квалифицированные китайские и индийские иммигранты Силиконовой Долины устанавливают общественные и экономические связи со своими родными странами, они одновременно открывают рынки, производственные и технические навыки растущих регионов Азии более широкому деловому сообществу в Калифорнии. Фирмы в поисках программистских талантов теперь все более и более поворачиваются в сторону Индии. Тем временем, калифорнийский комплекс связанных с технологией секторов все более и более полагается на быструю и гибкую инфраструктуру Тайваня для производства полупроводников и персональных компьютеров, также как и на их быстро растущие рынки для передовых технических компонентов». Связи Калифорнии не ограничиваются Азией. Два ученика Саксениан показали в своих диссертационных исследованиях, проводимых в Университете Беркли, аналогичную мощную связь между Силиконовой Долиной и быстро развивающейся Израильской индустрией программного обеспечения и существенную роль, хотя все еще достаточно малого присутствия мексиканских инженеров в Силиконовой Долине. Таким образом, Силиконовая Долина расширялась на основе технологических и деловых сетей, которые она протянула по всему миру. В свою очередь фирмы, созданные вокруг этих сетей привлекают талантов отовсюду (но прежде всего из Индии и Китая - в соответствии с пропорциями населения мира), которые в конечном счете преобразовали Силиконовую Долину саму по себе и содействовали установлению технологических связей с их родными странами. Одаренная Силиконовая Долина - совершенно особый случай, из-за ее превосходства в инновациях в области информационных технологий. Все же, вероятно, что исследования, проводимые в других высокотехнологичных регионах, во всем мире покажут схожий механизм, поскольку сети укрепляют сами себя, разрезая поперек государственные границы, и привлекая воплощенные ноу-хау, а это является наиболее важным процессом передачи технологий и инноваций в Информационную Эру.

В сумме, в то время как все еще существует концентрация науки и технологий в немногочисленных странах и районах, потоки технологического ноу-хау все больше и больше распространяются по всему мире, хотя и по высокоизбирательной модели. Они сконцентрированы в децентрализованных, многонаправленных производственных сетях, которые соединены с университетскими и исследовательскими ресурсами во всем мире. Эта модель создания технологий и передачи технологий вносит решительный вклад в глобализацию, поскольку она хорошо отражает структуру и динамику транснациональных производственных сетей, добавляя новые узлы к этим сетям. Неравномерное развитие науки и техники делокализует логику информационной производства из ее базовой страны, и сдвигает ее к протянувшимися через многие пространства глобальным сетям.

Глобальный труд?

Если труд - решающий фактор производства в информационной экономике, и если производство и распространение продукции все более и более организуются на глобальной основе, казалось бы, что мы должны наблюдать параллельный процесс глобализации труда. Однако этот вопрос обстоит намного сложнее. Нарастает процесс глобализации специализированного труда. То есть глобализуется не только высококвалифицированный труд, но и труд, который пользуется исключительно высоким спросом во всем мире, и поэтому не подпадающий под обычные правилами в терминах иммиграционных законодательств, заработной платы или условий труда. Этому подвержен профессиональный труд высокого уровня: высшие менеджеры, финансовые аналитики, передовые консультанты, ученые и инженеры, компьютерные программисты, биотехнологи, и т.п. Но это также и игроки, дизайнеры, актеры, спортивные звезды, духовные гуру, политические консультанты и профессиональные преступники. Любой со способностью производить исключительную добавленную стоимость на любом рынке наслаждается возможностью присматривать работу в любом месте земного шара - и его будут также высматривать по всему миру. Эта категория специализированного труда не насчитывает десятков миллионов людей, но имеет решающее значение для функционирования сетей бизнеса, сетей средств информации и политических сетей, так что в целом рынок для наиболее ценной рабочей силы действительно является глобализованным.

С другой стороны, для скученных масс мира, для тех, кто не обладает исключительными навыками, но обладает стойкостью, или отчаялся улучшить свои условия жизни и бороться за будущее своих детей, профессиональная биография будет разнородна. По оценкам, к концу столетия 130-145 миллионов людей жили за пределами своих родных стран (в 1975 г. их насчитывалось 84 миллиона). Так как эти данные относятся к юридически зарегистрированным перемещениям, высокое число недокументированных иммигрантов, вероятно, прибавит к ним много миллионов. Однако иммигранты составляет только малую часть глобальной рабочей силы. Значительная часть этих мигрантов была из Африки и Ближнего Востока (согласно некоторым подсчетам это составило около 40 миллионов мигрантов в 1993 г.). В 1990-х существенно выросла иммиграция в Соединенные Штаты, в Канаду, в Австралию и, в меньшей степени, в Западную Европу. Также насчитывались сотни тысяч новых иммигрантов в страны, в которые до недавнего времени иммиграция была совсем незначительной, например в Японию. Значительная доля этой иммиграции не документирована. Однако уровень иммиграции в большинстве Западных стран не превышает исторические уровни по отношению к коренному населению. Похоже, что вместе с увеличением потоков иммиграции растут ксенофобные реакции — в целом происходит трансформация этнического облика Западных обществ. Это особенно ярко выражено в Западной Европе, где многие из так называемых иммигрантов были фактически рождены в той стране, куда они «иммигрировали», но сдерживались в конце 1990-х, как второразрядные граждане барьерами натурализации: ситуации с турками в Германии и Корейцами в Японии - примеры использования ярлыка «иммигранта» как кодового слова для дискриминируемых меньшинств. Эта тенденция к мультиэтническому составу как в Северной Америке, так и в Западной Европе ускорится в XXI-м веке в результате более низкого уровня рождаемости у коренного населения, и поскольку "новые волны" иммиграции будут вызваны растущим дисбалансом между богатыми и бедными странами.

Существенная часть международной миграции - результат войн и катастроф, которые переместили приблизительно 24 миллиона беженцев в 1990-х, главным образом африканского происхождения. В то время как эта тенденция не обязательно связана с глобализацией рабочей силы, она перемещает миллионы людей вслед за глобализацией человеческих страданий.

Как написано в Докладе о Развитии Человечества (Human Development Report) Организации Объединенных Наций за 1999 год: «глобальный рынок труда все более и более интегрируется для высоко квалифицированных специалистов - руководителей корпораций, ученых, эстрадных артистов и многих других, формирующих глобальную профессиональную элиту - с высокой мобильностью и высокой заработной платой. Но рынок для неквалифицированного труда сильно ограничен национальными барьерами». В то время как капитал глобален, и основные производственные сети все более и более глобализуются, большая часть рабочей силы локальна. Только труд элитных специальностей, обладающий большой стратегической важностью, действительно глобализован.

Однако помимо фактического движения людей через государственные границы наблюдается растущая взаимосвязь между рабочими в стране, где они работают, и остальной частью мира посредством глобальных производственных потоков, денег (денежных переводов), информации и культуры. Становление глобальных производственных сетей влияет на рабочих во всем мире. Мигранты посылают свои деньги домой. Удачливые предприниматели в стране иммиграции зачастую становятся посредниками между их родной страной и их страной местожительства. Сети семей, друзей и сети знакомств растут в течение времени, и передовые средства коммуникации и транспортные системы позволяют миллионам жить «между» стран. Так, исследование «транснационализма снизу» согласно терминологии ведущих исследователей в этой области, Майкла П. Смита и Луиса E. Гуарницо, раскрывает глобальную сетевую организацию рабочей силы, которая совсем не соответствует упрощенному понятию глобальной рабочей силы - которой, в строгом аналитическом смысле, не существует.

В сумме, в то время как большинство рабочей силы не является глобализованной, во всем мире растет миграция, формируя мультиэтнический состав населения в большинстве развитых стран, способствуя переселению народов и появлению многоуровневой системы связей между миллионами людей через государственные границы и через культуры.

Геометрия глобальной экономики: сегменты и сети

Необходима оговорка в определении контуров глобальной экономики: это - не планетарная экономика, хотя она и обладает планетарным размахом. Другими словами, глобальная экономика не охватывает все экономические процессы на планете, не включает все территории и не включает всех людей в свою работу, хотя она затрагивает непосредственно или косвенно средства к существованию всего человечества. В то время как ее влияние распространяется на всю планету, ее фактическое функционирование и ее структуры относятся только к сегментам экономических секторов, странам и регионам, в масштабах, которые варьируют в соответствии со специфическим положением в секторе, стране или регионе в международном разделении труда.

В процессе значительной экспансии международной торговли доля наименее развитых стран в стоимости мирового экспорта упала с 31,1% в 1950 г. до 21,2% в 1990 г.. В то время как доля стран ОЭСР в мировом экспорте товаров и услуг снижалась в период с 1970-х по 1996 гг., она все еще составляла две трети общего экспорта в конце 1990-х. Большая часть международной торговли происходит в пределах ОЭСР. Прямые иностранные инвестиции (ПИИ) следуют подобной же модели. В то время как доля стран ОЭСР в общей сумме ПИИ стала значительно ниже, чем в 1970-х, она все еще достигает почти 60%. В 1997 г. ПИИ достигли 400 миллиардов долларов, увеличившись семикратно по отношению к уровню 1970 г., но 58% были направлены в индустриально развитые экономики, 37% в развивающиеся страны, и 5% в переходные экономики Восточной Европы. Кроме того, ПИИ в развивающихся странах при существенном росте в 1990-х густо сконцентрировались на немногих рынках: 80 % были вложены в 20 стран, с львиной долей, принадлежащей Китаю, и далеко позади шли Бразилия и Мексика. Подобная модель избирательной глобализации появляется и на финансовых рынках. В 1996 г. 94 % портфельных и других краткосрочных потоков капитала шли в 20 стран с развивающимися и переходными экономиками. Только 25 развивающихся стран имеют доступ к частным рынкам облигаций, коммерческих банковских ссуд, и ценных бумаг. Несмотря на все разговор о роли рынков на стадии становления в глобальных финансах, в 1998 г. они насчитывали только 7% общей рыночной капитализации, представляя 85% мирового населения. Что касается производства, в 1988 г. страны ОЭСР, вместе с четырьмя Азиатскими тиграми, обеспечивали 72,8% мирового производства, данное соотношение лишь незначительно снизилось в 1990-х. Причем концентрация еще выше в области высокостоимостной продукции: в 1990 г. страны Большой семерки обеспечивали 90% высокотехнологичных производств, и владели 80,4% мировой вычислительной мощности. Данные, собранные ЮНЕСКО в 1990 г. показали, что научные и технические человеческие ресурсы в соотношении к населению были в 15 раз выше в Северной Америке, чем в среднем в развивающихся странах. Расходы на НИОКР Северной Америки составляли более чем 42% от расходов всего мира, в то время как расходы Латинской Америке и Африке вместе взятых, составляли менее чем 1% той же самой величины.

В сумме, глобальная экономика характеризуется фундаментальной асимметрией между странами в терминах их уровня интеграции, конкурентного потенциала и доли выгод от экономического роста. Эта дифференциация простирается на районы в пределах каждой страны, как показано Алленом Скоттом в его исследовании новых моделей неравного регионального развития. Последствиями этой концентрации ресурсов, богатства и динамики на некоторых территориях является увеличивающаяся сегментация мирового населения, следующая за сегментацией глобальной экономики, и, в конечном счете, ведущая к глобальным тенденциям роста неравенства и исключения из обществ.

Эта модель сегментации характеризуется двусторонним движением: с одной стороны, высокостоимостные сегменты территорий и людей связаны в глобальные сети, создающие и присваивающие богатства. С другой стороны, всё и вся не имеющие стоимости, согласно критериям этих сетей, или больше не имеющие стоимости, исключается из сети, и, в конечном счете, отвергается. Положение в сетях может измениться через какое-то время путем переоценки или девальвации. Это приводит страны, регионы и поселения в постоянное движение, которое является равнозначным структурной неустойчивости. Например, в конце 1980-х и в течение 1990-х динамичные центры развития азиатских экономик, такие как Таиланд, Филиппины и Индонезия, были связаны с транснациональными производственными/торговыми сетями и глобальными финансовыми рынками. Финансовый кризис 1997/98 гг. разрушил многое из недавно приобретенного богатства в этих странах. К концу 1999 г., Азиатские экономики, казалось бы, стояли на путях к восстановлению. Но существенная часть производства, рынка прав собственности и банковской системы этих стран и большая часть официальной занятости был ликвидированы кризисом. Бедность и безработица резко подскочили вверх. В Индонезии имел место процесс деиндустриализации и деурбанизации, поскольку миллионы людей вернулись в сельскую местность в попытках выжить. Азиатский кризис, Мексиканский кризис, Бразильский кризис, Российский кризис показывают разрушительную силу неустойчивости в глобальной экономике. Новая экономическая система в одно и то же время высокодинамична, высокоизбирательна, высокоисключительна, и высоко нестабильна в своих границах. Усиленные новыми коммуникационными и информационными технологиями сети капитала, производства, и торговли способны идентифицировать источники создания стоимости в мире и связать их. Но в то время как доминирующие сегменты всех национальных экономик связаны в глобальную сеть, сегменты стран, регионов, экономических секторов и местных обществ отсоединены от процессов накопления и потребления, характеризующих информационную/глобальную экономику. Я не заявляю, что эти «маргинальные» сектора социально не связаны с остальной частью системы, поскольку не существует такой сущности как социальный вакуум. Но их социальная и экономическая логика основана на механизмах, заметно отличающихся от механизмов информационной экономики. В то время как информационная экономика формирует целую планету, и в этом смысле она действительно глобальна, большинство людей на планете не работает для/не покупает у информационной/глобальной экономики. Тем не менее, все экономические и социальные процессы имеют отношение к структурно доминирующей логике этой экономики. Как и почему такая связь работает, и кто и что связано и разъединено во времени - это фундаментальные особенности наших обществ, требующие особого, тщательного анализа (см. мой анализ в Castells, 1998, в главе 2: «Становление Четвертого Мира» (“The Rise of the Fourth World”).

Заключение: следствия для России

На Россию глубоко воздействует текущий процесс глобализации, но такими путями и в таких формах, которые зависят от специфики ее истории, экономики и политики. В течение 1990-х годов интеграция России в глобальную экономику была ключевой задачей экономической политики. Приватизация, либерализация и открытость экономики были взаимодействующими процессами, которые доминировали в процессе перехода от командной экономики к рыночной. Денежная стабилизация была в основе своей нацелена на согласование условий инвестирования между Россией и глобальной экономикой. Все же глобализация российской экономики была отмечена частным присвоением государственных активов, что вело к формированию олигопольных финансово-промышленных групп. В результате глобализация была высокоизбирательной. Российские финансы стали включаться в глобальный финансовый рынок. Нефть, газ, полезные ископаемые и сырье продолжили обеспечивать большую часть российского экспорта, и они все больше и больше концентрировались в руках немногочисленных конгломератов, которые держали большую часть своей прибыли на счетах в иностранных банках. Передовые бизнес-услуги, высококонцентрированные в Москве и основных городских центрах, сыграли роль посредников между российскими ресурсами и международными сетями производства и распределения. Иностранные инвестиции в Россию были минимальными, им препятствовала институциональная неопределенность. Так, в общем и целом, интеграция России в глобальную экономику, проходящая вдоль избранных сетей связи, через которое российские олигопольные группы экспортировали российские товары и российский капитал, импортируя товары и услуги для относительно небольшого, нового среднего класса. С другой стороны, значительная часть Российской экономики стала бартерной (возможно, целых 50 % ВВП), поскольку большие государственные предприятия боролись, за то, чтобы конвертироваться на выпуск ориетированной на рынок продукции. Соответственно, подавляющее большинство россиян претерпели снижение уровня жизни в течение 1990-х, и для миллионов семей, способ выживания посредством производства продовольствия для собственного потребления стал скорее правилом, чем исключением. Кроме того, после повторяющихся ревальваций и банковских кризисов, российские домашние хозяйства перестали доверять национальным банкам и национальные валюте, и применили широко распространенную практику хранения сбережений в долларах и хранения своих денег под матрасами. Согласно американским оценкам, эти сбережения, возможно, достигают уровня свыше 50 миллиардов долларов, который примерно 3 раза превышает общий объем прямых иностранных инвестиций в Россию в течение 1990-х годов. Это говорит о том, что если бы россияне доверяли своей экономике, в стране нашелся бы необходимый капитал для продуктивных инвестиций. Доверие и надежда - ключ к экономическому росту, и это особенно заметно в глобальной экономике, вращающейся вокруг надежды на рост стоимости по меркам финансового рынка. Этот ключ — доверие экономическим и политическим институтам, надежда на доходность инвестиций. Оба условий сегодня в России не выполняются, таким образом подрывая способность страны стать динамичной рыночной экономикой.

Сетевая интеграция России в глобальные финансовые рынки делает Россию уязвимой к неустойчивости этих рынков, что драматично показал кризис августа 1998 г. За несколько дней стабильность рубля, приобретенная ценой столь многих жертв для населения, была разрушена. Однако, как это ни парадоксально, кризис 1998 года, возможно, принес пользу российской экономике, даже если он тяжело ударил по профессиональному среднему классу. Это потому, что девальвация создала запредельные цены на импортированные товары, и обеспечила возможность для внутреннего производства, чтобы конкурировать на рынке с более низким качеством, но с несравнимо низкими ценами. Вместе с ростом цен на нефть на международных рынках эти события помогли российской экономике вырасти почти на 2% в 1999 г., показав наивысшую эффективность во всем десятилетии. Заманчиво сделать вывод о том, что частичная изоляция России от глобальной экономики могла бы быть выгодна в ближайшей перспективе, по крайней мере, для большей части работающих людей. Тем не менее, так как новая рыночная экономика глобальна, это изоляция была бы проблематичной. Прежде всего потому, что конкурентная позиция России как экспортера энергоносителей и сырья чрезвычайно уязвима. Спад цен на нефть в 2000 г. сигнализирует о пределах сдерживания в рамках традиционной модели международного интеграции. Кроме того, если созданный в России капитал не найдет возможностей для прибыльных инвестиций внутри страны, сопоставимых с аналогичными на международном рынке; он продолжит экспортироваться, воспользовавшись преимуществом легкости электронных финансовых транзакций. Ссылка на китайскую модель частичной интеграции в глобальную экономику не принесет пользы для России, поскольку процесс финансовой и предпринимательской интеграции российских ведущих фирм также зашел слишком далеко, чтобы на этом этапе обернуться вспять без крупномасштабного кризиса. Таким образом, ключевые вопросы для российской экономики в ее новой стадии глобализации будут следующие: как эффективно конкурировать в глобальной экономике? И как интегрировать в потенциальные выгоды глобализации большую часть населения, которая все еще остается маргинальной в этом процессе?

Конкурентоспособность в конечном счете зависит от производительности. И производительность в Информационную Эпоху, зависит от способности произвести знание, обработать информацию, и превратить ее в пользующуюся спросом продукцию внутри страны и на международном уровне. В этом смысле России необходима коренная реконструкция базы информационных технологий ее экономики, начиная с Интернета. В нашем исследовании с Эммой Киселевой (2000) мы засвидетельствовали серьезный кризис российских отраслей информационных технологий. В то же самое время, мы показали российский потенциал, богатый талантами в инженерном деле, науке и программном обеспечении, что является наиболее важными ресурсами в новой экономике - это хорошо знают компании Силиконовой Долины, в настоящее время начинающие активный наем российских программистов. Россия также имеет значительное количество молодых предпринимателей, готовых рискнуть, если им дать шанс. Но чтобы дать волю этим предпринимательским и технологическим ресурсам, требуется соответствующая государственная политика. Государственная политика, разрушающая монополии с целью либерализации телекоммуникаций, чтобы сделать возможным доступ к Интернету, и способная защищать и либерализовать рынок венчурного капитала, который мог бы надежно и безопасно направить российские сбережения в инвестиции в Новую экономику.

Параллельно уровень жизни россиян должен повыситься для обеспечения социальной стабильности и по причине расширения внутреннего рынка, на котором могла бы вырасти новая российская экономика малых и средних предприятий. Учитывая сегодняшние экономические условия, только преднамеренная государственная политика занятости и социальных трансфертов может запустить машину экономического и социального перераспределения. Ключом для такой политики является, разумеется, возможность получения государством доходов, а ключом для получения государственных доходов - эффективная политика налогообложения. Обложение налогами больших конгломератов, аккумулирующих большую часть российского богатства, позволение им экспортировать капитал только после выплаты всех налогов в условиях справедливой, надежной, предсказуемой системы государственных финансов, по-видимому, является предпосылкой для возрождения российской экономики и общества.

При текущих обстоятельствах Россия, глобализованная в качестве сегмента финансовых, экспортных и потребительских связей в глобальных сетях, неустойчива и подвержена спекулятивному инвестированию.

В то время как большинство россиян переносят последствия такой фрагментированной глобальной интеграции, они живут своей жизнью в изоляции от остальной части мира. Такое положение дел неудовлетворительно. Глобальные сети и местные сети должны быть связаны в новое российское общество сетевых структур, открытое перспективам Информационной Эры. Чтобы это произошло, в сегодняшних условиях России обязательно надо осуществлять новую государственную политику, проводимую при эффективном лидерстве государства. Возможно, наиболее важным результатом такой политики будет снижение текущей зависимости российской экономики от изменчивых капризов политических деятелей наверху. Как показывалось в этой статье, глобализация индуцируется не только экономически, но и политически. В случае с Россией это политическое сверхопределение доведено до крайности. И пока граждане, предприниматели и инвесторы ощущают эту политическую зависимость, никакая динамичная рыночная экономика не может возникнуть. Требуется просвещенное лидерство, чтобы создать условия, дающие возможность государству оставить экономику в покое на более поздней стадии развития. Тем не менее, это - парадокс российского развития в начале XXI столетия. Демократическое государство должно создать фундамент для рыночной экономики, которая сможет работать независимо от властей, одновременно провозгласив гражданское общество, которое не будет бояться своих лидеров. Тот, кто сумеет принять этот вызов, навеки войдет в российскую историю.

 

Источники данных и ссылки

1. Manuel Castells «The Information Age: Economy, Society, and Culture», Oxford: Blackwell, 1996-1998, 3 volumes. (В ближайшее время ожидается выход русского перевода в издательстве Высшей школы экономики в Москве).

2. David Held et alter «Global transformations’, Stanford: Stanford University Press, 1999.

3. Anthony Giddens and Will Hutton, eds. «On the Edge», London:Jonathan Cape, 2000.

4. United Nations Development Programme «Human Development Report», New York, 1999.

5. Hoogvelt, Ankie «Globalization and the postcolonial world», London: Mac Millan, 1997.

6. Saxenian, Anna Lee, «Silicon Valley’s new immigrant entreprenЕСrs», San Francisco:Public Policy Institute of California, 1999.

7. Cohen, Stephen S. and Guerrieri, Paolo ,«The variable geometry of Asian Trade», in Eileen Doherty (ed) «Japanese Investment in Asia», Berkeley: University of California/BRIE., 1995.

8. Castells, Manuel «La crise economique et la societe americaine», Paris:Presses Universitaires de France, 1976.

9. Castells, Manuel and Kiselyova, Emma «Russia as a network society», paper delivered at the Stanford University Conference on Russia on the Eve of the 21st Century, November 1998.

10. Castells, Manuel and Kiselyova, Emma «Russia in the Information Age», in Victoria Bonnell and George Breslauer (eds),. «Russia at the end of the 20th century», Boulder, Colorado: Westview Press, 2000.

11. Кастельс, Мануэль и Киселева, Эмма «Кризис индустриального этатизма и коллапс Советского Союза», Мир России, 1999, N3, стр.3-56.

Перевод с англ. М. Павлова