Кто сегодня определяет ход истории?

КТО СЕГОДНЯ ОПРЕДЕЛЯЕТ ХОД ИСТОРИИ?

Борис Славин

Вопрос о социальных силах, которые могут вывести Россию из всеобщего кризиса, есть ключевой вопрос современной жизни. Это, по сути дела, вопрос о главном субъекте исторического действия, от которого зависит будущее как нашей страны, так и всего мира. Говоря коротко, его можно сформулировать следующим образом: кто сегодня определяет ход и направление истории?

Еще недавно на этот вопрос, казалось, имелся однозначный ответ в советском обществоведении – это рабочий класс, руководимый коммунистической партией. Однако после падения КПСС большинство теоретиков, в том числе и левой ориентации, не выяснив границы и специфику современного рабочего класса, дружно заговорили о его “устарелости”, о его “несоответствии” современным реалиям жизни и даже о его якобы “изначальной примитивности”. В последнее время все чаще стали раздаваться голоса о потере пролетариатом классового признака, о “превращении его в профессию” (1).

Каких либо глубоких теоретических аргументов у сторонников этих взглядов нет, а те, что есть, носят, в основном, эмпирический характер. В частности, считается, что ныне рабочий класс совершенно не тот, каким он был в XIX веке, когда вырабатывалась марксистская социологическая теория. Он не является прогрессивным классом, так как связан с физическим или сугубо индустриальным характером труда, удельный вес которого в современном производстве постепенно тает. Он пассивен и его революционные качества утрачиваются по мере общего роста благосостояния общества. Наконец, мы не видим у рабочего класса проявлений интернационализма, классовой солидарности, сознательной активности и дисциплинированности, которые ему были свойственны в прошлом. Мало того, он часто выступает как консервативная сила, поддерживающая прогнившие режимы и националистически настроенных политиков.

Надо признать, что весь этот набор аргументов хотя и не нов, но имеет под собой определенную современную подоснову. На самом деле рабочие в конце ХХ в. иные, чем в его начале: они более образованны и, как правило, связаны с технологиями, которых не было в прошлом веке. Безусловно, являясь главной движущей силой всех революций прошлого, рабочие сегодня не демонстрируют той социальной активности, которая им была свойственна, например, в предоктябрьские и октябрьские дни

_____________________

Славин Борис - д. ф. н., проф. МГПУ

1917 г. Наконец, является историческим фактом, что рабочие весьма пассивно сопротивлялись приходу Гитлера к власти в Германии, не осознали антирабочий характер политического режима И. Сталина, а в начале 90-х гг. безразлично отнеслись к крушению СССР, к ликвидации, казалось бы, их “родной” советской власти и не менее “родной” коммунистической партии.

Однако все так и не так! Дело в том, что чисто эмпирически совершенно невозможно понять метаморфозы, происшедшие с рабочим классом в ХХ столетии. Они могут быть осознаны, на мой взгляд, лишь в рамках общей теории классов и классовой борьбы, выработанной марксистской социологией, новейших тенденций развития производительных сил человечества. Если мы соглашаемся с тем, что рабочий класс как класс уже устарел (некоторые исследователи продолжают утверждать, что еще “не дозрел”), то спрашивается, какой же класс пришел ему на смену или продолжает определять ход историиN Ниже об этом я скажу более подробно. Что касается других теорий, часто претендующих на современность и новаторство, то, на мой взгляд, они во многом запутывают существо рассматриваемого вопроса, смазывая его научную фундаментальность и политическую остроту. Игнорируя материалистическое понимание истории, в основе которой лежит трудовая деятельность людей, они ограничиваются либо позитивистским, либо мифологическим подходами, приводящими к поверхностным, или явно ошибочным выводам о социальной структуре и движущих силах современного общества.

Возьмем для примера новейшую теорию одного из идеологов национал-большевизма Александра Дугина. Вот как он пытается ответить на поставленный в начале данной статьи вопрос о главных социальных силах современности. Он пишет в газете “Завтра”: “Геополитический подход к политическому анализу российской ситуации позволяет объективно и беспристрастно выделить два мировоззренческих предела. На одной стороне баррикад – евразийцы (это приблизительно то же, что “патриоты”), на другом – атлантисты (это приблизительно то же самое, что “западники” и “русофобы”). Именно эта дуальность и предопределяет динамику глубинных процессов в современном российском обществе”.

Раскрывая эту “дуальность”, А. Дугин показывает, что евразийский полюс политики представлен “патриотической оппозицией”, левым крылом которой является КПРФ, а правым – часть представителей “Единства” и “Отечества”. Что касается другого полюса – атлантического, то его наиболее наглядно представляет группа Гайдара – Чубайса, “способствующая введению в стране “внешнего управления” в интересах “иного государства, иной цивилизации”.

Как мы видим, вся “объективность” и “беспристрастность” Дугина определяется не сутью современных экономических и социально-политических противоречий, а географической предопределенностью: делением современного мира на Запад и Восток, на государства, примыкающие к Атлантическому океану и Евразии, на “морскую” и “земную” цивилизации. Такая сугубо абстрактная матрица, наложенная на социально-политические отношения, создает условия для любых произвольных интерпретаций различных исторических явлений и событий. Так, для А. Дугина остаются совершенно непонятыми фактами, например, поворот примаковского самолета над Атлантикой во время косовского кризиса и его же поведение во время парламентского кризиса в январе текущего года. То же можно сказать и о его характеристике политических поступков таких типичных “атлантистов”, как А. Чубайс и Б. Березовский. Первый, как известно, вопреки своим “атлантистским” убеждениям поддержал В. Путина во время второй чеченской войны. Второй вопреки своим недавним призывам к запрету КПРФ открыто голосовал за такого “убежденного евразийца” и коммуниста, как Г. Селезнев. Если в рамках классической марксистской теории подобные единичные факты имеют достаточно рациональное объяснение, то для А.Дугина эти политические повороты и развороты на 180 градусов наших политиков лишь “причудливое” (!) отражение “мировоззренческой войны” атлантистов и евразийцев в современном мире. Здесь слово “причудливое” наглядно характеризует мифологический характер выводов геополитической теории, которая всегда использовалась политической элитой для отстаивания своих корыстных интересов.

Похожие идеи развивает и лидер КПРФ Геннадий Зюганов, считающий, что в конце ХХ в. социальный подход все больше уступает место культурно-историческому методу, якобы снимающему односторонности классового видения российского общества и его истории. По мнению лидера КПРФ, не классовые противоречия, а борьба “мировой закулисы” Запада и ее агентов в России, с одной стороны, и российского (русского) народа, с другой, определяет ход современной истории. В соответствии с этим современная политическая борьба в нашей стране ведется не между рабочим классом и буржуазией, а между патриотами-государственниками, отстаивающими мощь российской державы, и антипатриотами – западниками, предающими и продающими внешним врагам свою страну.

В этой связи модифицируется главная задача борьбы на современном этапе. Ею является не столько борьба за социализм, сколько борьба против “предателей национальных интересов”, борьба с “антинародным режимом”, кремлевской “семьей”, их отдельными представителями в лице гайдаров, козыревых, чубайсов и т.п. Говоря о противостоящей им социальной силе, он называет по аналогии с войском Александра Невского три ее составляющие: отряды верующих православных людей (“правая рука”), отряды коммунистов (“левая рука”) и отряды патриотов-государственников (центр).

В каких же формах, по мнению Г.Зюганова, должна вестись борьба такого “триединого” войскаN Как ни странно, исключительно в мирных и нереволюционных формах. В мирных потому, что в стране, насыщенной ядерным оружием, гражданская война может привести к уничтожению всего и вся, в нереволюционных формах потому, что “лимит на революцию Россия уже давно исчерпала” (3). Данные аргументы кажутся убедительными, но на самом деле они не выдерживают критики. Дело в том, что ядерное оружие является сдерживающим фактором лишь мировой войны, но оно не является препятствием для развязывания различных локальных войн, включая гражданские. Что касается второго аргумента, то он вообще ничтожен, ибо никаких лимитов на революции история никогда не выдавала, не выдает и не будет выдавать. Революции являются стихийными явлениями, не зависимыми от воли или желания отдельных партий и даже классов.

Какую же тактику политической борьбы предлагают коммунисты и патриоты на современном этапеN По мнению лидера КПРФ, в настоящее время надо не революции проводить, а “выдавливать” политических противников из различных ветвей и структур власти путем назначенства или с помощью парламентских, губернаторских и других выборов. Не конфронтировать, а сотрудничать с государством и его различными органами. При этом его не смущает, что на практике такое сотрудничество, как правило, оборачивается прямым приспособлением к существующему буржуазному режиму власти и государству. Об этом свидетельствуют, например, голосования депутатов думы от КПРФ за бюджеты, разработанные в рамках политики “шоковой терапии”, проправительственная во многих случаях политика “красных губернаторов”, многочисленные факты трансформации “красных директоров” в классических капиталистов и т.п. В результате традиционные требования левой оппозиции о ликвидации “антинародного режима” и изменении политического курса страны оказываются пустыми декларациями, выпускающими пар социального недовольства народных масс. Таков плачевный итог взглядов, порожденных ложной геополитической концепцией, заимствованной у буржуазии нашей левой и патриотической оппозицией.

Гораздо ближе к действительности и классовой правде относятся взгляды, выражающие интересы новой российской буржуазии и бюрократии. В этой связи примечателен диалог российского предпринимателя Александра Паникина с бывшим мэром Москвы, известным экономистом Гавриилом Поповым, опубликованный в небольшой газете “Панинтер” (4).

Сходясь на якобы исторической исчерпанности и нереферируемости советского социализма, они расходятся в оценке эффективности “радикальных” реформ и деятельности Бориса Ельцина. Для Г.Попова данные реформы имеют разрушительный характер потому, что их стали осуществлять демократически настроенные интеллигенты – непрофессионалы под руководством полуграмотного партократа Б. Ельцина. В итоге демократы оторвались от народа, дискредитировав слово “демократия”. Для А. Паникина реформы, несмотря ни на что, представляют собой “великий перелом”, где “возникали и исчезали целые классы, перераспределялась собственность, экономика вписывалась в открытый мир. Заслуга Ельцина в том, что в этот период он каким-то чудом удержал равновесие и начало возникать что-то новое. Появились люди дела, и эта энергетическая масса уже реально существует сегодня. Да, полукриминальная – во многом развивается и работает в теневой экономике. Но и за это спасибо, ведь нация была обескровлена. Мне кажется, что по-другому быть просто не могло – и это, кстати, не самый худший вариант. Люди самоорганизовались по-новому в тех рамках, которые предложила жизнь. Сегодня эти новые силы хотят легализации, хотят нормальных условий для развития. Теперь, – говорит он, – нужна власть, которая сумеет, опираясь на эту новую социальную силу, двинуть страну вперед”.

Итак, А. Паникин считает, что новая “полукриминальная” российская буржуазия, предприниматели, за исключением “финансовых дельцов, которые крутят деньги и высасывают кровь из реального сектора экономики”, должны определять в будущем ход российской истории, а власть должна выражать их интересы. Олицетворением и примером такой власти может служить мэр Москвы Юрий Лужков. По А. Паникину, предпринимательская буржуазия в России со времен Октября не утеряла своей прогрессивной роли: она и должна быть демиургом будущего. При этом его совершенно не смущает, что эта, явно идеализированная им часть класса, совершенно не делает “экономической погоды” в России. Последней, как показывает жизнь, заправляют “финансовые дельцы”, крутящие народные деньги и, по его же собственному выражению, “высасывающие кровь из реального сектора экономики”. Именно эти дельцы привели российскую экономику к краху, именно они сегодня начали новый передел собственности в своих, сугубо корыстных интересах. Что касается реального сектора экономики, то он продолжает разрушаться, несмотря на отдельные положительные примеры успешного производственного предпринимательства.

Иного взгляда на современную историю придерживается Г. Попов. По его мнению, будущее за просвещенной бюрократией, которая может не только определить стратегию развития страны, но и ее осуществить. Ю. Лужков для него пример наилучшего представителя “прогрессивного крыла бюрократии”, но без серьезных “стратегических планов” в голове.

Весьма примечательно, что еще 8 февраля 1997 г. в интервью газете “Правда-5” он говорил: “В России единственной силой, которая не проиграла от реформ, является бюрократия. И во времена Хрущева, и во времена Горбачева, и во время Ельцина она только приобретала. Она либо расширяла свою власть, либо умножала свою собственность. Приватизация сделала ее еще более сильной”. Для Попова совершенно очевидно, что в следующем веке никакого другого общества, “кроме общества, где господствует бюрократия, не может быть вообще. Структура общества усложняется, как следствие, усложняется аппарат управления им, а аппарат – это бюрократия, профессионалы управления”. Поскольку “в будущем мы можем говорить лишь о различных вариантах бюрократического строя”, остается “ориентироваться лишь на более прогрессивные слои бюрократии”, на вариант либо “коллективно-бюрократического управления”, либо “просвещенного бюрократизма, наиболее оптимального для России”.

В этих словах мы имеем концентрированное выражение идеологии современной бюрократии. При этом социал-демократа Г. Попова нисколько не смущает тот факт, что в лице бюрократии мы часто имеем силу, сдерживающую производство, отчуждающую народ от власти и превращающую демократию в фикцию. Несмотря на это, Г. Попов настаивает на своей точке зрения, полемизируя с марксизмом. Он считает, что марксистская теория преодоления социального и политического отчуждения посредством ликвидации классовых антагонизмов и отмирания государства не подтвердилась практикой и ходом истории.

Надо отметить, что похожей точки зрения в начале века придерживался Михайловский, пытавшийся осмыслить историческую роль государства и бюрократии в России. Он доказывал неискоренимость государства и необходимость бюрократии в будущем так же ссылками на “усложнение” социальной структуры и функций в обществе. Тогда ему возражал В. Ленин, доказывая, что никакие технические и организационные “усложнения” государственных и общественных функций не меняют социальной природы государства и его главной функции в обществе, связанной с насилием одного класса над другими.

Что касается собственно бюрократии, то В. Ленин с этим феноменом столкнулся сразу после Октябрьской революции. Его попытки ликвидировать или даже уменьшить влияние этого разрастающегося слоя общества на советскую власть не дали положительных результатов. Несмотря на постоянные требования вождя революции о сокращении чиновников в госаппарате, количество их постоянно увеличивалось. Не помогли здесь и меры, примененные Парижской коммуной к чиновникам: сведение их зарплаты к средней зарплате рабочего и постоянная сменяемость кадров. Бюрократия всегда находила возможность создать для себя привилегии в обществе.

Особенно укрепилась бюрократия во времена И. Сталина, считавшего вопреки ленинским требованиям усиления демократии (преобразование Рабкрина, введение “рабочих от станка” в центральные органы партии и государства), что “страной управляют на деле не те, которые выбирают своих делегатов в парламенты при буржуазном порядке или на съезде Советов при советских порядках. Нет. Страной управляют фактически те, которые овладели на деле исполнительными аппаратами государства, которые руководят этими аппаратами” (5). В этих словах главного советского бюрократа, пожалуй, наиболее рельефно выражена идеология того слоя общества, который в конце ХХ в., трансформировавшись в класс новой буржуазии, окончательно ликвидировал завоевания Октября.

Если И. Сталин лишь проговаривался относительно той роли, которая играет бюрократия в современном ему советском обществе, то такие левые теоретики, как немец Гуго Урбанс, итальянец Бруно Рицци, а позднее англичанин Тони Клифф и югослав Милован Джилас, ставили ее во главу своих философско-исторических рассуждений. Ссылаясь на факты существования тоталитарных режимов в Германии и СССР, они задолго до Г.Попова обосновывали идею исторической закономерности появления “нового класса” и нового строя в форме “бюрократического коллективизма”, или “госкапитализма” как промежуточной исторической формации между капитализмом и социализмом.

Особенно остро вопрос о бюрократии как новом правящем классе дебатировался в социалистической литературе в связи с началом второй мировой войны и заключением германо-советского пакта. Вызвавший негодование демократической и левой интеллигенции этот пакт поставил под сомнение социальную природу рабочего государства в СССР. Сразу стали возникать вопросы, как может рабочее государство заключать договор с откровенно фашистским режимом о разделе сфер влиянияN Не следует ли отсюда вывод о социальной тождественности этих режимов и равно негативного к ним отношения со стороны рабочего класса, демократической и левой общественности?

Отвечая на эти вопросы, одни утверждали, что заключение германо-советского пакта есть лишнее доказательство контрреволюционной и антипролетарской сущности советского государства, которое не может называться рабочим государством. Исходя из этого, предлагалась тактика борьбы на два фронта: против тоталитарных режимов Гитлера и Сталина одновременно. Другие под влиянием Л.Троцкого доказывали научную и политическую несостоятельность подобной тактики. По их мнению, сталинский бюрократический режим в СССР деформировал, но не изменил природу рабочего государства, заложенную Октябрем. Отсюда вытекала тактика защиты СССР в возможной войне с Германией. По сути своей эта тактика сводилась к защите революционных завоеваний СССР (государственная собственность, плановое хозяйство и т.п.) в борьбе с буржуазным фашистским государством.

По мнению Л. Троцкого, советская бюрократия в силу своей исторической специфики не в состоянии изменить социальную природу рабочего государства: максимум, что она могла сделать – это ее деформировать, исказить. Он видел в бюрократии своеобразный орган класса, а не самостоятельный класс. По его мнению, думать по другому, значит ставить под сомнение теорию классовой борьбы, перечеркивать выводы этой теории о движущих силах истории, о прогрессивных и революционных возможностях пролетариата, о характере современной эпохи, как эпохи революционного перехода от капитализма к социализму. Он писал: “Если бонапартистская сволочь – класс, значит она не случайный выкидыш, а жизнеспособное дитя истории. Если ее мародерство и паразитизм – “эксплуатация”, в научном смысле слова, значит, бюрократия имеет перед собою историческое будущее, как необходимый правящий класс в системе хозяйства” (6). Когда оппоненты Л.Троцкого как свидетельство силы властвующей бюрократии приводили в качестве доказательства чистки и репрессии, проводимые сталинским режимом, он им возражал следующим образом: “Чудовищные чистки в СССР являются самым убедительным свидетельством того, что советское общество органически стремится извергнуть из себя бюрократию” (7).

Но главным его аргументом, направленным против признания бюрократии самостоятельным классом, был все же тот факт, что она не имела своего самостоятельного места в экономике, каковым обладали, например, буржуазия или рабочий класс. Бюрократия в силу своей исторической специфики, могла лишь обслуживать эти классы с большей или меньшей долей самостоятельности. Любопытно, что эта точка зрения во многом совпадает с тем, что говорят о современной бюрократии наиболее объективные западные социологи, называя ее “резервной армией власти” или “наемной армией классового конфликта” (Ральф Дарендорф). Так бюрократия в годы фашизма была вынуждена обслуживать интересы крупного финансового и промышленного капитала в Германии, так советская бюрократия, паразитируя на социалистических завоеваниях Октября, была вынуждена охранять и обслуживать интересы рабочего класса и, прежде всего, его общенациональную собственность и плановый характер хозяйства. Здесь можно наглядно проследить социальное различие двух тоталитарных режимов власти – гитлеровского и сталинского. Различие, которое, между прочим, не хотят замечать враги и мнимые друзья социализма.

Правда, надо отдать должное Л. Троцкому, который умел вставать на точку зрения своих оппонентов. Так он не отказывался рассмотреть и маловероятную, по его мнению, ситуацию возможного превращения бюрократии в правящий класс. Он считал, что такое может случиться лишь в условиях отказа рабочего класса от своей исторической миссии – осуществления социалистической революции и построения социализма. По его мнению, вторая империалистическая война “заново проверяет не только устойчивость существующих режимов, но и способность пролетариата прийти им на смену. Результаты этой проверки будут, несомненно, иметь решающее значение для нашей оценки современной эпохи как эпохи пролетарской революции. Если бы, вопреки всем вероятностям, в течение нынешней войны или непосредственно после нее Октябрьская революция не нашла своего продолжения ни в одной из передовых стран: если бы, наоборот, пролетариат оказался везде и всюду отброшен назад; тогда мы, несомненно, должны были поставить вопрос о пересмотре нашей концепции нынешней эпохи и ее движущих сил. Вопрос шел бы при этом не о том, какой школьный ярлык наклеить на СССР или на сталинскую шайку, а о том, как оценить мировую историческую перспективу ближайших десятилетий, если не столетий: вошли ли мы в эпоху социальной революции и социалистического общества или же в эпоху упадочного общества тоталитарной бюрократии?” (8). Отсюда вытекала и знаменитая альтернатива: “социализм или варварство”, сохраняющая до сих пор свою актуальность.

Кто-то скажет, что, поскольку социалистическая революция не произошла в развитых странах, мало того, исчезли завоевания Октября в СССР и странах Восточной Европы, сбылась негативная сторона прогноза Л.Троцкого, т.е. мир оказался на пороге глобального “общества тоталитарной бюрократии”. При всей относительной верности данного рассуждения, думаю, что сделанный на ее основе вывод был бы научно не корректен и во многом преждевременен. Да, в развитых капиталистических странах революций не произошло, но во многих из них рухнули, а не укрепились фашистские режимы. По мере освобождения от фашизма в странах Восточной Европы были заложены экономические предпосылки социалистических преобразований. В Португалии, Франции, Италии революционные выступления трудящихся неоднократно отправляли буржуазные правительства в отставку. В России в середине 50-х гг. под влиянием обновленческих и демократических процессов в стране и правящей партии ушел с политической сцены тоталитарный режим сталинизма, произошли социалистические революции в Китае, Вьетнаме, на Кубе, рухнула многовековая колониальная система, началась замена реакционных режимов в Латинской Америке. Все это свидетельствует о том, что не только традиции Октябрьской революции живы, но и продолжает существовать порожденная ею эпоха перехода от капитализма к социализму.

Вместе с тем никто не может возразить, что после крушения советской модели социализма в СССР и странах Восточной Европы наблюдается глубокий кризис коммунистического и всего левого движения. Особенно наглядно проявляется этот кризис в глобальном наступлении современного капитала на права трудящихся, в отходе их от коммунистического движения и социалистической идеологии. В этой связи закономерен вопрос: связан ли этот кризис с качественным изменением рабочего класса, в частности с потерей им революционных качеств, или здесь действуют иные причиныN

Большинство теоретиков левой ориентации склонны объяснять этот кризис сугубо объективными причинами, среди которых на первое место выдвигаются качественные изменения, происшедшие с обществом и с рабочим классом в конце ХХ в.. Часть из них мы уже назвали в начале статьи. Суть их сводится к тому, что современный рабочий класс количественно уменьшается, его удельный вес в производстве сокращается, он постепенно утрачивает революционные качества пролетариата, ему есть что терять в социальных конфликтах, поэтому его нельзя считать ведущей силой общества, способной вывести, например, Россию из кризиса. На вопрос, кто же может сегодня заменить рабочий класс в качестве прогрессивного и активного субъекта истории, называют разные слои общества. В частности, для России, как отмечалось, много говорят о прогрессивной роли “новой буржуазии” – предпринимателей, госчиновников, национал-патриотов, наконец, в последнее время называют интеллигенцию.

Как мы видим, все эти ответы носят сугубо субъективный и, как правило, эмпирический характер, не освещенный какой-либо вразумительной теорией. Если историческая миссия пролетариата с необходимостью вытекала из основного, базисного противоречия капиталистического общества, противоречия между трудом и капиталом, то попытки, например, доказать ведущую роль интеллигенции, как правило, связываются с ее количественным ростом и возрастанием роли знаний в постиндустриальную эпоху. При этом как-то забывается, что знание и информация сегодня пронизывают все сферы общества, проникают во все классы и слои общества. Но даже там, где талант, знания и информация составляют главное содержание труда специалиста или художника, являются, казалось бы, его полной собственностью, капитал продолжает сохранять над ними свой контроль. Этот контроль проявляется во владении и распоряжении материальными средствами передачи информации в виде помещений для художественных выставок, театров, библиотек, издательств, высокоскоростных информационных магистралей, телекоммуникаций, суперкомпьютеров и т.п. (9).

Принцип деления общества по критерию “знание” или “информация” не является классово-образующим, он не ликвидирует деления общества по принципу “отношения к средствам производства” и тем более отношения “труд – капитал”. Пока труд является основой жизни, а его современная историческая форма проявляется в противостоянии труда “живого” (рабочая сила) и труда “мертвого” (средства производства, техника). Но пока продолжает существовать противоположность труда и капитала, наемной рабочей силы и собственника средств производства, до тех пор общество будет сохранять свое социальное деление на рабочий класс и буржуазию, хотим мы этого или нет.

Попытки абстрагироваться от этого фундаментального критерия при осмыслении социальной структуры современного общества и определения его ведущих сил с необходимостью порождают отказ от материалистического понимания истории, способствуют росту субъективизма в понимании его социальной и политической структуры.

Как я уже отмечал, ряд “правых” и “левых” идеологов сегодня пытаются доказать, что происходит своеобразное исчезновение прежнего рабочего класса (пролетариата), превращение его в профессию. При этом обнаруживается, что под рабочим классом они подразумевают, как правило, людей физического труда, связанных с индустриальной стадией развития общества. Думаю, в такой постановке вопроса полностью игнорируется марксово понимание рабочего класса как людей сугубо наемного труда. Труд как затрата рабочей силы предполагает по Марксу затрату не только физической энергии, но и умственной, и нервной. Он не случайно называл работников физического и умственного труда, нанимаемых капиталистом, “совокупным работником”, который противостоит капиталу, т.е. всему буржуазному классу. Разведение понятий “рабочий класс” и “наемный работник”, как и отождествление рабочего класса только с людьми физического труда, не присуще классическому марксизму. Оно было в свое время узаконено сталинским обществоведением, чтобы скрыть наемный характер труда в условиях “реального социализма”. Те, кто сегодня говорят об исчезновении рабочего класса, продолжают двигаться в рамках подобного обществоведения.

Когда же говорят об интеллигенции как движущей силе современной истории (см. взгляды И.Забелина, А. Пригарина, В. Келле и др.), совершенно забывают о том, что сегодня интеллигенция поляризуется так же, как поляризуется общество: на абсолютное большинство наемных работников (рабочий класс) и меньшую часть собственников (буржуазию). Интеллигенция, как и много лет назад, либо непосредственно входит в эти классы, либо прямо или косвенно обслуживает их интересы.

Так современную инженерно-техническую интеллигенции трудно вычленить из современного рабочего класса, претерпевшего качественные изменения под влиянием научно-технической революции. Как известно, большой процент современных рабочих имеют высшее, среднее или средне-специальное образование, возникли рабочие профессии, связанные с новыми информационными технологиями, сферой услуг, все больше уходят в небытие профессии, связанные с тяжелым физическим трудом. Что касается крупных менеджеров, высокооплачиваемых специалистов, банковских чиновников, известных адвокатов и т.п., то они, как правило, обслуживают капитал и щедро оплачиваются им. По подсчетам газеты “Вашингтон пост” средний американский рабочий должен работать 1072 г., чтобы получить 12 726 долларов в час, которые получает главный исполнительной служащий компании “Эдвансед Микро Девайсез Инк.” (10). Нетрудно понять, что подобные служащие, кормящиеся за счет прибавочной стоимости, представляют собою современную буржуазию, имеющую внутри себя соответствующие градации, связанные с качественными и количественными характеристиками капитала. Носит классовую характеристику и так называемая творческая интеллигенция (писатели, художники, деятели искусства и культуры). Ее классовая принадлежность хорошо прослеживается в зависимости от того, чьи интересы она отстаивает, какую власть “боготворит”.

В России в последнее десятилетие мы видели наглядно, как большая часть советской творческой интеллигенции с необыкновенной легкостью перешла с одной классовой позиции к другой, от защиты интересов рабочего класса к верноподданнической позиции по отношению к Б.Ельцину и “новым русским”. Знаменательны в этом отношении слова одной актрисы, сказанные после августовского переворота 1991 г.: “Люблю богатеньких!” Аналогична по сути своей и фраза известного юмориста Жванецкого, прозвучавшая на вечере, посвященном творчеству Окуджавы: “Не кидайте гуано наверх!” Особенно отвратительно выглядели представители творческой элиты России, которые призывали власть к насилию против защитников Белого дома в кризисные дни 1993 г. Здесь была нарушена вековая традиция русской интеллигенции – в трудные дни быть с народом, а не с властью. К сожалению, лишь небольшая часть нынешней творческой интеллигенции остается верной интересам трудового народа, пытаясь его просветить и сплотить в борьбе за свободу, справедливость и достойную жизнь.

Наиболее сильным аргументом против признания рабочего класса деятельной и прогрессивной силой истории является так называемая теория “исчезновения труда и капитала”, популярная на Западе и в какой-то мере у нас. Суть этой теории состоит в том, что в постиндустриальном обществе на смену труду и капиталу приходит производство знаний и информации. На самом деле в развитых странах капитализма доля затрат на физический процесс производства, включая оплату рутинного труда, все время падает, а доля затрат на научные разработки, дизайн продукции, маркетинговые исследования неуклонно растет. По мнению американского ученого Питера Дракера, в США “подлинным, если не единственным капиталом становится человек и его знания”. Это мнение во многом совпадает с прогнозом Маркса, который считал, что в будущем обществе базисом экономики станет не грабеж прибавочного времени, а использование силы человеческого знания в интересах всех членов общества.

Аналогичные идеи высказываются западными исследователями и по отношению к проблеме собственности на средства производства. Считается, что в конце ХХ в. идет мощный процесс диффузии собственности, которой наделяется все большее число граждан общества, либо путем овладения такими средствами производства информации как индивидуальные компьютеры, либо путем акционирования капитала и передачи его работникам предприятия (программы ЭСОП в США). Так, по мнению известного американского социолога и футуролога О. Тоффлера, “если индивиды подходят к своему собственному электронному терминалу и оборудованию, приобретенному, возможно в кредит, то они реально становятся независимыми предпринимателями, а не классическими наемными рабочими, что означает рост собственности на “средства производства” среди рабочих” (11). Здесь может быть наиболее наглядно выражен сугубо эмпирический подход к социальным явлениям.

Вместе с тем объективный анализ данных процессов показывает, что приобретение индивидуальных компьютеров не уничтожает наемный характер труда: контроль над собственностью остается за теми, кто контролирует банки данных и условия доступа в системы обмена информацией. Большинство владельцев индивидуальных компьютеров на самом деле “не являются самостоятельными предпринимателями – речь идет главным образом о надомной работе на своего хозяина” (12).

Что касается процессов акционирования капитала, которые в своем зародыше являются по выражению Маркса “преодолением капитализма в рамках капитализма”, то они также неоднозначны: контроль над предприятием только тогда переходит к его работникам, когда последним удается получить стопроцентный пакет акций и отделить менеджмент от распоряжения ими. Однако подобные предприятия составляют мизерную часть в экономике развитых капиталистических стран. Как верно подмечают российские исследователи соответствующей западной литературы “эволюционное развитие капиталистической системы собственности в действительности не означает диффузию собственности в смысле более равномерного распределения прав собственности на капитал между гражданами либо, по крайней мере, ведет к такой диффузии в пренебрежительно малой степени” (13).

Подводя своеобразный итог исследованиям классовой структуры современного буржуазного общества, его социальным противоречиям и конфликтам, можно прийти к следующим выводам. Нынешние классы во многом отличаются от тех, что были во времена Маркса. Однако это отличие, в основном, внутриклассовое: современная буржуазия расслоилась на тех, кто управляет капиталом, на непосредственных собственников и финансовых воротил. Среди рабочего класса обозначалась резкая дифференциация по доходам, профессиональным навыкам, доли интеллектуального и физического труда, творческой и рутинной работы. Оба класса увеличились в количественном отношении и усложнились по своей структуре. Тем не менее сохраняются, а иногда и нарастают конфликты между ними, проявляющиеся в различных, в том числе и экстремальных формах (“хакерство” – своеобразный луддизм ХХ в., поджоги предприятий, складов и универмагов, отравление пищевых продуктов, выведение из строя вновь изготовленных автомобилей и т.п.). Например, если в начале 80-х гг. поджоги составляли всего 9% от возмещенного страховщиками индустриального ущерба, то сегодня они составляют уже 25% потерь. “Такая ситуация свидетельствует о нарастающей за фасадом “социального партнерства” социальной напряженности, которая, не находя выхода в открытых формах социальной борьбы, приобретает характер стихийно-разрушительного протеста” (14).

Существует точка зрения, что разрушительный характер социального протеста может и должен быть заменен его сознательной формой. И носителями этой формы будет новая нонконформисткая социальная сила в лице так называемого субъекта ассоциированного социального творчества, который вбирает в себя различные группы общества, противостоящие корпоротивно-капиталистической элите, или гегемонизму корпоративного капитала (15). Сторонники этой точки зрения уверены, что историю сегодня творят не конформисты политической элиты и наемные работники, занятые индустриально-репродуктивным или ручным трудом, тем более не пауперы и люмпены, а служащие трансакционного сектора экономики, сохозяева акционерных компаний, наемные работники, занятые творческим трудом, включая “рядовую интеллигенцию” (16).

Безусловно, точка зрения цитируемого автора имеет право на существование. Мало того, она со временем, наверное, будет наполняться все большим реальным содержанием. Тем не менее на сегодня она выглядит достаточно абстрактной, ибо недооценивает реально существующие отряды рабочего класса, включая шахтеров, занятых репродуктивным индустриальным трудом, металлургов, в основном использующих ручной труд, машиностроителей и другие аналогичные отряды рабочего класса и крестьянства. А ведь именно эти отряды сегодня творят историю, выступая против существующей власти олигархов и плутократов в России. Именно они заставляют политическую элиту нашего общества решать проблему невыплат зарплаты и пособий, а олигархов “делиться”, своевременно выплачивая налоги государству. Именно они своим примером заставляют бороться другие отряды рабочего класса и интеллигенции. Мы можем предъявлять к современному рабочему классу массу претензий за его чрезмерную терпеливость, определенные государственнические иллюзии, за то, что он не проявляет должной классовой солидарности, чувства интернационализма и т.д. и т.п., тем не менее других субъектов исторического действия мы в реальности не имеем.

На мой взгляд, вообще, все эти обвинения, связанные с превращением рабочих из “класса в себе” в “класс для себя”, непосредственно нельзя относить к рабочим. Они должны быть предъявлены к его авангарду в лице левых, коммунистических и социалистических партий, которые десятки лет предавали и до сих пор предают его социальные интересы, идя на беспринципное сотрудничество с капиталом в лице существующих буржуазных режимов или с тоталитарной бюрократией в бывших странах “реального социализма”.

Кризис левого движения имеет давние корни. Они лежат в политических ошибках, совершенных коммунистическим движением в 20-е гг. в Германии и Китае, в 30-е гг. в Испании и СССР, в 50-е гг. в Венгрии, в 60-е гг. в Чехословакии и Франции, наконец, в крахе стратегии перестройки. Истоки этих ошибок есть прямое следствие догматизации марксизма и теории социализма. Ясно, что исправление этих ошибок должно начинаться с возрождения марксистской теории, которое начинается в последнее время.

В рамках этого возрождения необходимо ясно себе представлять социальную структуру современного общества, включая Россию. “Двадцатый век, – пишут российские социологи, – стал свидетелем резких изменений в социальной структуре всех обществ, которые в целом модифицировали границы и критерии классового и социального деления, резко расширили средние слои, поменяли “конфигурацию” дифференциации, открыли новые возможности для социальной мобильности” (17). Однако эта мобильность означала не только появление нового среднего класса (управляющие больших предприятий, множество инженеров, техников, от деятельности которых зависит эффективность промышленности и торговли, различные бухгалтеры, менеджеры, рекламные агенты, адвокаты и т.п.), но и их социальное расслоение, приобщающее одних к классу работодателей, других – к наемным работникам. “Если на первых порах развития капиталистических обществ независимые мелкие собственники и предприниматели составляли около 80% населения, то сегодня в наиболее развитых в экономическом отношении странах до 75% активного населения относится к наемным работникам… Эти глобальные тенденции своеобразно преломляются на социальном пространстве России” (18).

Сегодня трудно получить объективные и четкие представления о социальной структуре российского общества: объективной статистики нет, а существующая cтатистика нередко камуфлирует реальную структуру общества. Тем не менее исследования последнего времени дают некоторое представление о ней. Так большинство российских социологов считает, что в России до сих пор не сложилось гражданское общество с большим средним классом (так называемое общество двух третей). Мало того, бывший средний класс (учителя, врачи, инженеры, преподаватели высшей школы) во многом маргинализировался и представляет собой низшие слои общества. Для России наиболее характерны процессы дезинтеграции социальной структуры общества, которая еще во многом сохраняет основные черты советского общества с его знаменитой “трехчленкой”: рабочие, крестьяне, интеллигенция. Однако большая часть этих слоев сегодня находится в маргинальном состоянии, не имея постоянной работы и не получая необходимой зарплаты за свой труд. Состояние распада, дезинтеграции и обнищания большинства общества – вот характерные черты современной социальной структуры России. В ее основе лежит новая структура собственности, о которой почему-то мало говорят в обществе. Вот что о ней пишут современные социологи: “В настоящее время доминирующей формой собственности является частная (73,2%), удельный вес государственной составляет 6,1%, муниципальной – 6,3%, собственность общественных организаций – 5,7%, прочих – 8,7%” (19). Данные цифры сами по себе достаточно красноречивы, если учесть, что в развитых странах Западной Европы удельный вес государственной собственности в пять раз выше чем в России и что до недавнего времени у нас была доминирующей государственная форма собственности. Становится понятно также, в чьих интересах у нас прошла скоростная приватизация и почему в России сегодня не могут найти некогда многочисленный средний класс: обнищав, он просто превратился в малообеспеченные, а, порой и в неимущие слои общества.

Если модель развитых капиталистических стран сравнивают с формой лимона, то для России характерна форма “придавленного к основанию треугольника”. Это означает, что современное российское общество разделено на две абсолютно неравные части: незначительную, но сверхбогатую элиту общества и абсолютное большинство, влачащее жалкое состояние. По данным официальной статистики в 1997 г. 31,9 млн. человек, т.е. 21,6% всего населения имели денежные доходы ниже прожиточного минимума. Доходы 10% наиболее обеспеченных людей были в 12,8 раза выше, чем доходы 10% наименее обеспеченных. В западных развитых странах данный разрыв не превышает 4-5 раз. Душевой доход самого верхнего слоя российского общества, составляющего от 5 до 8% населения, равен 15 тыс. долл. в месяц, а средняя величина прожиточного минимума составляет 40 долл. При этом месячный доход 1% самых богатых семей в России равен приблизительно 40 тыс. долл.

В зависимости от уровня материального благосостояния социологи выделяют следующие слои общества: богатые – 0,7%, состоятельные – 5,3%, обеспеченные – 15,8%, малообеспеченные – 57%, неимущие – 20,2%. Этой структуре общества в основном соответствует и стратификационная модель, которая “выглядит следующим образом:

Элита – правящая политическая и экономическая – до 0,5%.

Верхний слой – крупные и средние предприниматели, директора крупных и средних приватизированных предприятий, другие субэлитные группы – 6,5%.

Средний слой – представители мелкого бизнеса, квалифицированные профессионалы, среднее звено управления, офицеры – 20%.

Базовый слой – рядовые специалисты, помощники специалистов, рабочие, крестьяне, работники торговли и сервиса – 60%.

Нижний слой – малоквалифицированные и неквалифицированные работники, временно безработные – 7%.

Социальное дно – 5%” (20).

Конечно, данная модель во многом ущербна: она совершенно не учитывает громадный слой интеллигенции в обществе, игнорирует пенсионеров, составляющих четверть населения, но главное – совершенно безразлична к классовому составу общества, что, по-видимому, связанно с определенной социальной ангажированностью ученых, занимающихся подобного рода исследованиями.

Тем не менее и эта модель социальной структуры общества в сочетании с моделью материального состояния населения позволяет сделать определенные выводы. Становится совершенно ясной, что современное российское общество состоит из двух основных классов – богатых (собственники капитала и его обслуга, частично высшее чиновничество, успешно работающие предприниматели), составляющих абсолютное меньшинство общества – примерно 20 – 25%, и бедных (наемные работники: рабочие, мелкие служащие, крестьяне, научно-техническая интеллигенция, учителя, медработники, пенсионеры, безработные), составляющих абсолютное большинство населения страны – примерно 75-80%. Как справедливо говорят социологи, один полюс российского общества представляет собой “поле чудес”, а второй – “море слез”.

Кто же реально сегодня может изменить данную ситуациюN Совершенно очевидно, что это не могут сделать люди, составляющие экономическую и политическую элиту общества, действия которой ее породили. Вряд ли это сделает бюрократия, обслуживающая эту элиту и во многом пораженная коррупцией и связями с полулегальными и нелегальными мафиозными структурами. Не приходится сегодня рассчитывать и на интеллигенцию, поднимающуюся на экономическую борьбу только в тех случаях, когда ей грозит прямой голод в результате задержек заработной платы. Единственно кто продолжает сегодня осознанную борьбу за свои права – это рабочий класс, которого не хотят замечать, но с которым вынуждена считаться политическая власть.

Именно рабочий класс в лице шахтеров, выйдя на рельсы, сумел добиться от нынешнего государства для себя и других наемных работников систематической выплаты заработной платы. Именно рабочие коллективы, захватив незаконно приватизированные предприятия в Ленинградской области, напугали правящий класс и подконтрольные ему средства массовой информации тем, что могут обойтись без него, пуская в ход собственное производство и эффективно управляя им.

Конечно, успехи социальной борьбы рабочих за свои права были бы более значимыми, если бы была солидарность между всеми его отрядами, если бы их поддерживали другие слои общества, страдающие от нищеты и бесправия. Однако главный недостаток современного рабочего движения заключается не в том, что изменились цели социальной борьбы по сравнению с началом в.: пока сохраняется капитализм, будет сохраняться и историческая миссия пролетариата, связанная с осуществлением социалистической революции и построением социализма. Не заключается он и в том, что рабочие якобы утратили свои прогрессивные качества: сознательная дисциплина, солидарность, социальное творчество, стойкость, интернационализм и т.п. – все эти качества по-прежнему сохранились и даже усилились в условиях жестокой российской действительности. Рабочий класс не превратился в профессию и тем более, не стал маргинальной группой общества, хотя в нем и имеются многие черты класса “в себе”, продолжают сохраняться государственнические иллюзии, унаследованные им от патернализма советского государства. Разумеется российские рабочие в конце ХХ в. иные, чем в начале. Они более образованны и культурно развиты. Советская власть воспитала в них чувство собственного достоинства, думать, что они “быдло”, как полагают “новые русские”, значит глубоко и стратегически ошибаться. Они терпеливы лишь потому, что им есть что терять при утрате работы, при отсутствии или невыплате заработной платы. Но это терпение небезгранично: наступают моменты, когда оно переполняется, и тогда наступает кризис, который может принять любые экстремистские формы.

Главный недостаток современного рабочего движения, ядра всех наемных работников, заключается в отсутствии политической организации, способной ему объяснить ситуацию в стране и мире и его место в ней. В новых исторических условиях возникает старая проблема: как соединить социалистическую теорию с рабочим движением. Чтобы этот процесс состоялся, надо иметь эту теорию. Ее не может предложить нынешнее коммунистическое движение, органически связанное со сталинской школой фальсификации социалистической теории и истории, ее не дадут современные социал-демократы, которых полностью устраивает парламентаризм и подкрашенный в розовые тона современный капитализм. Ее должны предложить независимые ученые левой ориентации, основательно вычистившие собственные теоретические конюшни, вставшие под знамена критического марксизма и нового демократического социализма.

Только выйдя из глубокого идеологического кризиса, порожденного прошлой историей социализма, можно надеяться на результативность современной классовой борьбы. Если этого не произойдет, рабочее движение будет обречено на ошибки и десятилетия существования варварского капитализма. Таким образом, прежняя классическая альтернатива: социализм или варварство, наполняется новым политическим содержанием на пороге ХХI в.

Примечания

1. См. Альтернативы. 1999. №2.

2. Завтра. 2000. № 8.

3. См.: Зюганов Г. Держава. М., 1994.

4. См.: Панинтер. 2000. №2.

5. Сталин И.В. Соч. Т. 4. С. 336.

6. Троцкий Л.Д. В защиту марксизма. Кэмбридж, США, 1997. С.53.

7. Там же, С. 42.

8. Там же, С.44.

9. См.: Социум ХХI века: рынок, фирма, человек в информационном обществе. М., 1998. С. 276-278.

10. Там же, С. 131.

11. Там же, С. 107.

12. Там же, С. 108.

13. Там же, С. 111.

14. Там же, С. 125.

15. См.: Бузгалин А.В. Генезис информационного общества: вызов теории социализма. В кн.: Критический марксизм: русские дискуссии. М., 1999. С. 53-70.

16. Там же, С.66.

17. Социальное расслоение и социальная мобильность. М., 1999. С.24.

18. Там же, С. 24-25.

19. Там же.

20. Социальное расслоение и социальная мобильность. М., 1999. С.32.