(Начало см.: "Альтернативы" 2000, №4 и 2001, №1.)

Мира между антагонистическими классами, угнетенными народами и колонизаторами, коммунистической и буржуазной идеологиями быть не может. Только борьба … в любых формах и проявлениях…

Александр Николаевич Яковлев, академик

“Призыв убивать”

 

Письмо третье.

Сначала об Аверинцеве вообще. Если бы Аверинцев тихо сидел и продолжал заниматься своей византийской литературой, античной риторикой и тому подобными темами – и не высказывался на темы общественно-политические, я бы его и не упомянул! Тысячи интеллектуалов – куда менее трудолюбивых и талантливых, чем Аверинцев – сидят и занимаются сегодня так же, как и при советской власти, столь же далекими от жизни и по сути схоластическими темами – я же их не называл поименно. Но Аверинцев выступил с поучением, с рецептом, с указанием, как должен себя вести интеллигент – хотя никто Аверинцева за язык не тянул, никто не принуждал. Существует сократическое правило: учитель должен жить по своему учению. Если не можешь жить так, как сам учишь других – не учи! Если бы Иисус призывал других жить в бедности, а сам собирал сокровища земные, учил других не слушать фарисеев, а сам бы перед фарисеями пресмыкался, говорил другим: “Не человек для субботы, а суббота для человека”, а сам поступал наоборот и т.п. – он бы сам себя превратил в посмешище.

Вообще фигура Аверинцева (так же, как академика Лихачева) сильно раздута нашими шестидесятниками. Типичный советский интеллектуал, Аверинцев едва ли заслуживает того, чтобы о нем говорили с таким придыханием, как это делает г-н Косухкин. Да, конечно, Аверинцев выучил много языков, в том числе мертвых, да, он талантливый переводчик, да, он работал в малоизученных советской гуманитарной наукой областях. Но в каких именно областях? Почитайте Аверинцева – и вы увидите, что всё это в основном маргинальные, маловажные, очень далекие от магистральных направлений научной мысли области, подозрительно близкие к схоластике. Да, то, чем занимается Аверинцев, это тоже наука, это тоже приращение объективного знания. Но существует понятие важности. Количество реально существовавших и существующих сейчас в природе явлений и объектов так велико, что поле деятельности ученого поистине безгранично – и подлинный интеллигент неизбежно приходит к выводу о необходимости сепарации: к тому, что заниматься нужно главным, важным, а не третье- и не тем более не десятистепенным. Можно, конечно, положить всю жизнь на выяснение того, кто поименно жил в Смирне в момент разрушения ее царем Алиаттом. Возможно, это даже удастся выяснить (если удастся, то все это признают научным подвигом) – но надо ли?

Подобного рода “научная работа” именуется, как известно, мелкотемьем и еще в XIX в. саркастически описывалась формулировкой “подсчет количества листьев на деревьях, стоящих вдоль такой-то дороги в Курской губернии”. Можно, конечно, написать статью, где будет доказано, что такое-то сочинение написано таким-то автором не в 8 г. до н.э., как ранее считалось, а в 7-м, – и это будет, безусловно, приращением знания, продвижением к истине. Но, положа руку на сердце, что это уточнение кардинально изменит? Ничего. Это лишь крошечный, микроскопический штришок в уже существующей картине. Основы этой картины заложены самими творцами (включая того “автора”, который написал это предполагаемое “сочинение” не в 8, а в 7 г.), известную нам форму картина приняла еще несколько веков назад – трудами таких-то и таких-то выдающихся ученых. Аверинцев, несмотря на все его знания (в них я не сомневаюсь), вынужденно оказывается лишь эпигоном. Вот если бы он доказал, что общепризнанная картина, нарисованная его предшественниками в такой-то отрасли гуманитарного знания, неверна – и заложил бы основы новой картины, существенно приближающей нас к Истине, – вот тогда он мог бы обоснованно претендовать на то, чтобы г. Косухкин писал о нем с таким придыханием.

Я отнюдь не требую невозможного. Современниками Аверинцева являлись и Э.Ю. Ильенков, и М.А. Лифшиц, и Р.Я. Лурия, и П.П. Блонский, и С.Я. Рубинштейн, и С.Л. Выготский, и Б.Ф. Поршнев, и А.А. Зимин, и Н.Я. Эйдельман (и это далеко не весь список) – и по отношению к ним можно смело сказать, что каждый сам по себе был настоящим прорывом к Истине, каждый был человеком, бравшимся за решение важнейших задач в своих областях гуманитарного знания. Поставить в этот список Аверинцева я, увы, не могу (во всяком случае, пока). Аверинцев относится к тому большому числу научных работников, каких было много во всех странах во все времена. Они трудолюбивы, талантливы и вносят определенный – больший или меньший – вклад в науку. Но – увы – они не ученые, а именно научные работники. Переворотов в науке они произвести не в состоянии. Таких было немало и у нас в России, скажем, в XIX в. Вот возьмем для примера И.И. Срезневского. Тоже знал много языков, писал на многие темы, внес – немалый для своего времени – вклад в развитие в России гуманитарных дисциплин. Некоторые его работы не утратили определенного интереса и определенной научной ценности и до сих пор. Но при этом Срезневского нельзя поставить в один ряд ни с Карамзиным и Соловьевым, ни с Чернышевским и Лавровым, ни с Белинским и Добролюбовым, ни с Потебней и Афанасьевым (не Юрием, естественно, а Александром Николаевичем).

Полагаю, совсем не случайно то, что Аверинцев выбрал в качестве сферы приложения своих способностей такие далекие от всего опасного области, как античная и византийская филология, эстетика и риторика – а внутри их зачастую откровенно эпигонских, вторичных авторов (и соответствующие темы). Полагаю, это – свидетельство присущей Аверинцеву (хотя, возможно, им самим и не отрефлексированной) мещанской трусости: Аверинцев стремился обосноваться в науке как можно дальше от потенциальных источников опасности – от тем и областей гуманитарного знания, в которых он даже вопреки своему желанию мог совершить “идеологические ошибки”, разойтись с “линией партии”. Отсюда и выбор самой безобидной гуманитарной науки – филологии, и выбор внутри филологии самой безобиднейшей ее части – классической: понятно же, что сколько ни цитируй Аристотеля или Секста Эмпирика, Аристофана или Вергилия, – антиправительственных цитат у них не найдешь: ни Маркса, ни Ленина, ни Сталина, ни Брежнева они не критиковали. А если и возникнут какие-либо вопросы, всегда можно, во-первых, найти цитату из Маркса или Энгельса, подтверждающую величие античных авторов, а во-вторых, сослаться на седую древность (то есть на сугубую академичность) и текстов, и событий, и тем. Не случайно даже историки античности и даже при Сталине чувствовали себя уверенно – при условии, конечно, что они не покушались на сталинскую идею “революции рабов” (1) .

Думаю, совсем не случайным является и устойчивый интерес Аверинцева к К.Г. Юнгу (единственный, кажется, случай серьезного экскурса Аверинцева в области, далекие от его традиционных тем). Похоже, Аверинцев увидел (точнее, наверное, почувствовал) в Юнге родственную душу. Тот так же, как и Аверинцев, питал пристрастие к маргинальным, научно вторичным, научно тупиковым темам (алхимии, мистике и т.п.). Тот также был типичным мещанином – и даже его критика “массового человека”, в отдельных аспектах очень верная и точная, была в основе своей критикой с позиции просвещенного обывателя, интеллектуала, испуганного угрозой “вторжения варваров”, способных разрушить привычный ему мещанский уют. Юнг точно так же вел жизнь типичного обывателя – и притом трусливого: даже живя в благополучной Швейцарии, он не осмелился отказаться от сотрудничества с нацистским режимом, от редактирования (совместно с М.Г. Герингом, двоюродным братом рейхсмаршала) нацистского психотерапевтического журнала “Zentralblatt für Psychotherapie”, от поста президента созданного в гитлеровской Германии Международного общества психотерапии, – хотя взгляды Юнга, изложенные в его собственных работах (в частности, то, что он писал о “массовых движениях” и об отношении к государству), должны были заставить его не сотрудничать, а бороться с фашизмом. (Точно так же и христианин Аверинцев должен был бороться с атеистическим советским государством, а не делать внутри него академическую карьеру).

Хочу специально отметить: когда я писал об Аверинцеве, я ведь не возражал против смысла слов Аверинцева о том, как себя должен вести интеллигент. Сказал-то Аверинцев все правильно: интеллигент должен ориентироваться на добровольную бедность, он живет и творит не для того, чтобы скопить денег “на долгую сытую старость” (2) . Я лишь обратил внимание читателя на то, что раз сам Аверинцев не способен вести себя так, как подобает интеллигенту, стало быть, он сам – не интеллигент, а интеллектуал. Собственно, это – второе доказательство. Первым был его конформизм по отношению к контрреволюционному советскому государству. Подлинный интеллигент не мог не вступить в конфликт с советской властью. Конечно, глубина и интенсивность этого конфликта могли быть различными, но сам конфликт был неизбежен.

Аверинцев трусливо молчал все “годы застоя” – и стал активно выступать на общественной арене лишь во времена “перестройки”, но и тогда он не выходил за рамки дозволенного. Тем более интересно почитать внимательно его программную статью “Христианский аристотелизм как внутренняя форма западной традиции и проблемы современной России”, появившуюся сразу после распада СССР (3).

Аверинцев начинает с более чем показательной фразы: “Наконец освобожденная, благодарение Богу, от идеологического рабства вчерашнего дня, Россия” (4) – демонстрируя тем самым откровенный мещанский дилетантизм: по Аверинцеву получается, что не власть номенклатуры являлась причиной “бедствий страны”, а то, что номенклатура была вынуждена оглядываться на чуждую себе идеологию – марксизм. Такой вот уровень понимания. Удивительно, честное слово, почему же под гнетом “идеологического рабства” Аверинцев в России жил, а из “освобожденной России” сбежал?!

Но куда более ценным является то, что в этой статье Аверинцев впервые без трусливой оглядки на власти предержащие открыто демонстрирует свои подлинные социально-философские взгляды и пристрастия. И, несмотря на то, что тема выступления носит характер вроде бы узкоспециальный, выводы можно сделать однозначные. Аверинцев атакует Платона – и атакует его в точности, как Поппер, то есть как родоначальника социально-утопической мысли (5)! Но в добавление к Попперу Аверинцев находит дополнительную аргументацию против окаянного Платона: Платон, оказывается – отец ересей! Аверинцев добросовестно приводит примеры ересиархов и еретиков – платонистов (скрытых платонистов), противопоставляя им “правильных”, ортодоксальных теологов – всех, как один, аристотелистов (6). Аверинцев скромно подчеркивает: “Постановления V Вселенского собора и Константинопольского собора 1076 года строго осуждают эллинские речения о предсуществовании и переселении душ и об идеях – доктрины Платона, не Аристотеля” (7).

Вообще говоря, для православного такая неприязнь к Платону и любовь к Аристотелю, мягко говоря, нетипичны. Аверинцев и сам проговаривается, что такие важные компоненты христианской идеологии (особенно заметной в православной доктрине), как аскетизм и “презрение к миру”, восходят к Платону не в меньшей степени, чем к Иисусу Христу (8). Но может быть, в этом-то все и дело?

В последнем легко убедиться, обратившись к тем местам, где Аверинцев воспевает Аристотеля. Чем же привлек Аверинцева Стагирит? Во-первых, тем, что он “первый … посмотрел в глаза духу утопии и преодолел его” (9). Во-вторых, своей нацеленностью на конформизм, приспособленчество и мещанский прагматизм (стремление извлечь выгоду из существующей реальности, а не изменять ее). Аверинцев с нескрываемым умилением пишет: “Речь идет не об абсолютном благе, не об элиминировании зла, но о выборе наидостовернейшего блага и наименьшего зла” (10). Речь, уточняю, идет о возможных вариантах государственного устройства. Аверинцева умиляет, по сути, обывательский цинизм, обнаруженный им у Аристотеля: неважно, какой строй, важно как при этом строе минимизировать личные потери и извлечь максимальную выгоду: “Вопрос не в том, быть или не быть феномену, а в том, каковы объективные законы этого феномена и как, ориентируясь по этим законам, извлечь максимум блага и минимум зла” (11).

В-третьих, Аристотель восхищает Аверинцева потому, что именно у Аристотеля находит Аверинцев истоки морали буржуа, торгашеской морали, морали рыночной, основанной на обмене, на контракте (12). А из этой морали Аверинцев выводит уже внутреннее своеобразие западной цивилизации, цивилизации, исключающей доверие и любовь и заменяющей их писанным юридическим документом (начиная от договора купли-продажи и кончая брачным контрактом). Аверинцев проговаривается: “Далеко не случайно Достоевский, яростный обличитель Запада, ненавидел самый дух морали контракта, в котором угадывал суть западной ментальности, считал его безнадежно несовместимым с христианской братской любовью и даже поминал в связи с ним весы в руке Третьего Всадника Апокалипсиса – образ скупой меры, отмеривающей ровно столько и не больше” (13).

Все это свидетельствует не против Аристотеля, конечно, а против Аверинцева. Своим восхищением именно этими сторонами аристотелизма Аверинцев выдает себя как конформиста, интеллектуала-мещанина и противника освобождения всего общества (а, стало быть, и противника интеллигенции). Для целей же данной работы важнее то, что Аверинцев разоблачает себя как лжеца: не мог Аверинцев искренне выступать с платоновским призывом к аскетизму, если платоновский аскетизм ему лично ненавистен, а аристотелевское приспособленчество, аристотелевское стремление к материальной выгоде – милы. Q.e.d.

Обратимся теперь к “Мифам народов мира”. Если верить г-ну Косухкину, я “оклеветал” Аверинцева, заявив, что для “Мифов” этот православный сочинил материалистические (и даже вполне марксистско-ленинские) статьи. А как еще я мог характеризовать статьи, в которых Аверинцев относит к мифологическим персонажам и понятиям: ангелов, Андрея Первозванного, Антихриста (!), Армагеддон, бесов, Благовещение (!), Велиала, Вознесение Христово (!), Воскресение Иисуса Христа (!), девять чинов ангельских, Захарию и Елисавету, Иоанна Богослова, лоно Авраамово, деву Марию, то есть Богоматерь (!), Сатану (!) (14) и, наконец, самого Иисуса Христа (15)?! А сверх того: называет великомученицу Варвару персонажем легенды, выражает неверие в правдивость новозаветного рассказа о 12 “непосредственных учениках Иисуса” (т.е. о 12 апостолах) и полное неверие в святость и чудотворные способности св. Николая Мирликийского (16), а также проявляет особый цинизм в отношении Иисуса Христа: с редким упорством (во всех статьях) пишет “земная жизнь” Христа исключительно в кавычках, относит Христа как Мессию опять-таки к области мифологии, демонстрирует неверие в реальность поединка Христа с дьяволом в пустыне и т.д. (17)

Апофеозом этой разнузданной антирелигиозной пропаганды стала статья “Христианская мифология”. Здесь Аверинцев не только возводит христианского бога к еврейскому племенному (этническому) божку Яхве, не только возводит те или иные элементы христианской мифологии к элементам мифологии иудеев, древних египтян и других народов Ближнего Востока, кельтов и древних германцев, но и указывает историко-материалистические причины возникновения, формирования и изменения тех или иных элементов христианской мифологии. Все это сопровождается цитатами из Энгельса, параллелями с другими мировыми религиями (буддизмом, в частности), предоставлением обильной библиографии, начиная с классиков марксизма, и, наконец, совершенно протестантским по своей сути разведением христианской мифологии и христианской теологии (христианской доктрины), так что христианство, с одной стороны, в постоянных противопоставлениях этих разведенных Аверинцевым составляющих само дискредитирует себя в глазах читателя, а с другой стороны, начинает подозрительно смахивать на буддизм, распадаясь на доктрину (то есть, строго говоря, философию, где бог и прочий религиозный антураж – лишь термины) и мифологию (то есть набор образов, обрядов и “сакральных” текстов для профанов) (18).

Просто не могу себе представить, как Аверинцев замаливал такой чудовищный, с точки зрения христианства, грех, как публичное (и хуже того: помещенное в энциклопедический словарь, то есть предназначенное для просвещения масс, – “Кто соблазнит малых сих…”) занесение Иисуса Христа и девы Марии в число мифологических, то есть вымышленных, сказочных персонажей!

Спрашивается: как Аверинцев, если он действительно верующий христианин, должен был писать словарные статьи о христианстве? А вот так, как они написаны, скажем, в Православном богословском словаре. Возьмите этот словарь и посмотрите там любую аналогичную статью, например, “Антихрист” или “Иисус Христос” (19) (статьи “Христианская мифология” там, понятно, нет и быть не может). В этих статьях вы не найдете сообщений, что Антихрист и Христос – персонажи мифологии и тому подобных немыслимых для христианина вещей.

Косухкин скажет мне, что невозможно было в советском энциклопедическом словаре писать так, как велит Аверинцеву совесть христианина. Но ведь никто Аверинцева и не принуждал писать эти статьи! Никто его не расстрелял бы, если бы он отказался. Наверняка и без Аверинцева нашлось бы кому эти статьи написать. Более того: как честный человек Аверинцев обязан был отказаться от написания таких статей. Раз не отказался – значит, он именно трус и ханжа.

Итак, в статье “Атли” Гуревич совершенно необоснованно именует казнь Хёгни и Гуннара “ритуальным жертвоприношением” (20). Это – грубая ошибка, для энциклопедического словаря недопустимая: вырезание сердца (казнь Хёгни) – это не “ритуальное жертвоприношение”, это почетная казнь. По воззрениям древних германцев, пленный воин не мог попасть в Вальхаллу (для этого он должен был погибнуть в бою). Но существовало два вида почетной казни, демонстрирующей героизм воина, служащей символической заменой гибели в битве и, следовательно, позволявшей пленному попасть в Вальхаллу: “кровавый орел” (когда пленному вскрывали грудную клетку и разворачивали ребра как крылья) и вырезание сердца. То есть, вырезая у Хёгни сердце, Атли отдает Хёгни должное как герою: даже пав жертвой коварства и найдя смерть в плену, Хёгни, как и подобает герою, должен попасть в Вальхаллу.

Аналогично не является “ритуальным жертвоприношением” и казнь Гуннара (смерть в яме со змеями). Во всем скандинавском эпосе зафиксировано, кажется, всего два случая аналогичной казни, причем они сильнейшим образом отличаются друг от друга. Ритуальное жертвоприношение – вещь канонизированная, во-первых, и широко распространенная, во-вторых. Если бы казнь в яме (рве) со змеями действительно была “ритуальным жертвоприношением” – она была бы описана многократно и приведена к единому канону.

В статье “Беовульф” Гуревич пишет, что сцены борьбы Беовульфа с чудовищами “перекликается с соответствующими сценами единоборства с чудовищами из исландских саг (в частности, “Саги о Греттире”)” (21). Это полная ерунда. Беовульф действительно сражается и побеждает чудовищ (Гренделя и его мать, дракона), а Греттир сражается с великанами и ожившим мертвецом. Это вовсе не чудовища. Беовульф сражается днем – Греттир ночью. Беовульф сражается, чтобы спасти (освободить) целые страны (королевства) от опустошающих их чудовищ, Греттир сражается потому, что, будучи проклят и объявлен вне закона, он обречен на кочевую жизнь абрека (как сказали бы у нас на Кавказе) и, строго говоря, желает только одного – чтобы его оставили в покое, перестали преследовать. Беовульф, как подобает герою, побеждает и пожинает плоды своих побед (садится на королевский трон), Греттир гибнет, а его победы не приносят ему радости: его, объявленного вне закона, продолжают преследовать, да и сам он знает, что надежды на окончательную победу у него нет, поскольку он проклят. Более того: в советском академическом издании “Саги о Греттире”, в послесловии М.И. Стеблин-Каменский прямо пишет, что между “Беовульфом” и “Сагой о Греттире” нет никакой связи! (22)

В статье “Брюнхильд” Гуревич переводит hildr как ““бой”, точнее “поединок, происходящий на освященном огороженном месте”” (23), хотя это не “точнее”, а сосем наоборот: hildr – это именно “бой” (всякий), а “поединок на освященном огороженном месте” – это holmgang.

В разделе “Германо-скандинавский героический эпос” статьи “Германо-скандинавская мифология” Гуревич говорит, что англо-саксонские королевские династии возводят свое происхождение к асам (24). Это неверно. Англо-саксонские королевские династии (в отличие от шотландских и валлийских) не имели традиции возводить себя к богам и уж тем более к группе высших богов – асов.

В статье “Гудрун” Гуревич опять впадает (как в статье “Атли”) в поиски ритуальных жертвоприношений там, где их нет, да еще и противоречит сам себе: рассказывая об убийстве Гудрун своих сыновей от Атли (в ответ на убийство Атли ее братьев), Гуревич одновременно трактует это и как акт кровной (родовой) мести (что совершенно верно), и как “ритуальное жертвоприношение” (25), что полная чепуха. Во-первых, женщинам вообще не разрешалось – как “низшим” существам – устраивать жертвоприношения (кроме жертвоприношений Фрейе) – и уже тем более кровавых жертвоприношений (если это не менструальная кровь). Во-вторых, убийство Гудрун своих сыновей от Атли – это совершенно прозрачный пример родовой мести: по представлениям древних германцев, братья были кровными родичами, несравненно более близкими, чем муж – и их смерть требовала отмщения, а сыновья Гудрун от Атли относились к роду Атли, а не к роду Гудрун.

В той же статье Гуревич пишет: “Готовясь к убийству Атли, Г[удрун] раздает золото и другие сокровища, причем это место в “Песни Атли” (39) содержит выражение: “она выращивает судьбу” (очевидно речь идет о ритуальных актах, и следующее за ним убийство гуннского короля (т.е. Атли. – А.Т.) опять-таки выглядит как принесение жертвы)” (26). Это уже просто какая-то элементарная неграмотность! Раздача золота – это не “ритуал” и не “принесение жертвы”. Гудрун просто готовит себе “двор” (союзников) после смерти Атли, отдавая им часть своей удачи (золото и т.п. предметы у древних германцев символизировали удачу (судьбу), изначально данную каждому человеку; у представительницы бургундской королевской династии и жены короля удача была, естественно, очень большой; раздавая золото, Гудрун передавала часть своей удачи и могла рассчитывать на благодарность и поддержку тех, кто принял это золото). Поразительно, но если заглянуть в написанную Гуревичем же статью “Нибелунги” (27), обнаруживается, что Гуревич все это знает – или, во всяком случае, знал, когда писал о Нибелунгах!

В статье “Нибелунги” Гуревич пишет уже что-то совсем невероятное: рассказав о проклятии, наложенном карликом Андвари на волшебное кольцо, Гуревич говорит, что обладание этим кольцом приносит смерть всем, кому оно достается, – и начинает этот список с… Локи! (28) Даже люди, плохо знакомые со скандинавской мифологией, знают, что Локи вовсе не гибнет от проклятия Андвари, что Локи вообще погибнет лишь при гибели мира, в Рагнарёке. Очевидно, Гуревич считает, что Рагнарёк уже наступил, гибель богов и всего мира уже произошла!

В статье “Сигурд” Гуревич внезапно сообщает, что проклятие Андвари наложено не на кольцо, а на золото вообще (29). Так все-таки нельзя! Неужели в рамках одного издания (тем более – справочного) трудно придерживаться какой-то одной точки зрения по одному и тому же вопросу?

Но это не все. Гуревич смело пишет, что “мифы и сказания, составляющие сюжет эпоса” (германо-скандинавского героического), “возникли на континенте и лишь впоследствии проникли на север”, где подверглись переработке и архаизации (30). Это, вообще-то, требует доказательства. Большинство исследователей так не считает. Я уже не говорю о том, что если эпос пришел в Скандинавию с юга и самим скандинавам не был известен, то просто невозможна его архаизация, то есть восстановление более древней версии.

В статье “Хаддинг” Гуревич ссылается на описанным Ибн Фадланом наблюдавшийся тем в Волжской Булгарии в X в. “обряд похорон норманнского вождя” (31). Тот, кто читал Ибн Фадлана, знает, что этот путешественник описал похороны знатного руса (возможно, вождя), то есть древнего русича или, возможно, варяга. Логика подсказывает, что хорошо бы сначала доказать тождественность этого руса со скандинавом, а уж затем ссылаться на Ибн Фадлана.

В этой же статье Гуревич, рассказывая о самоубийстве Хаддинга, уверенно сравнивает его с “жертвоприношением самого Одина” (32) (имеется в виду 9-дневное висение Одина на мировом древе – ясене Иггдрасиль) – хотя давно уже признано, что это было вовсе не “жертвоприношение”, а шаманское “путешествие за знанием” (“второе рождение”) – первый известный пример шаманской инициации.

Далее Гуревич окончательно запутывается, когда валит в одну кучу все мыслимые предположения о Хаддинге, в частности, что тот, по Дюмезилю, представлял (вместе с Фроди) Ньёрда и Фрейра – “параллель “божественным близнецам” римской и ведийской мифологии” и что слово “хаддинги” первоначально у скандинавов было “обозначением определенного рода жрецов” (33). Во-первых, Дюмезиль, который, в отличие, видимо, от Гуревича, не забыл, что Ньёрд и Фрейр – вовсе не братья-близнецы, а отец и сын, писал нечто иное: Ньёрд и Фрейр “занимают вместе значительную часть функционального уровня Насатьев (заменяя близнечность родством и тесной дружбой)” (34). А во-вторых, все-таки что-то одно: либо это “божественные близнецы”, либо жрецы!

Наконец, в статье “Хетель и Хильда” (35) Гуревич почему-то вдруг со ссылкой на Ф.Р. Шрёдера упоминает о Хёгни “в качестве демона смерти” (36). Всякий серьезный исследователь германо-скандинавской мифологии знает, что именно демона смерти в этой мифологии нет!

Почему-то вообще излишне доверяющий Шрёдеру, Гуревич повторяет за ним, что мотив вечно возобновляющейся битвы погибших воинов (дружин Хетеля и Хильды с ними самими во главе) “вторичен” и “привнесен в германский (первоначальный) эпос на скандинавском севере” (37). Это как раз в высшей степени сомнительно. Куда вероятнее, что этот мотив первичен: он отражает “темную сторону” Одина – бога-обманщика, бога – покровителя воинов, бога – покровителя повешенных, который в данном случае покровительствует обеим сторонам – и услаждает себя кровавым зрелищем неоднократной смерти в битве одних и тех же воинов (земной параллелью эйнхериев в Вальхалле).

Я писал “Манифест” не для косухкиных. Я принадлежащих к этой страте презираю и одной из важнейших задач своей жизни считаю их уничтожение.

Покупали стихи в универмагах,

Узнавали судьбу из последних газет,

Побеждали врагов в компьютерных драках,

С “Кама-сутрой” – на завтрак, святой водой – на обед,

Победители, спите: всё отныне спокойно

В колыбельных стандартах панельных домов –

Побежденных – нас – нет. Пусть вам будет не больно,

Когда вдребезги побьет стекла ваших очков

Высокая поэзия кованых сапог,

Добродетельный мир, новая “Жюстина”,

Высокая поэзия кованых сапог,

Добродетельный мир, новая “Жюстина”.

Фтор укрепляет зубы... Исус любит тебя...

Каталог товаров... Рок-андеграунд...

Джа даст нам всё... Мир спасет красота...

Иегова не съест... Интернет не обманет...

Ах, гуманно на кухне (с мыслями о вине):

“Давай говорить друг другу комплименты” –

Пока не прервет командой “К стене!”

Этой любви прекрасной моменты

Победная поэзия кованых сапог,

Добродетельный мир, новая “Жюстина”,

Победная поэзия кованых сапог,

Добродетельный мир, новая “Жюстина”.

Микки-Маус к утру обнаружит простуду,

В полдень синие пятна по телу пойдут,

Ну, а к вечеру – рак и выпадут зубы,

А потом – пауки из углов поползут!

И лифт оборвется, дискотека заглохнет,

Псы найдут горла жертв, будет крик, грянет вой,

Когда захлестнет и погасит все окна

Клокочущей пеной, бездонною тьмой

Безумная поэзия кованых сапог,

Добродетельный мир, новая “Жюстина”,

Безумная поэзия кованых сапог,

Добродетельный мир, баю-бай…

Баю-бай, г-н Косухкин!

Примечание

1. Моменты “профессионального риска” были чрезвычайно редки – и пересчитать их можно по пальцам. Например, когда гитлеровские историки принялись восхвалять Спарту, над теми нашими “специалистами по античности”, кто уже успел – из конъюнктурных, естественно, соображений – отыскать в Спарте некоторые грубо уравнительные, “протокоммунистические” черты, сгустились тучи. Полагаю, однако, что если кого-то из них и посадили или расстреляли (я о таких случаях не знаю) – то поделом: приспособленцам, выискивавшим приметы “коммунизма” в рабовладельческом Лакедемоне, в науке не место.

2. Я знаю лишь одну причину, оправдывающую иное поведение интеллигента: когда интеллигент фактически приносит себя в жертву, занимаясь, скажем, коммерцией для того, чтобы направить полученные деньги на нужды просвещения и освобождения общества – начиная от издания атеистической литературы и кончая закупкой оружия для вооруженного подполья.

3. Собственно, это – доклад на пресинодальной конференции в Ватикане в ноябре 1991 г. Программный характер этого доклада подчеркивается еще и тем, что он был издан по меньшей мере трижды: в пресловутой “Русской мысли” (27 декабря 1991 г.), в сборнике “Христианство и культура в Европе” (М., 1992) и в авторском сборнике “Риторика и истоки европейской литературной традиции”.

4. Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М., 1996. С. 319.

5. См.: там же. С. 320.

6. Там же. С. 322–323.

7. Там же. С. 323.

8. Там же. С. 321.

9. Там же. С. 320. “Оорт первым взглянул на звездное небо и заметил, что Галактика вращается”!

10. Там же. С. 321.

11. Там же.

12. Там же. С. 326.

13. Там же.

14. Мифы народов мира. Энциклопедия в двух томах. Т. 1. М., 1991. С. 77, 80, 85, 169, 173, 227, 441, 251, 362, 4 61, 549; Т. 2. М., 1992. С. 111, 413.

15. Там же. Т. 1. С. 490.

16. Там же. Т 1. С. 215, 355; Т. 2. С. 217–218.

17. Там же. Т. 1. С. 85, 490, 492; Т. 2. С. 141.

18. См.: там же. Т. 2. С. 598–604.

19. Полный Православный богословский энциклопедический словарь. Т. I. СПб., б.г. Стб. 179–180, 1062–1072.

20. См.: Мифы народов мира. Т. 1. С. 122.

21. Там же. С. 168.

22. См.: Сага о Греттире. Новосибирск, 1976. С. 159.

23. Мифы народов мира. Т. 1. С. 188.

24. Там же. С. 290.

25. Там же. С. 339.

26. Там же.

27. Там же. Т. 2. С. 215.

28. Там же.

29. Там же. С. 433.

30. Там же.

31. Там же. С. 576.

32. Там же.

33. Там же.

34. Дюмезиль Ж. Верховные боги индоевропейцев. М., 1986. С. 141.

35. Кстати, непонятно, почему Гуревич в этом случае выбирает южный, германский вариант имен (а не северный – Хедин и Хильд) – в статье “Сигурд” он, наоборот, отдает предпочтение северному, скандинавскому Сигурду перед южным, германским (и, кстати, более известным) Зигфридом!

36. Мифы народов мира. Т. 2. С. 590.

37. Там же.

© (составление) libelli.ru 2003-2020