Россия: мутации капитализма как...

I. ТЕОРИЯ СОЦИАЛИЗМА

Настоящими публикациями мы начинаем дискуссию по проблеме:

Социализм и итоги “реформ” в России

Александр Бузгалин

РОССИЯ: МУТАЦИИ КАПИТАЛИЗМА КАК ПРОДУКТ ПОЛУРАСПАДА МУТАНТНОГО СОЦИАЛИЗМА

Существование, кризис и полураспад (1) мировой социалистической системы превратили некогда мощный “второй мир”, так называемую “Мировую социалистическую систему (МСС)” в арену столкновения чудовищно-противоречивых процессов, способных оказывать существенное влияние на жизнь глобальной социально-экономической системы. Еще более значимым (во всяком случае, для автора этой работы) является вопрос о природе социально-экономического строя, сложившегося в России и в целом в странах, возникших в результате полу-распада МСС.

В своей работе автор, опираясь на предыдущие публикации (где он, в частности, показал и роль своих учителей и коллег в разработке предлагаемой вниманию читателя гипотезы) (2), исходит из тезисов о 1) наличии в истории социально-экономического развития качественных изменений (например, генезис, упрочение и торжество буржуазных социально-экономических систем по мере отмирания, преодоления феодальных и азиатских обществ), а также 2) нелинейности течения социально-экономического времени.

Первый тезис предполагает, что буржуазная социально-экономическая система (как и все остальные) исторична, т.е. возникнув (на протяжении ХV-ХIХ вв). и став господствующей в современном мире (в конце ХIХ-ХХ в.), она может и должна смениться пост-капиталистической системой, равно как и в целом общественная жизнь, основанная на господстве материального производства и отчуждения, может и должна смениться новым по своей природе коммунистическим развитием (3). Более того, автор исходит из того, что такой процесс генезиса

_____________________

Бузгалин Александр Владимирович - д.э.н., проф. МГУ, председатель Международной Ассоциации “Ученые за демократию и солциализм”.

нового качества социальной жизни, лежащего “по ту сторону” материального производства (Маркс), отчуждения, общества постиндустриального (Белл), посткапиталистического (Дракер), уже начался в современном глобальном мире и в ХХI в. станет ключевой, определяющей тенденцией.

Второй тезис - акцент на нелинейности социального развития - в частности, означает возможность возникновения застойных “болот” исторического процесса (там, где развитие тех или иных конкретных социумов упирается в объективные и/или субъективные преграды), “стремнин” (ускоренного развития в ходе революций и модернизаций, когда горный поток ускоренного развития сметает все на своем пути) и попятных (реверсивных) движений. Точно так же возможны как относительно “чистые”, приближающиеся к main stream истории социумы, становящиеся “классическими образцами“ того или иного устройства общества (например, английский или американский капитализм, до сих пор описываемый во всех учебниках economics), так и существенные “отклонения” от основной дороги истории, которая, как известно, идет зигзагами.

В последнем случае общественное развитие, сойдя с магистрали и попав в бурелом исторических чащоб, сталкивается с мощными объективными и субъективными воздействиями, “калечащими”, “уродующими” этот социум. Приспособляясь к неадекватным условиям, “среде”, последний мутирует, образуя подчас весьма странные общественно-экономические системы. При этом в периоды радикальных, качественных социальных изменений появление таких многочисленных социумов-мутантов является скорее правилом, чем исключением.

Эти ремарки позволяют автору сформулировать следующую гипотезу. Так называемые “переходные общества (экономики)” - это феномены реверсивного хода истории (“отката” от первоначальной, крайне противоречивой и незавершенной попытки движения к посткапиталистическому строю), приводящего к образованию различного рода мутаций позднего капитализма. Они суть продукт 1) полураспада “реального социализма” (когда образовавшиеся в процессе перехода к посткапиталистическому строю новые социумы мутировали под воздействием как внутренних противоречий, так и неблагоприятной внешней среды, образовав весьма уродливую с социально-экономической и политической точек зрения, но относительно развитую в технико-экономическом, культурном и геополитическом отношении систему) и 2) глобальной гегемонии капитала (когда власть последнего оказывается тем мощным “полем”, которое подчиняет себе достаточно развитые экономико-политические системы, содействуя их попятному движению к [полу-] периферийному капитализму зависимого типа).

Столкновение этих процессов и привело к рождению (еще не завершенному) мутантного капитализма как подсистемы глобального капитала.

Переход - откуда? (к теории мутантного социализма)

Для понимания природы социального строя обществ реального социализма ключевым является тезис о наличии общеисторической тенденции нелинейного заката царства необходимости и генезиса царства свободы как общей метаосновы всех конкретных изменений, характерных для ХХ-ХХI вв.

Эта гипотеза (выдвинутая и по возможности аргументированная нами в названных выше предшествующих работах автора, его учителей и коллег) позволяет сформулировать следующую тезу: противоречия заканчивающегося II тысячелетия создают достаточные материальные предпосылки для генезиса царства свободы. В то же время они показывают, что отмирание отношений отчуждения не может не быть длительным нелинейным интернациональным процессом. Именно его обычно и обозначают словом “социализм”.

Объективные предпосылки и первые шаги социалистических преобразований, связанных с подрывом отношений отчуждения в конце II тысячелетия, оказались существенно изменены глубоким внутренним кризисом, а затем и крахом первоначальных (мутантных) ростков социализма в СССР и странах Восточной Европы. В мире в 90-е гг. появилась новая реальность - пост-”социалистическая” (имея в виду под словом “социализм” в кавычках именно реальные отношения и идеологию стран “Мировой социалистической системы” и соответствующих тенденций в других странах). Именно в этом новом мировом контексте мы можем и должны анализировать перспективы переходных социумов. Ключевым для понимания их природы, таким образом, оказывается вопрос о природе той системы, которая сложилась в странах “реального социализма” в ХХ в.

Содержательно социально-экономическая система “социализма”, сложившегося в наших странах (пока оставим в стороне категориальное определение этого строя) может быть описана, опираясь на разработки как зарубежных аналитиков “социализма” (от Ф.Хайека через Я.Корнаи к А.Ноуву), так и политической экономии социализма (при условии “выворачивания на лицо” ее апологетических характеристик). В этом случае мы смогли выделить систему противоречивых черт, соединяющих мутации и живые ростки посткапиталистического общества.

В области аллокации ресурсов (типа координации, формы связи производства и потребления, распределения ресурсов, поддержания пропорциональности) - господство бюрократического централизованного планирования (позволяющего эффективно перераспределять важнейшие ресурсы, обеспечивающего высокие темпы роста тяжелой промышленности и ВПК, но неадекватного для достижения конкурентоспособности на мировом рынке потребительских товаров и ответа на “вызов” второй и третьей волн технологической революции). Этот механизм внутренне ограничен явлениями “плановой сделки”, “псевдо-административных цен”, разъедается ведомственностью, местничеством, коррупцией и функционирует в условиях более или менее формального рынка (в условиях рыночного социализма - например, в Венгрии 1970-х - большинство цен централизованно не определялось, самостоятельность предприятий была весьма высока).

В области отношений собственности господствовали государственная и кооперативная формы (хотя были и исключения - доминирование частной собственности в сельском хозяйстве Польши, например). Содержанием их было корпоративно-бюрократическое отчуждение работника от средств производства и государственно-капиталистическая эксплуатация на одном полюсе, социальные гарантии (занятости, жилища, среднего уровня потребления, медицинского обслуживания и образования) и стабильность - на другом.

В сфере социальной ориентации, мотивации труда и распределительных отношений положение также было противоречивым: на одном полюсе - уравниловка, закрытые распределители и бюрократические привилегии, подавление инновационного потенциала; на другом - реальный энтузиазм, коллективизм, в отдельные периоды (20-е, 50-60-е годы) - высочайшие достижения в области науки, искусства, образования.

Отношения воспроизводства этой системы можно описать как “экономику дефицита”, акцентируя при этом не только значимость ресурсных (а не спросовых) ограничений, но и наличие застойных глубинных диспропорций, слабую мотивацию НТП, наличие “безработицы на работе”. В то же время, эти отношения воспроизводства позволяли обеспечить радикальные структурные сдвиги при сохранении стабильности системы в целом (“уверенность в завтрашнем дне”).

В сжатом виде суть прежней системы может быть выражена категорией “мутантного социализма” (4) (под последним понимается тупиковый в историческом смысле слова вариант общественной системы, находившейся в начале общемирового переходного периода от капитализма к посткапиталистическому строю; это общественная система, выходящая за рамки капитализма, но не образующая устойчивой модели, служащей основанием для последующего движения к коммунизму). По-видимому, эти тезисы требуют некоторых пояснений.

Во-первых, заметим, что автору надо ответить на мощное возражение критиков, суть которого заключается в констатации кажущегося очевидным положения: никакого иного “социализма”, кроме того, что был в СССР и других странах МСС, человечество не знает. Следовательно, у нас нет оснований считать его мутацией, ибо нет “чистого” вида.

Эта очевидность, однако, является не чем иным, как одной из классических превращенных форм, в которых только и проявляются все глубинные закономерности мира отчуждения. Ум (или, точнее, “здравый смысл” обывателя и его ученых собратьев) хочет и может увидеть только эти формы, но не сущность. Между тем в мире, где (напомним тезис Маркса) “кажется то, что есть на самом деле”, без выделения сущностных тенденций не обойтись. Эти сущностные тенденции, ростки социализма как интернационального процесса перехода к новому обществу, общеизвестны (рождение постиндустриальных технологий и творческого труда, пострыночного регулирования, освобождения труда). То, что эти сущностные черты рождающегося нового общества (повторим: они выделяются на основе анализа объективных процессов заката царства необходимости и позднего капитализма) не приобрели адекватных форм и не смогли развить присущий им потенциал прогресса (и производительных сил, и человека как Личности), и позволяет квалифицировать прошлое наших стран как мутантный социализм.

Следовательно, мы можем заключить, что в странах “мировой социалистической системы” был искажен не некий “идеал” социализма. Речь идет о том, что реальная общеисторическая тенденция перехода к царству свободы и адекватные ей реальные ростки социализма (элементы пострыночной координации и аллокации ресурсов, успешного регулирования и планирования экономики, ассоциированного присвоения общественного богатства, социального равенства, новой мотивации труда - энтузиазм, коллективизм) развивались в мутантном, уродливом от рождения виде.

Во-вторых, поясним также, почему мы обратились к идее мутаций. Категория “мутантный социализм” используется нами для квалификации общественной системы наших стран по аналогии с понятием мутации в эволюционной биологии (организмы, принадлежащие к определенному виду, в том числе новому, только возникающему, обладают разнообразным набором признаков - “депо мутаций”, которые в большей или меньшей степени адекватны “чистому” виду и в зависимости от изменения среды могут стать основой для “естественного отбора”, выживания особей с определенным “депо мутаций”, для выделения нового вида).

В момент генезиса, начиная с революции 1917 г., рождавшееся новое общество обладало набором признаков (“депо мутаций”), позволявших ему эволюционировать по разным траекториям (в том числе существенно отклоняющимся от пути трансформации к посткапиталистическому строю). Особенности “среды” - уровень развития производительных сил, социальной базы социалистических преобразований, культуры населения России и международная обстановка - привели к тому, что из имевшихся в “депо мутаций” элементов возникавшей тогда системы наибольшее развитие и закрепление постепенно получили процессы бюрократизации, развития государственного капитализма и другие черты, породившие устойчивую, но крайне жесткую, не приспособленную для дальнейших радикальных изменений систему. В результате возник мутант процесса генезиса нового общества.

Это был организм, который именно в силу мутации, с одной стороны, был хорошо приспособлен к “среде” России и мировой капиталистической системы первой половины и середины ХХ века, но с другой (по тем же самым причинам) - далек от траектории движения к посткапиталистическому строю, диктуемой закономерностями и противоречиями мира отчуждения.

В результате в России сложился мутантный социализм, который мог жить, расти и даже бороться в условиях индустриально-аграрной России, находящейся в окружении колониальных империй, фашистских держав (победа в Великой Отечественной войне - самый могучий тому пример) и т.п. Но в силу тех же самых причин (мутации “генеральных”, стратегических социалистических тенденций) этот “вид” не был адекватен новым условиям генезиса научно-технической революции, постиндустриального, информационного общества, он не мог дать адекватный ответ на вызов обострявшихся глобальных проблем, вызов новых процессов роста благосостояния, социализации и демократизации, развертывавшихся в развитых капиталистических странах во второй половине XX века.

У сложившегося в рамках “социалистической системы” строя в силу его бюрократической жесткости был крайне узок набор признаков (“депо мутаций”), позволявших приспосабливаться к дальнейшим изменениям “внешней среды”. Этому мутанту были свойственны мощные (хотя и глубинные, подспутные) противоречия: на одном полюсе - раковая опухоль бюрократизма, на другом - собственно социалистические элементы (ростки “живого творчества народа”), содержащие потенциал эволюции в направлении, способном дать адекватный ответ на вызов новых проблем конца XX века. Но постепенно последние оказались задавлены раком бюрократии. В результате именно в этих, более благоприятных для генезиса ростков царства свободы, условиях мутантный социализм развиваться не смог. Он захирел (“застой”) и вполз в кризис.

Когда “мягкая” модель социально-ориентированного капитализма 60-х - 70-х сменилась “жесткой” и агрессивной праволиберальной, вызов рождающегося информационного общества стал практической проблемой, а внутренние проблемы мутантного социализма достигли такой остроты, которая не позволяла решить их в рамках сохранения прежнего вида, - тогда, в середине 80-х, встал выбор: либо качественное видоизменение старой системы в направлении системы, адекватной движению к царству свободы, либо кризис. Первое оказалось невозможно в силу названной жесткости старой системы. В результате мутантный социализм умер собственной смертью (ускоренной, впрочем, мировым корпоративным капиталом).

Итак, мутантный социализм - тупиковый в историческом смысле слова вариант общественной системы, находившейся в начале общемирового переходного периода от царства необходимости (в частности, капитализма) к царству свободы; это общественная система, выходящая за рамки капитализма, но не образующая устойчивой модели, служащей основанием для последующего движения к коммунизму. В то же время эта система впервые в истории человечества в массовом масштабе генерировала ростки ассоциированного социального творчества (“живого творчества народа”) и идеальный образ (теоретико-художественный идеал) будущего (теория социализма и советская культура, как идеальный прообраз будущего, практически в реальном образе жизни воспринятый большинством населения) (5).

* * *

Возвращаясь к проблеме анализа процессов трансформации мутантного социализма в некоторую новую систему, которая стала характерна для наших стран начиная с 90-х годов, заметим: сказанное выше о нашем недавнем прошлом как мутации некоторых общеисторических тенденций подскажет нам ключ и к пониманию настоящего.

Переход - куда?

(к теории мутантного капитализма)

Понимание нашей реальности как времени и пространства качественных, революционных (то, какой именно будет эта революция в политическом отношении - “бархатной”, как в Чехословакии и Венгрии, или сопровождающейся гражданской войной, как в Югославии и на Кавказе, - для нас пока не столь важно) трансформаций позволяет сделать существенные выводы. В частности, зафиксировать, что содержанием переходной экономики является не столько реформирование экономической политики и методов хозяйствования, сколько преобразование системы социально-экономических отношений. Меняются практически все слагаемые экономики: способ координации (аллокации ресурсов) и поддержания пропорциональности, отношения собственности, тип воспроизводства, модели мотивации, цели и средства экономического развития, институты и право. В этой связи представляется крайне ограниченным фактическое сведение трансформационных процессов к трем слагаемым: приватизация, либерализация, стабилизация, что типично для многих зарубежных и отечественных исследователей (6).

Следовательно, в качестве переходных ниже будут рассматриваться только те социально-экономические системы, в которых происходит качественное (революционное в философском смысле этого слова) превращение одной основы (“старой”) в другую (“новую”) (7). Последней только еще предстоит воспроизводиться на собственной основе. Сам же период перехода характеризуется тем, что ни одна из присутствующих социально-экономических систем уже или еще не способна воспроизводиться на собственной основе. При этом вследствие нелинейности исторического развития человечества “новая” система может быть более или менее прогрессивной (экономически эффективной, гуманной и т.п.), чем “старая”.

Соответственно легко заметить, что в переходной экономике все ее закономерности действуют лишь в той мере, в какой экономика является переходной, и обратно - экономика является переходной в той мере, в какой действуют ее специфические закономерности. Их влияние нарастает по мере развертывания трансформационных процессов (“перестройка”), оказывается максимально интенсивным в период революций и гражданских войн (Югославия 1991-1994 гг.; Россия 1991-1992 гг.) и “отмирает” по мере завершения трансформации.

Для таких качественно изменяющихся систем, естественно, принципиально важным является определение исходных и конечных пунктов, а также векторов перехода.

Определению исходного пункта трансформации как мутантного социализма был посвящен предыдущий подраздел, поэтому сейчас мы можем рассмотреть не менее важный и сложный вопрос - куда осуществляется переход. Ответ на него предопределен, с одной стороны, современным состоянием и тенденциями развития глобального капитала; с другой - собственными закономерностями трансформации (в частности, инерцией прошлого, полу-распадом мутантного социализма).

В условиях неустойчивого развития, мозаичности социально-экономического пространства и нелинейности хода времени, определяющего влияния неэкономических факторов (9), будущее переходной экономики не может не быть поливариантным в качественно большей степени, чем для стабильных хозяйственных систем.

Для переходных экономик сегодня потенциально открыт широкий спектр перспектив. Как наиболее вероятный для большинства стран экс-СССР - путь деградации к мутантному капитализму: зависимой, все более отстающей экономике, образующей анклав глобального капитализма. Как надежда для ряда стран Центральной Европы - стремление попасть в круг среднеразвитых систем, интегрированных как низшее звено в “первый мир”.

Содействие или противодействие движению в том или ином направлении в силу вариативности переходных экономик и существенной роли неэкономических детерминант определяется при этом не столько реальными социально-экономическими возможностями, потенциалом тех или иных объективно возможных моделей, сколько отношениями глобальной гегемонии капитала на планете в целом (10), соотношением общественно-политических сил и других неэкономических факторов, с одной стороны; силой инерции прошлого в динамике той или иной системы - с другой.

Определение конечного пункта перехода как поливариантного (т.е. отказ от идеологической заданности в понимании трансформации как перехода к рынку) требует определения основных векторов перехода.

В переходной экономике каждой страны пересекаются четыре основных вектора: 1) постепенное умирание (как естественное, так и искусственное) “мутантного социализма”; 2) генезис отношений позднего капиталистического хозяйства (в более привычной, но, на мой взгляд, и более расплывчатой терминологии - регулируемой рыночной экономики), но в подавляющем большинстве случаев, как будет показано ниже, - в мутантном виде; 3) возникновение добуржуазных отношений, порождаемых реверсивным ходом истории, и 4) тенденции социализации, экологизации и гуманизации общественно-экономической жизни, как фундаментальная черта эпохи рождения царства свободы.

Первая тенденция знаменует собой устойчивое, но постепенно отмирающее присутствие в переходной экономике закономерностей функционирования, отношений “мутантного социализма”.

Вторая тенденция, представляющая собой рождение специфических форм позднего глобального капитализма (который, повторю, лишь весьма условно может быть назван слишком простым для него именем “регулируемая рыночная экономика”), есть процесс одновременно эндо- и экзогенный. Не только специфика разлагающегося прошлого, но и общемировая атмосфера глобальной гегемонии корпоративного капитала, скрывающаяся за формой рынка, порождают генезис этих отношений в переходных системах. (Одной из наиболее жестких форм этой двойственности является, в частности, борьба компрадорских и державных тенденций в социально-экономической жизни России и многих других стран.)

В то же время, несмотря на наличие некоторых объективных границ (также эндо- и экзогенных), перед переходными экономиками есть выбор будущего, что связано с плюральностью процесса экспансии отношений позднего капитализма в переходной экономике. Это широкий спектр моделей по шкалам “развитости” стран (типу включения в глобальную экономику), мере регулируемости и социализации экономики и демократизации общества и т.п.

Третья тенденция - возрождение в ряде стран с переходной экономикой добуржуазных отношений - связана с феноменом реверсивного хода истории. Последний, в свою очередь, порождается спецификой полураспада мутантного социализма: частичное разрушение потенциально “пустого” (в социально-экономическом смысле, т.е. такого, где нет сильных базисных детерминант общественной жизни) социального пространства, частичность же (незавершенность, фрагментарность) разрушения мутантного социализма в странах, где он был прочно укоренен (СНГ и др.), приводит к тому, что в них сохраняются прежде всего его мутации (связанные с авторитарно-бюрократическим вырождением социалистических тенденций); ростки же социализма как такового гибнут в первую очередь. Освобожденные от сдерживавших их элементов царства свободы, эти мутантные отношения не позволяют развиваться на этом потенциально “пустом” месте ни новым росткам царства свободы, ни классическим отношениям глобального капитализма (в том или ином виде последнего - от “шведской” до “индийской” модели). В результате эта “пустота” заполняется тем, что меньше всего противоречит авторитарно-бюрократической системе экономико-политической власти, а это отношения, напоминающие поздне феодальные системы эпохи их разложения и авторитарно-бюрократические мутации тех отношений позднего капитализма, которые свойственны развивающимся стран.

Наконец, четвертая тенденция, определяющая конкретные черты и закономерности переходной экономики, - это всемирный (в пространстве) и общецивилизационный (во времени) процесс социализации и гуманизации, нелинейного генезиса отношений царства свободы, названный нами в начале статьи и раскрытый во многих работах автора и его предшественников.

В самом деле, процесс перехода к обществу, где доминирующую роль будет играть не материальное производство, а созидание культуры (образование, воспитание, наука, искусство, рекреация); где главным ресурсом становится творческий, инновационный потенциал работника; где экологические проблемы приобретают первостепенное значение, вводя не только жесткие ограничения, но и новые цели для экономического роста - в этом мире степень регулируемости и социализации экономики не может не расти, хотя этот рост и носит сугубо нелинейный характер.

Таким образом, переходная экономика может быть охарактеризована (вследствие взаимопересечения названных векторов) как поле противоречивого пересечения двояких процессов: 1) трансформации мутантного социализма в систему отношений мутантного капитализма (скорее всего, внешне сходного с тем или иным типом [полу-] периферийного зависимого капитализма) и 2) одновременного накопления в мире элементов качественно нового социального состояния. Соответственно можно говорить о переходной экономике “в узком смысле слова” (генезисе мутантного капитализма в процессе разложения мутантного социализма) и переходе “в широком смысле слова” (напомним, ныне, на рубеже тысячелетий весь мир находится в исходном пункте перехода к новому качеству общественного развития), составляющем всемирный исторический контекст для экономической трансформации в странах бывшей “социалистической системы”.

Для переходных (в узком смысле слова) социально-экономических систем в целом оказывается характерно реверсивное движение в историческом времени, когда ростки перехода к новому качеству общества (прежде всего - постиндустриальные технологии, ростки креатосферы, элементы социального освобождения) свертываются, замещаясь гипертрофированным развитием в названной “пустоте” архаических для конца XX - начала XXI вв. социально-экономических форм. Общий процесс развертывания отношений глобального капитализма в странах “второго” мира в последнее время идет скорее экстенсивными, чем интенсивными путями и, повторю, возрождает многие архаические формы.

В результате за видимостью генезиса (восстановления) современных форм капитала (рынка и т.п.) в этих системах постепенно развертывается мутантный капитализм.

В соответствии с предложенной выше методологией анализа процессов мутирования естественно-исторического (хотя и не лишенного особо значимого для переходных систем субъективного воздействия) развития социально-экономических систем мы можем предложить следующую гипотезу.

Начиная с “перестройки” 1985-1990 гг., прежняя система вошла в период повышенной нестабильности, вызванной попытками сознательного видоизменения окончательно исчерпавшего потенциал своего развития мутантного социализма. Разлагавшаяся система открывала перед обществом как субъектом исторических изменений несколько объективно возможных путей дальнейшей эволюции.

Первый - “взрыв” стены, стоящей на пути выхода из тупика мутантного социализма, и начало продвижения вперед, по направлению к царству свободы. Он предполагал качественное изменение предшествующего строя - выдавливание мутаций и развитие форм, адекватных вызову возникающего постиндустриального общества и обостряющихся глобальных проблем, - на пути раскрепощения и активного развития потенциала ассоциированного социального творчества, качественных социально-экономических и политических преобразований снизу, освоения на этой базе постиндустриальных высоких технологий и реализация стратегии опережающего развития, открытого для культурно-творческого диалога с другими странами в глобальном мировом сообществе (10).

Для реализации этой стратегии, однако, в МСС (и в частности, в СССР, России) не было адекватных достаточно мощных общественных сил, хотя движение в этом направлении тогда развернулось и до сих пор не умерло окончательно (укажем хотя бы на эмпирически наблюдаемую преемственность борьбы за создание народных предприятий на базе наиболее передовых НПО в 1989-1991 гг. и протестного движения, доходящего до оккупации предприятий - причем тоже не самых отсталых: Выборгский ЦБК, коллектив которого сделал ряд шагов по деприватизации и налаживанию самоуправления в 1999 г. - один из примеров).

Второй - та или иная (о различиях ниже) модель выхода из названного тупика назад - в систему отношений глобального капитализма. В этом случае перед пост-“социалистическими” странами открывался ряд возможностей:

(а) постепенное отступление, эрозия мутантного социализма, противоречивое дополнение его элементами отношений позднего капитализма в том или ином виде (скорее всего - в виде мутантных форм отношений, характерных для стран “третьего мира”);

(б) задействование потенциала эндо- и экзо-генного развития отношений позднего капитализма (в том или ином его виде) при отмирании мутантного социализма;

(в) разложение социалистических основ прежней системы при сохранении их мутаций с последующим “заражением” этим вирусом ростков позднего капитализма и “втягиванием” в образовавшийся социо-исторический вакуум отношений добуржуазного типа.

В последнем случае (а именно он оказался типичен для большинства стран СНГ, и в первую очередь для России) перед переходной системой открывалось некоторое “депо мутаций”, позволявших ему эволюционировать по разным траекториям.

Особенности “среды” - уровень развития производительных сил, тип “реформ” (волюнтаристское и обреченное на неудачу навязывание “шоковой терапии”), расстановка социально-политических сил, традиции, культура и менталитет населения, международная обстановка и, главное, мощное развитие и сохранение (вследствие “революции сверху” (11)) мутаций прежней системы (прежде всего - власть коррумпированной номенклатуры, сроставшейся с теневыи бизнесом) - все это привело к тому, что из имевшихся в “депо мутаций” элементов возникавшей тогда системы наибольшее развитие и закрепление постепенно получили собственно мутантные формы.

Основными среди них были:

- структурные диспропорции, характерные для экономики дефицита, и другие “пережитки” этой системы, обладавшей мощной инерцией технико-экономического свойства;

- регулирование экономики со стороны номенклатурно-бюрократических, сраставшихся с теневым бизнесом кланово-корпоративных структур;

- доминирование аналогичных форм отчуждения работников и присвоения общественного богатства “элитой”, когда основные права собственности оказались сконцентрированы в руках тех же кланов;

- привычка населения к протекционизму и социальное иждивенчество.

Кроме того, важнейшим фактором мутирования рождавшихся буржуазных отношений стали и “переразвитые” (если исходить из критериев рождения “нормального”, т.е. характерного для [полу-] периферийного, зависимого вида позднего капитализма) черты “реального социализма” как рождающегося царства свободы. В СССР, например, были (и в России, несмотря на глубочайший кризис до сих пор отчасти сохраняются):

- весьма развитые наука (особенно фундаментальная), образование, медицина;

- высокий уровень социальной защиты;

- намного более сильные, чем в странах “третьего мира”, эгалитарные тенденции среди населения, тяга к свободному содержательному труду и многие другие “пережитки” элементов царства свободы, которые были характерны для нашей системы в недавнем прошлом, несмотря на все мутации.

В результате в России (и многих других экс-“социалистических” странах) возник мутант позднего капитализма [полу-] периферийного, зависимого вида. Этот организм именно в силу мутации, с одной стороны, хорошо приспособлен к “среде” России, но с другой (по тем же самым причинам) - далек от траектории движения к относительно “чистому” виду позднего капитализма того или иного, пусть даже полу-периферийного типа (а о “цивилизованном рынке” как нашем скором будущем либералы еще недавно твердили с упорством, не меньшим, чем сталинисты твердили о скором пришествии коммунизма в СССР).

В результате в России сложился мутантный капитализм, который мог жить и даже самовоспроизводиться (правда, при условии перехода от псевдо-либеральной к державно-патерналистской разновидности мутации). Более того, в стране с такой (разрушенной “реформами”) технологической базой, такой (насквозь противоречивой и по-преимуществу неформальной) институциональной системой, такой (номенклатурно-криминальной) властью, только такой строй - мутантный капитализм (сращенный с полу-распавшимся мутантным социализмом и возрожденными добуржуазными отношениями) единственно и мог сложиться и обеспечить выживание. Именно это и происходит в течение последних лет в нашей стране. Причем это выживание тем успешнее, чем активнее этот строй мутирует (эволюционирует) в указанном державно-патерналистском направлении, обеспечивая при этом даже первые интенции пусть диспропорционального и конъюнктурного, но роста.

Однако в силу тех же самых причин (мутации “генеральных” элементов капитализма) этот “вид” не адекватен для реализации даже стратегии догоняющего развития, характерной для новых индустриальных стран, он не сможет (как и мутантный социализм) дать адекватный ответ и на вызов обостряющихся глобальных проблем, вызов таких новых процессов, как генезис информационного общества и т.п., развертывавшихся в развитых капиталистических странах.

Этот строй является именно мутацией капитализма, поскольку он характеризуется реверсивным историческим движением, приводя к (1) развитию, а не отмиранию добуржуазных и мутантно-социалистических форм; (2) деградации и без того не слишком прогрессивных ростков [полу-] периферийного, зависимого вида капитализма и вследствие этих причин (3) регрессу и производительных сил, и человека.

Конкретизируя эту методологическую гипотезу можно сказать, что именно мутантный вид позднего капитализма складывается (как следует из сказанного), под влиянием:

1) сохраняющихся и, более того, в ряде стран укрепляющихся мутаций социализма (бюрократизм, превращающийся в волюнтаризм с одновременной тенденцией к диффузии институтов; ведомственность и местничество - в позднефеодальный сепаратизм; блат - в широкомасштабную коррупцию; теневой сектор - в полукриминальную форму организации всей экономической жизни и т.п.);

2) глобальной гегемонии корпоративного капитала, стремящейся подчинить себе достаточно развитые и мощные в прошлом системы (не будем забывать, что СССР был второй сверхдержавой мира), а это возможно лишь на основе деградации последних - разрушения постиндустриального и развитого индустриального секторов; развала крупных научно-производственных объединений, способных стать основой образования мощных ТНК; ослабления государства; деконсолидации трудящихся и предотвращения создания ими мощных добровольных ассоциаций и др.;

3) восстановления на “пустом” месте разрушений добуржуазных форм.

Каково содержание этого вида капитализма и в чем именно состоят мутации отношений координации, собственности и т.п., автор вместе с А.И.Колгановым уже писал (12). Сейчас же отметим, что достаточно широкий веер моделей (типов) трансформаций в странах бывшей мировой социалистической системы связан как с особенностями пересечения отмеченных выше векторов перехода в тех или иных анклавах этого социально-экономического пространства, так и (вследствие первого) с мерой (в единстве качественных и количественных параметров) мутации возникающих подсистем глобального капитализма. А спектр вариаций здесь широк: от “слабо” мутирующих центрально-европейских стран до мощно видоизмененных ростков капитала в России и продолжающейся эволюции мутантного социализма (и ростками капитала) в Китае.

* * *

Завершая размышления, автор хотел бы подчеркнуть: как и предшествующий (характерный для СССР) строй, мутантный капитализм - это тупиковый в историческом смысле слова вариант общественной системы, порожденный реверсивным ходом истории в условиях регресса (“отката”) процесса перехода к посткапиталистическому обществу и кризиса мутантного социализма.

Это общественная система, не выходящая за рамки капитализма, но в то же время и не образующая устойчивой модели, служащей основанием для последующего догоняющего развития. Вот почему кризис российского (и не только) социума может быть обозначен как системный, а выход из него возможен только при качественном изменении природы социально-экономического и политического строя в наших странах.

Примечания:

1. Этот распад не завершен и, возможно, так и не завершится в ближайшее время: в социально-экономической жизни стран СНГ, Центральной и Восточной Европы все еще сильны инерционные процессы, сохраняются значимые “пережитки” прежней системы. Китай, Вьетнам, Куба и т.п. (а это 1/5 населения Земли) продолжают целенаправленно развивать некоторые основные черты прежней системы.

2. См., в частности: Бузгалин А.В. По ту сторону царства необходимости. М.: Экономическая демократия, 1998; Альтернативы модернизации российской экономики (п.р. Бузгалина А.В. и др.). М.: Экономическая демократия, 1997 (часть 1).

3. Эти давно известные идеи были многократно раскрыты автором (См.: По ту сторону отчуждения. М., 1990; Бузгалин А.В. По ту сторону царства необходимости; “Это сладкое слово “свобода...”//Свободная мысль, 1999, №9, 12). В последние годы вышла серия работ В.Л.Иноземцева, оригинально трактующего эту проблему (См.: Иноземцев В.Л. За пределами экономического общества. М.: Академия, 1998).

4. Среди известных нам трактовок природы “реального социализма”, пожалуй, наиболее близка к авторской позиции трактовка СССР как в определенной мере вырождающегося рабочего государства, предложенная Л.Троцким в работах “Что такое СССР”, “Преданная революция” и др., послуживших одним из исходных пунктов нашего анализа.

5. Этот тезис развит в работах Л.Булавка (См., например, Свободная мысль, 1999, № 3, с. 56 - 69).

6. См., напр.: Сакс Дж. Рыночная экономика и Россия. М., 1994; Гайдар Е. Экономика переходного периода. М., 1998, и др.

7. В этой связи кажутся весьма сомнительными не только суть, но и название работы Е.Гайдара “Государство и эволюция” (М., 1995), где автор, по сути, доказывает необходимость быстрых, радикальных, качественных изменений прежней системы. Подробнее критика этой работы дана в статье А.Колганова (См.: Альтернативы, 1996, №2).

8. Наличие этих черт как типичных для переходных экономик было показано в ряде работ автора, написанных совместно с А.И.Колгановым (См., напр.: Альтернативы модернизации российской экономики. М.: Экономическая демократия, 1997 (часть1).)

9. Тезис о современной мировой экономической системе как пространстве-времени глобальной гегемонии корпоративного капитала раскрыт в ряде работ автора (См.:Бузгалин А. Глобализация противоречий мирового сообщества // Альтернативы, 1999, № 1; Бузгалин А., Колганов А. Капитал и труд в глобальном сообществе XXI века: “по ту сторону” миражей информационного общества // Постиндустриальный мир: Центр, периферия, Россия. Сборник 1. Общие проблемы постиндустриальной эпохи. М., 1999), опираясь на многочисленные исследования современных неомарксистов.

10. Подробное изложение данной стратегии можно найти в работе “Россия в конце ХХ века” (М,: Экономическая демократия, 1999. C. 283 - 325).

11. Подчеркнем: именно верхушечный тип преобразований привел к трансформaции мутантного вида одной системы в мутантный вид другой (о содержании “революции сверху” подробнее см.: Kotz D., Viar F. Revolution from above. NY, 1997).

12. См., напр.: Альтернативы модернизации российской экономики (часть1).