ЛЕВЫЙ РЕСУРС РОССИЙСКОЙ ДЕМОКРАТИИ

VII. РЕЦЕНЗИИ

ЛЕВЫЙ РЕСУРС РОССИЙСКОЙ ДЕМОКРАТИИ

Леонид Истягин

I. Смолин О. Куда несет нас рок событий. Политологическая публицистика 1990-1995 гг. М.: ООО ИПТК “Логос” ВОС, 1995. 120 с.

II. Смолин О. Три трагедии российской демократии. Систематизированный сборник. М.: ООО ИПТК “Логос”, 1999. 284с.

III. Смолин О. Образование. Революция. Закон. Новейшая революция в России. Опыт политико-ситуационного анализа. М.: ООО ИПТК “Логос” ВОС, 1999. 272 с.

IV. Смолин О. Знание - свобода. Российская государственная образовательная политика и федеральное законодательство 90-х годов. М.: ООО ИПТК “Логос” ВОС, 1999. 502 с.

V. Смолин О. В интересах омичей. Отчет депутата. М.: ВНТИЦ, 1999. 90 с.

Слово “демократия”, принадлежавшее в период перестройки к числу самых что ни на есть сладких, ныне воспринимается массами российского населения с привкусом горечи. Нередко это понятие вызывает уже нечто вроде аллергии. Причина, к сожалению, уважительная: реальные плоды разочаровывают. Даже оголтелые демократы теперь не восторге от завоеванного и достигнутого (“Не за то мы гремели кандалами”). Правда, официальные и официозные СМИ истово бьют в барабаны по поводу будто бы одержанных электоральных побед,

____________________

Истягин Леонид - д.и.н., вед н.с. ИМЭМО РАН

но тасуемая на экранах одна и также колода правых персонажей мало кого восхищает. “Выйду на улицу, гляну на село, “демократы” пляшут, а мне невесело...”, – так распевается в свежей частушке, и это не может не тревожить. Выходит, что значительная часть простого народа изверилась и в демократии, и в демократах, как перед этим она разочаровалась в социализме и социалистах.

К счастью, реальное положение дел в российской политике не столь мрачно. Современная Россия располагает и солидным потенциалом демократического развития и убежденными талантливыми демократами, которые могли бы, будь они востребованы, придти к руководству общественными и государственными структурами и институтами. Их надо искать, однако не на свалке кадрового либерального утиля, а в базисном спектре новолевых сил и формирующихся социальных движений. Именно в этом убеждает знакомство с научными трудами, деятельностью и личностью одного из таких “беспартийных левых” наших парламентариев, наглухо игнорируемых российскими масс-медиа, депутата от города Омска всех до сих пор собиравшихся российских парламентов, включая Госдуму РФ третьего созыва, Олега Николаевича Смолина.

В последние годы О.Н.Смолин, наряду и параллельно со своей напряженной работой в Комитете Госдумы РФ по образованию и науке, подготовил и выпустил, помимо статей, комментариев и очерков, также ряд крупных работ по проблемам социальнополитического развития современной России. Автор счел возможным включить в свои труды, в непосредственной увязке с теоретическими исканиями, большие пласты злободневной публицистики, тексты выступлений, делавшихся в Омске и Москве по живым следам событий. Надо признать, что от совмещения под одной крышей текущей публицистики и сугубо академических работ иной раз несколько страдает единство структуры. Зато доказательная сила авторской аргументации получает опору в виде мобилизованного богатого фактического материала, в обобщенном опыте самого исследователя, его политических друзей и коллег. В указанном аспекте работы О.Смолина резко выделяются на фоне иных нынешних пухлых, но очень часто водянистых и малосодержательных изданий на политические темы. Впрочем, по нашему мнению, актуально-политические материалы автора, в том числе раннего периода, вполне заслуживали бы быть отдельно изданными традиционно, то есть полным текстом с использованием всего набора стандартов научной публикации - аппарата, примечаний, индексов и т.п.

Основную свою задачу в вышедших книгах автор, по его собственной формулировке, усматривал в “исследовании характера, особенностей и периодизации российского социально-политического процесса второй половины 80-х и начала 90-х гг.” (Ш, с.4). В дальнейшем О.Смолин предполагает написать “большую работу”, где “объектом исследования станет российская государственная (по преимуществу федеральная) образовательная политика” (там же). Но независимо от выполнения этого замысла, выпущенные книги имеют вполне самостоятельное значение. Более того, по нашему мнению, широкий подход с максимальным заземлением в почву текущих событий, избранный в данном случае, имеет свои преимущества перед чисто академическими изысканиями, особенно в том, что касается выявления перспективных судеб российской демократии. При этом проблема образования, представляющаяся поначалу хоть и очень важной, но все же частной, подчиненной темой в общих рамках политологического анализа, в ходе авторского исследования (см., особенно, IV, с. 6-256), выявляет себя ключевым моментом именно в общенациональном социально-политическом охвате, до такой степени она важна для выбора самих направлений поиска путей разрешения нынешнего системного кризиса.

Вполне естественно, что центральное место в своих трудах О.Смолин уделяет выяснению социально-политической сущности происходящего в стране процесса. Автор подчеркнуто избегает термина “трансформация”, чаще всего употребляемого в западной литературе применительно к совокупности перемен в странах Центральной и Восточной Европы, включая Россию (недавно этот термин в отношении России использовал и канцлер ФРГ Герхард Шредер). Представляется, что автор в данном случае прав: понятие трансформации, то есть перемены, перехода, смены форм, мало продуктивно, потому что оно само по себе еще ничего не говорит о содержании и даже о направленности означенных перемен. Еще более категорически и столь же резонно автор отвергает официальный российский термин “курс реформ”, ибо не усматривает в сумбурных и хаотичных метаниях российских властей, начиная с осени 1991 г., ни продуманности, ни целеустремленности (“курс”), ни последовательности и гибкости (“реформы”).

Все это совершенно справедливо. Но тогда как же определить по общепринятой шкале координат то, что происходит с нашим обществом? Для большей части рассматриваемого периода О.Смолин выбирает термин “революция”, в том специфическом его раскрытии, которому автор посвятил почти целиком одну из работ (см. III, с. 16-210). Наряду с согласием со многими положениями, формулируемыми здесь, возникают и сомнения в корректности некоторых из них. О.Смолин стоит на почве фактов, когда указывает на такие обнаруживаемые им явления в российской действительности, как возникновение бифуркаций, катастрофизм, всплеск конфликтности, резкое расхождение целей и результатов. Все это роднит российскую ситуацию с революционными по типу протекания процессами. В еще большей степени это можно отнести к таким ярко описанным автором феноменам, как первоначальный разлив негативной свободы, мифологизация массового сознания, вспышки в нем утопий и пр. (III, с.167-210).

Но ведь все известные в истории крупные социальные революции были характерны и еще одним, притом важнейшим для них, как революций, качеством: они вносили нечто новое в существовавшие производственные отношения или хотя бы стремились к этому. Без таких прорывов социально-экономических порядков они не были бы революциями. Чем же здесь ознаменовалась российская “революция”? Введением дикого, криминального, бандитского капитализма, при опоре на бюрократические, насквозь коррумпированные “левиафаны”? Но тогда не точнее ли ее назвать контрреволюцией, насильственно реставрировавшей свергнутый в 1917 г. частнособственнический строй вместе с его гнилой надстройкой в виде сословно-бюрократической власти?

Очевидно, революционными, в смысле разрушительности, могут быть названы лишь средства российского “курса реформ”. По-видимому, в российском случае вообще не следует спешить с однозначными квалификациями. В одном месте (к сожалению, только в одном) автор употребляет сдвоенное обозначение: “новейшая российская революция / или контрреволюция” (11, с. 272). Вот эта формула представляется гораздо точнее и содержательнее “революции”. Она, по крайней мере, позволяет поставить вопрос о соотношении элементов прогрессивного и реакционного, обновленческого и ретроградного в нашей действительности. Почему-то автор, сам указавший на этот путь, по нему дальше не пошел. Однако мобилизованный им большой фактический материал оказался весьма красноречив как раз в качестве иллюстрации двойственности природы, дихотомической противоречивости происходящего в стране. Обнаружились, наряду с прочим, расхождение, разнонаправленность и даже конфликтность экономико-социальных и политико-институциональных тенденций. В области экономической, в отношениях собственности речь должна вестись, по нашему разумению, именно о реставрации капиталистических порядков с использованием рыночно-теневых предпосылок, накопленных в недрах поздне-советской модели. О новизне и прогрессивности можно говорить, причем очень условно, лишь относительно некоторых секторов (главным образом, мелкое и среднее предпринимательство). В остальном, перед нами пока что почти исключительно криминально-паразитарное и спекулятивно-компрадорская антиэкономика, губительная для населения и бесперспективная для будущего.

Сложнее обстоит дело с политической надстройкой. Здесь мы действительно имеем некое положительное качество, достигнутое в краткое время. Эти достижения (“трансформация”) выразились в сломе тоталитарного строя и в замене его какими ни на есть демократическими институтами. Их наличие позволяет сегодня с долей реализма выдвигать лозунг “демократизации демократии”. О.Смолин четко выделяет именно эти черты и нигде их не недооценивает. Но он указывает на то, что сдвиг в сторону демократического процесса хронологически (автор большое значение придает анализу фактора времени) приходится еще на период перестройки (кстати, ее за это и следовало бы наименовать не реформистской, а революционной), когда в стране сделала первые шаги такая форма демократии, которую О.Смолин называет “управляемой”, вкладывая в это прилагательное позитивное содержание, в смысле ее защищенности от срыва в хаос, в неконтролируемость со стороны гражданского общества. Ельцинская “революция”, в авторской трактовке, прошлась как раз по этим еще не вполне окрепшим росткам подлинной политической демократии, раздавив и растоптав их самым безжалостным, а частично и кровавым образом. Так что в целом “курс реформ” и в данной сфере скорее всего был обратным процессу необходимой стране демократизации. В основном это опять-таки была не революция, а контрреволюция.

Но в данном случае, в политико-социальной своей зоне, “революция”, как это выяснилось в ходе авторского анализа, не смогла в своей разрушительности полностью преуспеть. Какие-то демократические анклавы и в ее условиях сохранились и даже продолжили свое развитие (прежде всего сферы гласности, выборности, парламентаризма). Как глубокий профессиональный политолог, О.Смолин с наибольшим тщанием обследует именно эти островки и лакуны демократии на предмет выяснения самой возможности превращения их в предпосылки совершенствования и развития подлинной демократии. Необходимо признать, что в данной области автору удалось сделать ряд наблюдений, существенно важных с точки зрения перспектив преодоления нынешнего кризиса, по крайней мере, в его социально- политической плоскости.

Уже в своих выступлениях и статьях конца 80-начала 90-гг., то есть в период, когда ельцинский режим еще только пробирался к власти или устраивался у нее, О.Смолин категорически предупреждал против внедрения у нас детально им изученной по западному опыту плебесцитарной модели, основанной на всеобщих голосованиях, референдумах, волеизьявлениях (I, с. 80; II, с. 4, 17, 19, 99). Он полагал тогда, что в российских условиях недоразвитости и деформированности гражданского общества такая форма, начни она функционировать, непременно обернется “манипулированием народом с помощью самого народа”. Так оно в целом и случилось. Более того, авторский прогноз сбылся с перебором, ибо за 9 лет своего существования ельцинский режим неоднократно от манипулирования переходил к прямому терроризированию народа, включая расстрел парламента, провоцирование гражданской войны и циничное разжигание расовой и национальной розни.

Временами создавалось впечатление, что Россия буквально ступень за ступенью воспроизводит схему восхождения Адольфа Гитлера к своей диктатуре. И все же российский “всенародно избранный” предпочел так далеко не заходить, на повторный разгон парламента, как и на запрет оппозиции, не отважился. Основные демократические права, свободы и учреждения не подверглись разгрому, как можно было опасаться, а сохранились и кое-где даже активизировались. Ясно, что это произошло не по воле “первого президента”, а из-за серьезности препятствий, преградивших дорогу произволу “паханата”. Факт таков, что российская демократия, при всех ее ужасающих изъянах, оказалась существенно устойчивее и даже доброкачественнее, чем предполагал О.Смолин в начале 90-х гг. и могло предположить большинство из нас на основе событий той поры. Не поступили ли какие-то новые резервы на подмогу трудно тянущему в гору экипажу российской свободы? Во всяком случае этот феномен требует специального разбирательства, в том числе и в связи с теми загадками, которые задали политологам “нестандартные” выборы 1989-2000 гг. Такие исследования, конечно, еще впереди. Но в опубликованных работах мы находим немало полезного, способного облегчить и стимулировать предстоящие изыскания.

Правда, не все авторские конструкции могут быть полностью приняты. В частности, определенное напряжение вызывает выдвинутая им концепция так называемой “постреволюционной фазы”, будто бы наступившей примерно с середины 1996 г. (III, с. 256-257). Здесь, пожалуй, есть элемент искусственности, некоторой натяжки. Не говоря даже о том, что приставка “пост” не добавляет четкости расплывчатой “революционности”, в полном тумане остается причина возникновения этого в какой-то мере сбалансированного состояния российского общества. Откуда оно взялось? Ссылка автора на происшедшее очередное колебание революционного “маятника” мало что разъясняет. А где он раньше был этот маятник? И куда он качнется дальше? Не заняться бы гаданием насчет грядущих “циклов” и “колебаний”. Впрочем, многие занимаются...

По-видимому, для предметного ответа на возникший вопрос следует обратиться к раскладу и активности социально-политических сил. На этот счет О.Смолин вооружает нас рядом своих содержательных выводов. Вполне позитивно относясь к либеральному политическому лагерю за его заслуги перед демократией в прошлом, автор довольно скромно оценивает его новый потенциальный вклад в упрочение позиций российской демократии. Он склоняется к тому, что “демократизировать” ее должны будут не эти, а какие-то другие силы. Более того, О.Смолин считает бывших демократов “первой волны” в известной степени минусовым фактором. Он прямо пишет, что многие из них “превратились в главную угрозу для демократии в России” (II, с. 145-146). Если эта угроза не приняла слишком больших размеров, то, очевидно, не благодаря таким демократам, а скорее вопреки им.

На противоположном фланге, в спектре некоммунистических левых сил, к которым автор и сам себя относит, также произошло, по его оценке, попятное движение. Но тут его точка зрения, окрашенная во многом личным сожалением, должна быть, пожалуй, скорректирована. Действительно, не только не осуществился выдвигавшийся, в том числе и автором в начале 90-гг., “лейбористский, но гораздо более левый проект” (II, с. 273), не только не дали зримых результатов эксперименты с образованием лево-социалистической Партии труда, с развертыванием широких движений трудовых коллективов, самоуправлеченских начинаний, но и не вышли на политическую сцену сколь-либо жизнеспособные социал-демократические образования центристского толка. Все это в принципе достойно сожаления - тут с автором не стоит спорить. И все-таки определенную пользу эти рокировки на социалистически левом фланге принесли, повлияв и продолжая влиять сегодня на общий климат российской демократии. Во-первых, не все такие проекты канули в Лету. Мы наблюдаем, допустим, возрождение к ним интереса и внимания на новом витке рабочего движения, в частности, на примере выборгских событий. Во-вторых, они оказались в общественном, неформальном русле, где под их влиянием альтернативная, постиндустриалистская и, прямо скажем, неосоциалистическая ментальность начинает во все большей мере исподволь пронизывать собой социальные движения, которые в период перестройки, в пору своего появления, почти сплошь замыкались на проповеди одних рыночных свобод.

Но, конечно, первостепенное значение для эффективного противодействия президентскому и иному верхушечному своеволию имело в истекший период отмеченное автором сопротивление широких социальных слоев наступлению режима на жизненный уровень и права людей (см. особ. III, с. 235). В таких условиях серьезную роль приобрела коммунистическая оппозиция во II Думе, да и сам парламент, по конституции - это специально подчеркивает О.Смолин - лишенный почти всех прерогатив, начал брать на себя временами функцию серьезного противовеса авторитарным акциям различных антидемократических структур - от “семей” и “окружений” до олигархических кланов. Что касается КПРФ, как ведущей силы оппозиции, то она, по характеристике автора, проделала эволюцию “от коммунистической идеологии к социал-демократической”. В итоге компартия, в оценке О.Смолина, смогла объективно взять на себя “роль социал-демократической оппозиции режиму” (III, с. 86-87; IV, с. 255). Иными словами, КПРФ, если не в общенациональном масштабе, то определенно в парламентском звене получила оппозиционную функцию, которая должна была достаться “нормальной” социал-демократии, так и не возникшей, вопреки всем прогнозам, на русской почве.

Как полагает О.Смолин, следствием таких перемен явилось возникновение тенденций одновременно и к постепенному росту влияния оппозиции, и к превращению ее в “системную” (III, с. 255). Это обстоятельство возвестило и появление предпосылки к формированию самой партийно-политической системы современного типа, при всех острых коллизиях, которые в ней продолжают наблюдаться. Вопрос в результате перемещается в новую плоскость: как быть с системой? Надо ли в интересах большей демократии на нее опираться, или пытаться ее преодолевать? Или, быть может, в каких-то дозах и порциях практиковать оба подхода поочередно?

Констатация наступления “постреволюционнной фазы” в российской действительности, наметившегося складывания партийно-политической системы побудила О.Смолина и как исследователя аналитика, и как активного политика-парламентария к существенной модификации некоторых оценочных позиций и целевых установок. Если и ранее О.Смолин оказывал предпочтение эволюционным, реформистским методам перед революционными, резкими и взрывными, то теперь он выражает все более твердую уверенность в том, что первые не только желательны, но и реально достижимы, а вторые готовятся отступить в область прошлого. Подобное субъективное ощущение окрыляет законотворческую деятельность автора в области культуры, социального обеспечения, образования и воспитания. Деятельность автора в этих областях плодотворна и, вне всякого сомнения, еще принесет весомые успехи. Вместе с тем нам представляется, что вопрос о революционных акциях, социальных действиях и политических инструментах в любом случае в новой обстановке не только не снимается, но дополнительно акцентируется. Само “дозированное” улучшение социальной ситуации неизбежно должно будет подстегнуть выдвижение со стороны трудящихся слоев, включая массовые отряды бюджетников- интеллигентов, далеко идущих и социальных, и политических лозунгов.

Детальным образом разбирая (и намереваясь в дальнейшем разбирать) российское законодательство и российскую государственную политику в области образования, автор, разумеется, выполняет очень нужное и полезное дело как в аналитическом плане, так и с точки зрения практических потребностей. Законодательство это то, что для указанной сферы настоятельно и срочно необходимо, - какие тут могут быть возражения... Но вот достаточно ли одного законотворчества, хотя бы и самого совершенного? В этом позволительно усомниться, ибо известная беда российской власти состоит не столько в отсутствии законов, сколько в их бездействии по причине вечно не работающих “механизмов”. Так ли это в области образования, воспитания? Оказывается – так же, если иной раз не хуже. Сам О.Смолин на сей счет свободен от иллюзий. С присущей ему суперосновательностью он доказывает необходимость непременного и коренного изменения социально-экономического курса, крутого поворота к проблеме образования и культуры всех направлений политики, включая информационную и даже внешнюю, при этом одним из важнейших ориентиров называется им достижение большего социального равенства (II, с.151-153; III, с. 44, 124, 155; IV, с. 28, 41-42, 44-45, 61, 64, 75, 214, 253; V, с. 277).

Естественно, возникает вопрос, можно ли изменить курс да еще радикально, коренным образом посредством одних законов, даже если бы их соблюдение и удалось улучшить? Можно ли ожидать, что вцепившиеся во власть клики и корпорации станут следовать юридическим нормам, когда они на каждом шагу демонстрируют пренебрежение к самой конституции, навязанной народу исключительно в их интересах? О.Смолин, в частности, утверждает, что “правовое поле в области образования” резко сужается уже изданными президентскими указами и есть полный резон приступить к немедленному демонтажу этого антидемократического установления (IV, с.15). Но можно ли этого достигнуть в сложившихся условиях, не выходя за “режимные” рамки, когда и сама-то Госдума, по авторскому образному выражению, представляет собой “бесправный парламент со связанными руками” (V, с.84). По нашему мнению, такой результат, предполагающий реальное преодоление “системы”, превращение российской демократии из в основном мнимой в реальную, мог бы быть обеспечен только комплексом мер, в число которых должны были бы войти и качественные, принципиальные, срочные, то есть в точном смысле революционные, а не одни только эволюционистские, постепенные, сугубо осторожные, при всей их важности и иной раз даже первоочередности.

На основе анализа обстоятельств в близкой ему, учителю и сыну учителей, интеллигентской, просветительской среде О.Смолин в сущности весьма рельефно выявил те базисные социальные рычаги, которые могли бы поднять едва ли не тонущий общественно- политический корабль России, выправить его опасный крен и двинуть вперед. Автор вовремя вспомнил, что по счастливому стечению обстоятельств (вообще-то заслуживающих специального исследования), описанная им пресловутая ельцинская “революция” сравнительно в меньшей степени разрушила зону образования и еще не полностью погубила уникально ценные слои низовой российской интеллигенции, особенно сосредоточенные в провинциальных регионах. Не имеем ли мы тут дело с особым случаем “сопротивления материала”?

К тому же среда эта, как свидетельствует О.Смолин, вовсе не так пассивна, как кажется порой внешнему наблюдателю. Автор отмечает, что учительская публика, деятели образования, просвещения народа всех уровней ищут и во все большей мере находят поддержку в парламенте - вот почему предоставление прав последнему было бы мерой по-настоящему революционной. Заслуживают внимания сообщаемые автором сведения об организационной, движенческой стороне бытия этого социального слоя. Многозначительный факт состоит в том, что учительские организации сумели выдержать все производившиеся на них атаки и не только продолжают “держаться”, но даже в какой-то мере оживляются. При этом в данной социальной и институциональной сфере вполне отчетливо преобладают, а иногда и господствуют устойчивые коллективистские воззрения и идеалы социальной справедливости (IV, с. 22-43, 92-93, 97). Потому-то и приоритетность государственной поддержки школе, университету, просвещению О.Смолин обосновывает не только задачами интеллектуальной модернизации, при всей ее значимости, но и уникальной самостоятельной ценностью этого социально-культурного явления российского общества и российской цивилизации.

Хотелось бы надеяться, что авторские соображения, касающиеся последнего аспекта, будут им развиты в дальнейших выпусках планируемых им творческих работ. Пока же ему следует выразить читательскую признательность за точное указание на весьма важный и влиятельный, хотя пока еще не развернувший всех своих потенций в качестве носителя демократии, общественный отряд, способный решительно содействовать обновлению российского общества и преодолению на этой основе нынешнего системного кризиса.