ТРАНСФОРМАЦИОННАЯ РОССИЯ...

ТРАНСФОРМАЦИОННАЯ РОССИЯ: ИТОГИ РЕФОРМ И ПОИСК АДЕКВАТНОЙ ТЕОРИИ

Михаил Воейков

Сегодня Россия бедная страна. Ее бедность заключается не только в тяжелейшем кризисе и хроническом недостатке финансовых средств, но и в бедности ее социальной и экономической мысли. Сегодня в стране нет адекватной теории осмысления происходящей социальной и экономической трансформации. Книг по проблемам экономической реформы и кризису в России публикуется много, но почти все они эмпирического свойства. Все сочинения на эту тему можно разделить на две категории. Первая представляет собой бесчисленные работы апологетического свойства о пользе рыночной цивилизации и необходимости скорейшего туда попадания. Вторая - значительно более малочисленная, где разрабатываются более или менее разумные меры безболезненной рыночной трансформации. Есть также некоторая литература, которая вообще отвергает необходимость какой-либо трансформации, ищет особый путь для России. Но эта категория литературы не относится, собственно, к трансформационной тематике.

В то же время практически нет литературы, где исследовались бы методологические и теоретические проблемы современной трансформации, ее места в историческом развитии России, общности с трансформационными процессами в других странах. Сегодня явно недостает теории, которая описывала бы и объясняла российскую трансформацию. Поэтому остаются непонятны многие фундаментальные вопросы современного трансформационного процесса в России. Например, такие: объективно ли необходима современная трансформация или же вызвана чьей-то субъективной волей? Идет ли процесс изменения социализма в капитализм? Построен ли капитализм в современной России? Можно ли так просто (“указом” президента) менять общественный строй? Что, собственно, меняется? Изменился ли социально-экономический строй в России? Если считать, что строй изменился, то, видимо, придется считать, что был социализм, а стал капитализм. Так и поступают многие поверхностные наблюдатели. И сегодня более честные из них вынуждены с удивлением констатировать, что капитализма в России в европейском понимании за 10 лет “реформ” так и не сложилось. А что получилось? Если же считать, что социализма в СССР не было - тогда что же здесь изменилось?

В данной статье предпринимается попытка подойти к развитию некоторых элементов теории, которая смогла бы объяснить состояние страны. Но сначала кратко охарактеризуем

____________________

Воейков Михаил - д.э.н., Институт экономики РАН.

сам трансформационный процесс.

В последние несколько лет (вплоть до финансового кризиса августа 1998 г.) российское правительство настойчиво убеждало граждан, что почти достигнута некоторая стабилизация или, как изысканно выразился один министр того времени, “в некоторых отраслях наблюдаются отдельные признаки появления возможности потенциального роста”. Но главный упор в пропагандистских усилиях тогда делался на тенденциях финансовой стабилизации, низкой инфляции, не такого резкого, как раньше, падения рубля к доллару. Но и эти показатели продолжали ухудшаться, хотя темпы их ухудшения одно время стали, действительно, меньше. Так, инфляция по потребительским ценам в 1997 г. составила примерно 12 %, против 22 % в 1996 г., но уже в 1998 г. она составила 84,4 %, а за 1999 г. - 36,5 % (1). Инфляция потребительских цен в советский период была столь незначительным или редким явлением, что интерес к ней проявляли лишь очень тонкие исследователи. Сегодня инфляция в России является очень серьезной проблемой для большинства населения.

За 90-е гг. российская экономика вошла в жесткий и долговременный экономический, социальный и политический кризис. Рассмотрим, о чем же свидетельствует этот кризис.

Большинство российских людей живет все хуже и хуже. Есть и статистические показатели, которые беспристрастно свидетельствуют о резком ухудшении экономического положения массы трудящихся за последние десять лет проводимых ельцинских реформ. Если взять самые общие показатели, конкретно характеризующие положение трудящихся, то их динамика выглядит следующим образом. Число родившихся с 1989 по 1999 г. сократилось с 14,6 до 8,5 (на 1000 населения), а число умерших за те же годы, наоборот, растет - с 10,7 до 14,9. В результате естественная убыль населения страны (т.е. без учета миграции) за годы реформ составила соответственно (в тыс. человек): 1992 - 219,8; 1993 - 750,3; 1994 - 893,2; 1995 - 840,0; 1996 - 824,5; 1997 - 755,9; 1998 - 705,1; 1999 (только первое полугодие) - 462,3. Таким образом, за 7,5 года рыночных реформ естественная убыль населения страны составила почти 5,5 млн. человек. Это равняется населению некоторых стран Европы, например таких, как Дания. Абстрактно говоря, если бы такие реформы проводились в Дании, то в результате их все население этой страны просто вымерло.

Примерно такая же отрицательная динамика наблюдается почти по любому показателю, характеризующему уровень жизни простых людей. Например, потребление основных продуктов питания на душу населения за 1989 - 1997 гг. сократилось следующим образом (кг в год): мяса - с 69 до 54, яиц - с 309 до 191 (штук), молока - с 396 до 231, рыбы - с 21,3 до 9, сахара - с 45,2 до 27 и т.д. По сравнению с советским периодом произошло сокращение потребления даже таких продуктов как хлеб (с 112 до 99 кг на человека в год) и картофель (с 117 до 112 кг).

Остановимся на этих двух продуктах особо. Обычно большой удельный вес потребления хлеба и картофеля характерен для менее развитых стран и означает далеко не лучшую структуру питания населения. В советский период улучшение качества питания людей являлось одной из главных целей экономической политики. Насколько успешно это реализовалось практически, другой вопрос. Но бесспорно, что стремились к снижению доли в семейном потреблении картофеля и хлебопродуктов и росту доли мяса, овощей и фруктов. Так, например, с 1960 по 1985 гг. потребление на одного человека в год картофеля снизилось на 27 %, хлеба - на 19 %, а потребление мяса выросло на 56 %, молока - на 35 %, рыбы - на 82 %, овощей - на 46 %, фруктов - на 118 %. За годы же либеральных реформ, как мы видели, произошло снижение потребления всех без исключения продуктов питания. Причем доля картофеля и хлебопродуктов в потреблении населения стала заметно расти, что характеризует ухудшение качества питания. Так, если в 1990 г. доля картофеля в совокупном потреблении (в физическом исчислении) составила 11,6 %, то в 1995 г. она равнялась уже 16,8%, доля хлеба также выросла с 12 % в 1990 г. до 15 % в 1995 г. И это все при сокращении абсолютного потребления этих продуктов. Доля потребления же таких качественных продуктов как мясо сократилась с 8,6 % в 1990 г. до 7,9 % в 1995 г., рыбы соответственно с 1,8 % до 1,3 % и т.д. Таким образом, можно сделать общий вывод, что люди стали не только хуже питаться, но и просто меньше есть (даже хлеба на 13 кг в год и картофеля на 5 кг).

Это послужило основной причиной роста разных видов заболеваемости населения, снижения средней продолжительности жизни, увеличения смертности.

Главной причиной столь плачевного состояния российской экономики безусловно является государственная экономическая политика. Известен ее лозунг гайдаровских времен: “государство должно уйти из экономики”. Однако такая теоретическая установка - это или недоразумение, или полное непонимание современных процессов в обществе. Так или иначе современное государство является самым мощным агентом экономических отношений. Особенно роль государства сказывается в регулировании трудовых отношений: любое европейское государство законодательно регулирует минимальную оплату труда, условия и охрану труда, количество отработанных часов, продолжительность ежегодного отпуска, условия найма и увольнения и многие другие аспекты трудовых отношений. Это уже стало нормой цивилизованного государства.

Ключ к пониманию трансформационных процессов лежит в трактовке трудовых отношений и возможностей их изменений. Насколько изменились трудовые отношения - настолько можно говорить о реальных изменениях в экономической системе. Поэтому основное внимание будет сосредоточено на проблеме трудовых отношений.

Осуществление с января 1992 г. правительством России четко выраженной монетаристской экономической политики и неоднократные заявления лидеров этой политики (того периода) о том, что государство должно уйти из экономики, что государственное регулирование экономики должно быть сведено к минимуму, ставят вопрос о целесообразности какой-либо позитивной государственной политики в области трудовых отношений. В советский период государство довольно жестко регулировало трудовые отношения (государственное ограничение рабочего дня, минимальная зарплата, условия труда, запрещение детского труда, отношения с профсоюзами и т.д.), что в той или иной мере характерно для всех экономически развитых, цивилизованных стран.

Идеология же экономического либерализма, наоборот, стремится как можно больше снять всяческих ограничений и запретов в экономической сфере, в том числе и в области труда. Согласно этой идеологии все должно вытекать из свободно совершаемого договора найма между работодателем и нанимающимся лицом. И чем меньше ограничений, тем лучше. Свободный, ничем не ограниченный рынок труда дает наибольшую экономическую эффективность - считают экономические либералы. Поэтому, с точки зрения этой идеологии, государственная политика в области труда должна быть сведена к минимуму.

Однако на практике государству не удалось свести к минимуму государственное регулирование труда. На словах правительство пыталось это сделать и даже стало меньше заниматься конкретными вопросами труда. Но не появилось альтернативных механизмов регулирования труда, не сформировался рыночный механизм в этой области. В результате слабой политики труда усилился хаос в экономике. Если не впадать в крайность, то какое-то государственное регулирование трудовых отношений, пусть в самых минимальных пределах, останется всегда, даже и при полном господстве экономического либерализма. Тем более в современном мире такого господства экономического либерализма ХVIII в. уже нигде нет. Нет и совершенно свободного, никак не регулируемого рынка труда. Более того, можно утверждать, что степень цивилизованности страны сегодня, кроме всего прочего, можно определять и по степени регулированности трудовых отношений. Рынок труда как явление и как понятие в конце ХХ века приобретает качества условности. Поэтому стремления и предположения радикальных реформаторов о введении в современной России эффективного рынка труда вызывают большие опасения в своей иллюзорности и нереалистичности. Это подтверждает резкие различия в уровне безработицы по регионам страны. Так, в 1995 г. безработица в Москве составляла 5,2 % от числа экономически активного населения, а в соседней Ивановской области - 14,9 %.

Трудно обнаружить и полагать, что за последние годы произошли какие-то позитивные сдвиги в трудовых отношениях. Как раньше, так и теперь отношение к труду, динамика трудовой активности, трудовой дисциплины, наконец, уровень производительности труда не отвечают требованиям современного производства, отстают от этих же показателей в других странах. Значительная часть работников трудится не в полную силу, имеются огромные потери рабочего времени. Во многих случаях не соблюдается элементарная исполнительность, дисциплина труда, отсутствуют прилежание и добросовестность при выполнении работником своих прямых обязанностей. Падает престиж профессионального мастерства, творческой работы. Да и вообще, как никогда низко упал престиж просто честного, добросовестного труда.

Многочисленные социологические обследования свидетельствуют, что, несмотря на сокрушительные экономические преобразования, в сфере трудовых отношений мало что изменилось по существу. Так, в обследовании самого авторитетного в России социологического центра (ВЦИОМ) (2) в марте 1997 г. на вопрос “Произошли ли на Вашем предприятии какие-либо изменения за последние два-три года?” были получены следующие ответы (в % к числу ответивших на вопрос): в области оплаты труда 9 % считают, что произошли изменения в лучшую сторону, 43 % - в худшую сторону, 28 % - нет изменений, 20 % не смогли ответить; в области условий труда соответствующие цифры следующие: 5, 28, 47,20; в области организации труда: 4, 34, 39,23; соблюдение и защита прав работников: 3, 36, 39, 22; отношение администрации к работникам: 5, 30, 44, 21; отношения в коллективе: 9, 17, 53, 21; участие работников в принятии решений о делах предприятия: 2, 26, 43, 29. Примерно такая же картина и по другим параметрам: профсоюзная работа, общий порядок на предприятии и т.д. В целом, если вывести среднее значение изменений по всем параметрам, то получаем следующие данные: произошли изменения в лучшую сторону - 5,25 % ответивших; в худшую сторону - 31,75 %; нет изменений - 39,6 %; затруднились с ответом - 23,4 %. Таким образом, из приведенных данных можно заключить, что в большинстве случаях изменений на предприятиях не было, а если и были, то в основном в худшую сторону. Об этом же свидетельствует динамика коэффициента качества трудовой жизни, который составлял соответственно в 1991 г. - 3.2; в 1993 - 2.8; в 1995 - 2.7; в 1996 - 2.7; в 1997 - 2.6, то есть за эти годы качество трудовой жизни ухудшилось на 0,6 пункта (3).

Из приведенных данных становится ясно, что экономические преобразования, разрушительным образом прокатившиеся по стране, мало затронули собственно сферу трудовых отношений. Последняя имеет более глубокие корни как в характере, созданной за советский период индустрии, так и в национальной жизни.

Сегодня индустриальная база российской промышленности продолжает оставаться очень отсталой в целом. В последние годы “радикальных преобразований” положение еще более усугубилось. Так, средний возраст производственного оборудования в промышленности увеличился с 8,42 года в 1970г. до 15,88 года в 1997 г. Износ основных фондов в промышленности в этом же году составил 51,6 %, тогда как в 1980 г. он равнялся 36,2 %. Соответственно формы и организация трудовых отношений, во многом зависящие от технологической базы, также рутинные. Для многих российских предприятий фордизм - пока еще самая современная форма организации труда.

Годы экономических преобразований, ничего не изменив по существу в практике трудовых отношений, вызвали к жизни ряд новых негативных явлений. Результатом стала почти повсеместная незаинтересованность членов общества в производительной трудовой деятельности. Прежние трудовые ценности оказались почти низвергнуты, по крайней мере ошельмованы, а новые в основном складываются за пределами реального сектора экономики. Принимаемые решения и “указы” во многом расходятся с реальной практикой, становятся почти невыполнимыми. Пожалуй, можно сказать, что после 1991 г. положительные характеристики старой системы экономических отношений существенно ослабели, а отрицательные заметно усилились.

Одной из главных проблем, с которой столкнулась экономическая система “социализма”, была и, конечно, остается неэффективная система организации труда, низкая его продуктивность. По официальным данным бывшего СССР, уровень производительности труда в народном хозяйстве был ниже уровня США в 2-3 раза, а по некоторым отраслям различие составляло 5-7 раз. Сегодня отставание в уровне производительности труда от США увеличилось как минимум в 2 раза. По годам это составило: 1992 г. - отставание в 4,8 раза; 1993 г. - 5,5 раза; 1994 г. - 6,4 раза; 1995 г. - 6.6 раза; 1996 г. - 6,7 раза; 1997 г. - 6,6 раза.

Этот феномен объясняется многими причинами, которые корнями своими уходят в советскую систему хозяйствования, а, возможно, и более глубоко. Одна из них, может быть, центральная, заключается в том, что советский (или российский - как угодно) работник просто не хотел работать с высокой интенсивностью труда. Конечно, не каждый. Не следует упрощать вопрос. Некоторые хотели и работали очень хорошо. Но в большинстве, в массе своей советские рабочие не были заинтересованы работать с высокой интенсивностью. Многочисленные социологические обследования, проведенные в конце советского периода, свидетельствуют, что, как отмечала тогда Т.И.Заславская, лишь пятая часть работников трудилась в полную силу (4). Таким образом, мотивация труда работников в советский период была явно недостаточной.

С началом перестройки был выдвинут тезис о необходимости создания сильной мотивации труда. Говорилось о том, что советский работник отчужден от собственности на средства производства, от результатов своего труда и что в силу этого у него нет достаточных стимулов к высокопродуктивной трудовой деятельности. Отсюда делался вывод, что необходимо всех трудящихся, весь народ сделать собственниками и тогда люди получат достаточные стимулы (мотивации) к эффективному труду. Даже первый этап приватизации (ваучерная приватизация) идеологически обосновывался именно таким аргументом.

В самой общей или абстрактной постановке - это, пожалуй, верно. Из глубокой древности по книжкам, из личного бытового опыта мы хорошо знаем, что работа на себя, на своем дачном участке, на своей “собственности” в целом вызывает у людей больше прилежания. Но современное производство - это не личная делянка, а крупная и сложная организация технологических, экономических и социальных потоков и отношений. Вопросы собственности, то есть выяснения, кому что принадлежит и связанные с ней взаимоотношения отходят на второй, а может быть, и на третий план. В экономически развитых странах от 70 до 90 % занятого населения работают по найму, а не как собственники. Ведь и по найму можно хорошо, эффективно работать. В пример приведем фирму “Макдональдс”, в которой даже в России наемный персонал работает как минимум на порядок лучше, чем на соседних предприятиях. С другой стороны, известно, что частная собственность на землю в Польше не спасла эту страну от глубокого кризиса в экономике.

Таким образом, тезис, выдвинутый в самом начале социально-экономических преобразований в России, о том, что, превратив всех трудящихся в собственников, можно будет создать устойчивую и сильную мотивацию труда, оказался несостоятельным. Эту его несостоятельность можно охарактеризовать по крайней мере двумя причинами:

- невозможно всех превратить в частных собственников; такого нигде никогда не было и нет;

- опыт развитых стран доказывает, что высокую продуктивность труда можно получить и в условиях наемной системы его организации.

На мой взгляд, дело совсем не в собственности. Может быть, это очень спорно, но рискну утверждать, что собственность как научная категория - это понятие ХIХ века. Сегодня нужно искать иные мотиваторы труда. Современная российская приватизация, как бы ее ни ругать, что вполне справедливо, все-таки по большому счету доказывает один непреложный факт. Крупные и средние предприятия, которые составляют (или пока еще составляют) основу российской индустрии, в результате приватизации не стали фактически частными предприятиями. Можно вполне согласиться с мнением, что “2/3 приватизированных, т.е. формально частных предприятий (ОАО) находятся под контролем государства и трудовых коллективов, что на практике означает концентрацию большей части прав собственности в руках администрации предприятий и государственных чиновников среднего уровня” (5). Поэтому мало что изменилось на таких предприятиях и в трудовых отношениях по существу. Этот факт отмечается многими серьезными исследователями. Например, английский исследователь российских предприятий Б.Арнот делает такой вывод: “Работники по-прежнему привязаны к своему предприятию, в смысле совершенно чуждом капиталистической экономике... Более того, отношения между работником и предприятием, как и отношения между предприятиями не стали полностью рыночными. В результате ни рынок труда, ни рынок товаров не являются регуляторами распределения рабочего времени и мерой относительной ценности продуктов” (6). Таким образом, трансформация собственности в современной России не привела к существенной модернизации трудовых отношений на предприятиях.

Конечно, нет возражения против общего тезиса, что личная или частная собственность есть наилучший мотиватор производительной деятельности (непосредственно трудовой, организаторской, предпринимательской). Но дело в том, что современная технология и организация производства таковы, что связь между частной собственностью (и собственностью вообще) и каким-либо трудовым усилием становится опосредованной, затененной другими факторам и, в ряде случаев вообще утрачивается. Современный наемный труд - это не мир собственности. Интеллектуальный труд вообще выходит за пределы собственности.

Ошибка прежней советской системы мотивации труда заключалась в том, что там стремились моральные стимулы и этические мотивы ставить на первое место, а материальные -задвигать подальше. Конечно, не все было так прямолинейно.

Но из официальной “социалистической” идеологии вытекало первенствующее значение моральных, нравственных, патриотических и т.п. императивов мотивации труда.

Конечно, ничего плохого в моральных или этических мотивах нет. Даже наоборот. Но они действенны только при определенных экономических условиях. Основным условием является материальная, техническая база производства. Если в российской промышленности почти 50 % рабочих заняты ручным трудом, то, естественно, что здесь материальные мотиваторы должны занимать преобладающее место.

Сегодня же вместо создания современной технической базы пытаются подвести мотив мелкого собственника, наверное, полагая взять за образец средневековую цеховую организацию труда ремесленника. Там, действительно, собственник не был отчужден от своих средств производства и от продукта своего труда. И следовательно, он имел сильную трудовую мотивацию. Но нужно ли и можно ли сегодня современную индустрию превращать в скопище ремесленных мастерских? И будет ли это означать модернизацию экономических отношений?

Надо отметить, что второй этап российской приватизации (денежная приватизация) ее идеологи связывали уже не с необходимостью всех сделать собственниками, а с процессом создания “стратегических собственников”, т.е. небольшой группы богатых людей, владеющих предприятиями. Однако такой идеологический ход делает вполне очевидным, что радикальные реформаторы во всей истории с приватизацией были озабочены не действительной модернизацией производства и трудовых отношений, а созданием социальной базы поддержки правящего режима. Сюда же можно отнести и беспрестанные упования на необходимость выращивания среднего класса как якобы социального стабилизатора общества. Но следует напомнить, что средний класс выполняет стабилизирующую функцию лишь в благополучном обществе, когда дела идут хорошо и имеется хорошее правительство. Когда же экономическая конъюнктура резко ухудшается, средний класс первым начинает раскачивать общество, превращаясь в радикально настроенные элементы революционного, а чаще фашистского толка. Напомним, что массовой базой фашизма в Германии и Италии был как раз средний класс.

При всем уважении к объективной детерминации развития общественных форм и трудовых отношений в том числе нельзя отрицать возможности субъективного воздействия тех или иных институтов на конкретные пути и виды этого развития. Не является исключением в ряду этих институтов и государство. В области трудовых отношений последнее является наиболее значительным регулятором труда, так же как и область труда составляет наиболее значительную сферу государственного регулирования в экономике. Но может ли государство свободно выбирать различную политику регулирования труда: от жесткой зажатости всех трудовых параметров до почти полного устранения из этой области? Вот в чем вопрос. Если такая возможность имеется, то это означало бы, что экономическая политика формируется не под воздействием объективных обстоятельств, а как свободное пожелание людей, которые оказались у власти.

В истории нашей страны имеется ряд примеров, когда субъективные представления о лучшей экономической политике выдавались за объективную необходимость. Но постепенно от фантазий и иллюзорности в экономической стратегии переходили к тому, что требовалось объективной реальностью. Возьмем в пример такую, казалось бы, фантастическую форму организации труда, как трудовые армии начала 20-х гг. Большевики, в частности Л. Троцкий, пытались и теоретически обосновать это мероприятие как социалистическую форму труда. На этом основании враги большевиков приписывали им, особенно Троцкому, идеологическое стремление к милитаризации труда. На самом деле создание трудовых армий, которое было лишь кратковременным эпизодом, вызывалось просто прагматической необходимостью. В начале 1920 г., в конце гражданской войны, в условиях разрухи, дезорганизованности, голода невозможно было просто и быстро демобилизовать громадное количество людей, развести их по домам, обеспечить пропитанием. В тех условиях это было нереально. “Что значит - демобилизация?” - спрашивал В.И.Ленин в январе 1920 г. “Это далеко не пустяки. Армия находится на Урале, как она вернется в Петроград? Она не вернется, паровозы не ходят. Армия прошла по Западной Сибири, стоит там и уехать не может. Да рабочие из армии домой не пойдут, потому что здесь голод” (7). В те годы, да и во все последующие, экономическая стратегия и трудовые отношения формировались не как свободный поиск свободных художников, а под жестким давлением объективных обстоятельств. Можно сказать, что в целом трудовые отношения советского периода отвечали (конечно, за рядом исключений) той объективной реальности, которая в стране складывалась.

Сегодня в России мы наблюдаем резкую смену (или попытку такой смены) национально-государственной политики в трудовой сфере. Идеология экономического либерализма, проводимая “монетаристским” российским правительством, вместо того чтобы привести государственную политику труда в соответствие с реальными трудовыми ценностями, сформировавшимися на протяжении столетий, включая как довольно сильный по воздействию на народный менталитет советский период, вообще отбрасывает последние. На их место предлагаются ценности предпринимательства, собственности, рантье.

Конечно, такого рода ценности присутствуют в любом обществе. Были они и в советский период, хотя и не имели официальной легитимности. Тем более, ценности предпринимательства и рантье будут присутствовать в новом российском обществе. Но нелепо и просто глупо этими ценностями заменять трудовые ценности, то есть ценности добросовестного и качественного труда.

Вся идеология реконструкции экономического строя общества в последние годы была направлена на создание мотивации предпринимательства. И совсем ничего не делалось для укрепления трудовой мотивации другого, не менее важного агента производства - наемных работников, которые представляют и в обозримом будущем будут представлять подавляющее большинство населения.

Правительство говорит, что его заботит положение малообеспеченных слоев населения, прежде всего пенсионеров. Пытаются повысить пенсии и выплаты по возрасту, а также инвалидам, участникам войны и другим. Конечно, все это оправдано и целесообразно, если бы правительство действительно могло бы это сделать. Но в данном случае нас интересует другое. Всевозможные повышения и льготы для неработающей части населения (например, бесплатный проезд на городском транспорте для пенсионеров) поставили их в более благоприятные экономические условия, чем тех, кто еще работает в народном хозяйстве. Не знаю, как можно расценить иначе, как не удар по трудовой мотивации, наличие существенного разрыва между минимальной зарплатой и минимальной пенсией. Так, на декабрь 1993 г. минимальный размер оплаты труда составлял 14,6 тыс. рублей, а минимальный размер пенсии (с учетом компенсационных выплат) - 26,3 тыс. рублей; на декабрь 1995 г. эти величины составили соответственно 60,5 т.р. и 110,5 т.р. В 1998 г. пенсии составили примерно 400 р., а минимальная заработная плата 83,5 р. Более того, наблюдается устойчивая тенденция падения доли оплаты труда в структуре доходов населения. С 1980 г. эта доля изменялась следующим образом: 1980 -77,4; 1990 - 74,1; 1991 - 59,7; 1992 - 69,9; 1993 - 58,0; 1994 - 46,4; 1995 - 39,3; 1996 - 40,7; 1997 - 38,6; 1998 - 42,4. Соответственно растет доля социальных выплат и доходов от собственности. Последняя статья в 1998 г. составляла уже 44,3 % от всех доходов населения.

Понимая необходимость государственной заботы о нетрудоспособных слоях общества, следует все-таки помнить, что не они создают национальный продукт. И хотя справедливо эти слои называют социально менее защищенными, встает вопрос: кто защитит самих трудящихся, создающих экономическую основу общего благосостояния? Предполагается, видимо, что они сами должны обеспечивать свое благосостояние. Но для этого надо иметь процветающую экономику и дальновидную государственную политику. Между тем трудящимся массам все более угрожает огромный рост безработицы и нищеты.

Таким образом, попытки сформировать или, точнее, явочным путем проводить политику либерализации трудовых отношений пока не дали каких-либо позитивных практических результатов в трудовой сфере и не сформулировали сколько-нибудь вразумительной теоретической концепции государственной экономической политики.

Говоря об итогах экономических реформ в России и возможностях изменения экономического строя, нельзя обойти такой модный вопрос, как социальное партнерство. В литературе утверждается, что социальное партнерство имеет существенное значение для стабильности социально ориентированного рынка и нормализации трудовых отношений. Наличие социального партнерства могло бы свидетельствовать, что в трудовой сфере произошли заметные изменения.

В теории, т.е. при самом общем подходе, это, конечно, верно. Однако к вопросу о понимании социального партнерства и возможностей его формирования в настоящих российских условиях нельзя подходить механически. Нельзя считать, что развертывание рыночных отношений само собой подарит и совершенную систему социального партнерства. Все это не так просто и очевидно.

Социальное партнерство - продукт западной модели трудовых отношений. Причем государство выступает в этой системе трипартизма скорее как арбитр, а не равноправный партнер. К современной системе социального партнерства западный мир шел десятилетиями борьбы рабочего класса, накоплениями демократических традиций различных объединений, компромиссной роли государства.

Вместе с тем следует иметь в виду, что далеко не во всех странах имеется развитая система социального партнерства. Так, например, для Японии характерно не социальное партнерство, а, скорее всего, система социального патернализма как со стороны государства, так и фирмы. По всей видимости, и для России, а также и многих других республик бывшего СССР, система социального партнерства в ее чистом, западном варианте будет малопригодна. Основной причиной этому служит традиционная модель российских трудовых отношений.

Однако, справедливости ради, надо заметить, что так называемые рейганомика и тэтчеризм, получившие распространение в ряде западных стран в последнее двадцатилетие, по существу отменили там социальное партнерство. Теоретически и практически идеология рыночного либерализма в целом исключает социальное партнерство как необходимый институт своей системы. Ведь по самой своей сути эта экономическая политика отвергает необходимость социального партнерства как снижающе действующего на экономическую эффективность производства.

В современной России все это много усложняется. Известно, что в социальном партнерстве имеются три стороны: государство, работодатели и трудящиеся. В России же пока все три составляющие этой системы еще не нашли адекватных форм выражения, кроме, конечно, государства. Не ясно, кто должен выступать от имени предпринимателей. Ныне существует несколько их союзов и объединений, зачастую конкурирующих между собой и объединяющих как частных предпринимателей, так и коллективных, и даже государственные структуры.

Не очень ясно, интересы каких социальных слоев или классов отражает нынешнее российское правительство. Во всяком случае, говорить, что оно выражает и защищает интересы всего народа, пока не приходится.

Однако наиболее слабым звеном являются профсоюзы, которые до недавнего времени выполняли специфические функции помощника администрации предприятия “по управлению персоналом”. В советский период это включало как обеспечение профсоюзами некоторых производственных функций (подъем производительности труда), так и социальных, собственно профсоюзных функций (распределение материальной помощи, путевок в места отдыха, условия труда и т.д.). И в настоящее время профсоюзы не стали той реальной силой, способной защищать работника в условиях рынка. Некоторые законодательные акты, подготовленные с участием профсоюзов (в том числе и подписанное Соглашение по трудовым и социально-экономическим вопросам), не работают, так как блокируются либо со стороны администрации предприятий, либо самих трудящихся, как не отражающие их жизненные интересы.

Словом, становление полнокровных сторон в социальном партнерстве в России не произошло. Все разговоры о социальном партнерстве остаются лишь разговорами. Все принятые юридические документы в этой области не выполняются. Дело, однако, осложняется существованием сильной государственной традиции в регулировании трудовых отношений, как, впрочем, и во всем другом.

В старой русской системе государство было и, видимо, еще долго будет оставаться и органом, законодательно регулирующим трудовые отношения, и основным работодателем. Несмотря на уже имеющиеся попытки, реальное воплощение идеи трипартизма - дело очень далекого будущего. Или вообще не реальное. Более того, если считать, что модель трудовых отношений, которая сложилась в советский период, имеет больше шансов утвердиться в российской действительности сегодня, хотя и в более модернизированном виде, то место социального партнерства в ней занимает та или иная форма государственного патернализма.

И здесь нам опять приходится оглядываться на традиции. Никуда не уйти от того факта, что государство было фактически единственным работодателем и как следствие осуществляло всесторонний патернализм по отношению к трудящимся, да и всему населению в целом. В советский период этот патернализм под именем “забота государства о людях” являлся важнейшей частью официальной “социалистической” идеологии. Отсюда и особая специфическая роль профсоюзов, которые не могли быть стороной, противостоящей государству или администрации предприятия, так же государственного. Скорее, профсоюзы были одним из многочисленных органов государства, осуществляющих патернализм в трудовых коллективах.

Такое положение дел есть серьезное препятствие рыночным преобразованиям, понимаемым в чисто западно-либеральном варианте. Пока эти патерналистские структуры (регионального и отраслевого уровней, и особенно на уровне предприятия) успешно противостоят правительству в его стремлениях к жестким бюджетным ограничениям. Поэтому трудно признать достаточно реалистичными некоторые предложения о скорейшем и быстрейшем внедрении социального партнерства в русской экономике на основе ускоренного выращивания буржуазного класса. Все это быстро не делается, особенно в российских условиях. Это еще раз убеждает, что реальных перемен глубинного свойства в России не произошло или произошло очень мало.

Конечно, какие-то изменения в стране за 10 лет реформ произошли. Но, повторю, эти изменения не носят принципиального характера. Это можно иллюстрировать проблемой среднего класса, которая сегодня в России стала очень модной.

В советский период средний класс, исчисляемый по двум различным критериям (по образованию и по доходу), дает примерно равный результат - 70 -75 % (8). Надо сказать, что это соответствует стандарту величины среднего класса для экономически развитых западных стран, который исчисляют в 60-80 %. Т. е. средний класс в СССР охватывал значительно больше половины всего населения и составлял примерно 2/3 всего населения. Эту величину подтверждают и некоторые социологические исследования, полученные путем изучения самооценки опрашиваемых групп населения. Так, социолог Р. Г. Громова на основе опросов 5 тыс. человек выявила, что 67 % респондентов в 1988 г. относили себя по критерию материального положения к среднему уровню (9).

Сегодняшний средний класс состоит из трех крупных отрядов. Первый - интеллигентская часть старого среднего класса, которая все больше и больше сжимается. Второй - прежние партгосчиновники и хозяйственные руководители, который несколько трансформировавшись, но в целом, видимо, удержал свои позиции или даже расширился. Например, директора и первые лица прежних государственных предприятий в целом и сегодня остались в рамках среднего класса. Третий - совершенно новые люди, пришедшие из самых разнообразных областей и сфер, прямо связанные с вновь созданным частным сектором.

Теперь представляет несомненный интерес попытка определить размеры среднего класса в современной России. Для определения среднего класса советского периода мы использовали два критерия: распределение по доходам и по образованию. Для сегодняшних условий критерий образования не годится, ибо наиболее образованные слои сегодня находятся на грани прожиточного минимума и никак не могут попасть в средний класс. С другой стороны, в частном бизнесе появилось много людей, не обладающих солидным образованием, но по доходам претендующих на верхние ступени среднего класса. Значит, критерий экономического дохода остается как основной и безусловный. Вторым же критерием выберем социальное положение или род занятий. Так, руководитель даже мелкого частного предприятия автоматически в современных условиях России должен относиться к среднему классу вне зависимости от его образования или даже легально объявленного дохода.

Итак, рассмотрим масштабы среднего класса по критерию дохода, придерживаясь тех же подходов, что применялись нами для 1989 - 1990 гг. Таким образом, рассчитав величину среднего класса по критерию доходности, получаем следующий ряд: 1975 г. - 57,1 %; 1990 г. - 70,5 %; 1991 г. - 82,4 %; 1992 г. - 27,1 %; 1993 г. - 37,3 %; 1994 г. - 31,4 %; 1995 г. - 29,4 %; 1996 г. - 35,2 %; 1997 г. - 38,2 %; 1998 г. (июль) - 38,3 %; (ноябрь) - 21,4 %; (декабрь) - 33,2 %. В ряде случаев наши расчеты можно подтвердить и некоторыми серьезными социологическими измерениями. Так, Всероссийский центр изучения общественного мнения (ВЦИОМ), самая авторитетная сегодня в России социологическая организация, дает показатель “средних слоев” на ноябрь 1997 г. в 38 % (10). Это почти полностью совпадает с нашим расчетом на этот год (сравни - 38,2 %).

Из этих данных можно сделать тот вывод, что многочисленные сетования по поводу “невозникающего” среднего класса, что в ходе российских реформ “не удалось” сформировать средней класс, реальны лишь в небольшой степени. Из приведенных данных видно, что в современной России средний класс есть. Конечно, сегодня средний класс не очень большой и с не очень ясной перспективой. Более того, вполне можно утверждать, что какая-то часть среднего класса появилась именно благодаря российским реформам. Но основная часть среднего класса представляет старые средние слои еще советского периода.

Подводя итоги трансформационным изменениям в России, посмотрим - что же происходит в действительности. Известно, что М. Горбачев начал свои преобразования в 1985 г. как реформы. Но к началу 90-х гг. стало ясно, что ранее намеченные реформы перерастают сами себя, становятся настолько радикальными, что по существу делают необходимым полное обновление экономических и политических основ общества. По сути дела, речь должна была бы идти о модернизации. Но Горбачев и его окружение продолжали говорить о реформах (кстати говоря, Ельцин и его окружение также говорят о реформах, как будто продолжают дело Горбачева), плохо понимая при этом, что, собственно, они принялись реформировать. Процесс изменений приобрел настолько стихийные и радикальные формы, что утратил какую-либо управляемость. Это стало для всех полной неожиданностью.

Пришедшие после Горбачева новые люди объявили эти изменения революцией. Согласно такому подходу эти новые люди пытались и пытаются изменить экономические и политические основы общества, его социальную структуру. Насчет смены элит у них не было сомнений и проблем, ибо они выгнали всех старых правителей и сами уселись у руля. Формально произошла смена элит.

Так вот, представляется интересным посмотреть, насколько серьезными были эти изменения, чтобы их можно было трактовать как принципиальную смену социально-экономического строя. Конечно, процесс изменений еще не отстоялся и окончательные выводы делать сегодня трудно. Но материал для анализа все же имеется достаточный.

Итак, рассмотрим изменения по элементам. Начнем с более легкого - смены элит. Конечно, во главе страны сейчас люди во многом другие. Но означает ли простая смена одного человека на другого смену элиты? Я думаю, что нет. Смена элиты - это приход к власти существенно другого социального слоя. В России же такой смены не произошло. В первое время после 1991 г. университетские профессора и журналисты в некотором числе (заметим, в очень небольшом числе) попытались усесться во власти, но довольно быстро оттуда ретировались. Практически сегодня во власти находится та же самая партгосноменклатура, которая была там и все годы брежневского периода, хотя и по-другому называется. Даже персоналии многие остались или вернулись во власть те же самые. Поэтому по большому счету существенной смены элиты в стране не произошло.

Теперь посмотрим насчет экономических основ общества. В старом, “социалистическом” обществе такой основой являлась общенародная или, точнее, государственная собственность на средства производства. Сегодня говорят о необходимости частной собственности и даже переименовали почти 80 % предприятий из государственных в акционерные. Но от такого переименования по существу мало что изменилось, кроме того что директора этих предприятий получили неограниченные возможности делать то, что хотят, или то, что могут. Никакой существенной разницы между оставшимися государственными предприятиями и новыми акционерными предприятиями обнаружить невозможно. Неплатежи, простои, убытки и т.п. на тех и других предприятиях совершенно одинаковые. Акционерные предприятия также не создали новых классов или слоев общества. Директора, служащие, рабочие продолжают себя рассматривать в качестве государственных служащих, основные претензии предъявляют именно государству. Директор (или хозяин) убыточного акционерного предприятия не может просто распродать имущество неэффективного предприятия и высвобожденный капитал вложить в более прибыльное дело. Этот директор связан “по рукам” сотнями нитей, которые и составляют экономическую основу общества. То есть, экономическая основа, по сути дела, осталась прежней.

Социальная структура общества также изменилась незначительно. Не появился в заметном числе класс капиталистов. При самом оптимистическом подходе он не превышает 8%. Так называемый средний класс в основном воспроизводит старую советскую номенклатуру.

Остаются политические основы общества, которые действительно претерпели заметные изменения. Но и тут можно сделать две оговорки. Первая - пока еще не совсем ясно, где остановится процесс политических изменений. За последние 10 лет мы убедились, что эти политические изменения могут идти в разные стороны. Вторая - чтобы четко определить степень и направленность политических изменений, надо также четко представлять базу отсчета. А до сих пор не очень хорошо известно, что за общество был Советский Союз. Нельзя же, действительно, все и всякие наименования, которые ему давали властвующие лидеры, принимать за чистую монету.

Таким образом, изменения в обществе безусловно есть, но эти изменения не настолько радикального свойства, чтобы их можно было бы трактовать как принципиальную смену социально-экономического строя.

* * *

Сегодня Россия проходит трансформационную волну, которую прошли почти все европейские страны в 60-70-е гг. В тот период эти страны овладевали достижениями научно-технической революции, новым технологическим способом производства, формированием новой социальной структуры общества. СССР по ряду причин отстал от западных стран, хотя и не во всем. Скажем, по социальной структуре он даже обогнал многие страны и уже в 50-е гг. имел структуру (минимизация и сглаживание классовых различий, их перерастание в мягкие различия страт), которая характерна для современного состояния западных стран. Но в технологическом и производственном отношении он резко отставал от Запада. Поэтому трансформация была объективно необходимой.

Однако историческая форма ее оказалась неожиданной и малоудобной. Поэтому ныне происходят резкие и кратковременные изменения политической формы, которые практически не затрагивают экономической основы общества.

Экономическая основа общества как была так и осталась - крупная государственная собственность на основные средства производства. Сегодня она называется по-иному, но нельзя суть изменений сводить к их названию. СССР после революции 1917 г., несмотря на многочисленные заявления его вождей, не вошел в полосу социалистического способа производства, господствовал буржуазный способ производства. Конечно, особую трудность представляет собой проблема как назвать то общество, тот общественно-экономический строй, который существовал долгие десятилетия в СССР и который сохранился в основных своих чертах до сего дня. Более того, было бы совершенно неумно считать, что социально-экономический строй можно менять когда угодно и куда угодно. Ведь в развитии общества есть свои законы.

Так вот. После революции 1917 г., которая по преимуществу была революцией буржуазно-демократической, в России (СССР) развивался буржуазный способ производства. Ибо невозможно от феодализма прямо перескочить в социализм. Но был ли в СССР своеобразный капитализм, или, как чаще всего это называют в литературе, государственный капитализм? При сильной роли государства и бюрократической системе управления экономический процесс в условиях буржуазного способа производства, конечно, лучше всего определять в терминах государственного капитализма. Это было бы естественно. Такое состояние мы видим во многих странах, освободившихся от колониальной зависимости и переходящих по существу от феодального способа производства к следующему - буржуазному или капиталистическому как более определенной формы последнего. Это Индия, Индонезия многие другие страны Азии и Африки. Это, по существу, и Россия сегодня.

Суть госкапитализма можно свести к процессу распределения общественного труда и продукта как рыночному процессу по капиталу с опорой на государственные бюрократические структуры. Это сегодня в России достаточно хорошо прослеживается. Но вот было ли это в советский период - вот в чем вопрос.

Надо прямо ответить, что распределения по капиталу в советской экономике не наблюдалось. Распределение общественного труда прямо и непосредственно не регулировалось рынком, это сказывалось лишь в конечном счете. Главный императив в распределении общественного труда состоял в общественной необходимости удовлетворения важнейших государственных потребностей (оборона, минимальный потребительский уровень для всех и т.п.). Это не было рыночным распределением и не было распределением по капиталу. Но в принципе все это не выходило за рамки буржуазного способа производства, ибо во главу угла ставились чисто оборонные и экономические цели. Ничего социалистического здесь не было и не могло быть.

Однако правящий режим все годы советской власти определял строй как социалистический, и сегодня есть соблазн назвать его государственным социализмом. Действительно, последний есть более продвинутая стадия исторического развития, чем государственный капитализм. Но дело в том, что личина госсоциализма просто силой навязывалась обществу. Когда прекратились сталинские репрессии, то экономическая жизнь очень быстро повела к тому, что многие государственные чиновники и бюрократы, хозяйственные руководители быстро стали превращаться в маленьких и не очень маленьких капиталистов. А либеральная интеллигенция быстро оформила идеологически это перерождение в соответствующих терминах. Даже не перерождение, а просто проявление той сущности экономического поведения людей, которая объективно свойственна условиям буржуазного общества.

Поэтому трансформационные изменения, которые произошли в нашей стране после 1991 г., касаются лишь внешней формы. Одна историческая форма буржуазного способа производства (государственный социализм) сползла, другая проявилась весьма отчетливо (государственный капитализм).

Примечания

1. Здесь и далее все цифровые данные, кроме специально оговоренных, взяты из официальных изданий Государственного комитета Российской Федерации по статистике (Госкомстат России).

2. Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. Информационный бюллетень ВЦИОМа, 1997. N 3. с. 34.

3. Там же, с. 23.

4. См.: Наука в СССР. 1987. N 5. с. 118. Опрос 120 промышленных предприятий, проведенный Институтом социологических исследований АН СССР в 1987-1988 гг. (руководитель Н.В.Андреенкова), показал, что 23,8 % работников этих предприятий полностью выкладываются на работе, а 57,8 % могли бы работать лучше и значительно лучше (См. Материалы Всесоюзного мониторинга по вопросам социально-экономического развития промышленных предприятий. М., 1988. с. 17).

5. Альтернативы модернизации российской экономики. Под ред. А. Бузгалина, А. Колганова, П. Шульце. М., 1997. с. 33.

6. Арнот Б. Социально-экономическое положение труда в переходный период: некоторые комментарии. В кн.: Экономическое положение России и трудовые отношения. Под ред. М.И.Воейкова. М., 1996. с. 70.

7. Ленин В. И. Неизвестные документы. 1891 - 1922 гг. М., 1999. С. 319-320.

8. Подробно о методике определения среднего класса см. в работе: Воейков М. И. Возможности статистического изучения среднего класса // Вопросы статистики. 1999. № 11.

9. Громова Р. Г. Социальная мобильность в России: 1985 -1993 годы // Социологический журнал. 1998. N 1-2. с. 33.

10. Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 1998. N 2. с. 10.