Российское общественное сознание
о судьбах России в ХХ веке и будущем

(Продолжение. Начало в номере “Альтернативы” 2000 № 4)

О национальном самосознании россиян

Особое значение на рубеже столетий приобретает трактовка национального самосознания. Это связано, с одной стороны, с некоторой неопределенностью современного ощущения национальной идентичности в полиэтническом обществе. С другой стороны, трансформирующееся российское общество переживает смену языков описания национальных форм существования.

Адаптация к новым формам государственного бытия, сопряженная с одновременным переосмыслением истории, идет долго и трудно. Так, в 1996 г. лишь чуть более половины россиян – 53,1 % – ощущали себя гражданами России, 15,5 % – гражданами СССР, а 23 % сами не знали, кем себя ощущать. В начале же 2000 г. доля ощущавших себя гражданами России превысила две трети (67,5 %), но доля ощущавших себя гражданами СССР остается тем не менее достаточно заметной (11,2 %). Тех же, кто ощущает себя “неизвестно кем”, стало 16,7 %.

Доля тех, кто говорил о себе как о “гражданах мира”, фиксировалась в опросе РНИСиНП 1995 г. на уровне 7,3 %. Теперь вес этих ориентаций уменьшился и составил 4,6 %. Отметим, однако, что среди тех, кто пользуется Интернетом (6,1 %), доля “граждан мира” возрастает более чем в три раза и составляет 16,2 %. Возможно, это говорит о том, что Россия вступает на путь интеграции в глобальное сообщество, влияние которого будет, несомненно, повышаться в ближайшей перспективе.

Понятие национальности в массовом сознании остается достаточно расплывчатым и неопределенным. Об этом свидетельствуют ответы на вопрос, кого в первую очередь можно назвать русским человеком. На первый план вышли суждения: “того, кто любит Россию” (41,0 %) и “того, кто воспитан на русской культуре и считает ее своей” (40,0 %). На втором плане оказались суждения: “того, чьи родители русские” (24,3 %) и “того, кто сам считает себя русским” (23,8 %). Что касается отметки в паспорте, то ее значение для национальной самоидентификации отмечают лишь 6,6 % населения. Не так уж много респондентов (7,6 %) связывают принадлежность к русской нации и с православным вероисповеданием.

В целом культурно-эмоциональные составляющие национальной идентификации оказались более значимыми, чем идея родства (“нация по крови”). При столь свободной (и если угодно – пластичной) трактовке национальной принадлежности неудивительно, что у подавляющего числа респондентов (69 %) отношение к людям в процессе общения не зависит от национальности этих людей. И только 9 % откровенно признаются, что это отношение “чаще зависит от национальности человека”. Последний показатель можно воспринимать в качестве одного из важных индикаторов, позволяющих дать оценку степени распространенности националистических установок в массовом сознании.

Обратимся далее к анализу результатов, полученных при ответе на вопрос об отношении к другим национальностям. Сам вопрос формулировался следующим образом: “В какой мере Вы испытываете симпатию или антипатию к людям разных национальностей?”. Далее предлагался список (основанный на экспертной оценке), состоящий из 23 национальных групп, расположенных в алфавитном порядке. Респондент имел возможность выбрать одну из трех позиций по отношению к каждой из этих групп: “испытываю симпатию”, “испытываю антипатию” и “затрудняюсь ответить”.

Наиболее интересный и значимый результат состоит в том, что благодаря данному исследованию был получен своеобразный рейтинг симпатичных/антипатичных национальных групп у россиян (табл. 19).

Из полученных данных видно, что поле позитивных оценок в российском самосознании значительно преобладает над полем негативных оценок. Причем к русским высказаны наибольшие симпатии. Прежде всего это объясняется тем, что русских подавляющее большинство в выборочной совокупности (83,4 %, что весьма близко к их доле в составе населения РФ). И во-вторых, ни один человек из представителей инонациональных групп, участвовавших в опросе, не выразил негативного отношения к русским (2).

Другая крайняя позиция в таблице – отношение к чеченцам. Прежде всего она объясняется многолетней военной ситуацией в регионе чеченского кризиса. Однако и в этих условиях 14,1 % респондентов выражают симпатию к чеченцам. Надо заметить, что среди татарской и северокавказской части выборки симпатии к чеченцам более распространены, нежели по массиву в целом. При этом, однако, чрезвычайно важно отметить, что и в этом случае прочеченские установки не сопровождаются, по данным опроса, антирусскими настроениями.

После русских на первом месте по уровню симпатий стоят белорусы, украинцы и болгары. Это скорее всего дань советской традиции и общности исторической судьбы этих народов. Сербы, однако, отстоят от других славян несколько дальше, несмотря на поддержку российским общественным мнением Югославии в ее конфликте с НАТО. Между различными группами славянских народов разместились французы и финны.

Таблица 19

Симпатии и антипатии россиян к ряду
национальных групп (в %)

Как удалось установить в ходе исследования, пол и уровень материального благосостояния не влияют на восприятие национальных групп, а наиболее дифференцированную картину национальных симпатий и антипатий дают различия по возрасту. Так, при оценке американцев наблюдается увеличение доли негативных реакций в старших возрастных группах. По отношению к немцам эта зависимость проявляется менее очевидно. Во всех же иных случаях наблюдается устойчивая противоположная динамика. Это означает, что молодежная среда в большей степени подвержена национализму, чем население в целом. Так, если в среднем по массиву антипатию к сербам высказывают всего 9,3 %, то в группе до 30 лет таких оказывается почти 16 %. В группе до 30 лет доля испытывающих антипатию к чеченцам и азербайджанцам заметно выше, а к татарам и узбекам – более чем в два раза выше, чем в среднем. В то же время возрастные различия почти не сказываются на антиеврейских и антиэстонских установках.

Анализ полученных в ходе проведенного исследования эмпирических данных позволил сделать ряд важных выводов, характеризующих взаимные отношения этнических групп в современном российском обществе. Так, практически во всех национальных группах наблюдается очень высокий уровень ориентации на свою собственную национальность (что, кстати, подтверждается и данными предыдущих опросов). Это значит, что этноцентризм присущ всем национальностям, в том числе и русским. В практическом плане речь в связи с этим может идти лишь о мере этноцентризма, а также о характере его проявлений и направленности.

Полученные в ходе проведенного исследования эмпирические данные и обобщения, характеризующие состояние национальных отношений в современной России, а также их отражение в массовом сознании дают богатый материал для размышлений о путях развития различных обществ, в том числе и в общеевропейском контексте. Если в Западной Европе в условиях прогрессирующей интеграции национальная идентичность теряет эмоционально мобилизующее значение и частично перекрывается идентичностями другого типа (региональной и общеевропейской), то вектор социально-психологической динамики российского общества, напротив, ориентирован на национальную консолидацию.

Проведенное исследование позволяет оценить эти различия количественно. К примеру, свыше 85 % россиян указали, что они гордятся своей национальностью, а 80,5 % – гордятся историей России и ее традициями. Чувство национальной гордости у россиян, по нашим данным, оказалось значительно сильнее, чем гордость своей профессией и своими достижениями. В большинстве же стран Западной Европы индикаторы национальной гордости, как известно, иные. Так, в конце 80-х гг. доля британцев, заявивших о том, что они гордятся своей нацией, составила 58 %, австрийцев – 53 %. В 1990 г. в Западной Германии на волне национальной эйфории, вызванной присоединением ГДР, данный показатель составил 70 %.

На вопрос, касающийся готовности рисковать своей жизнью, если Россия подвергнется нападению врага, положительно ответили 56,8 % россиян, а отрицательно – 13,8 %. Это существенно выше, чем в большинстве стран Западной Европы, за исключением Скандинавских. (Так, в Италии соответствующая цифра лишь слегка превысила 30 %, в Бельгии она составила около 27 % и т. д. (3).)

Следует отметить, что полученные в ходе исследования ответы на “прямые” вопросы достаточно хорошо коррелируют с данными, характеризующими национальную тему на уровне ассоциативных рядов. Так, позитивное отношение к понятию “национальное чувство” проявили 89,6 % российских респондентов, в то время как среди немецких – всего 61 %. При этом достаточно примечательно, что для россиян слово “Россия” оказалось эмоционально более притягательно, чем слово “Германия” для немцев (соответственно 94,3 и 85,0 %).

Судя по данным настоящего опроса, можно утверждать, что за последний год – со времени использования военной силы со стороны НАТО в косовском конфликте – тенденции национальной консолидации в массовом сознании россиян усилились. Национальная консолидация на основе осмысления национально-государственных интересов, безусловно, позитивный процесс, содействующий выдвижению России в ряд развитых государств. Нельзя, однако, забывать, что здесь имеется и сильный конфронтационный компонент (между русскими и нерусскими народами России), равно как и между некоторыми нерусскими народами, обладающими конфликтным потенциалом.

Воздействие религиозного фактора на сознание
и поведение россиян

Российское общество на протяжении длительной истории, в том числе в минувшем веке, выделяется тем, что здесь значительную роль во многих сферах личной и общественной жизни неизменно играли традиционные факторы. Среди них важнейшая роль принадлежит религии, в первую очередь православной церкви. Понять особенности сознания и поведения верующих в России на стыке ХХ–XXI вв. возможно лишь на фоне того сложного культурного и политико-правового процесса в жизни российского общества последнего десятилетия, которое принято называть религиозным возрождением.

Речь идет об освобождении общества от вульгарных, уничижительных представлений о религии. Политические и правовые перемены в стране, ликвидация существовавшего на протяжении десятилетий административных и нравственных притеснений верующих, принятие прогрессивного законодательства о свободе совести позволили религиозным организациям выйти из подневольного состояния, а верующим свободно, без боязни исповедовать свою веру. Однако этот процесс, что подтвердило и данное исследование, весьма противоречив.

С одной стороны, наблюдается рост религиозности (46,9 % респондентов заявляют о своей вере в Бога, что почти в четыре раза больше по сравнению с данными конца 70-х гг. ХХ в.), и ослабление позиции сознательного безверия (лишь 10,3 % не верят ни в какие сверхъестественные силы, что почти в 2,5 раза ниже, чем в конце 70-х гг.), резкое возрастание в общественном сознании престижа конфессиональных организаций, действующих в стране, возникновение религиозных политических движений, тяга к религии прежде равнодушных к ней людей.

С другой стороны, позитивный процесс роста роли религии как элемента культуры, носительницы общечеловеческих ценностей сопровождается рядом издержек. Взять хотя бы вопрос об особенностях мировоззренческих ориентаций россиян, о характере, глубине их религиозности. Так, для многих людей характерны колебания между верой и неверием, обращение к нетрадиционным для страны, в том числе самым экзотическим, культам, к различным сверхъестественным силам (веруют не в личностного Бога, а в некую сверхъестественную силу – 15,7 %), новоявленным гуру. Части верующих свойственны такие характеристики, которые противоречат самому исходному представлению о религии (вера в приметы – 25,9 %, в НЛО – 8,3 %, в колдовство, магию – 11,5 %). Религиозное мировоззрение у значительной части верующих, особенно тех, кто склонен, следуя своеобразной “моде”, к внешней, показной религиозности, отличается во многом неопределенностью, отсутствием ясного содержания. Именно подобные черты свидетельствуют о сложности и неоднозначности процесса религиозного возрождения. Хотя при мировоззренческой самоидентификации часть респондентов не считают себя верующими, но в то же время в ответах на другие вопросы они относят себя к приверженцам тех или иных, чаще всего традиционных, конфессий. Подобное явление объясняется идентификацией ими православия или ислама с национальным образом жизни, с той культурой, типом цивилизации, принадлежность к которым для данных респондентов естественна.

Подобные данные показывают противоречивый, нецельный характер мировоззренческих взглядов неверующей части населения. Это еще раз подтверждает то обстоятельство, что у основной массы россиян безотносительно от того, кто они – верующие или неверующие, в собственно мировоззренческих взглядах наблюдается немало мистических и архаичных, в том числе дохристианских и домусульманских, представлений, языческих традиций.

Исследование показало необходимость отказа от существовавшего еще недавно стереотипа о том, что верующие в своем большинстве – это политически инертная и социально пассивная масса пенсионеров и домохозяек, далекая от проблем, волнующих общество, избегающих политической активности. К началу XXI в. в России сформировался новый тип верующего – молодого и среднего возраста (около 80 % от общего числа верующих), со средним и высшим образованием (85 %), участвующего в общественном производстве (рабочие – 27,8 %, ИТР – 5,3 %, гуманитарная интеллигенция – 3,6 %, работники государственной торговли, сферы услуг, транспорта, связи – 4,8 %, служащие – 4,5 %, предприниматели – 2,7 %, жители села – 25,2 %, военнослужащие и сотрудники МВД – 2,4 %, городские пенсионеры – 17,4 %, студенты – 2,8 %, безработные – 3,5 %).

В соответствии с требованием времени свой образовательный уровень верующие, как и все население, повышают, используя современную информационную технику и специализированные информационные услуги. Немногим уступая неверующим респондентам в пользовании Интернетом (соответственно 4,8 и 8,6 %) и персональным компьютером (13,5 и 19,6 %), верующие несколько превосходят их в систематическом обращении к услугам консультативных агентств, информационных и культурных центров (9,6 и 3,6 %) и одинаково регулярно пользуются статистическими материалами, коммерческой информацией (по 5,8 %).

Анализ социально-экономической и идейно-политической ориентации современных верующих показывает, что их оценки положения, сложившегося в России, особенно хода и характера проводимых реформ, деятельности политических движений и лидеров, понимание перспектив общественного развития страны в XXI веке совпадают в целом с позициями неверующих. Но при общей схожести позиций улавливается, пусть и не очень ощутимо, тенденция: верующие, руководствуясь религиозно-нравственными критериями, дают несколько более жесткую оценку негативным нравственным и социальным явлениям, настороженнее относятся к непродуманным социальным импровизациям, подражательным общественно-экономическим преобразованиям.

Говоря о моральном и социальном авторитете церкви, важно обратить внимание и на другую тенденцию. Население страны, в том числе верующие, отвергает клерикальную модель развития общества. Так, идея очищения общества через православную веру, солидарно отвергнутую мусульманами и неверующими, получила поддержку лишь у 8,2 % православных. Вероятность, что в XXI в. Россия постепенно будет становиться мусульманской страной, сочли высокой 7,8 % православных, 20,6 % мусульман и 11,7 % неверующих. Сочли незначительной такую вероятность 31,0 % православных, 46,6 % мусульман и 34,2 % неверующих, а совершенно невероятной – 61,2 % православных, 32,8 % мусульман и 54,1 % неверующих.

Особо следует подчеркнуть, что среди верующих преобладают государственнические взгляды, идеи приоритета державы, коллективистские, соборные представления. Так, выражают уверенность в расширении союза России и Беларуси 41,1 % православных, 37,9 % мусульман (30,2 % неверующих) и допускают самоликвидацию СНГ лишь 9,2 % православных, 6,9 % мусульман (16,0 % неверующих).

Для религиозно-культурной жизни современной России характерно энергичное вторжение в духовную жизнь российских граждан зарубежных религиозных и псевдорелигиозных объединений. Категорическую убежденность в том, что в России могут существовать только традиционные религии (христианство, ислам, иудаизм, буддизм и др.), почти в равной мере выразили верующие православные и мусульмане (34,6 и 34,5 %). Эту позицию разделяют 21,8 % неверующих. Сходный удельный вес и у более взвешенной позиции, допускающей полное равноправие всех религий, за исключением сект, которые посягают на достоинство, права и свободы личности. Этой позиции почти одинаково придерживаются 32,7 % православных, 32,8 % мусульман и 35,3 % неверующих.

Вместе с тем позицию о том, что “в России могут распространяться любые религии, но приоритет должны получить традиционные”, которая отображена, по сути, в той или иной форме в некоторых законодательных актах, принятых в Центре и регионах России, поддерживает значительно меньшее число верующих (17,9 % православных, 13,8 % мусульман) и неверующих (15,1 %). Не воспринимает абсолютное большинство всех мировоззренческих групп населения и возможность распространения любых религий, в том числе таких, которые наносят вред людям; подобную гипотезу готово поддержать лишь 4,2 % православных, 5,2 % мусульман, 8,9 % неверующих. Таким образом, при всем плюрализме мнений о возможных вариантах распространения различных религиозных течений, в том числе новых культов и движений, преобладающими для российского общества являются тенденции одновременной поддержки и традиции, и терпимости. Данный подход можно назвать осмотрительной толерантностью.

Одним из важных выводов исследования является то, что нельзя определять значение и роль религии и церкви, их возможности для жизни и перспектив России исходя только из числа верующих. Многие неверующие россияне видят в религии общенациональную нравственную опору, признают ее социальный авторитет, в их сознании религиозное сливается с национальным.

Россия и международное сообщество

Необходимость усиления внешнеполитических позиций России и активная защита национальных интересов являются частью нового социального запроса, задающего в настоящее время вектор трансформации российской политической системы. Вместе с тем важным фактором, сказавшимся на позиции россиян по вопросам внешней политики, стало наблюдавшееся в последнее время обострение противоречий между Россией и основными глобальными центрами силы. В этой связи в политической жизни страны в последнее время отчетливо проявились по крайней мере два новых момента.

Первый – это тенденция к изоляции политиков, не придерживающихся “сильного” внешнеполитического курса (или не сумевших убедить общественное мнение в обратном). Как показала недавняя неудачная избирательная кампания г. Явлинского, даже некий намек на благоволение к нему внешних политических сил становится для российского политика серьезным дискредитирующим фактором.

Второй момент, который необходимо в этой связи отметить, – это довольно заметный рост антиамериканских настроений. Так, если в 1995 г. упоминание США вызывало положительные чувства у 77,6 % россиян, а отрицательные – только у 9,0 %, то в настоящее время индекс антипатий по слову “Америка” поднялся до 43,4 %. Отметим для сравнения, что в Германии этот показатель зафиксирован на уровне 22 % – выше, чем в России 1995 г., но более чем в два раза ниже, чем в России 2000 г..

С приведенными данными полностью согласуется оценка россиянами источников угроз для России в ХХI в.. Почти 44 % опрошенных назвали в этой связи именно США (на втором месте идет несколько диффузная “угроза с юга”, представленная различными странами исламского мира, и в первую очередь Афганистаном). Неприязнь к политическому курсу администрации США психологически переносится и на американцев, которые оказались ныне в числе малосимпатичных для россиян наций.

Восстановить доброе отношение россиян к Америке в этой ситуации могли бы, видимо, лишь очень активные шаги США навстречу российским интересам. И хотя, судя по полученным нами ответам, либерально настроенная российская интеллигенция продолжает еще сохранять известные симпатии к США, времена проамериканской политики в России, судя по всему, закончились. Наибольшие шансы поддержки у населения в настоящее время имела бы жесткая (хотя и не прямо конфронтационная) линия по отношению к США. Во всяком случае, ориентация на союз с США в XXI в. показалась российским гражданам малопривлекательной (на возможность такого союза указали в своих ответах лишь чуть более 4 % опрошенных).

Вместе с тем россияне отделяют перспективы отношений с США от текущих и будущих отношений с европейскими странами и Евросоюзом. Отношение россиян к перспективам отношений с Европой изучалось путем сопоставления ответов на три пары альтернативных суждений (табл. 20).

Таблица 20

При перекрестном анализе позиций, занятых респондентами по этим парам суждений, выяснилось, что те, кто рассматривает Россию как часть Европы, делятся почти поровну на оптимистов и пессимистов по части отношений с Западом. Среди трактующих Россию в качестве особой цивилизации значительно преобладают сторонники суждения, указывающего на незаинтересованность Запада в подъеме России в связи с тем, что ее усиление якобы представляет угрозу для европейских стран.

Консолидированную проевропейскую позицию (“Россия как часть Европы” + “Европа как общий дом”) высказала ровно третья часть респондентов. Два противоположных суждения (“Россия – особая цивилизация” + “Запад не заинтересован в помощи России”) выбрала четвертая часть респондентов. Такое распределение мнений показывает, что нынешнее руководство России имеет достаточную свободу рук при избрании политического курса относительно Евросоюза и отдельных европейских стран. Скорее всего, этот курс будет определяться прагматически, в зависимости от тех конкретных акций, которые будут предприниматься Западом в отношении России.

В целом же анализ полученных данных показывает, что россияне чувствуют себя европейцами и хотели бы оставаться таковыми. Неевропейская (евразийская) культурно-историческая ориентация имеет определенное распространение, но не доминирует. Практически 2/3 россиян считают Россию естественной частью Европы и полагают, что в дальнейшем она будет теснее всего связана именно с этим регионом мира, тогда как число поклонников активно проповедуемого сегодня евразийства составило не более 1/3. Уровень значимости для россиян азиатских стран в целом сравнительно невелик. Само слово “Европа” в ассоциативных рядах массового сознания россиян окрашено значительно позитивнее, чем слово “Азия” (в первом случае уровень симпатий составил 83,1 %, а во втором – лишь 64,7 %).

Однако, несмотря на эти симпатии, на уровне вербальной формулировки желательного политического курса отношение к Европе амбивалентно. Альтернативные суждения на эту тему получили почти одинаковую поддержку. Большинство российских граждан (около 53 %) благожелательно относятся к идее вхождения РФ в Европейское сообщество. Но число противников данной точки зрения почти столь же велико. К тому же россияне отнюдь не склонны рассматривать это направление как приоритетное.

В настоящее время в качестве наиболее вероятного союзника Российской Федерации в ареале Евросоюза наши респонденты ставят на первое место Германию: 7 % опрошенных, что заметно превышает аналогичный показатель по другим странам (Великобритания – 1,3 %, Франция – 3,9 %, бывшие социалистические страны – 0,5 %). Однако сама по себе эта цифра все же не очень велика.

Однако следует учитывать, что, несмотря на демократические реформы, Россия в силу весьма серьезных экономических причин все еще остается во многом закрытым обществом. Доля россиян, систематически выезжающих за рубеж, судя по данным исследования, не превышает 5–6 %, в то время как почти 90 % граждан за пределами СНГ практически не бывают. Столь ограниченные контакты не создают условий для непосредственного восприятия российскими гражданами зарубежного социального опыта, хотя бы на уровне простого ознакомления. Поэтому, несмотря на достаточно прочную традицию русского европеизма, европейский вектор для современной России может оказаться чисто виртуальным.

Тем не менее в нынешних условиях анализ мнения россиян в сопоставлении с объективно складывающейся на европейском континенте обстановкой показывает, что заявленное В. Путиным стремление к наращиванию усилий на европейском направлении может опираться на значительный внутриполитический ресурс. Однако россияне отдают себе отчет в том, что путь сближения с Европой будет долгим и трудным. Причем препятствия на этом пути создают не только объективно существующие и вновь возникающие проблемы, но и взаимное непонимание, разная логика социального мышления. Эти различия сказываются в существенной асимметрии взаимного восприятия. Как показывают данные перекрестных опросов, отношение к Европе и европейцам в Российской Федерации гораздо лучше, чем отношение европейцев к России и россиянам. Например, в Германии понятие “Россия” вызвало положительный отклик лишь у 25 % опрашиваемых, а отрицательный – у 60 %, тогда как у россиян к понятию “Германия” это соотношение оказалось почти зеркальным (62 % позитивных ответов против 38 % негативных).

Неудивительно, что наиболее надежными, несмотря на свою нынешнюю неустойчивость, представляются россиянам партнерские отношения в рамках постсоветского пространства, т.е. с теми партнерами, которые имеют тот же культурно-исторический багаж, что и мы сами. Хотя особенно ярких эмоций несколько аморфное образование под названием “СНГ” не вызывает (положительные реакции на данное слово отмечены у 40 % респондентов, а отрицательные – почти у 60 %).

Наиболее прочной является на сегодня психологическая почва для российско-белорусского сближения с перспективой вхождения в этот процесс Украины. Причем надо отметить, что если российско-европейские отношения очень чувствительны к действиям, идущим вразрез с позицией России, то в отношении восточнославянских партнеров этого почти не наблюдается, ибо здесь основное значение имеет взаимное восприятие на уровне человеческих контактов. В частности, несмотря на некоторые предпринятые украинским руководством прямо антироссийские акции (назовем в этой связи хотя бы настойчивые попытки вытеснения с Украины русского языка), отношение к Украине и украинцам остается стабильно положительным (уровень симпатий – 66,8 %, антипатий – 10,5 %). Можно сказать, что российское общественное мнение терпеливо нацелено на перспективу российско-украинского сближения, ориентируясь в этом деле не столько на идеологию официального Киева, сколько на “человеческое” взаимопонимание.

Отвечая на вопрос, кто может стать наиболее верным союзником Российской Федерации в XXI в., наши респонденты поставили на первое место Белоруссию, а на второе – Украину. Третье место разделили Китай и Югославия. Из стран Европейского Союза в этой связи была особо выделена Германия (4-я позиция в списке 16 наиболее важных для России стран и регионов).

Вместе с тем следует отметить, что распространенные в российском обществе представления об архитектуре глобального мира и перспективах России в этом мире весьма расплывчаты. Так, взгляды наших сограждан по поводу споров об однополярном и многополярном мире разделились практически на три группы, сопоставимые друг с другом по численности. Наибольшая из них высказалась за то, чтобы в будущем Россия заняла место одного из политических центров этого мира. Определенная часть респондентов выступила за возвращение к биполярной структуре и восстановление статуса России как одной из двух сверхдержав. Изоляционистские настроения (лучше поменьше заниматься мировыми делами и побольше своими собственными) оказались характерны для четверти опрошенных.

Следует ли интерпретировать этот консенсус как всплеск внешнеполитического реваншизма, стремление “посчитаться” с США за поражение в “холодной войне”?

Думается, для такой оценки нет никаких оснований. Несмотря на ясно выраженный в общественном мнении императив “сильной” международной политики, никакие конфронтационные ее модели в России непопулярны. Так, например, только 5,8 % респондентов отметили противостояние Западу в качестве идеи, способной сплотить российское общество во имя достижения общей цели. Примечательно и то, что россияне, судя по всему, не особенно хотели бы вновь взваливать на свою страну экономическое и военно-политическое бремя сверхдержавы. Позитивно отнеслись к такого рода цели чуть более 28 % респондентов, и еще меньше (около четверти) ретроспективно оценили превращение СССР в сверхдержаву как важное достижение в российской истории ХХ в..

В целом же россияне, судя по их ответам, являются во внешнеполитическом плане сторонниками “достойной самостоятельности”: идти своим путем, не вмешиваться в чужие конфликты и не быть никому ничем обязанным.

Будущее России в контексте анализа
массового сознания

Современная Россия находится в столь неустойчивом состоянии, что прогнозировать ее развитие крайне затруднительно. Однако “уравнение будущего”, несомненно, включает в себя и такие переменные, о которых можно говорить с достаточной степенью достоверности. Это касается в первую очередь настроений общества. Как показывают данные социологических опросов за ряд последних лет, пройдя через фазу резких колебаний, установки массового сознания ныне в целом стабилизировались и приобрели практически независимую от колебаний политической и экономической конъюнктуры конфигурацию.

Причем российское самосознание интересно не только в плане анализа непосредственных реакций на происходящее, но и с точки зрения ее участия в формировании веера потенциальных возможностей и альтернатив развития.

В этом плане можно рассматривать некоторые катастрофические сценарии будущего, в том числе и сценарий распада России. Данный вывод следует из целого ряда фактов. В частности, из того, что большинство россиян склонны отождествлять себя не с регионом проживания, а с Россией в целом. Об этом же свидетельствует и динамика ответов на вопрос о том, как бы отнеслись наши респонденты к выходу своего региона из состава России. В 1995 г. свыше 2/3 опрошенных отнеслись к такой перспективе с явным неодобрением, а противоположную позицию заняли всего 8,4 % (при таком же количестве безразличных). Сопоставление этих данных с материалами исследования 2000 г. показывает, что ориентация наших соотечественников на “единую и неделимую” Россию является очень твердой и устойчивой.

Практически полностью исключенной в современной России можно считать и перспективу так называемого коммунистического реванша. Не потому что 70 лет правления компартии воспринимается новыми поколениями россиян как “проклятое прошлое” (негативизм по отношению к данной эпохе проявляется в достаточно умеренной форме) и не вследствие того, что коммунистов, как полагали одно время некоторые либеральные политологи, поддерживают “одни старики” (на самом деле влияние КПРФ в обозримой перспективе будет оставаться достаточно стабильным). Главной причиной является рост многокачественности общества, делающий коммунизм как социально унифицирующий тотальный проект совершенно бессмысленным. В этом контексте меняется сам характер социально-исторических претензий коммунистического движения. Что же касается элементов социалистической политики, то в условиях России они неизбежно становятся, хотя и в разной степени, достоянием практически всех политических партий, исключая разве что крайних рыночников-либералов.

Для характеристики мотивации и направленности социального поведения россиян очень важно учитывать такую специфически российскую черту, как стремление “работать на будущее”. Русское самосознание в высокой степени проективно, а его психологическая связь с конкретно переживаемым текущим моментом ослаблена. Прошлое, в котором воплотилась некая мера достигнутого, важнее, чем настоящее. Но еще более важно будущее.

Хотя затяжной кризис и отсутствие очевидных признаков улучшения ситуации вызвали в российском обществе моральное утомление и способствовали нагнетанию разного рода страхов и фобий, можно сказать, что россияне смотрят в будущее не без тревоги, но достаточно оптимистично. Глубоких признаков психологического надлома в российском обществе не наблюдается. Во всяком случае, вероятность большинства наиболее катастрофических сценариев развития, таких, как распад страны, третья мировая война, новая революция или установление полной зависимости страны от Запада, депопуляция населения и заселение территории страны мигрантами, в глазах российских граждан выглядит меньшей, чем успешное преодоление кризиса. Всерьез такие катастрофические варианты беспокоят около трети опрошенных, 40–50 % рассматривают их как маловероятные и от 15 до 30 % такие возможности совершенно отвергают.

Что же касается оптимальных для России вариантов – восстановления ее ведущих позиций в мире, окончательного утверждения демократии и правового государства, быстрого роста экономики и т.п., то по отношению к ним россияне проявляют своего рода благожелательный скептицизм. Доля респондентов, считающих вероятность благоприятного для страны хода истории высокой, и доля считающих ее относительно низкой почти одинакова и колеблется вокруг отметки 45 % с разбросом в 5–7 пунктов. При этом количество крайних пессимистов, убежденных в том, что такое развитие событий совершенно невероятно, не превышает 7–10 % (табл. 21).

Что же нужно сделать для реального обеспечения оптимистических сценариев развития? Что в наибольшей степени способствовало бы развитию России в XXI в.?

На этот счет у россиян есть доминирующая точка зрения, разделяемая более чем половиной граждан страны. Речь идет о прогрессе отечественной науки и техники (54,1 % опрошенных). В целом же мнения по этому вопросу по степени своей статистической значимости отчетливо разделяются на четыре группы.

В первую из них, охватывающую около половины респондентов, наряду с развитием научно-технического потенциала страны следует отнести также наведение порядка и его укрепление (47,5 %). Во вторую группу, в которую включается около трети опрошенных, вошла тесно связанная с прогрессом науки позиция – развитие образования (34,6 %), а также практически все собственно экономические факторы из предложенного респондентам списка: развитие здоровой конкуренции (26,0 %), укрепление роли государства в экономике (31,7 %) и опора на собственные силы (27,3 %).

Как показал опрос, к ориентации на сырьевые отрасли россияне относятся весьма сдержанно. Во всяком случае, они явно не склонны связывать развитие именно с этой задачей. Более полное освоение природных кладовых страны (нефть, газ и т.п.) попало только в третью по значению группу факторов (17,6 %).

Наконец четвертая группа включила в себя малозначительные с точки зрения россиян позиции (менее 10 % ответов), куда попали все основные элементы демократического идеологического поля: развитие подлинной демократии (9,3 %), развитие инициативы и самодеятельности граждан (8,9 %), помощь наиболее богатых и развитых стран (3,4 %).

Таблица 21

Мнения россиян о вероятности различных сценариев развития России в XXI веке (в %)

Следует констатировать, что российское общество, к сожалению, явно недопонимает ту роль, которую играет в развитии страны национальная элита. Данный фактор оказался в нашем опросе последним по значимости с совершенно малым уровнем поддержки – 1,4 %. По тому, какие социальные и экономические факторы, по мнению опрошенных, являлись движущими силами исторического процесса в России в XX в., можно судить по представлениям россиян о векторе социально-экономического развития, в частности о том, каким он был в прошлом и каким он может быть в будущем (табл. 22).

Таблица 22

Мнения россиян о том, какие социальные силы и государственные институты играли наиболее важную роль в жизни России в ХХ веке и какие должны сыграть эту роль в ХХI веке? (в %)

В своей основной массе россияне явно склоняются к тому, что в XXI веке расстановка основных социальных сил и групп инженеров в экономике и экономической политике в стране приобретет примерно те же очертания, какие мы видим сегодня в развитых странах Запада.

Заключение

Начало ХХ столетия было для России сопряжено с периодом революционных бурь и потрясений. Вот и последние 10–15 лет истекающего века ознаменовались всеобъемлющими процессами социальной трансформации.

На протяжении последнего десятилетия ХХ в. в жизни России произошли глубокие качественные сдвиги. Изменились общественный строй и политическая система. Трансформировалась социальная структура, получили широкое распространение новые идеи, виды деятельности, жизненные стратегии. В сознание россиян прочно вошли демократические ценности и понятия рыночной экономики, объективнее стал их взгляд на опыт других стран и собственное прошлое.

В процессе этих изменений российское общество приобрело многие черты, сближающие его с другими европейскими странами. Одновременно у россиян окрепло сознание своей принадлежности к международному сообществу, прежде всего к европейскому миру. В массовом сознании россиян ясно прослеживается стремление к сотрудничеству с Европой, желание быть и оставаться европейцами.

Вместе с тем тенденции, выявленные в ходе проведенного исследования, позволяют говорить о том, что российский путь развития вряд ли поддается унификации и стандартизации. В истории российских реформ последнего десятилетия выделяются два периода.

Первая половина 90-х гг. – это время увлечения россиян западным опытом, сопровождающегося настойчивыми попытками переноса на российскую почву различных образцов и моделей зарубежного происхождения. Правомерность российской специфики при этом нередко подвергалась сомнению или отвергалась как нечто ретроградное.

Реакцией на односторонность этих увлечений стало формирование в середине 90-х гг. консервативной волны, которая в значительной мере определяет нынешнее состояние массовых умонастроений россиян. Главной доминантой этой волны стало возвращение от западнических увлечений периода становления демократии к “исконно российским” представлениям, нравственным устоям и образу жизни.

Консервативная волна выявила и актуализировала целый ряд особенностей российской социокультурной среды, относительно независимых от колебаний политической конъюнктуры и способных заново воспроизводиться в меняющихся исторических условиях. Эти особенности в известном смысле можно рассматривать в качестве инвариантов, характеризующих российский (русский) менталитет в сопоставлении с духовными традициями других стран и народов.

Проведенное исследование (как и предыдущие исследования РНИСиНП) позволило особо выделить в этой связи установки и ценности православно-христианского происхождения, утверждающие превосходство духовных начал над чисто внешним устроением жизни и приобретением разнообразных материальных благ.

Традиционно они всегда определяли своеобразный дух русской культуры, в том числе и в советском ее варианте. На рубеже 80-х и 90-х гг. установки и ценности этого типа стали активно вытесняться идущими с Запада жизненными приоритетами, связанными с идеей количественно измеримого экономического успеха. Данный процесс особенно сильно затронул молодое поколение, вступающее в жизнь и использующее новые шансы, предоставляемые рыночной экономикой и открытым обществом. Это обстоятельство, казалось бы, давало основание для того, чтобы однозначно соотнести противостоящие друг другу ценностные ориентации с модальностями исторического времени, определив одну из данных ориентаций как архаическую, а другую – как современную. Однако сегодня такое умозаключение выглядит уже далеко не бесспорным. Во всяком случае, традиционные “идеалистические” ценности восстановили свое влияние на общество именно тогда, когда оно уже прошло через некоторый опыт демократии и рыночных реформ.

На первый взгляд наблюдаемая сегодня динамика российского массового сознания в чем-то аналогична распространению так называемых постматериалистических или постэкономических ценностей в западных обществах. Однако на самом деле сходство это чисто поверхностное. В России имеет место не свободная игра индивидуализированных потребностей в условиях переизбытка материальных благ, а процесс “укрепления духа” с целью выживания в достаточно трудной, а для многих семей, оказавшихся за чертой бедности, в экстремальной ситуации. Значение материальных благ (и выраженного в количестве и качестве таких благ успеха) снижается здесь не потому, что они стали легко доступными, а, напротив, потому, что для огромной массы людей даже относительное изобилие становится малореальным. Поэтому процессы, происходящие сегодня в России, правильнее определить не как движение к постматериалистическим ценностям, а как формирование культуры духовной сосредоточенности.

В целом же полученные данные выявили то обстоятельство, что в российском сознании все семантическое поле понятий, обозначающих различные формы духовной жизни, окрашено заметно позитивнее, чем в экономически развитых странах, где в последнее время отмечалось нарастание постматериалистических ориентаций (табл. 23).

Важные различия между российским обществом и странами Западной Европы проявляются и в плоскости отношений между личностью, обществом и государством. Это непосредственно проявляется в характере преобладающих форм идентичности, в межэтнических отношениях, в трактовке взаимных обязанностей гражданина и государства и др.

Таблица 23

Примечание. По понятию “молитва” первая цифра фиксирует отношение граждан Западных, а вторая – Восточных земель Германии.

Указанные различия с точки зрения типологии обществ и их сравнительного анализа весьма существенны. Однако они не означают, что Россия и ее население отворачиваются от перспектив глобальной интеграции и идеи прогресса. Приведенные в ряде разделов настоящего доклада данные говорят о том, что россияне в целом ориентированы на современные формы жизни и хозяйствования. При этом они, возможно, даже более мотивированы к социальным, экономическим и технологическим инновациям, чем население ряда других европейских стран. Несмотря на крайне неблагоприятные материальные условия и почти полное отсутствие поддержки со стороны государства, россияне прилагают большие личные усилия к повышению уровня своего образования, освоению современного информационного пространства и приобретению необходимых для этого умений и навыков.

Результаты исследования позволяют твердо утверждать, что в плане “человеческого капитала” Россия сохраняет весьма высокий потенциал модернизации. Важно только, чтобы стратегия модернизации не была оторвана от национального опыта и учитывала психологические особенности и взгляды россиян, традиционно ориентированных на сильное государство, не только поддерживающее “правила игры”, но и способное к активному историческому целеполаганию.

Подводя итоги анализу новой общественной парадигмы, можно сделать вывод, что в основе своей российское общество переболело смутой. Медленно, но последовательно возникла новая система ориентаций, предполагающая наличие доминирующего в политической системе центра как в смысле ценностей центризма, так и в прямом смысле “центра власти”. Состояние хаоса сменилось тенденцией, ориентированной на порядок и власть которая получила наконец возможность опереться на те социальные слои, которые были для нее недоступны последние десять лет. Именно такого рода тенденция и общественные ожидания в силу ряда причин сконцентрировались на фигуре В.В. Путина, предопределив его победу на президентских выборах.

Продолжавшаяся в России пятнадцать лет революционная эпоха, судя по всему, заканчивается. Возрождается традиционная “русская власть” со своей традиционной социальной базой и традиционными политическими приоритетами. Хотя, вероятно, – с сохранением и даже упрочением ряда демократических институтов, от которых российское общество теперь уже вряд ли откажется (выборность, свобода слова, свобода выезда за рубеж и т.п.).

В целом, как свидетельствуют результаты проведенного исследования, россияне отдают себе отчет в огромных возможностях своей страны. И это, несмотря на характерный для морально-психологической атмосферы в стране высокий уровень тревожности, позволяет им смотреть в будущее с изрядной долей оптимизма. При этом в массовом сознании четко обозначилась доминирующая точка зрения на общенациональные приоритеты и средства обеспечения оптимальных для России сценариев развития. Большинство россиян выступают за концентрацию усилий общества и государства на развитии науки и образования. Учитывая сложившуюся на сегодня сырьевую ориентацию российской экономики, этот социальный заказ потребует серьезной корректировки проводившейся в последние годы экономической политики, а возможно и пересмотра места России в системе международного разделения труда.

Примечания

1. Результаты немецкого опроса, проведенного в декабре 1999 г., опубликованы в “Zeit”, 29.12.1999.

2. 0,5 % респондентов, выразивших негативное отношение к русским, сами оказались русскими.

3. Источник: Towards a European Nation. Political Trends in Europe East and West. Centre and Periphery. N.Y., 1994, pp. 34-38; Rewriting the German Past. History and Identity.